Выбор

      Той ночью Оби-Ван так и не сомкнул глаз. После того, как Пелли ушла в дом, некоторое время Кеноби только и делал, что внимательно прислушивался к звукам вокруг и своим собственным ощущениям. Но Энакин вел себя тихо. По крайне мере, он больше не кричал и не требовал, чтобы его выпустили. Одна часть джедая выдохнула с облегчением, когда поняла, что бывший падаван таки немного успокоился, но другая от нависшей тишины только больше тревожилась. Оби-Ван мог бы назвать сгустившееся вокруг себя безмолвие не иначе как зловещим. Затишьем перед неминуемой бурей.       Он так и просидел на крыльце до самого утра, медитируя, что было куда привычнее и целесообразнее простого сна в текущих условиях. Точнее, он медитировал ровно до тех пор, пока из недр травы не раздалось чье-то громкое душераздирающее мяуканье, едва только краешек солнца показался из-за горизонта, осветив небосвод и холмы высокой травы насыщенным оранжево-розовым сиянием. Следом за одним кошачьим голосом раздался еще один, а затем еще, и уже очень скоро едва ли не все окружающее пространство вокруг завибрировало от множества кошачьих воплей разом. Пелли, как оказалось, нисколько не преувеличивала: пытаться спать утром здесь было явно бесполезным занятием, впрочем, то же самое относилось и к медитации. Выдохнув и открыв глаза, Оби-Ван почти сразу заметил, как из травы показалась одна полосатая любопытная мордочка с высокими острыми ушами.       — Ну привет, — тихо произнес Кеноби, и губы против воли тронула слабая улыбка. Кот осторожничал недолго. Осмотрев пространство вокруг и не заметив никаких угроз, он снова поднял голову, после чего осторожно вышел на свободный пятачок земли у крыльца, дружелюбно виляя хвостом и с интересом рассматривая джедая. Затем полосатик подошел ближе и, обнюхав одну из рук человека, деловито мяукнул после чего нахально подлез прямо под ладонь, громко мурча. Кеноби почти тут же припомнил, что читал о лотальских котах еще в бытность падаваном: в некоторых трактатах древних джедаев упоминалось о том, что этот вид имел какую-то свою уникальную способность ощущать Силу. Оби-Ван понятия не имел, правда ли это, но так или иначе, отрадно было видеть, что животным он, по крайней мере, нравился.       — Радуетесь новому дню, да? О, — усмехнулся Оби-Ван, неловко поглаживая кота и глядя на то, как из травы следом за его новым полосатым приятелем вышли еще несколько разномастных пушистиков. — Ты и друзей с собой привел? Это очень мило с твоей стороны, мой маленький друг, но, к сожалению, мне совершенно нечем вас угостить…       — Агрх! — вдруг раздался из глубины дома сердитый возглас Пелли, а через секунду в проеме показалась и она сама с крайне воинственным видом. Растрепанные кудри и грозный взгляд очень гармонично дополняла старая лазерная винтовка, которую она сжимала в руках. Кеноби даже и слова не успел вставить, как татуинка вдруг громко крикнула в пространство: — А ну-ка заткнулись все быстренько, иначе перестреляю по одному!       Коты у ног Оби-Вана тут же выгнулись, пронзительно зашипев, и поспешили юркнуть обратно в траву, в том числе и полосатый. К удивлению джедая, одно за другим раздражающее мяуканье сошло на нет, и в поле вновь воцарилась благословенная тишина, нарушаемая только одиноким щебетом какой-то птицы и шелестом высокой травы.       Кеноби обернулся на механика, вопросительно приподняв бровь. Пелли откинула волосы назад и небрежно отсалютовала ему винтовкой.       — Так-то. Давно надо было это сделать… Увидимся через часок, Бен, — сказала она и просеменила обратно в дом.       Оби-Ван, снова оставшись в одиночестве, так и не возобновил попыток помедитировать. Вместо этого он немного прогулялся до ограды, разминая мышцы, затем провел серию упражнений, попутно прислушиваясь к своему организму. Небольшой отдых определенно пошел ему на пользу, но все же Кеноби по-прежнему ощущал за собой какое-то неудовольствие. Он постепенно возвращался в норму — и физически, и ментально, — но не так быстро, как бы ему того хотелось. Ему словно что-то мешало. Будто что-то внутри него находилось в разладе, препятствуя должному процессу восстановления. Оби-Ван все еще считал, что дело было в его решении вытащить Энакина с Мустафара. Он знал, что поступил правильно, как человек, но в то же время его поступок противоречил всем джедайским убеждениям, которые он всю жизнь свято чтил. И Кеноби все еще понятия не имел, как ему разрешить этот внутренний конфликт. А Куай-Гон не спешил подсказывать…       Спустя час с небольшим, Пелли практически сбежала из дома, как только поняла, что он собирается навестить своего товарища.       — Нет-нет-нет, это точно без меня. В прошлый раз я и так услышала слишком много и как итог: дурные мысли, нервный тик от любого постороннего звука и плохой сон в обнимку с винтовкой, от которой у меня остались следы в самых неожиданных местах. Так что сегодня я пас. Пойду делать то, за что мне точно заплатят, а не убьют между делом.       — Благодарю за понимание, — Оби-Вану точно было бы легче, знай он наверняка, что механик находилась как можно дальше, когда он пойдет навестить Энакина.       — Но все же я бы на вашем месте перестраховалась, — многозначительно посоветовала Пелли и, с секунду подумав, уверенно протянула ему винтовку. Оби-Ван какой-то момент разглядывал ее, а после только покачал головой.       — В этом не будет нужды.       Механик с сомнением смотрела на него в упор еще какой-то момент, но потом пожала плечами.       — Ну как знаете, — ответила она, но все же показательно поставила оружие в углу прихожей и быстрым легким шагом направилась к зернохранилищу. Кеноби наблюдал за Пелли до тех пор, пока она не скрылась за воротами амбара.       — Я надеюсь, — едва слышно добавил джедай, но эти слова практически сразу растворились в легком дуновении ветра. Взяв заранее приготовленные для бывшего падавана припасы, Оби-Ван с тяжелым сердцем вошел в дом, чтобы продолжить начатый разговор. Если, конечно, недавние угрозы и требования ситха вообще можно было считать разговором. За минувшие часы Кеноби казалось, что он сумел привести в порядок свои щиты, и на сей раз был решительно настроен донести до бывшего ученика все, о чем он думал, и о чем им давно следовало поговорить.       Против ситха он мог сражаться только честностью. И, может быть, хоть что-то из его слов таки дойдет до Энакина.       Добравшись до комнаты пленника, Оби-Ван на мгновение замер перед дверью, собирая Силу вокруг себя, заворачиваясь в нее как в броню. Что бы ни произошло дальше, а он никогда не будет жалеть об этом. Никогда не будет жалеть о том, что решил пойти по этому пути.       И больше не станет закрывать глаза.       Оби-Ван отпер дверь и вошел. Внутри горел все тот же тусклый желтоватый свет, едва слышно гудел генератор сдерживающего экрана, а ноздри щекотал все тот же спертый запах сырости, древесины и металла: джедай решил оставить проход позади себя открытым, чтобы впустить в помещение хоть немного свежего воздуха. Бывший падаван сидел на койке в профиль к Кеноби с закрытыми глазами, и на первый взгляд казался совершенно спокойным и расслабленным. Он никак не отреагировал на вошедшего гостя, и Оби-Вана посетило мимолетное дежавю: в прошлый раз все начиналось примерно также. Воспользовавшись моментом, Кеноби скользнул взглядом по оставленным контейнерам и заметил, что ситх, по крайней мере, потрудился прибрать за собой беспорядок. Как и в прошлый раз, джедай присел на пол перед экраном, и сразу продвинул сквозь него припасы.       — Я принес тебе еды, — нейтрально произнес Оби-Ван и его голос мгновенно разбил окружающую тишину. Ситх даже не шелохнулся, по-прежнему сохраняя дыхание ровным, а глаза — закрытыми.       Пауза, повисшая после произнесенных слов, оказалась оглушительной, но недолгой.       — Я должен сказать «спасибо»?       — Ты должен поесть, — терпеливо ответил Кеноби, внимательно рассматривая бывшего падавана и прислушиваясь к малейшим изменениям или колебаниям в его движениях. Но ситх, казалось, в этот раз не ставил себе за цель пробить щит собственным телом, лишь бы добраться до джедая по другую сторону. Оби-Ван понятия не имел, считать ему это хорошим знаком, или же попыткой притупить его бдительность.       Вейдер открыл глаза. Даже с того расстояния, что их разделяло, Кеноби мог разглядеть их неестественный цвет. Губы ситха изогнулись в чем-то наподобие саркастичной улыбки, которая, впрочем, совершенно никак не коснулась остальной части его лица.       — Как это великодушно с твоей стороны, — Вейдер неторопливо поднялся во весь свой рост и обернулся, взглянув на джедая сверху вниз. Он сделал несколько шагов по направлению к полю, ни на секунду не отводя взгляда с лица Кеноби: еще не обработанные как следует ступни и сочленения, издавали негромкий лязгающий звук. Оби-Ван настороженно наблюдал за каждым его движением, даже когда ситх присел напротив, почти идеально отзеркалив позу бывшего наставника. — Вот оно, знаменитое милосердие джедаев во всей своей красе. Тебе хватило духу без колебаний превратить меня в дроида, но смотреть, как я голодаю, ты не можешь. Не находишь это смешным, учитель?       Кеноби стоило великих усилий смотреть ему прямо в глаза, но он пообещал себе, что больше не станет отворачиваться, и собирался придерживаться слова, данного себе, до самого конца. Он должен был принять правду, какой бы горькой она ни была, и встретиться лицом к лицу с чудовищем, которое жило в сердце его падавана все эти годы. Он должен был его понять, чтобы выяснить, когда именно все пошло не так.       И существовал ли еще шанс все исправить.       — Я сожалею, что мне пришлось сделать это, — прямо ответил Оби-Ван, от всей души надеясь, что ситх почувствует, что его слова — правда. — Я пожалел об этом в тот же миг. Но ты не оставил мне выбора, Энакин.       — Я говорил не называть меня так! — процедил он сквозь стиснутые зубы, слегка повысив голос. Джедай тихонько выдохнул, едва уловимо качнув головой.       — Это твое имя. Имя, которое дала тебе твоя мать. И никаким другим я называть тебя не стану, ведь это будет как минимум неуважительно по отношению к ней.       Оби-Вану в какой-то миг иррационально подумалось, что еще секунда — и тяжелый взгляд ситха просверлит в нем дырку. Датчик на его груди предупреждающе запищал и Вейдер тут же прикрыл глаза, сделав глубокий вдох, чтобы снова восстановить контроль над сбившимся дыханием. Кеноби посчитал про себя, что это был хороший знак: если бывший падаван все еще реагирует на слова о матери, возможно, не все потеряно.       Пара ударов сердца — и аппарат, поддерживающий работу легких, вновь замолк.       — Еще одна псевдо-гуманная чушь из уст джедая, — медленно ответил пленник, вновь встретившись взглядом с Оби-Ваном. — Будто бы ты хоть когда-нибудь испытывал к ней уважение. Будто тебе вообще было дело до нее, до ее рабского существования или до ее мучительной смерти. Можешь даже не пытаться смутить меня своими речами — я вижу тебя насквозь, и этот дешевый трюк на мне больше не сработает.       Кеноби бесшумно выдохнул, по-прежнему не сводя взгляда с бывшего ученика. Далекое воспоминание шевельнулось и ушло, не потревожив настоящего. У них был не один болезненный разговор на эту тему, особенно в первые годы жизни Энакина в Храме. Но после Джеонозиса…       О том, что Шми умерла, Оби-Вану сказала Падме: никаких особых подробностей она тогда не поведала — просто поставила в известность, улучив подходящий момент, и Кеноби был очень благодарен ей за это. Но когда джедай попытался поговорить о случившемся с Энакином, внутренне будучи готовым к любой взрывной реакции — от слез и истерики до громких гневных обвинений в равнодушии и бездействии, — тот, к удивлению Оби-Вана, сразу же захлопнулся, как раковина, насилу выдавив из себя несколько невнятных односложных фраз. Не глядя в глаза, не споря, не круша все вокруг себя, как того можно было бы ожидать. Тогда Кеноби решил не давить, потому что понимал, что ученику требовалось время справиться с потерей. Он не стал допытываться, не стал бередить раны. Просто дал понять падавану, что он рядом и всегда готов к разговору.       К одному из тех, что в конечном итоге так никогда и не случился.       — Я в самом деле не знал твою мать. Но она растила и воспитывала тебя одна в трудных условиях — как я могу не уважать ее за это?.. А что касается всего остального, то ты и сам знаешь, что джедаи не всемогущи, и не могут очистить всю галактику от несправедливости. У нас никогда не было полномочий для того, чтобы освобождать рабов — подобные инсинуации в прерогативе Сената, а не Ордена. Но если бы твоя мать стала свободной, я был бы искренне счастлив за тебя. И мне очень жаль, что этого никогда не случилось. Жаль, что ты не успел попрощаться с ней…       — Да, — глаза Энакина недобро сузились, и весь он сам слегка подался вперед. Оби-Вану потребовался весь его самоконтроль для того, чтобы удержать лицо нейтральным. — Да, я не успел. Не успел спасти ее. И это только твоя вина.       Кеноби внутренне подобрался. Он чувствовал, как воздух вокруг густел и накалялся, словно перед грозой: джедай был почти уверен, что еще мгновение — и он увидит мерцающие электрические разряды над головой. Вопреки теплому сквозняку, который долетал с улицы, внутри комнаты ситха температура стремительно падала. Оби-Ван кожей ощущал холодные и липкие щупальца тьмы, тянущиеся к нему через экран. В горле разом пересохло, а брови стремительно сошлись к переносице.       Вы хотели откровений от бывшего падавана, магистр Кеноби? — ехидно пронеслось в голове. — Тогда, должно быть, ваш час настал.       «Но готов ли ты услышать?» — прошелестел в голове другой, едва слышимый печальный голос, но Кеноби был чересчур поглощен учеником, чтобы обратить на него внимание. Возможно, если бы обратил, то подумал бы дважды, прежде чем продолжать.       — Ты винишь меня? — переспросил Оби-Ван, старательно игнорируя накаленную атмосферу вокруг. — Но почему ты винишь меня, Энакин? Что я сделал?       — В том-то и дело, что ничего! — рявкнул ситх и Кеноби, не сдержавшись, поморщился от его громкого восклицания. — Джедаи никогда бы ничего не сделали, но только не я. И только поэтому она не осталась неотомщенной! Я сделал то, что должен был, и ее мучители поплатились за свои злодеяния!.. Я убил их всех — всех! Вырезал всю деревню тускенов, вместе с женщинами и детьми! Я рубил их одного за другим, без пощады, без колебаний и сожалений, потому что ничего другого эти звери не заслуживали после того, что сотворили с ней!..       Оби-Ван смотрел в желтые глаза бывшего падавана, и чувствовал, как по коже у него бежал холодок. Но не столько от присутствия удушливой тьмы вокруг себя, сколько от слов, что он услышал.       Кеноби всем своим существом почувствовал, что это была правда. Ужасающая, горькая, непостижимая правда. И он ни малейшего представления не имел, как ему теперь на нее реагировать.       Джеонозис был всего три года назад. Оби-Ван помнил его так хорошо, будто все случилось только вчера: унылый коричнево-красный пейзаж, пыль вокруг, стрекот крыльев тысяч джеонозийцев, неторопливые речи Дуку и собственную беспомощность, когда он висел в сдерживающем поле, словно прибитая к стене редкая букашка. И в тот самый миг, как он пытался уложить в голове мысль о том, что галактика находилась в руках некоего ситха по имени Дарт Сидиус, его собственный падаван не так далеко учинял самую настоящую бойню.       А он сам ничего не почувствовал. Ничегошеньки.       Как это было возможно?.. Как он мог ничего не заметить?.. И даже после не увидеть хоть каких-нибудь признаков случившегося? Это не укладывалось в голове. Как учитель, он должен был ощутить хоть что-то, но вместо этого…       Пустота.       Оби-Ван мысленно только вздохнул. Казалось, его изо всех сил ударили под дых. Или залепили пощечину. Он и не думал, что это будет так больно.       — Ты должен был… рассказать, — сказал джедай, с трудом проталкивая слова. Ехидный голос внутри тут же услужливо поинтересовался: и чтобы ты сделал тогда, если бы он рассказал? Ответ тут же пришел Оби-Вану на ум. Если бы он узнал об этом тогда, он бы сначала пришел в ужас, а потом немедленно доложил о случившемся Совету и одними только нотациями и воспитательными речами дело бы точно не обошлось. Может быть, Скайуокера бы даже выгнали, а он, Оби-Ван, навсегда бы разуверился в своих учительских способностях и навеки зарекся брать падаванов. Теперь это совершенно бесполезные, бесплодные размышления. И сейчас Кеноби уже не так сильно шокирован, как мог бы быть. После увиденного в Храме… Оказывается, это была не первая резня в жизни бывшего ученика…       — Да, может и должен был, — холодно бросил Вейдер и лицо его застыло, как маска. — И может быть, тогда бы ты понял все свое бессилие и ничтожность. Может, тогда бы ты понял, что тебе никогда не удержать меня.       — Это уж точно, — признал Оби-Ван, с трудом сохраняя нейтральный тон. — Так что же тебя остановило, Энакин? Расскажи ты правду и я… И ты бы точно навеки избавил себя от общества джедаев, которых так ненавидишь. После такого ты бы точно больше не остался в наших рядах.       «И, возможно, они бы все выжили», — горько добавил про себя Кеноби.       Вейдер молчал, неотрывно глядя на него немигающим взглядом. Оби-Ван смотрел на бывшего падавана в ответ, не зная, хочет ли услышать продолжение. Не зная, разобьют ли снова его многострадальное сердце последующие слова ситха.       — Тогда меня страшило то, что я сделал, тогда еще я был так слеп, что не хотел подводить тебя, учитель. Но сейчас вижу, что это все глупые джедайские предубеждения, которые ты годами с таким усердием вдалбливал мне в голову. Но убив всех тех тварей я стал только сильнее. И тебе с твоим ограниченным мировоззрением никогда не понять этого, — он сузил глаза. — Мы находимся по разные стороны и это то, чего я больше никогда не забуду.       Оби-Ван покачал головой.       — Я всегда был на твоей стороне, Энакин! Я и сейчас на твоей стороне и именно поэтому ты все еще жив!       — И именно поэтому я снова в клетке, как раб! — вспыхнул ситх и Оби-Ван заметил, как его механические ладони угрожающе сжались в кулаки. Сила заклубилась вокруг, завибрировала, сгущаясь все сильнее вокруг владыки ситха. Оби-Ван в ответ внутренне напрягся, но внешне ни один мускул в его теле не дрогнул. В этот раз он не будет сбегать. — Именно поэтому все они мертвы! Моя мать, Падме, мой ребенок — ты отнял у меня все!       Его слова громом звенели в Силе, и каждое было словно удар. Падме… Мертва? Оби-Ван нисколько не сомневался в чутье ситха. Если тот так говорил, значит, это была правда. Новость не желала укладываться в голове. Джедай так надеялся, что Йода и Бейл успеют помочь ей и ребенку… Может, если бы он оставил ситха и полетел с сенатором, это бы что-то изменило? Может, именно в этом причина его непрекращающегося внутреннего конфликта? Он спасал не того Скайуокера?..       Новая волна вины и сожалений готова была хлынуть через воздвигнутые барьеры, и Оби-Ван, с трудом, но сумел подавить ее. Сейчас было не самое подходящее время для того, чтобы поддаваться чувствам. Он будет скорбеть потом.       Если, конечно, это «потом» наступит.       — Мне жаль, что ты так считаешь, — Кеноби покачал головой, по-прежнему стараясь сохранять тон бесстрастным, хотя внутри все бурлило от переполнявших его эмоций. — Падме была и моим другом, я никогда не желал ей подобной участи. Ты хочешь винить меня, потому что так тебе легче смириться с потерями и с собственными чувствами. Нет ничего проще, чем переложить ответственность за свои ошибки на кого-то другого…       — Я ни в чем не ошибся, ошибся ты! — воскликнул ситх, едва ли не вплотную приблизившись к экрану. Если бы тот не мигал, можно было подумать, что их и впрямь отделяли друг от друга считанные сантиметры. — Я мог их спасти, но ты мне мешал! Ты всегда мне мешал! Всегда цеплялся и придирался, всегда замедлял меня, бесконечно жужжал над ухом своими нотациями, упреками и указаниями! Ты никогда не слушал! И никогда не доверял настолько, чтобы прислушаться хоть раз!.. Ты — ненавистная цепь на моей шее и после стольких лет я невероятно рад наконец сбросить ее с себя!       Брошенные ситхом слова звенели и в комнате, и в Силе. Секунду, другую, третью… Оби-Ван по-прежнему смотрел на бывшего падавана, абсолютно не шевелясь, в то время как внутри одна за другой с оглушительным треском обрывались какие-то нити. Он почти видел их: длинные, но ломкие и сухие, почти что истлевшие, они словно канаты, когда-то соединявшие два берега, в один момент так запросто порвались и канули в темную бездну, напоследок вырвав с корнем изрядный кусок души джедая. Только спустя мгновение до Кеноби дошло: это окончательно омертвевшие остатки когда-то существовавшей между ними связи.       Из легких вышибло дух.       О великая Сила, Куай-Гон, почему вы никогда не рассказывали, на что это похоже?..       «Вот поэтому и не рассказывал, — ответил сам себе Оби-Ван, даже не рассчитывая услышать что-нибудь от учителя. — Разве можно объяснить каково это, когда из тебя так беспощадно выдирают частичку собственного «я»?» Он смотрел на Скайуокера, не в силах выдавить из себя ни звука, а перед внутренним взором стремительным вихрем пронеслись сцены из далекого прошлого. Кажется, Ксанатос в свое время кричал Куай-Гону что-то похожее. И чем дольше джедай об этом думал, чем ярче вспоминал, тем больше в голову закрадывалась робкая, пугающая мысль.       Он так верил все это время, что с ним говорит не Энакин. Что это Сидиус, что это темная сторона… Но, может, правда была куда проще? Может, впервые в жизни бывший падаван открылся и осмелел настолько, чтобы наконец рассказать правду? Всего лишь правду и ничего более. Той, какой она была для него, которую он зачем-то тщательно прятал где-то глубоко внутри себя все эти годы, и из-за которой только все больше злился.       У Оби-Вана, наверное, впервые в жизни не находилось слов.       Оказывается, вот как оно бывает… Ты берешь маленького мальчика в падаваны, учишь его всему, что сам знаешь, изо всех сил стараешься понять и помочь освоиться в новом окружении, пытаешься стать ему другом, отчаянно защищаешь перед другими, потому что видишь его исключительность и веришь, что однажды он станет великим человеком и могучим джедаем. Вкладываешься в него и головой, и сердцем, чтобы потом он стал лучше тебя самого — мудрее, умнее, внимательнее, — а в ответ получаешь… Что ж, именно этого он и хотел в конечном итоге. Правды и ничего больше, но не так. Не через годы лжи и притворства, не через крах галактического устройства, не через гибель миллионов ни в чем неповинных существ… Был ли теперь вообще смысл в этой правде, после всего?..       Больше не в силах держать себя в руках, Оби-Ван устало прикрыл глаза на миг и громко выдохнул. Разве Энакин вообще хоть когда-нибудь нуждался в наставлениях? Он мог учиться только на своих ошибках, а все, что ему пытались донести, с его точки зрения было лишь пустым сотрясанием воздуха. Он чувствовал глубже других, учился быстрее других и поэтому к концу своего ученичества прекрасно знал, что был на порядок выше всех. Он был сильнее, смелее, удачливее и не стесняясь пользовался этим, заставляя окружающих восхищаться и завидовать. И ему, разумеется, не нужен был наставник, постоянно тыкающий носом в какие-то совершенно незначительные промахи, постоянно лезущий с ненужными советами, и беспрестанно капающий на мозги своими занудными джедайскими правилами о том, что можно, а чего — нельзя…       — Спасибо, — сипло произнес Кеноби, даже не пытаясь скрыть, насколько истощил его этот разговор. Он устало потер переносицу, пытаясь собрать разбегающиеся мысли в кучу. — Спасибо за твою откровенность, Энакин. Наконец-то ты честен со мной.       — Это ничего не меняет, — отрезал ситх и Оби-Ван кожей ощущал направленный на себя взгляд, но не находил в себе сил ответить на него. Сейчас это было для него слишком. — Это не отменяет того факта, что они по-прежнему мертвы! Тебе и тысячей смертей не искупить этого!       Внутри у Оби-Вана вдруг что-то щелкнуло. Он не собирался противопоставлять гневу ситха свой собственный — ведь он пришел сюда только поговорить, — но вопиющая несправедливость обвинений Вейдера наконец-то пробила брешь в годами закаленной броне из собственных убеждений, которыми он никогда по жизни не поступался. И там, за ней, за нерушимым джедайским стержнем скрывался обычный человек, который больше всего на свете хотел мира и покоя. Но вместо которых получил сожженный дом, убитую семью и предательство, которое ранило гораздо больнее любого оружия.       — И поэтому, — тихо начал Оби-Ван, наконец найдя в себе силы взглянуть на ситха, — и поэтому ты вырезал всех юнлингов в Храме?.. Скажи мне, Энакин? Ты поэтому уничтожил мой дом? Уничтожил единственную семью, которая у меня была?..       — Они все были лицемерными предателями, как и ты, учитель!       — Нет, Энакин, — горько покачал головой Кеноби, — предателем был только ты. Джедаи приняли и вырастили тебя, а ты отплатил им истреблением! Как бы там ни было, а я счастлив, что твоя мать не дожила до этого момента и не увидела, во что ты превратился!..       — Хватит! — с остервенением выплюнул Вейдер и датчик на его груди вновь предупреждающе запищал. Однако в этот раз ситх не обратил на него внимания, продолжая сверлить Оби-Вана полным ненависти взглядом. И джедай выдерживал его из последних сил. — Ты можешь говорить все, что угодно, Оби-Ван — это больше не сможет задеть меня!       — Энакин, я пришел сюда не для того, чтобы задевать или каким-либо образом провоцировать тебя!.. Я всего лишь хочу донести до тебя, как сильно ты ошибаешься во всем!       Вейдер презрительно фыркнул.       — А с моей точки зрения все это скорее похоже на то, что ты пришел диктовать условия! Ты по-прежнему ни капли не считаешься со мной. В цивилизованном обществе стороны в разговоре должны находиться на равных, — ситх сузил глаза, на что Оби-Ван в ответ невольно нахмурился, поразившись мгновенному перепаду его настроения — даже аппарат на груди замолк, возвещая о том, что дыхание, давление и сердечный ритм пришли в норму. — Уж кому как не тебе это знать — ты же специалист по переговорам. Но правда в том, что мы сейчас не равны. Я — твой пленник. И как бы старательно и убедительно ты ни распинался о том, что хочешь помочь мне, но мы оба хорошо знаем, что сейчас ты ни за что не опустишь этот экран.       — Да, — устало признал Кеноби, с трудом заставляя себя оставаться на месте и продолжать этот душераздирающий и крайне болезненный разговор. — Ты прав. Сейчас я этого точно не сделаю.       Губы ситха искривились в недоброй ухмылке.       — Что и требовалось доказать. А раз так, то говорить больше не о чем.       Вейдер с некоторым трудом поднялся с пола и проковылял обратно к своей койке. Кеноби хмуро смотрел ему вслед, наблюдая за тем, как бывший падаван садится на кровать и поворачивается к нему спиной. В тот момент Оби-Ван всерьез думал о том, чтобы поставить на этом точку, поскольку не чувствовал за собой никаких сил на то, чтобы продолжать. И теперь он даже не был уверен в том, что продолжать вообще стоило. Между ними больше не было связи, которую можно было бы возобновить, и, положа руку на сердце, от этого Кеноби даже испытывал облегчение. Может, стоило этим воспользоваться и просто уйти?.. Может, стоило опустить экран и позволить ситху сделать то, чего он так сильно желал?.. Это бы избавило Оби-Вана разом и от чувства вины, и от сожалений, и от боли, и от долгого, совершенно бессмысленного самокопания в попытках понять, что он сделал не так. Сейчас столь просто было позволить Вейдеру победить…       Оби-Ван прикрыл глаза и вздохнул, прекрасно зная, что все равно не поступил бы так. Не в его стиле было малодушно сбегать от проблем и сдаваться, даже если все внутри содрогалось в болезненной агонии и мучительно умирало. Сегодня впервые в жизни Энакин был до конца честным с ним и Оби-Ван собирался ответить ему тем же. Хотя бы в память о том славном мальчугане, которым бывший падаван был когда-то.       — У нас всегда были с этим проблемы, ты помнишь?       Ломкий голос джедая едва ли нарушил мучительную тягостную тишину. Ситх не шевелился и по-прежнему молчал. Оби-Ван какой-то момент смотрел на широкую спину бывшего падавана и попутно думал о старом джедайском высказывании: «Обучение джедая начинается с обучением падавана». Эти слова были буквально краеугольным камнем в отношениях между поколениями джедаев. Сам себе Кеноби раз за разом доказывал, что со своей стороны делал все, что мог: он всегда был открыт для своего падавана, насколько это было вообще возможно для него как для наставника. Он всегда с готовностью шел навстречу Энакину, хоть временами это было сделать очень непросто. Временами терялось доверие, временами разочарование в ученике больно задевало за живое, временами было слишком много разногласий, полуправды, недопонимания и тайн, которые стеной вставали между ними. Но Оби-Ван уверенно преодолевал все это, потому что обещал — и учителю, и ученику.       — Я говорил слишком много, а ты, в основном, предпочитал не слушать, — задумчиво продолжил Кеноби, даже не столько пытаясь вызвать у ситха какую-то реакцию, сколько просто размышляя. Теперь, когда выпала возможность не беспокоиться ни о чем другом, кроме человека по ту сторону защитного поля, Оби-Ван мог себе это позволить. — Видит Сила, не было ни дня, чтобы я не думал о том, на правильном ли я пути. Подхожу ли я для того, чтобы обучать тебя? Ты так сильно отличался от других падаванов во всем, но я продолжал наставлять тебя так же, как наставляли меня. Я пытался научить тебя как быть джедаем, хотя теперь вижу, что сперва тебя нужно было отучить от того, как быть рабом.       Оби-Ван вздохнул и задумчиво провел рукой по бороде. Каждое размытое воспоминание, что стремительно проносилось перед внутренним взором, причиняло ему только боль. Вот Энакин тайком сбегает из Храма, чтобы поучаствовать в незаконных и крайне опасных гонках на нижних уровнях Корусанта, вот бросает товарища-ученика во время миссии, лишь бы доказать другим свое превосходство над ним. Вот он сближается с Падме, потому что не в силах отказаться от нее и своих страстей. И от того, как легко Кеноби представляет резню в пустыне с участием бывшего падавана, ищущим только мщения, становится дурно. А ведь тогда он еще даже не был падшим.       Желудок скручивается в один тугой болезненный спазм. В их отношениях было слишком много тайн. А на таком фундаменте никогда не построишь доверия…       — Ты всегда был рабом своих чувств и эмоций, Энакин, а я никогда этого не понимал, — Оби-Ван отвел глаза. Говорить с ним сейчас было невыносимо, но Кеноби знал, что должен был это сделать. — Точнее, я не позволял себе понимать. Слишком долго я не хотел видеть, не хотел допытываться и доискиваться, отмахивался от собственных сомнений и подозрений. Твои блестящие успехи застилали мне взор, и я очень тобой гордился. Ты был нашей надеждой, Энакин, я…       Слова едва ли не физически царапали горло. Оби-Ван поморщился, буквально насильно заставляя себя продолжать.       — Я всего лишь хотел, чтобы ты стал лучше меня самого. Лучшим человеком, лучшим рыцарем-джедаем, и все, что так или иначе я пытался донести до тебя, было только от моей искренней веры в то, что однажды ты сможешь стать кем-то по-настоящему выдающимся даже по меркам Ордена. Я никогда не пытался каким-либо образом унизить тебя, Энакин, или подавлять, или что еще ты там тайком думал обо мне. Моей обязанностью было лишь указывать тебе путь. Но ты не хотел следовать по нему, предпочитая прокладывать собственный. И вот, куда он в итоге тебя завел. Вот, в кого он тебя превратил…       Оби-Ван покачал головой и поднялся на ноги. Ему казалось, будто он в одночасье постарел лет на десять, если не больше. Какой-то момент он все еще медлил, обдумывая свои дальнейшие слова и одновременно сомневаясь, а нужно ли было их вообще произносить, но потом одернул себя: правда за правду. Это честный обмен, даже если в нем больше нет никакого смысла.       — Знаешь, ты далеко не единственный джедай, у которого были трения с наставником, которого временами разочаровывал Орден, не единственный, кто хотел покинуть его ради любимой женщины… — Кеноби выдохнул, устало протерев глаза. Он не хотел вскрывать старые раны и добавлять к тем, что уже нещадно изводили его, но с каким-то садистским желанием ощущал, будто должен был хоть как-то наказать себя за все те смерти, которые не сумел предотвратить. — Энакин, я такой же живой человек, как и ты, и в свое время допустил немало ошибок. Мой собственный путь в качестве джедая был далек от идеального: никто не хотел брать меня в падаваны, а едва это случилось — я ушел из Ордена. Ненадолго, но это нанесло невосполнимый ущерб. У Куай-Гона было на все свое виденье, и мы часто спорили, но я всегда его уважал. Я провел с ним бок о бок двенадцать лет, день за днем доказывал, что был достоин стать его учеником, но едва вы встретились — и он тут же решил сделать тебя своим падаваном, ни секунды не колеблясь. Думаешь, я не испытал разочарования? Думаешь, мне не было обидно и больно? Даже последние его слова перед смертью были лишь о тебе. Но я принял это как должное, и никогда не позволял себе переносить эти чувства на тебя. Ты ни в чем не был виноват, ты был всего лишь ребенком — ярким, любознательным и невероятно талантливым. Я сказал Йоде, что буду обучать тебя даже без дозволения Совета, если придется, потому что считал это правильным, потому что дал обещание, которое просто не мог не выполнить. И даже сейчас… Даже после всего, что ты сделал, после всего, что сказал, я хочу верить, что знал тебя хотя бы немного.       Голос предательски дрогнул, а в горле неожиданно встал ком. Оби-Ван ощущал, что еще немного — и давние стены, которыми он так старательно отгораживался все эти годы от того, что не хотел чувствовать, вот-вот рухнут, если он не возьмет себя в руки. К глазам подступили предательские слезы: Куай-Гон, Сатин, а теперь Падме, юнлинги и тысячи рыцарей-джедаев, которых он не должен был пережить, но пережил, и это казалось какой-то сюрреалистичной, злой иронией и дикой несправедливостью. Если бы тогда на Утапау он знал то, что знает сейчас, то без колебаний позволил бы Гривусу с собой покончить. И тогда не было бы всего этого, не было бы так мучительно больно…       — Если ты не собираешься сейчас же меня выпустить, то хотя бы избавь от своих патетичных разглагольствований. Хватит, Оби-Ван, не старайся. Едва я наберусь сил, то сразу же разнесу на щепки это место. Я убью тебя, а затем встану подле императора и продолжу выслеживать остальных уцелевших предателей. Я продолжу очищать галактику, чтобы наконец принести Империи настоящий мир.       Оби-Ван обернулся на бывшего ученика. Вейдер по-прежнему сидел спиной к нему. Все такой же неподвижный, невозмутимый и абсолютно непроницаемый. Кеноби не ощущал ничего, кроме неестественного, непоколебимого очага холода и мрака, которые окутывали ситха, и в ту секунду понял, что ни одно его слово так и не достигло своей цели.       — Ты действительно так сильно хочешь этого? — спросил джедай, слегка прищурившись, обращаясь по большей части к затылку Вейдера. — Ты в самом деле так сильно меня ненавидишь?       — Да.       Оби-Ван опустил глаза. Он уже слышал это на Мустафаре, но тогда искренне полагал, что в бывшем падаване говорили адреналин и эмоции. Кеноби бы солгал, если бы не признавал, что робкая надежда на другой ответ все еще жила в нем. Как глупо. Он не представлял, как преодолеть этот барьер, возможно ли это. Теперь он как никогда ясно видел, что сегодня между ними все наконец-то встало на свои места. К добру или к худу.       — Если ты думаешь, что Сидиус даровал тебе свободу, то ты глубоко заблуждаешься, Энакин. Нет более алчных созданий в галактике, нежели ситхи, и ты сам прекрасно это знаешь. Вернувшись к нему, ты всего лишь наденешь на себя цепь беспрекословного подчинения и по-прежнему останешься рабом. И все, чем на самом деле ты сможешь повелевать — это страх.       Оби-Ван покачал головой и снова отвернулся. Ему нужно было подумать. И помедитировать. И постараться по возможности не поддаваться отчаянию, чтобы потом не удариться в бесплодное самобичевание.       На этот раз ситх не спешил вставлять комментарии, и Оби-Ван принял это как должное. Кеноби уже было собирался уходить, полагая, что на сегодня ему с головой хватило откровений. Однако у самого порога джедаю вдруг живо вспомнилась Падме и последние слова, которые она сказала ему. Последние слова, которые он услышал от нее, как и от Куай-Гона, тоже были об Энакине. И пусть она ничего не просила, Оби-Ван подумал, что было бы несправедливо просто замолчать их.       — Не знаю, будет ли это значить для тебя хоть что-нибудь теперь, но Падме верила, что в тебе есть добро. Она сказала мне это на Мустафаре, — джедай на миг прикрыл глаза, невольно вспомнив бледное лицо сенатора, ее дрожащие веки и тихий голос. — Я не стал разубеждать ее, потому что тогда отчасти тоже в это верил.       Оби-Ван еще какое-то мгновение смотрел на спину бывшего падавана, а затем решительно отвернулся и ушел, предусмотрительно заперев за собой дверь, с чувством сокрушительного фиаско.