***
— … Якса молчит. Попав в объятья, он сильно напрягся, но чем дольше гладишь по жёстким волосам — тем расслабленнее становится его худощавая спина. Юноша вытянулся и сейчас выглядит даже старше Сохо, словно стремился соответствовать её ожиданиям. А ведь впервые он вырос после того, когда в шутку я попросила об этом… Интересно, осознанно? Или все яксы взрослеют так быстро? — Ха-а… мне очень жаль тебя, малыш… Постепенно дрожь стихает, но душа в теле яксы всё ещё уязвима — и сейчас самое время проникнуть в неё. — …не грусти. Что бы в будущем не случилось, я никогда не оставлю тебя. А ты… ты меня не оставишь? Якса тут же мотает головой, оборачивается и приоткрывает рот… но почему-то снова отводит взгляд. — …или ты тоже собрался уйти? И бросить меня? Пары фраз и уязвлённого тона хватает, чтобы заставить его вздрогнуть и торопливо обернуться, выворачиваясь из объятий, поджать побелевшие губы и вновь замотать головой, только уже намного отчаяннее. — Клянёшься? Кивок. — …нет, малыш, ты должен произнести это вслух. И только тогда я смогу подарить тебе имя, которое станет символом нашего обещания друг другу. Ты же хочешь, чтобы я всегда была рядом с тобой? — … Тц, почему ты колеблешься? Приходится обнять юношу и вновь погладить по голове. Хотя… не то чтобы это было неприятно. Скорее, наоборот. Всё совсем не так, как раньше, когда он был младенцем: тогда якса ощущался чем-то вроде вынужденного груза, тяжёлого семечка, которое непременно нужно вынести из огня ради собственного благополучия и посадить в благодатную почву — теперь же, когда это семечко проросло, его полезность вдруг временно отошла на второй план. Позже нужно будет натренировать тебя… но пока главное привязать к себе. Пусть даже и терновыми лозами. — Почему молчишь? Я ведь знаю, что ты можешь говорить. Жёлтые глаза изумлённо моргают несколько раз, и бледные губы наконец разжимаются: — Г-госпожа… От довольно глухого и всё ещё хрипловатого голоса по спине пробегают мурашки. Умница. И всё-таки, почему у тебя такой голос? Потому что начал говорить слишком рано? Или потому, что твоё тело соответствует не подростку, но взрослому? …взрослому… — Ты можешь звать меня просто «Веноми», малыш. А я тебя… хм, дай-ка подумать… какое же дать тебе имя? Выпущенный из объятий, якса отходит на шаг и нерешительно разворачивается. Сейчас в его пронзительных глазах просыпается новое чувство, проклёвываясь через боль и обиду — Сохо сильно запала ему в душу и рана от её «предательства» довольно глубока, но всё же получение имени несомненно вызывает у яксы интерес. — Подожди, мне нужно кое-что приготовить. На самом деле, всё уже давным-давно подготовлено и только дожидается своего часа: настойка для повышения собственной концентрации и смесь трав для ослабления разума яксы — в конце концов, чем больше будет его ментальная уязвимость, тем глубже проникнет семя клятвы. Сбор в чашах разгорается, наполняя избу дымом и розовым ароматом. Утренний свет, с трудом пробившийся сквозь густые кроны деревьев и маленькие окошки, увязает в этом дыме, рассеиваясь, словно по глади воды. Малец послушно дожидается, когда к нему подойдут. И лишь слегка напрягается, когда ладонь касается груди — его сердце замирает, но тут же начинает биться всё быстрее и быстрей. Упоительное ощущение. Как будто я могу сделать с тобой всё, что угодно… — Будет немного больно, малыш. Потерпи. Якса кивает, облизывает губы и расправляет плечи. Ты такой… такой… …ах, мне надо сосредоточиться, а не разглядывать его губы! Очень трудно управлять своей энергией, когда она покидает тело, но если перенести её в неодушевлённый предмет смежной стихии — например, в туман над болотом — тот начинает ощущаться, словно новая конечность. Что же касается одушевлённого и наделённого собственной волей… проникать в него своей силой — всё равно что пытаться слиться с деревом, будучи духом болота, или растворять камень дождевой водой. Но якса сегодня получил душевную травму, его разум в смятении, а благодарность за утешение размягчила душу. — Отныне твоё имя «Алатус». Это благородное имя, несущее в себе гордость и честь, станет печатью нашего договора. Готов ли ты служить мне душой и телом? Никогда не оставлять меня и не предавать? — Клянусь… Тон не очень уверенный, но судя по тому, что энергия вливается в юношу без сопротивления, тот не заподозрил подвоха. Ну конечно, он же ещё так наивен… Приходится использовать мягкий тон и максимально простые слова, чтобы убедиться — якса понимает, в чём именно клянётся. И его клятва сама по себе отпечатывается на душе. Что же до узла этой клятвы… Не хочу, чтобы твоё сердце занимал кто-то, кроме меня. Узел постепенно завязывается, и туман обворачивается вокруг руки, смешиваясь с элементальной энергией, перетекая в тело яксы и формируя бесплотного стража — пока ещё слабого, но его всегда можно будет укрепить и подпитать. — Вот и всё. Не хочется отнимать руку, пока сердце мальца так быстро бьётся. Бледный, словно лунный свет, он ещё не издал ни звука, хотя успел искусать губы. Виски увлажнились от пота, под глазами проступили тёмные круги… Стоит отойти на шаг, и якса падает на колени, ссутулившись и тяжело дыша. Ему больно. Малыш страдает. Однако его вид вызывает не жалость, а любопытство. Теперь ты точно мой: от пяток до кончиков волос… — Всё ещё больно? Якса пытается мотнуть головой, но только сильнее сжимает зубы. Пожалуй, хватит испытывать стража — уже ясно, что связь работает… только для начала нужно ещё кое-что прояснить: — Алатус. Ты меня очень сильно огорчил. Подняв взгляд, якса смотрит растерянно. — Ты знаешь, что такое «наказание»? Мутные от боли глаза моргают пару раз, явно пытаясь сосредоточиться… приходится разрешить стражу прекратить сжимать его сердце. — …я правда не хочу этого делать, малыш. Но ты должен осознать свою вину и расплатиться за неё. — В-вину? — Вину. Видимо, бесполезно ждать оправданий и извинений, бесполезно просто смотреть укоряюще — малец явно поймёт всё намного быстрее, если взять в руки плеть, сплетённую из осоки и наполненную духовной силой. — …всё ещё не понимаешь? Впрочем, ты, наверное, даже не помнишь тот огненный кошмар… Я спасла тебя от него! Чуть сама не погибла, но вынесла тебя из горящего леса! А чем ты мне отплатил?! Тем что связался с какой-то человеческой девкой?! Острые плечи якса опускаются ещё ниже, в глазах мелькает сомнение. Малец морщится, колеблется… и вдруг признаётся: — Я… помню. — Да что ты можешь помнить?! — … — Отвечай! Магическая связь была установлена недавно, ещё не успев окрепнуть, и всё же по ней уже передаётся внутреннее сопротивление яксы. Страж снова активизируется, и чем больше малец противится — тем больше боли себе причиняет. Его напрасные потуги немного затягиваются, пот заливает позеленевшее лицо, на висках надуваются вены… если он так продолжит, убьёт сам себя. Вот ведь упрямец! Удар хлыста по спине заставляет Алатуса выгнуться и резко вскрикнуть. И этот вскрик обдаёт душу приятным трепетом. Хочется ударить ещё. Ладонь потеет, сжимая рукоять кнута всё сильнее… но взгляд останавливается на рассечённой рубахе. Из найденной в сундуке одежды осталось не так уж много пригодных для носки вещей, так что не стоит портить имеющееся — по крайней мере, пока не налажена связь с деревней. Нужно успокоиться. И смягчиться. — Не смей врать мне, Алатус. И больно не будет. — …п-простите! — вдруг всхлипывает малец, обхватив себя руками. — Я не х-хотел! — Успокойся. Я обещаю, что не буду сердиться. Ты можешь рассказать мне обо всём. — Я… — жёлтые глаза сочатся слезами, якса сглатывает их, и его голос становится ещё более сдавленным, еле различимым: — Я к-крал ваши сны… в них вы убегали, обжигались, в-видели смерть собственных сестёр… так что я… я знаю, как тяжело это было. Он будто признаётся в тяжелейшем грехе. Но, к сожалению, не в том, в котором должен. И всё же страж распознаёт его искренность, прекращая терзать изнутри. — Так это благодаря тебе я сплю так спокойно? Не то чтобы совсем неожиданное откровение… Если кто-то питается страхом, то кто-то может питаться и сновидениями… А не благодаря ли украденным снам он так быстро научился говорить? Настроение улучшается. Хочется вознаградить малыша. Но вид его рассечённой рубахи волнует воображение и будит странные желания… кроме того, вспоминается ещё кое-что, не дающее покоя. — Почему ты скрывал, что научился говорить? Алатус вздрагивает, когда голос раздаётся за его спиной, и осторожно косится через плечо: — …н-не хотел. Почти успевшее вернуть нормальный оттенок лицо вновь зеленеет от боли. — Будь откровенен. — …ха-а-а… я не хотел показаться… с-странным. Хотел с-сначала… ха-а… научиться говорить хорошо. Чтобы не разочаровать вас… г-госпожа. Похоже, теперь он говорит правду. Как же волнительно! Так ты боялся разочаровать меня? Получается, в Сохо вообще не было нужды — якса уже прикипел к спасительнице душой и наверняка с радостью принёс бы клятву и без инсценированной драмы. Скорее всего. Вероятно. Сердце наполняется нежностью и побуждает опуститься на колени. Коснуться острых плеч, вдохнуть запах смятения, пожелать сделать юношу частью себя… И тут внезапно перед глазами встают те объятия после заката, когда Сохо сидела у Алатуса на коленях — и нежность сменяет злость: кто знает, чем ещё они занимались в ту ночь?! И почему вернулись так поздно?! — Ты должен быть честен со мной, Алатус. — Я честен, госпожа… Его дыхание всё никак не выровняется, но зелёный оттенок лица постепенно сменяется розоватым. Это из-за щекочущего шею дыхания? Или из-за прижавшейся к спине мягкой груди? Я никогда не думала о подобном, но тебя ведь должна волновать женская близость? Ты не выглядишь, как ребёнок… и ты позволял Сохо трогать себя, а значит, наверное, хотел её? — Алатус, я так разочарована… Руки сами тянутся, чтобы заключить юношу в объятия, но не останавливаются на этом, а спускаются на плоский, тут же напрягшийся живот. — Ты запал на такую тощую девчонку, когда рядом с тобой есть настоящая богиня… тебе не стыдно? — Про- …стите… — Признайся, она трогала тебя? — Ах! — хриплый вздох срывается с приоткрытых губ и по худощавому телу пробегает дрожь, когда заползшая в шаровары ладонь обхватывает небольшой вялый член. Стоит немного помять его — и тот начинает твердеть, немного увеличиваясь в толщину и длину. Это будоражит. Так я была права… здесь ты тоже вырос? …интересно, что ещё я могу сделать с тобой? — Сохо трогала тебя так? — Н- …нет, госп- …госпожа… это странно… пожалуйста, больше не надо… — Правда не трогала? Значит, я первая? — Д-да, госпожа… п-пожалуйста, не сдавливайте так… — А как надо? Слабее? Ну-ка посмотри на меня! Алатус почему-то упрямится, ещё сильнее прижимая подбородок к груди, но подцепив его острый подбородок пальцами, всё-таки получается заставить яксу повернуть голову. Искусанные губы приоткрыты. Но не окровавлены. С этим придётся поработать… кажется, я видела в книге рецепт отвара, который помогает духам принимать облик людей — если его модифицировать для яксы, люди в деревне до поры до времени ни о чём не заподозрят… а главное, я смогу взглянуть на твою кровь. — Открой рот пошире, Алатус. Юноша снова удивлённо моргает, но подчиняется. Сначала прохладно и влажно, потом влажно и горячо. Порывистое дыхание рот в рот, попытки сглатывать слюну, всё больше скапливающуюся под языком, всё нарастающая мелкая дрожь и блестящие слёзы, скапливающиеся в уголках зажмурившихся глаз… Ты такой сладкий… Кажется, Алатус близок к тому, чтобы излить своё семя. Однако ласкающая его рука вдруг останавливается и сжимается, заставив яксу особенно сильно вздрогнуть и охнуть, и чуть не прикусить собственный язык. Никогда не думала, что подобные эмоции придутся мне по вкусу. Но это так приятно… хочу сделать тебе больно… и хорошо.****
Вырвавшись из чужих воспоминаний, Моракс резко садится, чувствуя напряжение в животе. Сердце колотится так, словно только что побывало на краю гибели. «Ты сама себе не противна?» Ничуть. А ты себе? Ты ведь возбудился? Отвечать на это не имеет смысла. Всё, что Моракс чувствовал — принадлежало не ему, а Веноми. Слишком глубоко погрузившись в её воспоминания, он сумел вырваться, только когда собственное отвращение пересилило бурлящий в душе ведуньи восторг. Она и впрямь упивалась чужой болью. Должно быть, что-то похожее чувствуют жестокие дети, безжалостно давя муравьёв. Наученный горьким опытом, Моракс уже более осторожно и бегло проходится по последнему столетию из жизни Повелительницы Кислотного Тумана: по встречам с людьми и первым контактам с архонтами, по попыткам научить Сяо драться… хотя больше похоже на то, что яксу просто отдавали на растерзание и любовались его попытками вырваться, а потом милостиво позволяли свершить месть над обидчиками, тем самым всё больше ожесточая его сердце, убивая наивную веру в спасительницу и надежду на лучшую участь. Изначально Моракс полагал, что Веноми превратила Сяо в человека, опасаясь его возросшей силы, которая могла помочь ему вырваться из плена, преодолеть клятву… но получается, что причина была менее банальна и более отвратительна: Веноми получала извращённое удовольствие, кромсая тело своего первого слуги, чью верность предала, а душу искромсала на лоскуты. И чем сильнее он становился — тем безжалостнее становилась она, словно компенсируя собственную никчёмность. Веноми сама провозгласила себя архонтом. И поклонение людей действительно наделило её божественной силой. Но этих людей было слишком мало, а переманить на свою сторону тех, кто уже поклонялся другим, Повелительница Кислотного Тумана не могла… в результате она нашла себя в интригах и в стравливании архонтов между собой. Но ни одна неудавшаяся интрига так не била по Веноми, как предательство первого слуги. Когда Алатус принёс клятву другому богу, она помешалась окончательно: ужесточила контроль над подчинёнными и последователями, потеряла тех немногих союзников, что умудрилась собрать, но которые уже давно начали в ней сомневаться… а под конец и вовсе всё потеряла и даже позволила выманить себя в Ли Юэ. «Твоя жизнь была бессмысленно жестокой». Зато я наслаждалась ею по полной! И до самого конца делала то, что хотела…