⋆ 𓃮 ⋆
Чонгук шел, прикрывая свои розовые трусы красным полотенцем, которое Джад, надо полагать, стащил из какого-то загородного клуба, и прятал глаза от всяких бездомных. Перед бездомными кошками отчего-то стыдно было вдвойне. Не такого он ожидал расклада, очевидно. Да еще и в розовых, мать его, трусах. Тётка Ченсук встретила его, приспустив тоненькие очки на нос и громко прицокивая. — Гук-а, — мотала она головой из стороны в сторону, — так и знала, что наркоманы до тебя доберутся. Ты же такой нежненький, молоденький. Тираны! — Я трезв, — Чонгук останавливая перед турникетом, — как Ник Вуйчич. — В сведённых к переносице бровях женщины отчетливо виделось: «Кто-кто?». — У него нет… впрочем, — Чон подтянул скатывающееся с бедер полотенце. — Тёть, пропустите. В первый и в последний раз. — На тебя уже вся общага жалуется, — не пропускала она его. — Ладно грязи от тебя, как от свинтуса, так еще и комендантский час нарушаем. Он теперь строгий-строгий. — Да он всегда вроде строгий был, — произнёс он, а в голове все носилось сравнение со свиньей. Чонгук, как ему помнилось, не такого толка оборотень. Женщина наклонилась над столом, словно кто-то мог их подслушать: — Строжайший. На такой случай у Чона имелся взгляд брошенного котенка: такой жалостливый и душещипательный, что в миг растопит сердце любой вахтерши. Ченсук смотрела на тоненькие губки, на пухлые, словно рисовые пирожки, щечки и почти полные слез глаза. Долго так смотрела. — Ах, негодник, — выдохнула с такой силой, что не иначе, как в первый и в последний раз быть не могло. — Иди. Чонгук кивнул и поплелся вверх по лестнице, пиная ногами полотенце. В комнате он сбросил его алым пятном в кресло, и тихонечко сел на свою кровать. Постель скрипнула, разрезая тишину утра и сновидения Чимина на несколько отрезков. Друг поерзал в мягких обетованных, и нос его тихо засопел. Чонгук сидел и отчего-то не спал: глаза все не смыкались, сонливость не находила, а тело застыло монолитом. В Яме, по сути дела, все — слегка тронутые оккультисты, державшие оборотней в строжайшей тайне. У кого-то на то личные причины, у кого-то страх перед Джадом и его головорезами. Оборотни пантеры и вовсе — редкость, их уже десятками лет никто не видел. По крайней мере, так говорила бабушка Чонгука, а в ее познаниях он не имел привычки сомневаться. Пока Чонгук сверлил дырку в кровати напротив, а, следовательно, и в мерно посапывающем Чимине, зазвенел будильник. Пак долго и талантливо его игнорировал. По третьему повтору он наконец простонал в одеяло и растер лицо руками. Его удивлённые глаза впились в соседа. — Ты че, совсем головой поехал? — вопил он. — Смотришь, как на добычу. Иди пожри и успокойся, на кухне бутерброды есть. Чонгук вышел из оцепенения, отмер и ощутил, как ноют его конечности. — Тебя бы, — зевнул он с повышенной аффектацией, — даже самый голодный шакал есть не стал. Чимин обиженно полез под одеяло — наверное, рассмотреть свое худенькое тело. Его пальцы оттягивали кожу, а глубоким вздохом он, надо полагать, успокаивал себя, что такова беспощадная студенческая жизнь. Чонгук размял ноги, вытянул руки, потянулся, как говорится, к солнышку, и встал с постели, открывая Чимину обзор на принт его новой футболочки. — Братан, — присвистнул тот, — столько откровений за одни сутки: ты оборотень… оборотень-леопард, нарушитель закона и ещё гей? Чон застыл, глазами сканируя друга на наличие мозговой деятельности: — Ты такой вывод сделал, смотря на футболку? Серьезно, что ли? — Я давно такой вывод сделал, а футболка — зачёт. «Горбатая гора» — это прикольно. Ну, фильм такой… про пидор… про… — Чимин, закрученный в одеяло так, что было видно только его лицо смотрел на Чонгука, не зная какие подобрать слова. Чонгук смотрел в ответ. Так и молчали добрые пару минут. — Про, — несмело продолжил Пак, — людей нетрадиц… — Да завались нахер. Чонгук не нуждался в часах и будильниках; ему вообще какие-либо показатели времени не нужны, чтобы понять: они так опоздают. Он полез в полку, где, предположительно, должны были ждать его приличные вещи: — Где мои шмотки? — спросил он, ничего не обнаружив. — В стирке, — ответили. Чон поднял к другу глаза, полные, откровенно говоря, боли. Утро заливало собой их комнату, освещая немытые кружки, пластмассовых представителей японской мультипликации, учебники на книжных полках и по-прежнему не силящегося встать с кровати Чимина. — Ну так… я начал всё бежевое и песочное стирать, а там раз-раз. — Чимин вынырнул из теплой берлоги и, роясь в дебрях своих футболок, вынул текстильный ужас с «Asking Alexandria». — Вот, держи. Тело Чонгука подобное носить отчетливо отказывалось: — Не хочу, чтобы все думали, будто я такой же заебанный гот, как и ты. — Вот меня, — Чимин прижал к себе футболку, как мать — своего раненного дитя, — как раз никто не ебет. Чонгук, под веянием такого заявления, поднял руки над Паком и оскалился, как можно убедительнее: — А вдруг я актив и ночью нападу на тебя, пока ты спишь? Повисла тишина. Чонгук раздумывал над тем, насколько по-сексистки прозвучала его угроза. Чимин смотрел из-за спущенных, всё еще малость припухших век. Смотрел и произнес так, как люди обычно констатируют, что небо голубое, а понедельник — самый хреновый день недели: — Да видно по тебе, что ты пассив. Чонгук честно не знал, чего ему хотелось больше: кричать или плакать.⋆ 𓃮 ⋆
Осень заявляла о себе умело и без робости, ветром билась в панорамные окна аудитории. С той же силой, что Чимин донимал Чона на предмет его натуры. — Слушай, а ты ешь других зверей… ну, белок там, хорьков? — Чимин очевидно изводил друга намеренно, не веря в действительность такого расклада. Даже ответов не дожидался. — У тебя бывает, как ее… течка? Чонгук терзал молнию на кофте, что просто неспособна была прикрыть его футболку по причине неисправности. Он смотрел на Чимина и очень надеялся, что во взгляде читалась безнадега и огромная усталость. — Чимин… — выдохнул Чон, — я же мужик. — А-а, — сосед смотрел так снисходительно, как смотрит воспитательница, подыгрывающая ребенку, что у того есть способность становиться невидимым. Наверное, с таким же успехом Чонгук мог сказать Чимину, что прилетел с Сатурна. — Братан, — тот подпер довольную голову кулачком, — несет от тебя, конечно, у-ля-ля. Вот бы такая способность была у Пака. Если бы все в роду Чонгука не были бы леопардами, он бы, действительно, считал, что сходит с ума. Впрочем, день только начинался. Потому что голова сама дернулась в раздражении — грабинник настойчиво требовал его внимания, а барбарис нотками изводил нюх. Чонгук привстал и, как ошалелый, принялся оглядываться по сторонам: он бы раньше заметил, окажись «Вантером» кто-то из студентов университета. Глаза беспорядочно носились по однокурсникам. Те без особого энтузиазма располагались в лекционной, пока за спиной не раздалось: — Всем доброе утро, — тем самым низким, почти утробным голосом. Чонгук медленно-и-обреченно обернулся к его источнику. — Я ваш новый преподаватель. В учебной части меня, впрочем, назвали молодым специалистом, — мужчина завел прядь темных, словно смола, кудрей за ухо. — Ким Тэхен, буду терроризировать вас на предмет познаний в социологии. Взгляд исподлобья, что Ким Тэхен поднял на Чон Чонгука, не оставлял никаких сомнений — голубые, именно те, что безжалостно нависали над леопардом каких-то десять часов назад. «И тебе привет, Чонгук-и», — выстрелом в голову. Чонгук машинально хлопнул себя по уху, словно в него залетело насекомое, чему Ким, разумеется, ухмыльнулся. — Так и будете стоять? — добил преподаватель. Чон опустился, словно тонущий в воде камушек. — За что? — спросил он у ничего не понимающего Чимина, но обращался, на самом деле, к какому-нибудь из богов. Друг перевел взгляд с молодого специалиста на молодого страдальца, собирая по крупицам свои нездоровые выводы: — Ого, какая страсть! Тут несомненно есть… что рассказать. Дай угадаю: он, наверное, лев. Вчера вы оттягиваясь в клубе для оборотней африканского происхождения, перепихнулись в кабинке туалета, — Чимин уже витал в своих нездоровых фантазиях. — А сегодня: стыд, позор, пунцовые щечки. — Хуже. — Чонгук зарылся пальцами в каштановые волосы. — Он посягает на мою душу, контактируя со мной телепатически. — Вот это фантазия, Гук, — восторженно выдал Пак, следя за направлением чужих глаз. Ким Тэхен напоминал готовящееся к зиме холодное дерево, что грациозно, ещё немного — и изящно контролировало свои ветви. Волосы кудрями падали на лоб… черными. Даже под вельветовой рубашкой ощущались крепкие мышцы. — Сегодня мы поговорим о социальных взаимодействиях среди животных, — Ким несложными манипуляциями вывел на интерактивную доску титульный лист презентации. — Не имею в виду тех, кто забирает последний кусок пиццы, — по аудитории побежали нервные смешки. — Мы рассмотрим структуру общения среди… — его глаза нашли Чоновы, — семейств кошачьих. Чонгук сейчас заскулит. Он схватил первый попавшийся под руку предмет — карандаш Чимина, и стиснул его в ладони. — Если это не львиный прайд, — фото льва смотрело на студентов с доски, — то самцы кошачьих, вероятно, не смогут жить в одной общине. Слишком социально неразвитые существа, крайне свободолюбивые и склонны к одиночеству. «Оттого ты не принимаешь свою семью». Карандаш в руках уже вопил от боли, расщепляясь по щепкам. — А как они живут отдельно от самок? — спросили из аудитории. Чонгук бы взглянул кто, да только его зрачки были прикованы к лектору. Черты лица того — мягкие и нежные, как изгибы спальной подушки, но глаза… Глаза холодные и пронзительные, как остриё клинка. — Спят друг с другом, — предположил иной студент, фыркая. — Гомосексуальность среди животных — это не распространённое, но и не удивительное явление. Строится она обычно на, — Ким поднял глаза к Чону, — на доминации и подчинении. Карандаш в руках Чонгука наконец треснул напополам. Клинок этот совсем близко, у самого горла. Да, Чон Чонгук время от времени действительно испытывал приступы дичайшего одиночества, но навязанной близости ему не надо. Леопард не верил в эту панацею предначертанных друг другу людей. Он верил в рациональный выбор. И в диапазон этого выбора, очевидно, не входили хамливые сталкеры, которые, к тому же, отбирали его титул и статус. — Что касается пантер… — продолжил Ким, но Чонгук его перебил. — Черные пантеры не являются самостоятельным видом. К нему обернулось немалое количество присутствовавших, удивленные агрессией в голосе. Ким Тэхен лишь старательно скрывал улыбку: — Верно, однако они крупнее и с куда более развитой мускулатурой, чем леопарды. «Не хочешь увидеть, что ты со мной сделал?», — за этой самой улыбкой. Чонгук не сразу понял что. Что он уже успел сделать? Рука нового преподавателя сползла к паху. Почти незаметно. Совсем ненадолго. К тому самому месту, куда Чонгук бился задними лапами. Чон от понимания аж подпрыгнул, нервозно запихивая вещи в рюкзак; аж вылетает из аудитории, чуть ли пятнами от злости не покрывшись. Он на такое дерьмо не поведется.⋆ 𓃮 ⋆
После занятий в актовом зале общежития собрались жильцы со всех этажей, даже те, что Чонгука в глаза ранее не видели. Чего не сказать о следах и, снисходительно кивающей на него и только на него одного Ченсук. Чон среди них, словно бейгл в тарелке с пончиками, словно кетчуп в мясном соусе, словно здравый смысл на родительском собрании — совсем не к месту. Ким Намджун — общажный кошмар, мерил шагами помещение. Бордовый ковер под его ботинками шуршал, а рубашка похрустывала в изгибах локтя. Чонгуку было порядком удобнее фокусироваться на этих последовательных звуках, нежели на гуле, что стоял над толпой. Вошла комендантша — все разом затихли. Кто-то кого-то пихнул в ребра, этот кто-то сдавленно пискнул. Она посмотрела на крохотные часы на своем запястье и разочарованно заводила из стороны в сторону головой. — Ладно, времени у меня — ой, мама, пощади — с минуту, буквально, — женщина кивнула Намджуну, — Кто выдвигает кандидатуру Чон Чонгука на выселение? Чонгук сидел и прикидывал что ему надо забрать из комнаты, а что можно оставить Чимину. Только вопрос: «Куда я попрусь?» по-прежнему оставался открытым. Руки подняли все. Серьезно? — Кто против? Руку поднял один лишь Чимин. — Что думает председатель Ким? — Демократия, — руки Намджуна были неприступно скрещены на груди, а подбородок гордо возвышался над присутствующими. Чимин сканировал председателя полным ненависти взглядом. Друг, как ошпаренный, вскочил и оглядел толпу, словно вот-вот толкнет речь… — Собратья, — вскинул он руки к потолку, — одумайтесь! Человеку негде жить в этом деспотичном мире. Он такой же, как и мы, бедный студент без крова. Тоже ищет себе пристанища. Да, он разносит грязь, да, он… — Ближе к делу, Пак, — перебил его Намджун. — Хорошо. Позвольте ему остаться! — попросил тот с благоговейным трепетом. Все долго смотрели на Чимина.*
Чонгука выпихнули из здания общежития и небрежно бросили рядышком спортивную сумку. Очевидно, небольшая потасовка после собрания была лишней. Ничего. Диван Джада тоже обжить можно.*
Батончик почти ощутимо радовался тому, что Чон Чонгук снизошел до него и, действительно, решил съесть. А у леопарда просто стресс, который неважно чем, но нужно было заесть. Что-то он всему и всем в последнее время поддавался… На вкус батончик же был сравним со спрессованной газетой, но иного не оставалось. С краю, складывая ровными стопками свои вещи в шкафчик, присвистывал Минсок. Он долгое время усердно пытался Чона одолеть и сегодня почти феей носился по кабинету Джада в восторге от прогнозов на вечер: — Я даже в предвкушении, — пролепетал он. — Это игра, не более, — Чонгук гневно пережевывал газету. — Нечестная победа — победой не считается. Минсок лыбился, поднимая указательные пальцы вверх: — Ауф. — Он по своей натуре был тигром… и телом, и душой. — Спустя неделю я верну себе место победителя, так что не расслабляйся. Упаковка от батончика полетела на дно ящика. — Чонгук… — позвал его Минсок. — Ты не слышал ничего о Ёнджуне после его проигрыша? — Нет, с чего бы? — соврал Чонгук. — Он словно пропал. Даже родные разводят руками. — У Джада почему не спросишь? На это Минсок уже ничего не ответил. Смущение и даже тревога передались от него Чонгуку. Выходя из раздевалки, Чонгуку впервые было некомфортно в обличии своего зверя. Нагота его тела вдруг показалось неправильной. Лапы обреченно переносили эту тушу на арену. Люди аплодировали, каждым хлопком подталкивая его к победе. Даже не сомневались. Глупцы. Они явились за зрелищем, а он тут — самый главный клоун. Среди бешеных, бьющихся в эйфории людей — тот, кто пришел сегодня лицезреть Чоново поражение и, вероятно, в очередной раз поглумиться тому, что сломал. Сам сломал. Его погибель, что следовала тенью. Тянула за хвост. Стояла, наблюдая за хищным оскалом Минсока. Тигр всё кружил вокруг, чуть ли не выплясывая. Чонгук, за отсутствием опыта в цирковых выступлениях, оказался попросту дезориентирован. Ему было противно. Даже создавать иллюзию борьбы желания не было никакого. Минсок этим пользовался филигранно. За мгновение он повалил своим полосатым телом Чоново пятнистое. Чонгуку не нравилось, как бетонный пол липнет к лопаткам, как мел обводки щекочет уши. Этого не должно было быть, а самое главное — не должно было быть этого Тэхена, который смотрел ореолом голубых глаз, самой луной. Чонгуку противно. Противно. Веки Кима опустились, а голова вот-вот пойдет ходуном в разочаровании. Жаль Минсока, он всегда проигрывает — совсем мало ест. Жаль Джада, он так нервных клеток не напасется. Но Чонгук иначе не мог — пихался когтистыми лапами. Даже не прикладывал сил, чтобы тигр отлетел к противоположному краю арены. Во взгляде соперника читалось искреннее непонимание. Толпа, как то было всегда, ликовала, вскидывая клочья каких-то одеяний и остатки голоса. Чонгук же вскидывал морду, рыча. В рыке — почти отчаяние. Он рывком повалил Минсока, и, сочувственно не затягивая поражение того, вытолкнул тигра за пределы разметки. *** — Да что мне, в самом-то деле, с тобой делать? — обреченно упал лицом в ладони Джад. Мужчина чуть ли не плакал. Чонгук сидит, раскинув ноги. В голове бьется о стенки коктейль из противоречивых чувств. Минсок-то свою, хоть и жалкую, но уже родную долю получил и ушел, шаркая подошвами кед. Джад потерял куда больше своих девяти пальцев, а Ким Тэхен с сомнением рассматривал содержимое кабинета. Его запах — бесит. Его взгляд — раздражает. Его походка — нервирует. Его голос — выводит из себя. — Я закрою его долг, — произнес Ким как ни в чем не бывало. Все его существование — беленит до белого каления. У Чонгука уже не было плана действий. Будто он был до этого. До этого он не имел привычки строить планы. Все было кристально ясно, а теперь все вверх дном. Крыши над головой у него нет, денег — тоже. В Яме его авторитет находился на грани подрыва, а про зачет по социологии ему явно придется забыть. До Ким Тэхена. Если Вантер желал выставить себя героем — пожалуйста. Если он готов был проигрывать во имя светлых идеалов — пожалуйста-пожалуйста. — Не жди, что я буду возвращать, — процедил Чон, впервые, кажется, к Киму обращаясь напрямую. — И не надо, — ответили ему так снисходительно, что зубы крошатся. Джад поднял полные боли глаза к Тэхену, и губы его сложились в подобие: «Ну и ладно», плечи потянулись за ними. — А ты, — вдруг поднял он палец к Чонгуку, — прочь! — Но мне идти некуда, — вбросил тот, уже вынимая из своего арсенала фирменный взгляд. — Прочь! — орал Джад, как заразе какой-то, ей-богу. Тэхен вернул на место чучело кобры, которое он с полминуты тщательно изучал, на прежнее место, и бросил взгляд на сумку Чонгука: — Поедем ко мне. До Ким Тэхена всё, несомненно, было прекрасно.