⋆ 𓃮 ⋆
— То есть… ты поправь, если я неправильно понял, — Чимин рылся во рту палочками для еды. Кончиками он цеплял собственный язык и очень медленно его оттягивал. Кто-то его окликнул, но Пак лишь поднял в воздух свободную ладонь, сложив ее в жест, который емко и красноречиво звался факом, и продолжил терзать покрасневший язык. Это, надо полагать, приносило ему какое-то отдельное изощренное наслаждение. А вид-то какой… Такой вдумчивый, будто, как минимум, решал вопросы человеческой важности. — Ты спишь с нашим преподом по социологии. Чонгук покачал головой: — Фактически-то оно так… но не в своем привычном понимании. — Просто засыпаете, может, даже держитесь за руки, — Чимин подпер голову кулачком и принялся рассматривать студентов за другими столиками. — Ужасно пошло. В столовой раннее утро. В других частях университета, как ни странно, тоже, но здесь оно ощущалось особенно отчетливо. Лучи солнца падали прямо на стол, а дрема всё не сходила, как окутавшая со всех сторон пелена. Сдирать её с себя и делать вид, что получаешь удовольствие от кусочков недоеденной свинины и предстоящих занятий, не было ни сил, ни желания. — Это всё слишком сложно, чтобы описать, — отбился Чонгук устало. — Описать можно всё, Чонгук, просто ты не хочешь обрекать это всё в слова, чтобы окончательно не запутаться. С каких пор Пак Чимин такой философ? Неужели «AC/DC» пели о Ницше? Чонгук честно попытался собрать все свои переживания в понятную кучу, но обреченно выдал: — Я просто что-то упускаю и не могу понять что. Вчера, на пороге его квартиры, я ощутил это что-то, но определить не смог. Чонгук явно не замечал одной детали, что колючими концами царапала сознание; что-то далекое и позабытое. Он уже до покраснения растер переносицу, не желая вспоминать, что проснулся с ногой, запрокинутой на Тэхенову талию. Просто не хочет. Не… — Так ты что? — начал Чимин, но его безжалостно перебили: — Нет. — Откуда ты знаешь, что я хочу сказать? — Я предвещаю какую-то лишённую смысла херь про незрелую влюблённость. Чимин с сомнением посмотрел на Чонгука: — Для незрелого ты уже перерос, и вообще не сказать, что Ким твой слишком далеко от нас ушел. — Он не мой. — Он не немой, — произнёс Чимин, словно это не шутка, а печальная истина. — Да и влюблённость — это прекрасно, хотел бы я по-настоящему влюбиться, но… спросить я хотел не это, — он грустно отодвинул от себя свою пустую тарелку. — Так ты что, доедать не будешь?⋆ 𓃮 ⋆
Ким Тэхен как-то по-особенному вёл лекции, или Чонгуку уже так казалось. Преподаватель не пытался навязать свою точку зрения или пробудить в студентах безвозвратную любовь к социологии. Он просто рассказывал о том, что сам находил интересным. Это чувствовалось настолько явственно, что никто не вис в лентах своих социальных сетей и не болтал о чем-то отрешенном. Все приближались к партам на несколько сантиметров ближе привычного и наблюдали за тем, как мягкая челка безрезультатно заводилась за ухо. Но лишь одному Чонгуку было видно в его движениях что-то рваное и нервное. На ум снова лезло багровое пятно за поясом брюк — наползало на память, как смертоносное цунами. Надо позвонить бабушке и узнать, как от такого можно избавиться. Чонгуку надо смыть все свои следы с Ким Тэхена и потом он сможет с чистой совестью съехать. Снова те до жути знакомые чувства проткнули его, словно тонкое лезвие, насквозь. Чон не мог подобрать им точного названия. Но испытывал явственно. Это проявлялось в трясущихся ладонях. Пробивалось злобой на самого себя. Ким Тэхен ведь ничего плохого не сделал, но Чонгук его принять не может. — Кто-нибудь слышал миф Аристофана об андрогинах? — обратился преподаватель к аудитории, скользя взглядом по заинтригованным лицам и останавливаясь на Чонгуке. — Он рассказывает, что изначально люди имели четыре руки, четыре ноги, одну голову с двумя лицами. Мужчины были детьми солнца, женщины — детьми земли, а андрогины, — Тэхен замер над листами, — детьми луны, которая родилась от союза солнца и земли. В те времена люди были настолько физически сильными, что могли противостоять самим богам. Боги хотели сразить людей перуном, как они поступили когда-то с титанами, однако тогда они лишились бы подношений, совершаемых людьми богам. По монитору носились изображения и иллюстрации. Древнегреческие боги тут и там всплывали на интерактивной доске, что-то друг от друга требуя, что-то друг другу пытаясь доказать, а на самом деле, далеко от людей не ушли. Такие же как и смертные. И толку-то от их сил? — Щас бы сдохнуть, — удрученно произнес Чимин, смотря в окно. Ему явно были неинтересны все эти страсти. А Чонгук не мог оторвать взгляд. — Зевс нашёл решение, разделив людей надвое, — продолжал Ким. — Эти разделённые люди так ужасно страдали, что не ели и гибли. Теперь каждый человек имеет только одни гениталии и будет вечно стремиться к другой половине своей души, — взгляд Тэхена пересекся с Чоновым. Какое-то время они просто смотрели друг другу в глаза. Никто не знал, что то же самое они проделывали прошедшей ночью. — Когда они найдут друг друга, они ощутят невыразимое взаимопонимание, единство друг с другом, и не будут знать большей радости, чем это. Теперь они все находятся в поисках своих родственных душ. Есть еще статуя, — добавил Тэхен, будто вспомнив что-то приятное, — святого Гвеноле в часовне коммуны Ле Мутье-ан-Рес. Она утыкана иголками местных девушек, которые надеются найти свою родственную душу. По аудитории пробежались охи и ахи. Все остальные вдруг так прониклись историей, словно… Словно она принадлежит им. Никто не знает для чего Ким Тэхен рассказывал это на сегодняшней лекции. Чонгук окинул их неиссякаемым своим отторжением: — Найдет, и что ей с ней делать? — спросил он. К нему по привычке обернулись, тоже полные осуждения. Наверное, будь у их курса подобная дисциплина — «Резкий осуждающий взгляд на Чон Чонгука», они бы сдали её с отличием. Все так или иначе в этом мире нацелены друг друга осудить. — Ну, как «что потом»? — возмутились в лекционной. — Любить, лелеять, нежить. Какое красивое перечисление. — А в чем, позвольте спросить, — Чонгук повысил голос. Даже Чимин воспрял и уже с удовольствием пропитывался волнами возмущения друга, — суть этой лекции, и какое это имеет отношение к нашему семинару? — Интересно же… Ким складывал на край стола свои папки, которые с тихими хлопками собирались в стопки. Социолог ничью точку зрения, видимо, принимать не намеревался. Это раздражало отчего-то еще больше. Долго ты будешь подминать учебный план под себя? — посылал Чонгук по «особой» волне. Сколько понадобится. Тэхен бросил взгляд на наручные часы, что-то в них, судя по всему, обнаружив. Очень жаль, что не желание отстать от Чон Чонгука, и поднял взгляд к аудитории: — На сегодня всё, всем спасибо. Телефон пикнул сообщением матери: «Тебя же ждать сегодня? Накрываю на тебя и… ты ведь не один?» К чему эти многоточия в сообщениях Чонгук не понимал никогда. А эти вопросы подразумевали на них ответы? Как подсказывал опыт: Нет.⋆ 𓃮 ⋆
Кеды давили редкие растения, что тут и там прорезались через асфальтное покрытие. Мимо проезжали иномарки, в руках булькал остаток San Pellegrino, а в голове, мягко говоря, варилась каша. Чонгук вдруг резко остановился, ощутив, что его нагло преследуют. Автомобиль Ким Тэхена медленно затормозил где-то в двух метрах от Чона. — Ты чего сбежал? — Тэхен опустил стекло. — Пешком решил пройтись? — Я просто вышел из университета, — бросил Чонгук и намеревался двигаться дальше, но Ким теснился к трауру все отчетливее. — Нам вроде по пути, — заметил он резонно. Ну за что Чонгуку все это? — Ты вот так забираешь меня из университета на глазах других студентов? — прошипел он, падая на пассажирское. — А что в этом такого? — Тэхен вырулил с территории. — Тебе же не семнадцать. — Какой ты простой, я просто в ахуе. — К чему усложнять? Сквозь радио пробивалась очередная рок-группа с каким-то громким претенциозным названием. Голоса просто трескались, выкрикивая что-то смутно напоминающее слова, и Чонгук хотел переключить волну, но это бы означало слишком повышенное его отношение к ситуации; его причастие. Автомобиль влился в плотный трафик. Соло на электрогитаре разбивало салон на составные, кто-то остервенело сигналил им в зад. Чонгук так не выдержит, нога уже дергалась, а рука тянулась к магнитоле, как Тэхен вдруг переключил жуткую музыку на местный радиоканал одним лишь нажатием кнопочки на руле. Включился кондиционер, позади приняли свою безысходность и перестали клаксонить. — Вообще не понимаю такую музыку, — Тэхен запустил ладонь в волосы и звучал словно брюзжащий дед, но Чонгук ведь тоже такую агрессивную дичь не переваривал. — Давай поужинаем. Что тебе нравится? Нога Чонгука перестала дергаться как полоумная. Как сложно отвечать на такой вопрос, он бы и в жизни не подумал. — Ничего, — потому буркнул он. — Может, десерты какие-то? Со сладким всегда проще разбираться. — Не знаю, — Чон безучастно наблюдал за собакой в салоне автомобиля по соседству, — Чизкейк? — Чизкейк? — в интонации Тэхена удивление смешивалось с сомнением. — Да, а что с ним не так? И что Чонгуку, в самом деле, теперь отстаивать права чизкейка только из-за своего характера? Первое, что пришло в его переполненную голову ассоциацией из детства: сестра их любила до высокочастотного писка. Мама готовила к каждому дню матери. Как теперь прикажете быть? Однако, что Ким Тэхена не устраивало в чизкейках так и осталось не обозначенным. Автомобиль медленно, со скоростью трех километров в час, если не меньше, полз в пробке. По радиоканалу пускали заунывную балладу. Золотая середина затерялась где-то на периферии музыкальных предпочтений всего Сеула. — А тебе-то что нравится? — спросил Чонгук. — Если мы все ещё решаем, что будем есть на ужин, то я за стейк Рибай. К стейку же даже не придерёшься. — У меня дома никто не ест мясо, — вспомнил Чонгук и откинулся в кресле. — Да… оборотни вегетарианцы. — Звучит… — начал Тэхен, но не смог подобрать подходящего определения. — Паршиво, — подсказал Чон. — Не то слово. — Пробка разрядилась и Тэхен уже разгонялся по магистрали. — Так, куда мы едем? Сообщения матери снова напомнили о себе — уведомление за уведомлением. Совсем немного недосказать всей правды, чтобы, как Тэхен и говорил, не усложнять. Чонгук произведет впечатление на семью, заберет свои деньги, снимет прекрасную квартиру и поставит в ней мягкую, теплую, уютную постель. А потом… потом он решит, что делать дальше. — Слушай, — кожаная обивка неуверенно заскулила под ним, — ты не хочешь съездить на ужин к моей семье? Оттого, как Ким Тэхен придавил педаль тормоза и машина резко остановилась почти посреди потока, из Чонгука, кажется, вырвалась душа. Но только потому что… Потому что Ким Тэхен это воспринял по-другому. — А они нас ждут? — спросил он. — За это можешь не переживать. Только стейка, боюсь, на ужин мы не дождемся.⋆ 𓃮 ⋆
Дом семейства Чон находился в респектабельном районе, где никогда не бывало плохой погоды. Трехэтажное строение смотрело на крошечных Ким Тэхена и Чон Чонгука у своего подножья множеством панорамных окон. С заднего двора доносилось журчание небольшой фонтанной системы. За дверью слышны были смех и предвкушающая веселый семейный ужин возня. — У них с веганством уже все органы чувств притупились, но лучше лишний раз не обсуждать твою принадлежность, и вообще… Лучше, наверное, просто слушать, — Чонгук несмело потянулся к дверному звонку. — Ты готов? — спросил Тэхен. И Чонгук ощутил на завитке уха касание его пальцев. Тэхен слишком тактильный, мурашки слишком непривычные, ладони просто горели от обвивавших ручек пакета с продуктами, на покупке которых настоял Ким. — Вообще ни разу, — увернулся он от прикосновений. — Давай только без этого. Дверь распахнулась с громким: — Гуки! Мать бросилась на шею своего сына, что-то восторженно причитая. За ее спиной — семья, в полном составе и при параде. — Это Ким Тэхен, — затараторил Чонгук прямо как мать, — Мой… друг. Тэхен современно естественно натянул маску всевозможной зрелости и поклонился каждому по очереди. Мать, впрочем, Кима особо не рассматривала, приняв из рук Чонгука пакеты и устранившись на кухню: — Мы столько всего приготовили на ужин! Будем играть в игры и подсчитывать баллы, а кто выиграет, потом получит здоровский приз. Бабушка долго сверлила Тэхена взглядом. Тот смотрел в ответ полным удивления взглядом. Своеобразная немая сцена, смысл которой остался Чонгуку непонятен. Ким низко поклонился. Бабушка кивнула, как бы в знак одобрения и, развернувшись, ушла. Платок на ее голове сегодня был усыпан узорами, а на подоле платья в такт ходьбе сверкали граненые бусины. Отец подправил очки кончиком среднего пальца. Чонгук надеялся, что в этом жесте не было скрытого подтекста и нервозно наблюдал за тем, как две мужские руки сцепились в крепком рукопожатии. Под ними показались домашние тапочки старшего брата, и Чонгук застыл в спазме, боясь шевельнуться. Кадры действительности так быстро сменялись один за другим, что он совсем забыл о Хосоке. Совсем не продумал эту часть сценария. Не смотреть, не смотреть, не смотреть. Тихо поздороваться и уйти на кухню вслед за матерью. Но только не смотреть. На глубокий шрам на Хосоковом лице, что тянулся от нижнего века до самого подбородка и терялся где-то под ним неровно сросшейся кожей. Сдался. Поднял все же свой стыдливый взгляд. Чон Хосок всё смотрел. И во взгляде, как это уже стало привычно, ощущался лишь бескрайний упрек. Чонгук почувствовал себя покрывшейся плесенью едой, от которой мечтают избавиться. — Привет, — тихо произнесла еда. — Здравствуй, — ответили ей. Тэхен закончил улыбаться господину Чону и протянул руку Хосоку, но та осталась без внимания. Брат лишь фыркнул, не находя ничего занимательного в процессе знакомства и удалился с отцом на второй этаж. Даны, как и, впрочем, её жениха, уже тоже нигде не было. Сестра не так откровенно высказывала свою безучастность. Тэхен смотрел на Чонгука исподлобья. Не спрашивал, не лез в душу, но видно было — любопытно. Тут кто угодно бы догадался — шрам таил в себе историю, о которой в стенах дома принято молчать. — Это вышло случайно, — лишь произнёс Чонгук. Он не хотел. И это чистой воды правда. Может, не стоило им сегодня приезжать? Чонгук уже посматривал на дверь, откровенно не понимая, где же ему тогда место. — Давайте к столу, такой ужин стынет! — звал женский голос, не оставляя иных вариантов. Ужин ведь стынет. Они прошли за стол, что пестрил разнообразием овощных нарезок и горячих блюд, которые, очевидно, мечтали вырасти в настоящее пиршество. Дана поправляла воротник своего будущего мужа, которого Чонгук видел-то всего в третий раз в жизни. Вполне себе обычный парень, что попал в руки к леопардам, с кем ни бывает? Хосок с отцом присоединились тоже. Бабушка с сомнением рассматривала сегодняшнее меню. Она вегетарианских наклонностей не разделяла, но уже давным-давно смирилась. — Сегодня приз привезла Дана, — поделилась с присутствующими мать, перемешивая салат со спаржей. — Если это снова какой-то набор юного кулинара, то я отказываюсь играть, — Хосок направил на сестру усталый взгляд. — Ты всегда берешь только то, что отлично бы смотрелось на твоей кухне. Что за нездоровая уверенность в том, что выиграешь именно ты? Сестра никогда Хосоку не уступала: — А что за нездоровая неуверенность в своих силах? — Дети, дети, — мать, пряча нервозность, поглядывала на Тэхена. Тот о чем-то тихо беседовал с отцом Чонгука. — Ладно вам. Давайте поддерживать приятную атмосферу вечера. Похвалим нашего Гуки, например. С лица Хосока спала тень улыбки: — А чем он это заслужил? На этот раз не удержалась бабушка. — Да чего ты снова: не заслужил, не заслужил, — ворчала она, класть она хотела на показную атмосферу. — Уже плешь ему этим проел. Не трогай мальчика. Что-то в рёбрах снова зашевелилось. То самое. Чонгук поднял подавленный взгляд к Тэхену, который рассказывал о своей учебе в университете Кёнбук, и всё окончательно понял. Осознал, словно ему вдруг открыли глаза на правду: Не заслужил. До жути не хотелось слышать отголоски своих детских воспоминаний. Ладони сами лезли на лицо в попытках закрыть уши и глаза, но никак не получалось. Не выходило. Одно и то же, раз за разом: Не заслужил. Сначала голосом брата, а затем и своим собственным. Чонгук знал точно: прошлое слишком плотно приклеено к его шерсти. Главное — дышать. Спешно моргая, он заметил, что рука Тэхена, будто чем-то обеспокоенная, потянулась к его колену, но отчего-то остановилась на полпути и вернулась обратно. Послышались чьи-то мягкие шаги, тихий формальный стук и запах резкого знакомого одеколона; раз уж Чонгук вскрывал сегодня все карты — откровенно противного. Запах дяди Кибома. — Здравия желаю! — вдруг басом раздалось над столом. Вполне привычное для того появление, но, только вот Тэхен выглядел так, как если бы увидел самого ненавистного школьного преподавателя; как если бы он был ребенком, к которому вернулся его блудный отчим-алкоголик. Челюсть напряглась, а ладони сжались в напряжении. На лице прибывшего теперь, сквозь удивление, тоже читалась снисходительная ярость. Чонгук лишь переводил взгляд с одного на другого. Все остальные тоже затихли. Это он теперь выходит против меня в яме, — произнес Тэхен для одного лишь Чонгука.