***
К полудню черные корни на белом снегу превращаются перед глазами в бесконечный узор. Салиму кажется, что он уже вечность бредет через лес, потерявшись во времени, будто бы сотни лун сменили друг друга, забыв про раскинувшийся внизу мир. Тишина окутывает их таким плотным покрывалом, что поначалу Салим думает, что голос Джейсона ему лишь слышится. — Что? — Я доведу тебя только до северного лагеря и пойду назад. Салим останавливается так резко, что древко копья, взрыв снег, втыкается в мерзлую землю — мир вокруг снова обретает оттенки, полнится звуками, отмерзают мысли в голове и сразу начинают роиться внутри рассерженным ульем. Так они не договаривались. Почему тогда Джейсон казался таким потерянным там, в хижине? Что Салиму делать дальше, куда идти? Положись на него, Салим. У нас нет выбора. Положись на него. Ну уж нет. Они так не договаривались. — Тогда амулет останется у меня. А ты вернешься в свою хижину, один, и будешь жить без людей словно брошенный Пятый, оставленный и забытый, — колкие реплики срываются с замерзших губ непроизвольно, больнее, острее, чем хотелось: Салим видит снова — по окаменевшей спине, по тому, как белеют пальцы, сжимающие лук — Джейсона это задело, но когда он отвечает, голос звенит лишь ледяной надменностью. — Чтобы говорить о Пятом, надо быть уверенным хотя бы в первых Четырех, разве нет? Сочувствие, всколыхнувшееся было в груди, меркнет так же быстро, как возникло. Салим досадливо поджимает губы, сверлит взглядом чужую спину, решает переварить мысли, чтобы не выдать что-нибудь еще более кусаче-обидное, а то так и до ссоры недалеко. Наверное, это холод и снег так на него влияют. Видят Четверо, Салим никогда не был из тех, кто нарывается на спор нарочно. — Ты волен делать, что хочешь, Джейсон. Расскажешь мне, как быть дальше, и можешь разворачиваться домой хоть сейчас. Если Четверо будут милостивы, может, у нас будет шанс спастись и без твоей помощи. На этот раз ответом ему служит молчание. Чтобы не зацикливаться на недавней перепалке, Салим смотрит по сторонам. Не то чтобы посмотреть было на что: все те же деревья, застывшие в безмолвном ожидании весны, редкие цепочки следов — кажется, волчьих — и снег-снег-снег кругом, почти нетронутый, расчерченный только темнеющими тут и там ветками, сброшенными ветром вниз, и блеклыми тенями, которые становятся тем короче и короче, чем выше встает солнце. Оно хотя бы все еще встает, и лучи его разжигают в груди робкую пока надежду. Джейсон тормозит внезапно так, что Салим врезался бы в него, не иди он парой шагов позади. Начинать разговор первому не хочется никому, но стоять так вечность и насмерть замерзнуть тоже не кажется приятной перспективой, и Салим, уступив, нарушает молчание первым. — Ну что, охотиться будем здесь? Плечи Джейсона, кажется, расслабляются немного, но отвечать он не спешит: осматривается, то ли нарочито неторопливо, то ли правда ищет что-то, едва ли не носом поводит, как напавший на след хищник. Не случайно его Покровитель волк, ох не случайно. — Джейсон, — настойчиво зовет Салим. — Видишь что-нибудь? Слышишь? — Слышал бы лучше, если бы ты заткнулся. На этот раз грубость Салима не задевает — он уже научился различать, когда Джейсон действительно имеет в виду то, что говорит. Сейчас же он просто огрызается, хочет оставить последнее слово за собой, хочет, чтобы его голос, не Салима, призрачными отголосками дрожал среди замерзших сосен еще несколько минут. Ради благой цели Салим снова решает уступить. — Значит так, — Джейсон поворачивается как раз в тот момент, когда Салим начинает чувствовать дыхание Ледяного волка под шкурой-накидкой, — копьем пользоваться умеешь? — Я говорил, я не охотник. — Салиму, может, полагается, по мнению Джейсона, чувствовать стыд, но он действительно не охотился ни разу и желанием охотиться не горел. Его стихией всегда были грядки: тыквы, баклажаны, овес — в убийстве животных никогда не было острой нужды. Поэтому копье в его ладони лежит неуверенно; Салим держит его крепко, но даже не представляет, каким образом управляться с ним, как замахнуться, как нанести удар, ведь привычный топор в руке ощущается совсем по-другому. Салим даже не уверен, будет ли достаточно тонкого наконечника, чтобы лишить кого-то жизни. Очередным надменным смешком Джейсон соблазняет его проверить. — Ладно, сейчас покажу. Дай сюда. Стоит пальцам Джейсона сомкнуться вокруг древка, копье оживает будто, наливается силой, но — замирает, ожидая броска, как притаившаяся на равнине змея. Салим даже не успевает ничего понять: копье со свистом рассекает воздух, вгрызается в толстый ствол ближайшего дерева, дрожит, будто бы радуясь подаренной свободе. — Понял? — фыркает Джейсон. Салим даже заметить не успел ничего, но: — Понял. Надо попробовать самому. Брести за копьем по нетронутому снегу приходится ему, ведь Джейсон разбирается со своим луком, поправляя оперение стрел. Демонстративно, это Салим понимает, но выбора у него особо нет даже в таких мелочах, раз тот решил повыделываться. На удивление, наконечник вошел в кору почти полностью — видимо, сил в мышцах Джейсона скрыто куда больше, чем кажется на первый взгляд. Пусть он и выглядит как мальчишка, едва прошедший Инициацию, сил, чтобы убить, ему хватит. Решимости тоже. И Салим пока не знает, пугает его это или обнадеживает. Он снова взвешивает копьё в руке, пытаясь вспомнить, как это делал Джейсон — совсем уж опозориться перед ним не хочется, слишком уж колется каждый раз его надменный взгляд. Попросить показать ещё раз не вариант — засмеет — а путь до лагеря долгий, наслушаешься потом подколов. Язык у Джейсона острый, Салим уже в этом убедился. — Разойдёмся? — Джейсон, будто прочитав его мысли, поднимает голову от стрел, которые и так уже выглядят идеально. — Да, — кивает Салим будто бы со знанием дела. Будто бы он действительно, как охотник, думает, что разделиться будет хорошей идеей. — Тогда иди в сторону Орлиного пика. Когда солнце будет над головой, возвращайся, я буду ждать тебя тут. Если меня не будет, значит, добыча крупная — тогда иди по моим следам, поможешь мне. — А если я поймаю кого-нибудь? Оказывается, уколоть Джейсон может без слов, одной только ухмылкой в ответ на вопрос. Нарочно или нет, Джейсон отправил его в ту сторону, где снег не тронут ни единым следом. Поиздеваться, значит, захотел? Решимость доказать наглому мальчишке, что он тоже на что-то способен, стереть с его лица самодовольную усмешку, пусть даже испачкав ради этого руки в крови, растет внутри всё сильнее. Только бы на медведя не нарваться. Возможно ли нарваться на него еще раз, всего две зимы спустя? Что будет с ним теперь, если все повторится снова: успеет ли Джейсон сюда добраться, услышит ли вообще крики? Да, у Салима есть копье сейчас и топор, но в прошлый раз он даже подумать об оружии не успел, к тому же вряд ли медведя, настоящего, свирепого, почему-то проснувшегося раньше времени медведя, возьмет даже острый наконечник, с какой силой ты его ни брось. А если Джейсон успеет. Возьмется ли он выхаживать Салима как тогда, тратя драгоценные запасы, не имея возможности их пополнить; станет ли заморачиваться или бросит его здесь умирать, забрав Амулет, при виде которого у него так горят восторгом глаза? Быть может, Джейсону удастся даже пережить нашествие Теней — он хитер, он знает, что грядет, и с Амулетом наверняка найдет способ укрыться и защититься. А может, он вообще решит примкнуть к безумцу, соблазнившись властью и вечным Мраком: таким как Джейсон там самое место. И не скажешь ведь, что у него на уме, пока оно не случится, это-то и пугает сильнее всего. И привлекает странным образом — не меньше. Из размышлений Салима когтями вырывает шум позади: кажется, ломаются ветки, кто-то хрипит, не по-человечески, страшно, сразу душит воспоминаниями о той зиме. И тем не менее Салим подрывается с места моментально, но не в обратную сторону, нет, вперед, туда, откуда раздаются звуки, в гущу событий. К Джейсону. Что бы там ни происходило, вместе шансов справиться больше, а мысль о том, что, умри они тут вдвоем, мир погрузится во тьму, Салим игнорирует почему-то. Спасение мира подождет пару минут — пока в приоритете спасение Джейсона. Салим бежит: снег забивается в сапоги. Корни, до этого притворявшиеся мирно спящими, будто бы нарочно цепляют ноги, скрадывая драгоценные секунды. Шум впереди нарастает, перемещается куда-то вправо, приближается к поляне с той же скоростью, что и Салим, и забег превращается в гонку-игру, кто быстрее доберется до Джейсона. Выскакивает из чащи Салим одновременно с рассвирипевшим кабаном — неестественно огромным для голодной зимы и таким черным, что, если бы не валящий от его шкуры пар, можно было бы принять его за тень. На каком-то инстинктивном уровне Салим понимает: Джейсон не то что тетиву натянуть, он даже лук вскинуть не успеет, да и не возьмет такую громадину единственная стрела. Копье в ладони словно тяжелеет, и да, стихией Салима, может, всегда были грядки, может, он не охотился ни разу в жизни, но что-то первобытное в нем расправляет плечи и делает замах. Копье вырывается из руки одновременно с предупреждающим «Джейсон!», с размаху врезается в тушу, сбивая кабана с траектории; тот пробегает по инерции еще пару шагов, потом заваливается на бок неловко, словно мощные ноги забыли, как им должно работать, взрывая телом снег и заливая его кровью, брызжущей фонтаном. — Ты что, реально в меня копьем бросил? — едва не убитый секунду назад огромным кабаном Джейсон выглядит… Удивленным, только и всего. Салим сглатывает нервно, вытаскивает с глухим, влажным чавком копье из туши и позволяет себе усмехнуться с победным видом: — Ну да. Их неловкий смех спугивает с веток птиц где-то вдали. Разделывать кабана берётся Джейсон — не поймавший, между прочим, ничего — потому что отделить мясо от костей адреналин не поможет, тут нужно умение, которого у Салима, очевидно, нет. Они молчат: Джейсон слишком занят тушей, слишком задумчив, слишком… Салима не покидает ощущение, что тот испугался, и эта мысль оказывается неожиданно смущающей, будто бы Салим увидел что-то, чего видеть не должен. А может, ему просто показалось. Может быть. Как бы там ни было, Джейсон правда почти не поднимает головы, отделяет мясо с таким старанием, что на костях едва ли что-то остается — алая груда рядом с ним растет и растет, и Салим наблюдает за ней и за ловкими пальцами, орудующими ножом. Едят они тут же — пусть на территории Северного племени, да, но они слишком далеко от их лагеря и привычных маршрутов патрулей, чтобы заметили даже дым от костра. А если и заметят, что ж, они все равно туда и идут. Может, так будет даже быстрее. К тому же Джейсон… — Почему ты не живешь в своем племени? — спрашивает Салим, выуживая из костра еще один сочащийся жиром кусок. — Потому что меня оттуда выгнали. Тишина повисает такая, что слышно, как на углях шипит жир, капнувший с так и замершего над костром куска — Салим смотрит на Джейсона с какой-то странной надеждой на то, что тот шутит, но он с предельной серьезностью пожимает плечами в ответ. — Выгнали? — Выгнали, — огрызается. Слишком резко, слишком поспешно, достаточно — чтобы Салим понял, что продолжать разговор об этом не стоит. Доедают они в напряженном молчании, ставшем уже привычным, словно третьим, невидимым членом их маленькой группы, преследующим их неустанно и присаживающимся с ними к костру. И Салима это не то чтобы расстраивает, но ссориться сейчас, когда Тьма дышит в спину, а древний амулет клонит к земле голову, не хочется особенно. И подношение земле — Салим достает еще один кусок и оставляет у корней дерева — дается морально еще труднее, чем он думал. Заинтересованно-тяжелый джейсонов взгляд ощущается даже спиной, сквозь рубаху и шкуру. Но спрашивает он об этом только через пару часов. Они как раз пересекают небольшой замерзший ручей; Джейсон, преувеличенно сосредоточенно проверяя выломанной специально для этого веткой лед, замечает как бы походя: — И какой смысл вот так тратить впустую еду? Салим ничуть не считает, что еду он потратил, потому что на поясе ощутимым весом болтаются оставшиеся куски кабана, которым суждено стать подношением Северному племени, и лично ему кажется, что от одного ломтя не обеднел бы никто, но Джейсон, видимо, думает иначе. Ну или просто в очередной раз решил повыделываться, уколоть его, прикинувшись щенком, не знающим правил и веселящимся из-за того, насколько различаются традиции. Северяне, в отличие от других племен, отдалились от веры сильнее — то ли в суровых условиях было не до этого, то ли их самомнение не позволяло опускаться до чего-то вроде поклонения призрачным Четырем, известным лишь по легендам, не материальным, а потому совершенно не укладывающимся в картину мира жителей севера. Если что-то нельзя увидеть, если что-то нельзя потрогать руками, если что-то нельзя использовать — какой в этом толк? Надеяться, считают северяне, можно только на себя и наконечник копья. А в сказки пусть верят расслабленные южане. — Для тебя это трата еды, для меня — чуть больше надежды дожить до завтра, — наконец отзывается Салим. — Знаешь, когда я был маленьким, южный лагерь сгорел. Я же застал прошлый Цикл, так вот- — Я тоже его застал. Голос Джейсона звучит жестко, что значит только то, что в его понимании свидетельство конца Цикла — не повод для гордости. Что ничего такого, что могло бы его удивить в этом нет и, что если Салим пытался его впечатлить, то у него не получилось. Тем не менее, Салим продолжает: — Мне было десять, и я помню все. Как полыхали дома. Как бегали люди, пытаясь спасти то немногое, что у них осталось после изматывающей зимы. Слишком многие погибли в битве тогда, уцелевшие — лишились домов, лишились вещей, еды. Близких. Лишились веры в людей, потому что Курум, связавшийся тогда с Тенями, из-за собственной прихоти начал Цикл, подвергнув тем самым опасности мир и всех, кто в нем жил. И знаешь, что помогло нам тогда? Вера, Джейсон. Четверо помогли нам в битве, и Четверо же помогли нам от нее оправиться. Так что если ты считаешь- — Тише. — Нет уж, если ты- — Да замолчи ты. Джейсон обрывает его жестом, коротким взмахом руки, смотрит на лед, минуту назад выдержавший вес их двоих, а теперь почти серый местами от того, насколько тонкий, и, ловко вытащив из сумки два тонких стебля какой-то травы, бросает их на искрящийся наст. Лед проламывается под ними тут же, будто это не стебли, а бревна; ручей, вырвавшись на свободу, подхватывает их жадно и несет, кружа. Всего на секунду обе травинки цепляются за край образовавшейся проруби, и тут же — одну из них засасывает под лед, в глубину черных вод. Салим не видел на лице Джейсона настоящего страха ни разу, но сейчас, кажется, в темных глазах мелькает именно он. — Это?.. — Знак. Да. Что ж, остается только надеяться, твои Четверо помогут и нам в пути. А теперь идем. Хочу успеть в лагерь до того, как опустится солнце. Первые отблески костров они и правда замечают в тот момент, когда солнце догорает за Теневым пиком; лагерь так близко, что слышны голоса: громкие, отрывистые команды, прикрикивание женщин, загоняющих детей в хижины, смех молодежи — звуки одновременно привычные и кажущиеся после нескольких дней в заледеневшем лесу плодом воображения, как при лихорадке. От темной линии домов отделяются две фигуры, стоит Салиму с Джейсоном ступить на ведущую к лагерю тропу, и фигуры эти настроены далеко не дружелюбно. Салим старается не принимать на свой счет — для северян это характерно, для них это дело выживания, ведь слишком часто их атаковали, и именно на них напал Курум тогда, спустившись с гор бок о бок с Тьмой. Джейсон же напрягается заметно, почти леденеет, как раз под стать бывшим соплеменникам, но Салим, выступивший вперед, чтобы загородить его собой, даже не успевает подумать снова о том, почему же они его выгнали, потому что две тени оказываются возле них быстрее, чем можно было предположить. Будто по снегу они проскользили, не провалившись ни в один из сугробов, бесплотные и смертоносные. Может, не такими уж чужими они будут чувствовать себя, когда безумец вернется из-за Теневого пика совсем скоро, ведя за собой Тьму. Может, они примкнут к ней и сольются, и будут существовать вне времени и пространства, превратившись в единую Тень, и не будет никого, но будут они. И если им это нужно, если они знают о том, что грядет, и хотят этого — Салим сейчас стоит у них на пути. И ничто не помешает им его с дороги убрать. Вопреки опасениям, при близком рассмотрении тени не выглядят так, будто могут их убить. Вернее, выглядят они как раз так, но по ним не скажешь, что они собираются, и Салим расслабляется немного. Даже позволяет себе понадеяться, что получится поговорить с Рейчел до того, как северяне сочтут их угрозой. А если еще и удастся уговорить ее помочь… Не зря тащили с собой едва ли не половину кабаньей туши. Воодушевленный внезапным проблеском надежды, Салим улыбается в ответ на угрюмые ухмылки даже приветливо. — Доброй вам охоты и скорой весны! — Южанин, — фыркают ему вместо приветствия. — Какими судьбами? — Не на такую встречу я рассчитывал, — мягко отвечает Салим, все еще стараясь быть настолько дружелюбным, насколько возможно, даже несмотря на ворочащуюся внутри тревогу. Две пары глаз смотрят все с таким же холодным, угрожающим безразличием, и он спешит уточнить, — нам нужно к Рейчел. Дело важное, касается всех племен и вашего, — Салим запинается на долю секунды, вспомнив смутную мысль про единую Тень, — в том числе. Вы можете нас к ней проводить? — Нас? — ухмыляются северяне, и Салим оборачивается, только чтобы обнаружить, что за спиной, кроме двойной цепочки следов и темнеющих в наступающих сумерках стволов, нет ничего. Джейсон ушел. Пропал, проскользив по снегу так же бесшумно, как эти двое; в какой момент? Когда успел? Зачем? Теперь силы не просто не равны — если они вообще были, учитывая то, что оба северянина на голову его выше, к тому же сжимают каждый в руках по копью, — теперь Салим в меньшинстве, и появившаяся было пару минут назад надежда тухнет догоревшей лучиной: теперь, чтобы убедить их провести его к Рейчел, придется очень постараться. — «Нас» — это меня и Джейсона, моего… Салиму даже не приходится все-таки подбирать нужное слово — что, между прочим, вызывает некоторое затруднение, ведь соплеменником Джейсона не назвать по факту, другом назвать просто сложно — потому что северяне, услышав имя, вдруг расплываются в еще более устрашающих ухмылках. — Джейсон? — Тот самый Джейсон? — Тот самый?.. Что, причем тут?.. Салим пытается вклиниться в разговор, пусть даже разговор этот и состоит почти целиком из ухмылок и многозначительных взглядов, но не слов; Салима удивляет и раздражает даже слегка, что эти двое знают что-то, чего не знает он, что тут все, оказывается, сложнее, чем кажется, и что кроме спасения мира все еще существуют и какие-то мелкие, личные проблемы. — О, да. Тот самый. Это определение так и остается для Салима загадкой, но будто бы становится ключом в лагерь Северного племени, а большего ему сейчас и не нужно. Подробности, какими бы они ни были, можно узнать и потом. Северный лагерь совсем не похож на тот, откуда Салим родом. Хижины, коренастые, плотно сложенные, покрытые снежными шапками, жмутся друг к другу будто в попытке согреться, едва не притираются стенами; кажется — вот-вот и дома вслед за хозяевами сольются в единую глыбу крошащегося от времени и непогоды камня, вырастут еще одним пиком между Орлиным и Теневым, и где-нибудь в глубине и зародится единая Тень. Почему-то мысль об этом не отпускает Салима все то время, пока они идут к центру лагеря, туда, где, прячась за обычными домами, ютится приземистое здание — Совет. Наученное ли горьким опытом многочисленных нападений или не претендующее попросту на положенную ему помпезность, прибежище Рейчел и ее приближенных незамысловатым каменным кругом с покатой крышей обозначает нечто вроде главной площади. Вокруг уже — время к ужину — разводят костры, собираются группами, и площадь заполняет тяжелый запах разделываемой добычи. Куски кабана в поясной сумке словно бы тяжелеют, пропорционально усталости, с каждым следующим шагом. — Рейчел, — Салим склоняет почтительно голову, нырнув в полумрак Совета; так же поступают и его провожатые. Она стоит у дальней стены, наблюдая за происходящим на улице, напряженная, словно выточенная из камня, спокойная — будто давно уже знает, зачем Салим здесь. — Рейчел, — повторяет он настойчивее, и та поворачивается наконец. Узкая полоса света выхватывает из темноты детали: украшения из дерева и костей, позвякивающие, стоит Рейчел сделать шаг, пара бусин в волосах, мазки охры на лице — широкие, небрежные, совсем не похожие на тонкие джейсоновы узоры. Тигриный клык, покоящийся поверх рубашки. И шрамы. Салим знает: Рейчел стала вождем слишком рано, многим пожертвовала и многим же поплатилась, но глядя на Северное племя сейчас никто не сказал бы и не подумал даже, что это не стоило того. Непреклонная и целеустремленная, ведомая чувством долга, а не собственной выгодой, Рейчел поставила племя на ноги за считаные годы, превратив в самое, наверное, сильное из всех четырех, и даже Салим, южанин по происхождению, готов признать это. Остается надеяться, Рейчел встанет на его сторону. Без помощи северян им в войне не победить. — Рейчел, нам нужна твоя помощь, — говорит Салим, и именно в этот момент, не потом, не на следующий день всем Советом, решается их судьба. Рейчел тоже это понимает, потому — не спешит. Размышляет пару минут, затерявшись в своих мыслях глубоко, как в каменном лабиринте пещер Орлиного пика, и отблески костра играют на ее застывшем лице. Видимо, и правда знает, в чем дело, оценивает риски; образ единой Тени снова вклинивается в нестройный поток салимовых мыслей будто насмешливо. Молчание затягивается — Салиму начинает казаться, что Рейчел откажется, не станет рисковать целым племенем, не будучи уверенной в победе, но, словно очнувшись наконец, та расправляет плечи. Первым делом — отсылает прочь обоих провожатых. Едва заметным жестом, полувзглядом, но они понимают без слов и, выскользнув из здания Совета, растворяются в толпе у костров. Рейчел ждет: вероятно, чтобы убедиться наверняка, что никто не подслушает разговор. Паника, что может вспыхнуть и пронестись по лагерю как неукротимый лесной пожар, только помешает, и кто как не вождь понимает это. Поэтому ждет. Она не пытается подойти ближе, но, когда говорит наконец, негромко и спокойно, ее голос в каменном Совете звучит будто бы отовсюду. — Давно вы нашли Амулет? — Чуть больше четверти луны тому назад, — честно отвечает Салим. Если он хочет заручиться поддержкой Рейчел, нет ничего лучше, чем быть предельно откровенным, не преувеличивать опасность, но и не преуменьшать. — Я думаю, у нас есть еще пол-луны, пока… Не начнется. Весна холодна, это может сыграть нам на руку и задержать Тьму метелями: переход через Теневой пик и без того нелегкий. Но обратно, если все получится, идти будет легче, поэтому нам надо спешить. Рейчел слушает внимательно, не перебивая. Лицо ее снова застывает, и только вздымающийся в такт дыханию тигриный клык на груди выдает то, что перед Салимом не статуя изо льда. — Ты помнишь прошлый Цикл, — продолжает мягко настаивать он, — ты была там. Как и я. — Мне было семь. — Но ты помнишь. Такое не забыть, Рейчел, я знаю, — Салим распаляется, почти не сдерживает себя, хоть понимает в глубине души: говорить про прошлые циклы, особенно те, которым ты сам стал свидетелем — дурной тон. Но Рейчел мучительно сомневается, а это может стоить им многих жизней. — Ну же, неужели ты не знаешь, чем это обернется? — Если мы дадим бой, погибнут люди. — Если не дадите — погибнут все. Повисшая тишина оглушает своей внезапностью и очевидностью сказанного; последняя фраза почему-то не отскакивает от стен эхом как все предыдущие, а словно повисает прямо между ними безмолвным осознанием. Рейчел не хочется рисковать — это видно, но оказаться во Тьме — и теперь Салим это все-таки понимает — ей не хочется еще больше. — Я не могу принимать такое решение одна, — выдыхает Рейчел наконец. Не сдавшись окончательно, скорее пытаясь выиграть немного времени на размышления, и Салим ее не винит: когда на твоих плечах ответственность за целое племя, чревато совершать необдуманные поступки. И все же он предпочел бы, чтобы Рейчел согласилась. — Завтра на рассвете возвращаются Охотники, мы соберем совет. Можешь остаться на ночь у нас, любой будет рад пустить тебя на ночлег. А теперь отдохни. Ты проделал долгий путь. Сейчас Салим как никогда понимает, что имеет в виду Рейчел — хочется лечь и проспать до следующей луны, но у него осталось еще одно незаконченное дело. И имя этому делу Джейсон. — Послушай, — оборачивается он уже у самого выхода. Нехотя, понимая, что может проиграть все, чего сейчас добился, но понимая еще и то, что совесть будет грызть его всю ночь волком, если не попытаться. — Я должен сказать, я пришел сюда не один. Меня провел один из твоих соплеменников, Дж- — Он нам не соплеменник. Голос Рейчел звучит все так же ровно, привычно холодно, но Салиму чудится в этих словах плохо скрываемая угроза. Личность Джейсона и его положение в племени обрастает все большей тайной: если реакцию на его имя провожатых можно было бы объяснить личной неприязнью, то подобное отношение самого вождя племени настораживает уже не на шутку. — Он северянин, — уточняет осторожно Салим, но Рейчел только качает головой. — Он был северянином. Теперь же каждый, кто его увидит, имеет право, нет, не право: любой, кто встретит Джейсона, обязан убить его и будет за это награжден. Салим… удивлен. Пожалуй. Не тому, что Джейсон повинен в чем-то — хитрый, больше похожий на лиса, чем на своего Покровителя волка, он способен на любую проделку — нет, скорее тому, что тот провинился перед всем племенем разом. Может, конечно, дело в Рейчел и только в ней, ведь насоли ей — волей-неволей станешь не мил и всем остальным, но все же трудно поверить, что мудрая, справедливая вождь так ополчилась из-за личных обид. Должно быть, Джейсон провинился по-настоящему сильно. — Нам нужна его помощь, Рейчел. Я думаю… — Салим колеблется всего секунду, но решает все-таки быть честным до конца, — я думаю, он часть Пророчества. Рейчел снова задумывается, снова превращается в статую, взешивая, наверное, на мысленных весах проступок Джейсона против угрозы, исходящей из-за Теневого пика. — Я не привыкла изменять своим решениям. Принципам — тем более. — Один день, Рейчел, и мы уйдем. Мне не справиться без него, а если не справлюсь я, не справится никто. — Если ты уверен… — Я уверен. Джейсон — волк Северной звезды. Всего день, Рейчел. — Ладно, — соглашается та, и ее ответ словно эхом салимова голоса заполняет каменный Совет, — всего день. А потом Салим выскальзывает на улицу, присоединяясь к скопищу неровных теней у ближайшего костра. Здесь, у огня, люди уже не кажутся такими заледеневшими, как на улицах парой минут ранее. Разношерстные, все в побрякушках, которых Салим не замечал до этого, они улыбаются и смеются даже, и их смех ровным гулом жужжащего улья разносится над заснеженным лагерем. Окружающая Салима компания оказывается семьей — по-своему разные, они напоминают каждый каждого: кто схож разрезом глаз, кто вздернутым носом, у двух мужчин постарше похожи даже шрамы на предплечьях, и в целом, на каком-то неуловимом, неподвластном взгляду уровне они все одинаковы, будто их высекли из одной породы дерева умелые руки восточного мастера. Увлеченный наблюдением за племенем, Салим не сразу замечает среди них лишнего — темноволосого, на голову ниже остальных, тоже смешливо-расслабленного, но иначе. Салим не замечает Джейсона. Неторопливо, почти вальяжно, тот пробирается сквозь толпу ближе, поглядывая на Совет, откуда, несомненно, следит за каждым его шагом Рейчел. И оба понимают ведь, что пока Джейсону можно тут находиться: Салим видит по его лицу, по тому, как тот держится — словно кролик перед попавшим в капкан волком — что Джейсон знает о разговоре и наслаждается этим, а Рейчел бесится, очевидно, но поделать ничего не может. Она ведь как-никак человек собственных принципов. — Не ожидал тебя тут увидеть. Особенно после того, как ты сбежал. Салим, как бы не сдерживался, не может не съязвить. Не сказать что он злится, нет, почему-то злости в нем не плещется ни капли, хотя стоило бы, наверное, но и оставлять выходку Джейсона без внимания тоже не дело, привыкнет же еще, что ему все дозволено. Хотя разве он не уже?.. — Был занят, — насмешливая беззаботность в голосе Джейсона так и кричит заманчиво «врежь мне», но Салим держится, только, кажется, он начинает понимать, почему того в племени так не жалуют. — Тут каждый второй сочтет за честь тебя убить, не понимаю, почему ты так весел. — О, бери выше — каждый первый тут с радостью меня прикончит. Как жаль, что им придется мучиться этим желанием до завтрашнего заката, не так ли? — Ты- — Зато какое наслаждение получит любой, кто сможет поймать тебя после. Рейчел подкралась к ним бесшумно, не пытаясь затеряться в толпе, но тем не менее незаметно, как… тень. Каменеет ли так Джейсон из-за ее ледяного тона, из-за ее взгляда, пронизывающего насквозь, или еще из-за чего-то, что осталось только в их воспоминаниях, Салиму неизвестное, но не заметить может только слепой — Джейсон рядом с ней подбирается весь, и даже показательная расслабленность не может скрыть от посторонних глаз его страх. — После меня уже не будет здесь, и ты это знаешь. Битва взглядами, короткая, но удивительно жаркая для северян, длится меньше минуты, но понять многое успевают все трое: Рейчел, которая по какой-то причине терпеть Джейсона не может, сам Джейсон, наслаждающийся выигранной случайно властью, и даже Салим, ставший невольным свидетелем перепалки и в то же время фактором, ее спровоцировавшим — все они ждут, кто сдастся первый, кто уступит, кто позволит другому тешиться превосходством до того, как солнце завтрашним вечером коснется верхушек деревьев. И заканчивается стычка так же внезапно, так же неопределенно, как началась, коротким «ужинайте пока» и облегчением, когда из поясной сумки наконец исчезает свинина, которую отправляют прямиком в огонь. Запах еды на время успокаивает голод. Самодовольная улыбка Джейсона — на время успокаивает мысли. Люди вокруг, будто не заметив ничего, смеются по-прежнему, делясь друг с другом тем, как прошел день. Кто обсуждает завтрашний улов вернувшихся с большой охоты, кто размышляет о том, как утеплить дома; незамысловатые разговоры и пара кусков горячего мяса окончательно глушат беспокойство — Салим даже смеется со всеми вместе, привалившись плечом к Джейсону, сидящему рядом. Тот молчалив по большей части, как всегда, но тоже почти спокоен, несмотря на Рейчел, ужинающую в паре шагов от них. — Так откуда ты знаешь про завтрашний закат и остальное? — в какой-то момент обращается к нему Салим. Понятное дело, что Джейсон подслушал, но как: его уловкам можно только поражаться. — Я вырос здесь, — фыркает Джейсон так, будто бы это должно все объяснять. Оно и объясняет, но не настолько исчерпывающе, как Салиму хотелось бы, поэтому он уточняет: — И?.. И Джейсон рассказывает о прошлом. Рассказывает про то, как компанией подростков они облазили весь лагерь вдоль и поперек, конечно, обнаружив все возможные лазейки, и на крышу Совета в том числе; про то, как он с другом — и почему-то это слово заставляет Джейсона запнуться на долю секунды — часами слушал, о чем разговаривал с приближенными вождь; и даже про то, как следил потом за их тайными, как они считали, не смея подозревать обычных мальчишек в подобном, вылазками: к горам, к Озеру, на чужие территории. Салим думает отстраненно о том, была ли членом их подростковой компании Рейчел, знает ли она о том, что, забравшись на крышу Совета, любой, кто приложит хоть каплю усилий, может узнать обо всех отданных Охотникам приказах. Рейчел, сидящая совсем неподалеку, наверняка слышит джейсонов рассказ, но — ничем этого не выдает. Вопрос остается без ответа. На Салима, оставляющего после ужина подношение Четырем, смотрит с удивлением уже не один Джейсон: люди вокруг хмурят в сомнении брови, кто-то пытается даже остановить его, но Рейчел, Рейчел, заботящаяся о каждом куске мяса в эти непростые времена, одергивает их взмахом руки. Их племя, может, и отдалилось от веры, но — Салим видит по глазам — вождь уважает тех, кто нет. И позволяет, как считает Джейсон, потратить впустую целый ломоть мяса. — Да будут Четверо милостивы к вам, — благодарно кивает Салим. Рейчел едва заметно кивает в ответ, и — через секунду ее рвет на камни возле костра. Испуганный ропот проносится по толпе будто рябь по поверхности озера, но северяне удивительно собраны: смыкаются вокруг Рейчел плотным кольцом, приносят воды. Все взгляды обращаются к Салиму с Джейсоном — слишком уж очевидное совпадение — два чужака принесли с собой мясо, и в тот же вечер вождь отравлена, ну кто бы не засомневался. Но Салим смотрит на Рейчел с таким же страхом и сочувствием; во взгляде Джейсона сопереживания мало, но и по нему видно, что он руку к этому не приложил, хоть явно был бы рад, случись что с Рейчел у него на глазах. Та выглядит напуганной не меньше, но явно старается держать себя в руках, чтобы не взволновать еще сильнее остальных. Как бы ни было плохо, племя важнее, нельзя позволить им усомниться в благополучии, нельзя позволить им верить в то, что Рейчел так же уязвима как и каждый из них, как обычный человек, любой другой. Руки ее дрожат, грудная клетка содрогается от новых позывов, и побрякушки на шее позвякивают в такт спазмам неподобающе радостно. И вдруг голос из толпы, низкий, скрипучий, пугающий не столько неожиданностью возгласа, сколько силой и уверенностью в нем заложенной, произносит то, отчего испуг, превратившись уже в ужас, сотрясает толпу во второй раз. Голос говорит: — Четверо послали еду отравленную. Знак. Плохой знак, — и в центр круга, к костру, выходит старуха. Кусочки слюды в ее белоснежных, как снег вокруг, волосах поблескивают при каждом малейшем движении, отражая словно не желто-оранжевый свет костра, а лунный, призрачный, рассыпаясь звездами по вискам и плечам. И как бы ни пугали ее слова, ей хочется верить, потому как мудрость плещется в белесых глазах. — Тяжелые времена настанут, — продолжает она, — нескоро умрет зима и многих заберет с собой. Четверых погубит зима, но подарит жизнь весне. — Дитя Пророчества… — бормочет Джейсон. Завороженный предсказанием, он смотрит неотрывно на старуху, а та смотрит на него в ответ, и волчья матерь Луна мерцает в ее глазах. — Все повторится… — Идем, — дергает его за руку Салим. — Надо найти, где переночевать. И Джейсон, будто вынырнув из омута, послушно и молча уходит вслед за ним с поляны, а голос старухи все звучит и звучит над замершим лагерем. Найти ночлег и правда оказывается не так просто: любой готов приветствовать в своем доме Салима, но далеко не каждый рад Джейсону. Тем более сейчас, когда народ взволнован и напуган зловещим предзнаменованием, в каждой хижине, куда бы ни зашли они, слышен робкий шепот-обсуждение того, что случилось на поляне. Очевидно, северяне напуганы тем, что сама Рейчел оказалась под ударом, что Четверо обратились к ним, неверным, и таким жестоким образом. В конце концов, их соглашаются приютить — в хижине почти на краю лагеря. Семья без отца, тот ушел на охоту с луну тому назад и не вернулся, оставив без защитника девчушку лет пяти, испуганно жмущуюся сейчас к бедру матери, при взгляде на которую становится понятно, какой будет эта самая девчушка, когда пройдут годы. Пока ее редкие волосы заплетены в куцые косички, а болезненные глаза светятся наивным детским интересом вперемешку со страхом; тонкие ручонки обнимают мать за ноги, а тельце дрожит от страха ли или от холода, не разберешь. Болезнь, какая неизвестно, явно подтачивает девочку, пожирает, как солнце каждое утро пожирает одну за другой звезды на небе, а мать знает все — это читается в ее преувеличенно нежных движениях и том, как она кутает дочь в покрывала из шкур, будто надеясь отсрочить неизбежное. А девчушка молчит, только смотрит большими, блестящими глазами по сторонам, и лихорадочный пот проступает у нее на лбу крупными каплями. — А правда, что скоро настанет Тьма? — робко спрашивает она, когда все раскладываются по местам. Салим, уже успевший задремать в тепле, приподнимает голову, чтобы видеть со своего места кровать. Джейсон лежит рядом с ним — им пришлось занять одну шкуру на двоих у дальней от маленького, греющего хижину изнутри костерка стены. Места оказалось слишком мало, чтобы расстилать на двоих: девочка с матерью заняли кровать у огня, видимо, до этого родительскую, а Салиму с Джейсоном отдали старое ложе девчонки. Лежа здесь, Салим понимает прекрасно, почему та заболела. Ледяной волк покусывает спину, сделав под полом подкоп, а от двери напротив ощутимо сквозит, и, если бы не прильнувший к нему Джейсон, было бы совсем зябко лежать здесь, на полу, пусть и на подстилке из шкур. — Я боюсь темноты, я не хочу… — хнычет малышка, устраиваясь у матери под боком, подлезает ей под руку, ища защиты. — Милая, — голос матери звучит мягко, почти неслышно, и, вкупе с потрескиванием веток в огне, успокаивающе даже. — Ты же знаешь о Пророчестве? — Расскажи, — просит девочка слабо, и у Салима не остается сомнений: до лета она не доживет. Но мать рассказывает, так, будто у них есть будущее, убаюкивая и прижимая ближе к себе. — Иногда один человек решает, что он хочет стать вождем для всех племен сразу. Но для этого нужна большая сила, милая, поэтому ему приходится звать на помощь Тени, которые живут за Теневым пиком. Голодные и злые, они приходят сюда, чтобы нападать, кусать и красть, делать больно, но если мы все будем сражаться вместе, мы сможем победить, и все будет хорошо. Никакие тени не тронут тебя, пока ты в своем племени, пока горит огонь, понимаешь? Люди хотят сражаться, думает Салим, глядя в переплетение прутьев на своде потолка. Но есть ли у них выбор? Цикл повторяется, снова и снова, всегда, но почему-то люди верят, что все изменится, что все наладится, что в этот раз Тени не тронут их. Не тронут жилища, не тронут близких, что удастся обойтись без потерь, без сражений, но выбора нет, и все знают это. Просто боятся думать о том, что грядет; сражайся или нет, зима унесет многих. И даже если они победят — цикл повторится рано или поздно. Как змей, кусающий себя за хвост, время зациклилось в этой долине в объятиях гор, и людям просто отчаянно хочется верить, что они доживут до следующей зимы, переживут ее и доживут потом до следующей, и так поколение за поколением, цикл за циклом. — Нет, расскажи само Пророчество. Пожалуйста. — Ну хорошо, — вздыхает устало мать, которой явно не хочется утомлять дочь древними строками, непонятными даже многим взрослым, — слушай. Когда безумец решит мраку присягнуть, волк Северной звезды укажет путь. Родится неожиданный союз во льдах. Землю накроет холод, людей — страх. Волк откроет правду. Предаст любовь. Дитя пророчества — всё повторится вновь. Кто-то захочет взять, кто-то — дать. А детям севера холод велит уже спать. Голос с каждой новой строчкой сливается с окружающими звуками. Где-то там, вдалеке, на площади у костров, люди все еще ропочут, напуганные тенями. Поскрипывает снег под ногами тех, кто решается все же разойтись по домам. Ветер-олень в лесу поет свою протяжную, унылую песню, и деревья вторят ему взволнованным шуршанием ветвей. Последнее, что слышит Салим — шепот Джейсона прямо над ухом: — Кровью невинных окрасится водная гладь, так оно кончается. Почему не рассказать ей правду? Но наутро Салим уже не может сказать, не было ли горячее дыхание и возмущенный шепот всего лишь сном.***
Будят их громкие голоса за стенами хижины. Солнце, пробиваясь сквозь туман, едва-едва золотит макушки вековых дремлющих сосен. Девочка посапывает, почти полностью укутанная в шкуру, прижавшись к матери, и от ее дыхания в морозный воздух почти не поднимается пар. — Охотники вернулись, — бормочет Джейсон откуда-то из-за спины: сонный, он кажется вполне себе сносным, и пусть смазанные узоры скрадывают черты лица, Салим не может не отметить, каким молодым тот выглядит сейчас, подростком почти. — Это значит, Рейчел сейчас созовет Совет? — Ну, если она не умерла за ночь… А вот и Джейсон — тот, которому хочется дать как следует по башке, но Салим только закатывает глаза, выбираясь из-под теплой шкуры. — В любом случае, идем. Чем раньше мы со всем этим разберемся, тем скорее сможем отправиться дальше. К последующему ворчанию Джейсона Салим прислушиваться даже не пытается; тот бубнит что-то про то, что вообще не собирается никуда отправляться, что уговор был дойти только до северного лагеря, а он и так уже перевыполнил план, что ему самому это все вообще не нужно, а дальше следует совсем уже непереводимый набор северных ругательств, так что Салим выходит из хижины, всей душой надеясь, что Джейсон заткнется и пойдет за ним. Или, зная его, хотя бы просто пойдет. Это уже было бы славно. Молчание же может стать приятным дополнением. На главной поляне и правда уже толпятся люди — как будто бы и не уходили со вчерашнего вечера, — и радует хотя бы то, что скорбящими они не выглядят. Значит, с Рейчел все в порядке, насколько возможно, она жива и, хотелось бы надеяться, сможет сейчас принять наконец решение по поводу участия северного племени в битве. Салиму не хочется думать о том, что все это было зря. Он уверенно идет к Совету. — Сначала семьи с детьми, — встречает его громкий голос — это делят принесенную добычу. Судя по клубящемуся пару, мяса там немало: удивительно, как Охотникам удалось принести столько всего в такой сезон, когда только-только кончилась зима, а мир на пороге кромешной Тьмы. Но на то они и лучшие охотники племени и именно поэтому имеют право принимать решение наравне с Рейчел. — Ник! Салим замечает знакомую широкую спину, мощную смуглую шею над ней, кучерявый затылок, и устремляется туда, где фигура соплеменника сгибается, поднимая со снега добычу, и разгибается, раздавая дичь тем, кто в ней нуждается. Хочется поговорить о родной земле, многое обсудить, однако одновременно с Салимом к Охотникам направляется и Рейчел, снова бесшумно выскользнув из Совета. Выглядит она вполне здоровой, может, разве что, чуть бледнее обычного, раздает указания, пока пересекает поляну, и коротко переговаривается с каждым, кто интересуется ее самочувствием. Видно, что Рейчел хочется лично проследить за тем, как делят дичь, убедиться, что мяса хватит всем, но разговор не ждет — Теневой пик уже порядком утопает в густом тумане, а значит, что-то происходит там, что-то нехорошее, что-то, что грозит им скорой смертью, если ничего не предпринять. — Вы нужны мне, — кивает коротко Рейчел, и Охотники, вытирая перепачканные кровью руки прямо об одежду, послушно скрываются один за одним в здании Совета. Последним под каменный свод проскальзывает Джейсон, и только потом Салим присоединяется к ним. Все рассаживаются кругом, повторяя очертания каменных стен: Рейчел занимает место не в центре, но вместе со всеми, призывает приближенных к молчанию и жестом приглашает Салима говорить. Он теряется поначалу слегка — тринадцать угрюмых, серьезных, кроме одного, взглядов устремлены на него в ожидании; от мысли о том, что именно ему придется стать тем, кто озвучит дурные вести, тревогой крутит живот, но нельзя терять ни минуты, и Салим выходит ближе к центру образовавшегося кольца, пробуя собрать мысли воедино, чтобы объяснить все как можно яснее и короче. Все, что он может сказать: — Цикл начался снова, — но этого достаточно, чтобы взгляды присутствующих потяжелели в считаные секунды. Всего три слова потребовалось, чтобы тишина в Совете стала почти осязаемой и удушливой, а дремлющая у стен темнота сгустилась, вызывая теперь не умиротворение, а тревогу. — Кто-то из Западного племени, Дар, я полагаю, отправился за Теневой пик. У нас есть пол-луны, чтобы подготовиться и дать отпор, но мне ли объяснять вам, что нас ждет, если мы не решимся объединить силы и дать бой. — Дар? — раздается неуверенный голос. — С чего ты взял, что это именно он? — Половина луны? — раздается второй. — Теневой пик окутан туманом, и метели там, я уверен, жуткие. Думаю, у нас есть куда больше времени. — Но… — пытается возразить Салим, однако его перебивает третий голос, глубокий, пропитанный мудростью лет. — Мы можем уйти к Орлиному пику и переждать там. Соберем все, что сможем унести, захватим с собой шкуры — обоснуемся за пару дней. Нам не придется сражаться, мы вполне способны выжить на новом месте, к тому же весна расцветет совсем скоро. Станет проще. Звучит разумно на первый взгляд, даже Салиму поначалу это кажется выходом, но Джейсон, молчавший все время до этого, фыркает вдруг: — Бессмыслица. Он подается вперед, будто совсем не смущенный и не испуганный взглядами, обратившимися сразу к нему, стоило подать голос, сам смотрит на Охотников как на детей, не понимающих очевидного. — Ну уйдете вы, ну построите новый лагерь в горах, а дальше что? Думаете, Тьма стелется по земле и не вцепится вам в спину, если вы подниметесь выше? Думаете, когда мир превратится во Мрак, вы сможете выжить там, наедине с собой, без еды, без других племен? О Пятый, да мне бы такую самоуверенность. Рассказать вам, что будет на самом деле? Вы подниметесь в горы. Выстроите новые хижины, может, проживете спокойно пару дней; ладно, даже с четверть луны, пока Дар с Тенями тут, внизу, расправится со всеми остальными. А потом вам станет негде охотиться. Что дальше? Вы начнете убивать друг друга. Может быть, не сразу: сначала вы будете сопротивляться голоду, но надолго вас не хватит. Люди начнут умирать, один за другим, вы будете хоронить их, но в глубине души вы будете знать, вы будете осознавать, что выживание теперь — уже далеко от морали, а потому вы похороните их неглубоко. В снег. Не потому, что заледеневшую каменистую почву сложно копать, а потому, что рано или поздно вам захочется есть. Потом, когда голод будет рвать когтями живот, вы впервые задумаетесь о том, что мяса вам хочется свежего. И примерно тогда же вы пожалеете о том, что не решились хотя бы попытаться дать отпор. Если, конечно, будете в своем уме после того, как доедите своих друзей и знакомых, своих близких, подумайте об этом. Пока можете. Салим сказал, у нас есть пол-луны, и я ему верю. Верите ли вы сейчас — ваше дело, но когда, обезумевшие от голода и готовые на все ради еды, вы перепачкаете руки в крови своих же товарищей, не верить будет уже поздно. Пока все сидят, пораженные неожиданной, отвратительной речью, Джейсон, развернувшись, выходит. Никто не пытается его остановить. — Нам надо принять решение, — говорит наконец Рейчел, заметно побледневшая, но все такая же уверенно-строгая, сильная — вождь. — Я хочу выслушать каждого, но знайте, что я готова дать бой. Не потому, что ждет нас в горах, но потому, что мы можем сразиться. Итак? Сразу несколько человек высказываются за, коротко, смело, то ли напуганные монологом Джейсона и кровавыми картинами, им описанными, то ли честолюбивые достаточно, чтобы сразиться, а не бежать от того, что неизбежно догонит. Кто-то колеблется, просит сначала выслушать других: Рейчел вызывает Охотников одного за другим по кругу, как движется над лесом солнце. — Ник, — спрашивает она, и страх в душе Салима на короткое время сменяется гордостью. Ник — его имя среди рычащих, строгих имен северян звучит инородно неспроста; Ник с юга, как и Салим, и сюда был послан, чтобы обучаться охоте. Таково соглашение племен, взаимный обмен, вроде как выгода для всех — пара рабочих рук, охотник, в обмен на знания. Только будет ли теперь от этого толк, если скоро не станет ни племен, ни дичи, на которую можно охотиться, ничего? И тем не менее Салим горд тем, что тому удалось пробиться в приближенные самой Рейчел, удостоиться права что-то решать. — Ник, ты последний. — Я за. Джейсон дело сказал: нам не отсрочить то, что предопределено. Но если есть возможность победить, мы должны ей воспользоваться. Ради того, чтобы у племени было будущее. Рейчел смотрит на Ника, долго, многозначительно, но кивает все же: — Да будет так. Мы готовы сражаться вместе со всеми, но и у нас есть свои условия. Во-первых, мы дадим бой, только если дадут его и все остальные. Вы уже были на востоке? — Нет. Направимся туда, как только закончим здесь. — Во-вторых, Дара убьет наше племя. Не смогу я — убьет кто-нибудь другой, но это будет северянин. И кто бы нас ни вел, проследит, чтобы условие было выполнено. Только так мы согласны, никак иначе. — Хорошо, — кивает Салим. — Это все? — Это все. — Тогда, пожалуй, нам стоит как можно скорее идти на восток. Джейсон ждет его на поляне, помогая разводить утренний костер: непривычно видеть его среди соплеменников, отличающихся от него почему-то как огонь ото льда и солнце от луны, но приятно. Кажется даже, все забыли на время, что сегодня на закате Джейсон снова станет желанной мишенью, может, дело и правда исключительно в Рейчел, а может, времена тяжелые слишком, чтобы распространяться на мелкие склоки. «Мелкие склоки, да уж, — усмехается мысленно Салим. — Всего-навсего ополчившееся против одного мальчишки племя прирожденных охотников». Но улыбается только, подходя ближе и подхватывая толстый кусок ствола, чтобы уложить поудобнее в будущий костер. — Позавтракаем по дороге или задержимся здесь? — интересуется он, забивая щели между поленьев соломой. Та колет пальцы, но это приятное чувство, привычное, напоминает о доме и сезоне Урожая, когда воздух пахнет скошенной травой, а Западное племя пригоняет скот, чтобы обменять на сено и часть овощей. — Некогда будет в дороге. Дождемся костра и поедим вчерашнего мяса, нам хватит до привала. К завтрашнему утру будем уже на востоке, если ничего не случится. — Так ты все-таки со мной? — С… О, лисье дерьмо, — Джейсон обреченно стонет, подкидывая тонкие ветки, — ну да, да, я с тобой. Ты не дойдешь без меня, вот и все. Зря я, что ли, выделывался тут, про людоедство рассказывал? Дойдем до Востока, а там посмотрим. — Как думаешь, они согласятся? — Восточные? Конечно. Я… знаю их вождя, он мудр достаточно, чтобы не превращать все это в представление. Через четверть луны уже будем западников убеждать, вот увидишь. — Западников? Так ты все-таки… — Ой, заткнись. Помоги лучше здесь. Разогретое, вчерашнее мясо кажется более жестким, но свежую дичь уже спрятали на будущее, и никто привередничать желанием не горит — не те обстоятельства, не то воспитание. На этот раз не слышно ни смеха, ни пустой болтовни, будто все разом подслушали на крыше Совета, о чем говорили внутри, хотя скорее все чувствуют просто на слишком тонком, чтобы понять, уровне, что что-то грядет. Если народ не заражается паникой, он заражается отчаянием и предчувствием худшего, отсюда хочется вырваться поскорее и вдохнуть полной грудью, пока можно. Но сначала надо поесть, и Салим терпеливо жует жесткое мясо, поглядывая на людей вокруг. Маленькая девочка, та, что ночевала с ним в одной хижине, улыбается несмело беззубой улыбкой от соседнего костра, но все, о чем Салим может думать, выпали ли ее зубы, как у всех детей, из-за возраста или от того, что затянувшаясь зима не дает ей впитать достаточно солнца.***
— Хорошо ты это придумал про голод. Очень… проникновенно. Салим, пока еще бодро, идет за Джейсоном, стараясь ступать точно в его следы, чтобы не так спотыкаться о глубокий снег, не тронутый тут никем. Первые пару часов они шли по тропе, протоптанной Охотниками, но позже свернули к востоку, взяв курс на Орлиный пик, и теперь ноги вязнут в сугробах слишком часто, чтобы успеть в Восточное племя до утра. Необходимость привала уже неоспорима, так что они не спешат больше, берегут силы. — Придумал? — Джейсон оборачивается через плечо. — Так ты считаешь? — Ты не… О, Великие Четверо, ты?.. — Не ел я людей, Пятый, видел бы ты свое лицо. Но я не все придумал, были в моей жизни… Трудные времена. Когда хочется есть, правда думаешь о том, что свою семью бы съел. В общем, наверное, сегодня мне снова пригодилось то, что когда-то меня выгнали умирать, оставив ни с чем. — Ох, Джейсон… — Неважно. Ускоримся, ладно? Хочу сделать привал уже на той стороне реки. И вообще главное, что Рейчел согласилась, разве нет? — Да, — соглашается Салим, решив позволить Джейсону сменить тему, — но думаю, ты здорово их напугал своим рассказом. А что у Рейчел с Даром, тоже сцепились как-то?.. Джейсон бросает на него долгий, изучающий взгляд через плечо, видимо, решает, шутит Салим или, может, о правде допытывается — но фыркает все же: — Сцепились, это точно. Ты знаешь, противоположные племена обычно ладят друг с другом, а вот соседние… Это странное что-то, всегда так было. И если восточные ничего еще, хотя с их вождем у Рейчел тоже проблемы, Дар просто с ума сошел в какой-то момент. Еще до всего этого, я имею в виду. Грохнул тигра, Покровителя Рейчел, почти у нее на глазах, едва она стала вождем. Мрак его знает, что он этим хотел показать, запугивал девчонку-щенка или пренебрежение выказывал, но с тех пор, как понимаешь, отношения у них слегка напряженные. К тому же нападал он на северян пару раз, в общем, ее можно понять. Личная неприязнь. — Как и с тобой? Джейсон? — Смотри, вон и река. Джейсон ускоряет шаг, и большего Салиму не нужно, чтобы понять — он снова заговорил о том, о чем говорить не стоило. Ладно. Успеется еще, не так уж это и важно сейчас. Река, скованная льдом, выглядит достаточно надежной для того, чтобы перейти ее прямо здесь. Снег, все такой же девственно-чистый, укрывает лед от солнечного света, а дни пока теплые не настолько, чтобы пробраться под наст и подтачивать его изнутри, так что терять время на поиск безопасного брода нет смысла. — Перейдем здесь, — решает Джейсон и, выломав в подлеске гибкую ветку, первым ступает на лед. Салим выжидает — убеждается, что река пропустит их дальше, смотрит напряженно Джейсону в спину, но все спокойно, только поблескивает миллиардами маленьких звезд снежный покров, и тихо шепчет где-то в кронах деревьев Ветер-олень. — Ну что там? Порядок? — Да, иди, — доносит ветер голос Джейсона, и Салим идет. Ноги все так же путаются в снегу, обломки ледяного наста острыми краями царапают лодыжки, предупреждая — будь осторожен, — они добираются как раз до середины реки, когда последний солнечный луч, опасно оранжево-красный, чертит на снегу полосу, будто открытую рану. А в следующую секунду лед с треском проламывается у них под ногами.