Гараж за панельными домами

      Звонок на урок прозвенел так, что у Антона задрожало что-то около барабанных перепонок. На этот ужасный громкий звук отозвались младшеклассники, взрываясь своими тонкими писклявыми голосами, после чего пронеслись мимо Антона, точно стая звенящих воробьёв. Нелепо размахивая мешками со сменной обувью и дотаскивая буквально по полу одежду, которую не успели сдать в гардероб, они умчались в сторону лестницы, стремясь забежать в кабинет, пока учительница не наругала их за то, что опаздывают на первый урок второй смены. Шастун проводил их спины своим взглядом, сам до конца не понимая, почему их гомон вдруг так раздражал его. Когда холл первого этажа опустел, оставляя только уныло сидящих вахтеров так же уныло смотреть в экран компьютера, где мелькала какая-нибудь дрянь из репертуара России-1 (Антон уже успел выучить, что смотрят те не на камеры), он повернулся своим уставшим взглядом обратно и в очередной раз побродил им по парням.       Спустя ещё полминуты шум в школе совсем стих, оставляя только редкие и короткие, как удары, реплики Тимофея разлетаться эхом по стенам. Тот стоял к Антону и, собственно, ко всем остальным спиной, сильно сутулясь, как делал совсем редко, и оттого даже на Шастуна это наводило неприятное чувство нервозности.       Вдоль позвоночника, прямо от шеи и до таза, стекала какая-то ноющая боль утомления, и стоять в абсолютно любой позе было совсем неприятно. Антон подошёл ближе и опёрся коленом на твердую лавку, что прежде была занята детьми. Как будто на некоторое время боль утихла, но понятно было, что это ненадолго. Нос его тихо посвистывал — уже которое время он не мог нормально дышать по непонятной причине, отчего часто это выражалось в головокружениях. Он зажмурил глаза, в которые словно песок насыпали, постоял так пару секунд, после чего открыл. Всё вокруг точно стало немного синее, и свет длинных прямоугольных ламп на потолке, что будто украли из местного морга ещё лет так двадцать назад, падал на голубые стены, превращая их в серые. Аналогия с моргом лишь усиливалась в своей правдоподобности, когда этот свет падал на лицо Суховцева. От него во впалых глазницах образовывались густые тени.       Данил стоял сутуло у стены, подложив под крестец свои ладони, чтобы было не так жёстко, хотя острыми выпирающими лопатками, соответствующими его общей худобе, всё же, упирался в бетон. Упирался и затылком, отчего голова запрокидывалась назад. Антон рефлекторно уже пробежался внимательным, запоминающим все детали взглядом по тому снизу вверх. Серая старая олимпийка западала складками внутрь в районе живота. Бледный свет ламп делал там тёмное пятно, что напоминало собой растёкшийся цветок крови после ранения. Таких ранений Антон в жизни ещё не видел, но отчего-то эта тень настойчиво ему рисовала именно такой образ. Тень была и под острым угловатым бугром кадыка на выгнутой шее, и под неровным носом, и в уже упомянутых глазах, что были закрыты в натужной попытке отдохнуть. Шастун не помнил, чтобы тот отдыхал как-то по-другому: Суховцев всё время казался ему невозможно уставшим, словно не спал почти никогда, а подобные этой попытки закрыть глаза и абстрагироваться от происходящего вокруг, похоже, никогда не заканчивались успешно.       «Ты можешь прямо сказать, какие у нас новости?» — голос Костеши-старшего разлетался по стенам звонкими ударами, пока тот прижимал телефон к своему уху. Антон на мгновение проскользил по нему глазами, после чего сразу же ушёл вбок, на его младшего брата.       Глеб стоял совсем криво, копошась ладонями около рядом расположенных больших декоративных пальм в громадных деревянных горшках, в которых поверх земли уже были накиданы какие-то бумажки и фантики. Вся его фигура напоминала то ли знак вопроса, то ли вообще знак доллара. Шастун видел, как помято натягивается ткань кофты на спине. На макушке, где лежали отросшие чёрные волосы, торчал вихор, словно антенна. В плечах и шее Антон уловил крайнее напряжение, будто подожди ещё минуту — и тот задрожит от его переизбытка. На мгновение Шастуну захотелось подойти и спросить, всё ли в порядке. Такое состояние вдруг заставило его забеспокоиться, но после он разглядел, что парень стоит и мелкими движениями своих тонких пальцев делает на одном из листов этого недофикуса остервенелые надрывы. Это заставило Антона резко скривиться в отвращении, и он хотел было по инерции сделать тому замечание, чтобы тот прекратил издеваться над бедным растением, но в последний момент что-то погасило его пыл, в голову вталкивая мысль о том, что это, вообще-то, не его совсем дело. Поэтому он лишь покривился напоследок и отвернулся с ещё более противным чувством внутри.       Артём стоял между Антоном и Данилом и внимательно держал свои глаза направленными в спину их лидеру. Терзаемый смесью усталости, ощущения общей гнетущей атмосферы и тошноты от синего света ламп, Шастун решил поразглядывать и его, записывая в своей голове детали, но не успел. Громкий вскрик Костеши-старшего заставил взбодриться всех, даже, наверное, Данила.       — В каком смысле «украли»?! — глубокий голос с рычащими нотами отскочил от стен и оглушил присутствующих, а вкупе с сильным ударом старшего носком об стену ещё и знатно припугнул. Антон опустил ногу с лавки, выпрямляясь, и вся сонливость быстро исчезла. — Это тебе не мешок картошки, который можно было бы просто взять и унести! Как их могли украсть?       Что-то в Шастуне неприятно напряглось чуть ниже солнечного сплетения. Воздух будто насытился чем-то густым и кислым, и данное облако, Антон был готов поставить на это, опустилось на плечи и окружавших его парней. Возможно, ему показалось, но от Глеба повеяло дрожью.       Тимофей не повышал голос — это Шастун знал. Тот вообще не был сторонником резкости в каких-либо движениях. Даже в драке. При всей усердной отстранённости, которой старался придерживаться Антон внутри себя ещё с самого первого дня в этом учебном году, он сам со своей внимательностью к самым незначительным деталям, что свойственна для большинства художников, не мог порой не отметить, насколько Тимофей его завораживал. Иногда приходилось насильно напоминать себе, что по логике всех вещей и при условии главенства правосудия над всем прочим в нашем мире, чего пока, к сожалению, не наблюдалось и близко, Костеша-старший давно уже должен был пребывать в колонии. Антон так и не успел за почти что полгода узнать, какой список деяний лежит у того на плечах, и не до конца уверен был, что хотел бы, вообще, знать. Эта самая отстранённость, бежавшая у Шастуна в крови с неизвестно какого возраста, также отрезала внутри него желание даже вникать в то, чем на самом деле занимается их условный лидер. Да что там, он до сих пор в чётких очертаниях не имел представления даже о том, что представляет собой их деятельность. Антон был в курсе к этому моменту, что Костеша продаёт наркотики, но спросишь его о том, откуда он их берёт, кому и как осуществляет сбыт — и Шастун не ответит. Антон знал, что Костеша обладает большим уважением у огромного количества людей, так или иначе замешанных в похожей деятельности, но спросишь, кто эти люди, и что это уважение тому даёт — Шастун не ответит. Костеша был лидером крупной группировки, реальные масштабы которой Антон не представлял до конца лишь потому, что изначально с лёгкой подачи Доброхотова втиснулся в этой иерархической системе практически на верхушку, и видел только то, что рядом и что выше него: Артём, Данил и он сам стояли на одной ступени; на следующей — самой верхней, — такие люди как Тимофей, Володя Молотов, иногда появляющийся в речи и в делах Костеши Матвей с соседнего района, и ещё пара таких же людей с других мест, имена которых Антон не запомнил. Но стоит спросить, как Костеша-старший обрёл такую позицию и статус, и Шастун не сможет дать ответа.       Всё это приходилось напоминать себе, потому что порой поддаться влиянию Тимофея хотелось с огромной силой. Шастун часто его рассматривал. Нужно, пожалуй, было признать, что Шастун даже любил его рассматривать. Ведь образ Тимофея Костеши в его глазах был настолько бледный и неразличимый, а оттого настолько яркий и запоминающийся, что не заинтересоваться этой фигурой Антону было просто невозможно.       Он сравнил его однажды с волком — это сравнение было верным. Антон видел волков несколько раз за жизнь вживую, и эти воспоминания явно шли параллелями с Костешей: и в чертах лица, особенно в глазах, и в некоторых повадках. Но, чем дольше Шастун его знал, чем сильнее изучал то, что тот, вообще, позволял в себе изучать, тем больше в глаза лезло ещё одно сравнение, которое закрывало оставшиеся аспекты его поведения. Поведение. Именно по нему он напоминал Антону змею. Как ни странно — вот это уже вызывало в Шастуне какое-то иррациональное уважение.       Тимофей не повышал голос — это было известно. Порой он говорил даже, наверное, слишком тихо, но по странной причине это заставляло всех вокруг замолкать и слушать каждое слово, что покидает его рот. Двигался Костеша всегда плавно, будто считал по своему явно прагматичному складу ума, что тратить энергию на лишние жесты и телодвижения будет обыкновенным ненужным расточительством. Но даже не это удивляло Антона. Тимофей Костеша обладал удивительным качеством, слово для описания которого Шастун пока не находил, как бы ни старался. Он умел говорить так, чтобы люди слушали, и умел управлять так, чтобы люди сразу делали. Антон испытывал это не единожды на себе, но каждый раз всё равно был бессилен против такого мощного влияния. Удивительным образом Костеша умел находить подход к совершенно разным людям. Если нужно, он мог с лёгкостью преподнести информацию в той форме, в которой люди хотели это услышать, а в другой момент — заставить всех вокруг него делать что-то, что было выгодно ему, и одновременно думать, что это нужно им самим. Костеша удивительно хорошо умел внушать — кому угодно, что угодно, когда и где угодно. Умел внушать, будучи мягким, а через десять минут угрожать, вселяя в оппонента страх; умел подтолкнуть к принятию решения таким образом, что ты осознавал, что решился, уже после того, как сделал. Тимофей был змеёй — свистел неслышно где-то над ухом, пока медленно и совсем незаметно оплетал свою жертву хвостом, сжимая постепенно. Антон не мог не относиться к такому необычному навыку с простым человеческим почтением.       Но змеи кричать не умеют. Как раз поэтому сейчас, в холле школы, под взглядом вахтёра со стороны, внезапное повышение голоса от Костеши-старшего ощутимо выбило всех на некоторое время из адекватного восприятия реальности. Это как видеть, что солнце стало красное, а огонь холодный — странно, непривычно, неправильно.       Что-то в нём менялось. Антон почувствовал это ещё с приходом блеска в глазах, когда они разгромили Молотов на их же территории, но не был уверен до конца, так как подтверждения этого от людей, знавших того дольше, чем он сам, не получал. Пока.       Во всеобщей атмосфере замешательства первым голос подал, как и полагается, Артём:       — Чё там? — Доброхотов даже как-то замялся в этих словах.       От Костеши старшего ответ последовал не сразу. Ему потребовалась пара секунд, чтобы сделать глубокий вдох и затем выдохнуть. Антон с вниманием смотрел на то, как напрягаются его ноздри. Остальные в это время глядели на того пристально, дожидаясь услышать, что могло вызвать такую неожиданную реакцию.       — Палатку овощную помнишь? — Костеша поднял одни свои глаза на Артёма, не выпрямляя склонённой вперёд головы. — На пересечении Советской и Кирова?       Доброхотов на краткое мгновение задумался, после чего немного помялся в непонятных движениях, но ответил утвердительно.       — Помню. А что?       — Её нет.       Новость действительно удивила всех присутствующих, включая Антона. Только его оно ещё и ввело в заблуждение, ведь, если до него правильно доходит, и эта палатка принадлежит Тимофею, то как такое вообще может быть возможным? Костеша продолжал:       — И ларьков, что на Декабристов стояли. И на Январской, — Костеша непонятно зачем посмотрел в темный экран телефона, по которому минуту назад говорил, и принялся водить по нему своим большим пальцем. Шастун смотрел тому в висок, продолжая безмолвно стоять около лавки и следить за любым движением профиля его лица.       — Бля... — Артём озадаченно и тоже с явной, пусть и меньшей, досадой поставил руки на бока, смотря куда-то вперёд. — А как так-то вышло?       — Мне бы знать, — прокатился бархатистый голос по стенам.       — И что теперь делать? — этот вопрос, заданный Антоном, показался ему самым логичным. Он понимал, что события произошли серьёзные: можно было судить об этом хотя бы по реакции Тимофея. Последний, к слову, кратким движением своей шеи слегка повернулся в его сторону. Опять с секунду подумал в тишине.       — А что, хочешь попробовать вернуть? — с едва слышной нотой саркастической интонации в голосе произнёс тот. — Не получится. Их, скорее всего, нет. Так что теперь это просто огромные финансовые убытки, — он отвернулся обратно, возвращая глазам Антона свой ровный профиль. — Ой, Шаст, какая тебе разница? — он чуть сморщился, одним аккуратным движением ладони убирая со лба упавшие волосы, после чего поднял и прижал их к голове. — Не мельтеши, пожалуйста, своими ненужными вопросами. Это не твоя проблема.       Антон опустил глаза куда-то на лавку, а уголки его губ немного разошлись в стороны.       — Ну ты же будешь как-то разбираться с этим, — тихо и с некоторым недовольством заметил Шастун себе под нос, но так, чтобы старший слышал. — И тогда будет моя.       — Вот когда будет твоя, тогда и задашь вопросы, — обрубил Костеша.       Артём сбоку от Антона зашевелился, явно недовольный напряжённостью атмосферы, и перевёл внимание на себя, уточняя:       — Это же Молоты, да?       Инициатива Доброхотову аукнулась. Костеша посмотрел на того с очередной паузой после.       — Я иногда удивляюсь твоим невероятным умственным способностям, Артём. Блестяще.       — Потому что я изначально говорил, что, если к ним на территорию залезть, всё по пизде пойдёт.       Чуть суховатый спокойный голос, покрытый усталостью, долетел откуда-то снаружи круга их полилога из трёх людей. Головы сразу же обернулись в том направлении чтобы увидеть, как Данил криво отталкивается от стены на лопатках, после чего выпрямляется и распускает за спиной руки, что до этого держал на пояснице. На спокойном лице его глаза отрешённо побродили из стороны в сторону под глубокий вздох, а ноги помотались неспешно пару раз, чтобы размяться.       Тимофей даже молчал после этой реплики немного дольше, чем обычно. Но ожил по итогу.       — Давай ты оставишь свои сраные попытки в дипломатию при себе, а?       — Ну, просто я каждый раз надеюсь, что ты примешь их к сведению, — неожиданно Суховцев продолжил разговор со своим лидером, говоря нарочито спокойным и ровным голосом, идущим вразрез с напряжённостью Костеши.       — Зря надеешься, — довольно резко отвечал ему Тимофей, смотря на того пристально раскрытыми строгими глазами. — Если бы я слушал твои советы, то мы все давно бы с голой жопой остались.       — Если бы ты слушал мои советы, у тебя бы ларьки не спиздили.       Костеша с низко спущенной головой, отчего в шее сзади натягивалась кожа на позвонках, повернулся всем корпусом к Суховцеву. Руки его висели по бокам расслабленно, но плечи, на которых те держались, были напряжены. Вся поза парня говорила об угрозе, которую тот сейчас излучал.       — Я не понял. Язык длинный вырос? Или ума резко прибавилось? — Суховцев на это не отвечал и лишь громко вздохнул, глазами недовольно скользя где-то по потолку. — Может, встанешь на моё место? Посмотрим, сколько часов тебе понадобится, чтобы просрать всё. А то очень легко ума набираться на готовом, я смотрю, да?       — Да ты сам всё просрёшь быстрее меня, — вдруг Данил посмотрел ему в глаза очень открыто, скрещивая руки на груди. — Так же ловко, как получил когда-то. Раньше у меня вопросов не было к твоей политике, но только Молоты на нас в сентябре залупаться стали, так ты с катушек съехал.       — Рот свой, блядь, прикрой, пока не поздно, — слова Данила сильно выводили Тимофея из себя, и в голосе уже начинала посвистывать ярость, словно закипающий чайник. — Я понимаю, что тебя после дозы гнёт нихуево, поэтому пойди проспись, иначе пожалеть можно.       — Да ты заебал! — последнее, кажется, сильно задело Суховцева, и руки на его груди распустились, спадая вниз вместе с практически выкриком. Антон, стоявший неподалёку, точно мог сказать, что впервые слышит голос того на тонах выше средних, и это напрягало ещё сильнее. — Не юзал я ничего! Сколько можно уже? При чём тут вообще это?       — При том, что думать нормально не можешь, где ты, и с кем разговариваешь.       — Всё я могу! А вот насчёт тебя, блин, сомнения. И раньше же на нас залупались, и как мы с Тёмой только пришли, залупались. Каждый год какая-нибудь херня случается, и всегда всё у тебя ровно было, сейчас-то что произошло? — он развёл руками в искреннем недоумении. — Попей витаминки какие-нить, я хуй знает.       — Советы свои в очко себе засунь и вообще не лезь в такие важные дела, раз понять самостоятельно не можешь серьёзность ситуации. Работал с товаром, так и работай дальше. С хера ли ты вообще нос свой суёшь в то, о чём даже представления не имеешь? Я своими действиями пытаюсь сохранить то, что так долго и упорно собирал вместе, и если я не буду решаться на такие радикальные меры, то очень скоро у нас отберут вообще всё.       — Да? В этом дело? — покивал головой Суховцев, выплёвывая эти слова ядовито и чуть щурясь. — Потому что лично я уверен, что Молоты просто задели чьё-то эго.       У Костеши будто в один момент встала вся шерсть, и грудь его надулась ещё больше.       — Послушай сюда, психолог ебаный, — раскатисто прорычал он. — Ты так говорить будешь со своими торчами-приятелями. Поэтому засунь свой язык куда подальше. Мне большого труда не стоит взять на твоё место другого доверенного человека вместо тебя, гандона, способного хуйни натворить после особенно сильного стаффа и нас всех на деньги опрокинуть. И посмотрим тогда, как ты по району гулять будешь без крыши, и как тогда быстро себе вены издырявишь до такой степени, что в хуй колоться придётся. На том свете-то оно всяко полегче, чем здесь, да? — пряди светлых волос прыгали в такт резким словам. Антон в это время смотрел на Данила, который просто стоял, не вставляя ничего поперёк потока жалящих высказываний Тимофея, но по лицу было видно, как с каждым произнесённым звуком что-то громко лопается внутри него, заставляя раздуваться в приступе подавляемой злобы и обиды. — Поэтому повторяю: иди сходи, ширнись ещё разок, раз на трезвую голову тебя так ломает, торч хуев.       Костеша замолчал, и вена на его шее сдулась обратно. Не двигаясь, он продолжал пристально глядеть на стоящего напротив Суховцева. Данил же не отвечал. Он смотрел ненавистным взглядом на старшего, задыхаясь от рвущихся наружу слов, но, что уже свойственно собственной манере, не сказал ни одного из них. Парень просто шумно выдохнул, подёргиваясь изредка от злости, после чего абсолютно молча в два шага обернулся до окошка гардероба, перевешиваясь через него и хватая свою куртку, что всегда висела на отдельном для их компании месте без номерков. Он сжал её крепко в руке и стремительно направился к выходу, даже не надевая на себя по пути ни её, ни рюкзак.       Артём тут же сорвался с места, быстро топая за ним. Но как раз в момент, когда дверной проём выхода скрыл в себе тощий силуэт Данила, а Доброхотов был на полпути, сзади послышалось раскатистое:       — Артём.       Доброхотов остановился на месте, не поворачиваясь, и всем стоявшим, включая Шастуна, было видно лишь его спину. Слышалось агрессивное сопение Костеши-старшего, посреди которого вклинился тихий звук медленно закрывшейся двери.       — Артём, — повторил он ещё раз более медленно и более доходчиво своё предостережение.       Артём повернулся боком, и Антону удалось увидеть наконец растерянное выражение его лица, прекрасно отражавшее весь внутренний конфликт в данную секунду. Они с Костешей посмотрели друг на друга ещё пару секунд, и после того, как последний, видимо, одержал победу в беззвучной битве их воль, плечи Доброхотова опустились. Он в последний раз глянул в сторону выхода, жалобно ломая собственные брови, и, окончательно приняв, что не догонит уже, повесил голову.

***

      Часы громко тикали, но Антон умел отлично работать даже при таких монотонных звуках. Слышно было, как тётя Марина на кухне плещется в раковине, постукивая посудой, а во дворе за окном иногда проезжали машины мимо их дома. Он сидел за столом, немного скатившись на стуле, и одна из его ног стояла согнутой, а вторая пыталась вытянуться, но места под старым письменным столом для такой громадной конструкции очевидно не хватало, поэтому стопа её в тонком носке упиралась в холодную стену. Лениво выводил Антон в клетчатой тетрадке буквы, которые вместе собирались в натянутый анализ причин Смутного времени на Руси. Сделать его надо было лишь к следующей неделе, но историю Шастун не любил, а поэтому старался разобраться со всем ненавистным заранее. Потом останутся лишь задачи по химии, которые он решит с большим интересом, и можно будет достать из-за кровати холст с недописанной «буханкой» в траве.       Неожиданно экран лежавшего рядом телефона загорелся и чуть поехал в сторону из-за вибрации. Антон положил ручку и дотянулся до него ладонью. Звонил Артём. Предчувствуя, что его сейчас попросят прийти в гараж, Шастун нехотя ответил.       — Да, Артём?       — «Привет», — продолжать тот не спешил, что удивило Антона.       — Так, вроде, виделись уже сегодня, — ответил он. — Что хотел?       — «Ты занят?»       — Ну, всё относительно. Ты давай ближе к сути, — без большого давления поторопил его Шастун, сам внутренне недоумевая от такой непривычной робости Доброхотова.       — «Ты, ну… сможешь прогуляться со мной по району сейчас? Вот, прямо сейчас?»       — Ты меня, типа, на свидание приглашаешь? — решил Антон свести это к шутке.       — «Фу, не, — Артём тихо посмеялся, что смогло расслабить Шастуна. Слышать парня смеющимся было гораздо привычней. — Это по части Арса. Так, сможешь?»       — Ну… — Антон чуть призадумался. — Смогу, я думаю. Ща оденусь и выйду. Скажи мне куда идти только.       — «А я около твоего подъезда».       — А, — только и выдал Шастун, хмурясь. — Ладно. Тогда пять минут.       Антон, как и было сказано, быстро оделся, бросил тёте Марине короткое «я гулять, тётьмарин» и попрыгал вниз по лестнице. Когда он вышел на улицу, то и вправду увидел сразу же Доброхотова, что стоял на противоположной стороне проезда перед его домом. Хрустя свежим снегом под ногами, Антон дотопал до того, принимаясь поправлять шапку своими варежками.       — Чё случилось? — задал Шастун в лоб, прекрасно понимая, что Артём не самый большой ценитель зимних прогулок, и у его просьбы была какая-то цель.       Доброхотов отвернулся в сторону, гуляя глазами, и втянул легонько морозный воздух в себя, чтобы что-то сказать, но почему-то так и не сказал, просто выдыхая пар обратно и невесело хмурясь, хоть маска спокойствия и непринужденности всё ещё и старалась клеиться к лицу.       — Тём, что случилось? — уже немного тише и более настойчиво переспросил Шастун, окончательно убеждаясь, что здесь что-то не то.       — Да ничего такого, Тох, не ссыкуй, — с коротким смешком, лишённым веселья, ответил Артём на интонацию Антона, всё ещё гуляя глазами в стороне. — Никто не умер, — он опустил глаза, принимаясь попинывать снег, — я надеюсь. Да, короче, я… — Шастун впервые слышал, чтобы тот так беспорядочно сыпался в словах, а поэтому с нарастающим неспокойным чувством внутри едва заметно поматывал головой и хмурился, пытаясь разобраться в том, что Доброхотов пытается, всё-таки, сказать. — Мне помощь твоя нужна на вечер, — он наконец посмотрел на него.       — Ну так, вот. Я здесь уже. Говори, — пожал плечами Антон глупо.       — Короче, — он сделал глубокий вдох и принялся рассказывать. — Я Дэну звонил после того, как мы разошлись после школы. Ну, он мне чё-то не отвечал. Я подумал — «ладно». На него Тима так наехал жёстко. Может, там, один побыть хочет, я не знаю. У него же эти… тонкие душевные склады, блин, ё-моё, — он забавно помотал руками на этих словах. — Ну, я ему ещё через часик набрал. Там то же самое. Потом ещё попозже. Ну и, в итоге, я ему уже сколько раз прозванивал, а он всё трубу не берёт. Я штаны натянул на жопу, думаю, схожу до дома. Чё он, петух такой, не отвечает мне. Совсем уже обнаглел. А я пришёл, и мне сказали, что он днём ещё ушёл и не приходил больше, — его голос притих. — Ну, я не стал говорить, что он мне не отвечает. Просто сказал «ага, понял» и ушёл.       Антон молчал в ответ на сказанное, укладывая всё в своей голове. После этой паузы он произнёс логично сделанное предположение:       — То есть, ты хочешь пойти его искать?       — Ну, а что ещё делать? Других нет вариантов, — вполне резонно ответил Артём. — Я просто знаю… Ну, как… Предполагаю, почему он может мне весь день не отвечать. И мы по таким местам будем сейчас ходить, что мне одному просто страшно, честно сказать. Вот я и позвал тебя. Да и вместе легче как-то.       — Э.. Ну… Это я понял, — Антон выставил руки перед собой. — Можно спросить?       Артём посмотрел ему в глаза, покусывая нижнюю губу, молча пожал плечами и кивнул.       — У вас же с Тимой много парней крепких есть, которые навалять могут. Почему я, а не они? Да и, в конце концов, почему не Тима? Его уж точно никто даже пытаться трогать не будет. Всяко безопасней, чем со мной. Логично же, нет?       Доброхотов ответил даже не сильно медля.       — Ну, во-первых, эти самые парни мне не друзья, — достаточно чётко обозначил он. — А Тима… — он погрузился в мысли на пару секунд, и сразу после как-то помрачнел. — Нет. Просто нет, — повторил он сам для себя. — Я лучше с тобой схожу.       Антон пытался усердно заглядывать ему в опущенные глаза за ресницами и отчётливо замечал там отголоски тех растерянных сомнений, что он видел сегодня с утра в холле школы. Это могло ему говорить об одном — что-то терзает Доброхотова изнутри, из-за чего тот даже потерял свои извечные улыбку и задор. Шастун ещё раз взглянул тому в лицо повнимательней и после этого сразу решил, что спрашивать у Артёма про чувства он не будет: вряд ли тот поймёт такие расспросы на тему собственного душевного состояния. Да и, думалось почему-то, он сам ещё до конца не может понять, что чувствует. Тем более, в данный момент перед лицом Доброхотова, а теперь ещё и Шастуна, стояла гораздо более важная и беспокоящая задача — Данил. Поэтому Антон решил освободить приятеля от тяжелого бремени расспросов и просто молча принял данный ответ.       Поначалу они долго ковыляли по дворам. Видно было, что Артём беспокоен, но быстро шагать всё равно не удавалось: то тротуары были оледенелыми, то коричневатая снеговая каша на дорогах, размешенная колёсами машин, извивалась буграми, что ноги переломаешь. Мороз щипал щёки, и иногда в нос залетал запах выхлопов от грязнобоких автомобилей, мимо которых они шли.       Не мог Антон невольно в такие моменты не думать о доме. Съездив туда совсем недавно, на каникулах, картинки то и дело живописными фрагментами всплывали в голове. Зима, казалось ему прежде, везде должна быть одинаковая. Но так он думал до того, как приехал в город. Оказывается, если накинуть абсолютно одинаковое белое одеяло на два совершенно разных по форме предмета, то по очертаниям, выпирающим из-под глади ткани, всё равно будет понятно, где что. Всегда он знал зиму, какой изображал её Иван Иванович Шишкин, которого Шастун безмерно почитал. Для Антона это были тяжёлые шапки на елях, вздувшиеся сугробы, нетронутые никем. И снег — белый, пушистый, безумно свежий.       Здесь он часто засматривался на то, как падают с неба пухлые весёлые снежинки, и на мгновение вновь ощущал себя дома. Но лишь на одно мимолётное мгновение. Сложно для него было понять, как могут эти белые снежинки так быстро становиться уродливым коричневым месивом, стоит им только коснуться земли.       Артём шёл рядом с ним, держа руки в карманах, бурчал под нос что-то своё. Шастун смотрел и понимал — тот не знает ничего другого. Для него дорожка, тут и там сквозящая проплешинами от реагентов, что коммунальные службы должны были, по сути, равномерно распределить, а не выкидывать горстью на землю с промежутком в пять шагов, была чем-то совершенно обыденным. Он ходил по этим дорожкам, когда был неуклюжим карапузом, ходит сейчас и, пожалуй, дальше будет по ним ходить. Средний сугроб для него — большая преграда, а не повод набрать снежков, превращая варежки в каменные сосулины по итогу. Для него, как и для большинства горожан, зима — время, которое надо пережить, а не насладиться им, ведь совсем скоро наступит весна. Теперь Антон уже не мог винить их в этом. Сложно любить что-то, если для тебя это заледеневшая машина, которую нужно отдирать на морозе перед работой, и хлесткий мат через каждые три шага на скользком тротуаре. Сложно любить зиму, если никогда не знал, как она на самом деле выглядит. Мимо иногда пробегали пушистые дворняги, и забавные бублики их хвостов напоминали Антону об Айве, отчего в груди начинало удушливо щемить.       Первой их остановкой была среднестатистическая старая панельная девятиэтажка. Они быстро завернули к одному из её подъездов, около которого Антон чуть не навернулся. Доброхотов, смачно шмыгнув красным носом и немного морщась от холода, вынул одну ладонь из кармана и набрал две цифры на панели домофона. Через секунду тот уж чересчур громко запиликал, оставляя их обоих ждать и топтаться на морозе перед дверью. Под табличкой с объявлениями о распродажах мёда и микрозаймах Антон быстро заметил нарисованный маркером член. На яйцах у того даже была вполне обдуманно и тщательно прорисована щетина. Подумать только, сколько талантов в России погибает зря.       — «Да?» — раздалось наконец из динамика. Голос был какой-то гнусавый и слегка выше среднего. Интонация явно говорила, что его обладатель никого не ждал.       — Рохля? — тут же ответил ему Артём. — Это Доброхотов. Суха у тебя?       — «Чё? Нет у меня никого».       Антон перевёл взгляд на Артёма.       — Не пиздишь? — уверенно вбрасывал тот в микрофон, глазами смотря куда-то в сторону.       — «Ну хочешь — сам поднимись и посмотри, если не лень».       — Лень, — быстро закончил Артём. — Ладно, бывай.       С каким-то лязгающим звуком на том конце повесили трубку домофона, и на табло снова начала монотонно мигать красная полоска. Доброхотов пошёл прочь от подъезда в обратном направлении. Шастун последовал за ним.       — И что теперь?       — Что теперь? — повторил за ним Артём вполоборота через плечо. — Дальше идём. Вон там, через дом, тоже девятиэтажка облезлая стоит, видишь? — Антон угукнул. — Вот там и можем спросить.       Они спешно потопали по двору, минуя стоящие рядком автомобили перед окнами. Попутно оба словили косые взгляды от двух прогуливающихся перед домом старушек.       Девятиэтажка действительно была облезлая, и маленькая квадратная плитка с её фасадов обваливалась прямо шматами. Стоя уже у её подъезда под пиликание домофона Шастун оглядывался по сторонам. Слева от них на стене мигал голубым ящик для набора питьевой воды, под которым снизу натекла уже ледяная горка. Антон повернул голову, и красным горел магазин разливного пива на первом этаже. Шастун помотал головой ещё пару раз из стороны в сторону и почувствовал себя Нео из Матрицы, который выбирает между синей и красной пилюлями.       — …понятно. Ладно, давай, — невесело договорил с хозяином квартиры Артём, поворачиваясь к Антону. Очевидно было, что Данила здесь тоже нет. Доброхотов лишь мотнул приятелю головой, и они отправились дальше.       Во время их петляний по дворам между панельными домами на улице уже успело окончательно стемнеть. Пришлось позвонить Оксане и сказать, что вечерняя партия в UNO отменяется. Печальный голос сестры лишь добавил тяжести и без того отнюдь не весёлому занятию Антона на вечер. Им пришлось бродить ещё около часа по району. Артём водил его по разного рода домам, из раза в раз набирал цифры на клавиатуре домофона и спрашивал один и тот же вопрос, ответ на который всегда был одинаковый. Оба уже начинали замерзать даже с учётом постоянного движения, и это чувствовалось, когда они в очередной раз стояли у чьего-то подъезда. Пальцы на ногах Антона холодели, и он был уверен — Доброхотов чувствует то же самое. Опять шмыгнув носом, последний попрощался по домофону который раз за день и повернулся к Шастуну. Он выглядел очень уставшим, замёрзшим, но более всего — взволнованным, что видно было в нахмуренных бровях и бегающих где-то вдалеке глазах. В голове у парня явно рычал мотором Феррари скоп напряженных мыслей. Антон посмотрел в экран телефона на время. Девятый час.       — Есть ещё места? — спросил он проходящего мимо Артёма, на чьём лице выражалась концентрированная смесь напряжённости и недовольства.       Тот не ответил сразу, принимаясь опять идти по лишь ему известному маршруту. Антон поспешил догнать его, а когда хотел было переспросить вновь, Доброхотов ответил:       — Есть. Последнее. Очень не хотел туда идти.       Шастун поравнялся с ним, заглядывая в лицо.       — Далеко?       — Да, к сожалению. Придётся здесь переться, потом мимо школы, — он принялся рисовать в воздухе указательным пальцем схематичное подобие их маршрута в пространстве, — и через частные дома к заводам.       Это место уже было Антону косвенно знакомым — всё-таки, успел достаточно хорошо выучить округу за время своего пребывания.       — Блин, это же прямо далеко, — констатировал он.       — Да не то чтобы, на самом деле, — Доброхотов качнул головой. — Если шустро пойдём, то через минут двадцать-двадцать пять там будем. Тут в другом дело, — Антон, после того как перешагнул ухаб на дороге, посмотрел на него. — Там ссыково очень. Да, это, конечно, наш район, и на улице нам сделать ничё не должны, но всё равно ты уши не развешивай и глаза под ноги не пяль.       Шастун уверенно кивнул и ускорил шаг вслед за Артёмом, который втянул носом все свои собравшиеся сопли, громко хрюкнул и с довольно большой скоростью ловко выплюнул их в снег. Антон порядком восхитился такими умениями в меткости, но говорить ничего по этому поводу не стал. Он решил спросить про другое.       — Данил, получается, твой самый близкий друг, да? Я вижу, что вы всегда вместе, — Артём покивал с тихим «ага», и Антон продолжил: — Давно друг друга знаете?       На это Доброхотов очень громко прыснул, что заставило улыбку на лице Шастуна расползтись с огромной скоростью: в интонации этого смешка было что-то такое привычно-Доброхотовское. За время их сегодняшних хождений Антон не слышал эту интонацию практически ни разу, а оттого приятно было знать, что напряжение ещё не выело в том всё до самого конца.       — Да мы с садика вместе. С яселек даже, — Антон с искренним удивлением скорчил губы и кивнул головой пару раз, внимательно смотря на глядящего вдаль приятеля. — Потом в школу пошли в один класс. Вот так, всё время рядом.       — А как так вышло, что он... — не мог не задать этот вопрос Шастун. Артём мгновенно понял, про что он, и появившийся пару секунд назад весёлый говор мгновенно исчез, опять сменяясь скорбью и тяжестью в лице. Антону резко стало очень неудобно и стыдно за это — только послышался в порядком нервном голосе Артёма проблеск лёгкости, как Шастун его сбил, — но он поспешил пояснить: — Нет, нет, ты не пойми. Мне просто интересно стало. Вот вы же вместе всегда? А как так вышло, что он втянулся, а ты нет? Очень удивительно.       — Ну... Не знаю, — как-то лениво и с неохотой он пожал плечами, хоть на вопрос и продолжил отвечать. — Может, семьи разные. Или, это... Судьбы разные даже, типа. Семьи-то у нас не слишком отличаются. Тем более, что в начальной школе мы всё у моей мамы тусовались. На двоих её компанию делили, если можно так сказать... — в паузах их разговора слышно было, как снег скрипел под ногами. Антон смиренно ожидал продолжения, зная, что в случае Артёма оно обязательно будет. Если бы у Доброхотова был большой словарный запас, то он бы с огромной вероятностью тарахтел без устали. Но паузы в его речи появлялись постоянно, просто потому что у него думать-то не всегда получалось правильно, не то что составлять правильные предложения. Это, как ни странно, умиляло Антона. Возможно, ему просто нравилось, что скудная речь того компенсируется живостью и объёмами рассказов. Доброхотов и впрямь продолжил после молчания. — Мы по малолетке много дряни попробовали. Тоже всегда вместе. Но это так, баловство и всё. А потом... — он опять затих, но видно было, что в этот раз совсем не из-за лимита слов в голове. — У него у бати инсульт случился. И, видимо, с того момента как-то всё по пизде пошло. А батя у него ветеран, короче. Ему в Афганистане чё-то там ёбнуло, и тот без ноги остался. Ну и, там, осложнения какие-то. Да и в целом, мужик войну, вообще-то, прошёл. Надо понимать, что ни хрена это не весело. Но, короче, как-то всё шло до этого вполне нормально, мама у него усердная женщина — моё уважение. И работала, и отцу ихнему помогала на коляске гонять, и даже за Дэном как-то смотреть успевала одним глазом. Вот. И до седьмого класса всё норм было. А потом у бати инсульт.       — Жив?       — Жив, да.       — Недееспособный стал?.. — Антон, имевший большое знание в теме, сделал логичное уточнение.       Артём согласно покивал головой, ещё сильнее хмурясь. Шастун эту его хмурость после услышанного зеркалил.       — Там вообще жопа, — голос Доброхотова стал тише, и впервые, пожалуй, Антон мог слышать его настолько подавленным. — Тот с кровати-то встать нормально не может. И мать, тётя Света, к нему привязана. Живут они теперь только на пособия да пенсии, как она с работы ушла. Кормит его, моет, убирает за ним. Конечно, ей теперь не до сына, куда уж там? Тут один только батин инсульт Дэна переебал. Вот он и сел. Винт был и Крокодил. Всё было. Он то в завязки уходил, то развязывался, — глаза его ушли себе под ноги. Антон ощутил в одну секунду какую-то гнетущую тяжесть, будто что-то его начало душить. Голос Доброхотова был совсем уж тусклый, но даже так он продолжал. — Да знаешь, ладно — наркота. Это-то понятно, что муть дикая. С самого начала я его от этого пытался отцепить. Тут, кстати, тебе и ответ на вопрос, — он мельком бросил взгляд на Антона, — почему я не юзаю. Когда каждый день на Дэна смотришь, потом даже от упоминания шмали воротит. Но не в этом суть, — вернулся он к теме. — Мне вот всегда так грустно было. Всегда вспоминаю, как даже до инсульта мы каждый день с ним стояли после школы, сижки тянули. Я хуйню несу — он смеётся. Чё-то слово за слово — я его в снег кину. Потом он меня. Стоим, ржём дальше. А потом прощаемся, расходимся домой, и я вижу, как у него сразу голова ниже шеи, и ноги по земле волочатся. И не улыбается больше. Я его к себе звал раньше, до того, как он подсел. Ну, чтобы ему хоть не так одиноко, что ли, было, как у себя. Но потом мы выросли оба, да и он хрен знает на кого стал похож. Даже страшно было его маме показывать — вдруг она что заподозрит. И всё. А дома батя в кровати, и тётя Света от него не отходит...       — Да, ситуация пиздец… — скомкано, но с очень искренним сочувствием пробормотал Антон.       — Да понимаю, что пиздец, — ответил Доброхотов. — У меня у самого жизнь не сахарная была. Считай, мы с мамой одни всегда жили. Она там на трёх работах херачит, а я ещё дебил был мелкий. Она летом на работу уходит, такая, цок-цок с сумкой подмышкой, — он забавно её спародировал. — А я то в луже на дороге сижу, палькаюсь — мне весело, то с алкашами местными базарю. Ну дебил же, реально. Не удивительно, что она седеть так рано начала.       — Как маму зовут? — поинтересовался на всякий случай Антон.       — Таня, — Артём вдруг расплылся в широкой довольно улыбке, повернувшись на Шастуна.       — Хорошее имя. Доброе, — сказал Антон.       — Так и есть. Раньше в ясельках у нас работала, как раз мне с Сухой жопы подтирала, а сейчас в магазине, где мясо режут. Можешь к ней приходить иногда, привет передавать. Ей приятно будет, — Антон на предложение кивнул, тоже не имея возможности не улыбаться от такой доброй и мягкой интонации Артёма. Тот опять вернулся, опомнившись, в русло темы. — Но не об этом я. А о чём?.. — забыл вдруг тот и впал в усердные раздумья. Они свернули на повороте около школы, окна которой были в это время суток непривычно тёмные. — А-а. Так вот. Самим нам нелегко было всегда. Денег нет, а мне то тетрадки в школу, то форму. Кушать ещё надо. Но даже так, у Дэна ситуация раз в десять более пиздецовая. При этом, мне всегда как-то странно и непонятно было, даже до сих пор, — он опять поглубже погрузился в свои мысли. — С одной стороны, чё делать-то в такой ситуации, реально? Понятно, что тётя Света загибается. Но с другой, у тебя же сын ещё. А он вообще будто просто живет там где-то, отдельно, в другой комнате, вы с ним даже не пересекаетесь. Как-то неправильно, что ли...       — Ну, сам же сказал, — ответил ему на это Антон. — Что ещё делать?       — Да это-то да, — он согласился. — Но она, знаешь, как будто сама на всё это была готова. Вот есть Дэн — ну справляется он сам, не помер ещё, и ладно. Как будто она... Я не знаю... Как будто не в кайф ей, конечно, а вот... как сказать...       — Понимаю, — коротко и уверенно вдруг отрезал Антон, и после остановился на месте, почёсывая большим пальцем в варежке бровь. Доброхотов тоже встал через пару шагов вслед за ним и обернулся, смотря на друга внимательно. Шастун снял варежки, коряво засовывая их в карман куртки, а из другого вынул сигареты. Из пачки пальцем высунул немного одну, достал губами. Доброхотов протянул руку в немой просьбе. Антон, не медля ни секунды, поделился, и в губах у Доброхотова тоже появилась сигарета. Пару раз чиркнула громко зажигалка. Не понравилось Шастуну, как сильно горит огонь. Чуть не подпалив себе нос, он поджёг сначала свою, а затем убавил немного интенсивность, и вытянул руку с огоньком перед собой. Артём нагнулся вперёд, руки всё так же упорно держа в карманах, окунул кончик сигареты в пламя и, после пары коротких затяжек, выпрямился обратно. Они так и остались стоять, прервавшись на заслуженный вымученный перекур. Антон взвешивал что-то в своей голове, после чего решил, что, всё-таки, стоит, и заговорил. — Я очень хорошо могу понять, на самом деле, — он смотрел в сторону какого-то облезлого куска бетона под снегом, что раньше был клумбой, пока голова копалась в мыслях. — У нас тоже семья небольшая. Живем втроём: я, мама и бабушка. Тоже без отца, — Артём перед ним закивал головой с безмолвным «понимаю». Антон тяжело вздохнул, силясь сделать это не слишком громко, и решил вывалить то, что лежало многотонным грузом, посчитав данный момент — в тишине заснеженных панельных домов, в безлюдном переулке, с коченеющей рукой и компанией в виде лишь только Артёма и сигаретного дыма между ними, — самой подходящей. Тем более, внимание и чуткость, с которыми Доброхотов его сейчас слушал, лишь располагали к этому. — У бабушки аритмия. Типа, сердце слишком медленно бьётся, — для наглядности он ткнул пару раз в свою грудь пальцами ладони, в которой попутно была зажата дымящаяся сигарета. — У неё всегда с сердцем какие-то неполадки были, но ничего серьёзного. Вот, пару лет назад только всё как-то ухудшаться начало. Всё труднее было заниматься делами по дому, а хозяйство у нас, тем более, не маленькое — работать много надо. А ей вообще худо. Последние полгода едва встаёт с кровати, а как встаёт — ужасно устаёт. Всё время шутит, что хуже было бы, если бы у неё не сердце не работало, а мозги. Ай, — Антон, сильно хмурясь, махнул ладонью недовольно, и пепел обвалился с сигареты вниз на снег, — чё ей ещё делать? Конечно. Она всегда только шутки шутит. Клоунесса, блин, — он затянулся поглубже, чтобы дым пробрал все стенки лёгких, отчего в глубине горла даже как-то запершило. Артём в это время тоже молча выдувал из себя клубы пара вперемешку с сигаретными облаками и слушал. — Ездил же к ним недавно. Вот, на каникулах. Вся какая-то бледная, слабая. Как будто ещё хуже, чем в сентябре, когда я уезжал сюда. Кардиостимулятор ей надо. Только денег где взять? Мать хочет скот продавать, так я говорю ей «чё, совсем?». И так половины уже нет с тех пор, как отца не стало. А если и остальное продадим, так мы и жить дальше не сможем. Не на что будет, — он затянулся и поднял голову вверх, выдыхая. Глаза его с болезненным прищуром пробежались по верхушкам многоэтажек, чьи красные точки заградительных огней на крышах просвечивались сквозь темноту аж с противоположного берега. На крышах панелек по левую сторону от них с Артёмом сидели максимум вороны, но во мраке их было не видно. Антон сглотнул узел, который завязался у него в горле и мешал говорить, и сказал после этого сам себе, что это мороз щиплет нос, а не что-то другое. Он опустил голову. — Поэтому я могу понять. Когда с кем-то, кого ты действительно сильно любишь, кто тебе невероятно дорог, происходит нечто такое же ужасное, ты хочешь не хочешь, а будешь делать всё, чтобы хоть как-то их жизнь продлить. Пускай окружающим будет казаться, что ты помешанный. Но они просто не знают, каково это. Не в укор тебе, если что, Тём, — выдавил он напоследок, стряхивая пепел. Взглянув после на сигарету, он понял, что та дошла до фильтра.       — Да… — тихо и многозначительно изрёк Доброхотов вместе с дымом, медленно качая головой вниз и вверх, пока глаза пусто смотрели куда-то сквозь Антона. Видимо, в его уме было в данную секунду много мыслей, но ни одна из них не могла быть переведена в словесную форму. Поэтому он просто выдохнул остатки дыма через нос, повернулся и воткнул окурок в снег на обломанной клумбе фильтром вверх, и отправился дальше. Антон засмотрелся на воткнутый бычок, потом глянул с горьким чувством внутри на свой, зажатый между пальцев, затем обратно на клумбу, и по итогу в точности повторил все действия Доброхотова, оставляя позади их обоих два истоптанных участка на снегу и грустную пару окурков, торчащих бок о бок одиноко в большой шапке снега на клумбе.       — А чё, кстати… — начал Артём, как только Антон с ним поравнялся. — Ты не говоришь об этом обычно. У вас свой дом, да? Там, откуда ты приехал.       — Ну, да, — кивнул Шастун, смотря на качающиеся перед глазами огни в домах частного сектора, навстречу которому они шли. — Как и у всех, в принципе.       — И животные у вас есть? — с нарастающим детским любопытством в голосе продолжал он.       — Есть, — ещё более утвердительно.       — А кто есть?       — Да много кто. Мы, так-то, всю округу снабжаем продуктами, если так посмотреть, — рассуждал Антон. — Коровы есть, козы. Овец нет уже. Ну, курицы, естественно, три петуха, три индюка. Цесарок тоже уже нет, — он не смотрел в его сторону, но краем глаза мог видеть, как загорается у Артёма лицо. Решая не перечислять слишком долго, он поспешил закончить, по скорости читки достигая уровня Оксимирона. — Гуси, утки, кролики, свиньи, поросята, два ежа по приколу и сторожевая собака.       — Ва-ау… — протянул восторженно Артём, и когда Шастун обернулся на него наконец, то увидел широкую улыбку и горящие детским восхищением глаза. — И кролики есть. Обожаю кроликов. И коров, в принципе, тоже. Ну и собак, естественно. Да и вообще, я животных люблю, — признался Доброхотов. — Бедная моя мама. Дебил он и есть дебил. Всё время я какую-то живность домой тащил. То, котят, то щенков, то, блин, червяков каких-то, слизняков, жуков, пауков, — вспоминал он. — Никого мне она не разрешала оставлять. Если с котятами-щенятами она ещё хоть как-то ждала, пока я их по знакомым распихаю, то всяких кузнечиков сразу говорила на улицу обратно нести. Помню, я гусеницу жирную нашёл, зелёную такую, размером с палец, не шучу. На лист капустный положил и в банку с дыркой. Ну, у меня таких уже тогда полным-полно было для всяких тараканов. И, короче, то ли я закрыть забыл, то ли чё — я до сих пор не знаю до конца, как это вышло, — но она у меня из банки-то сбежала. Ой бля-я-я… — сморщившись и мотая головой, протянул он. Антон попросту не сдержался и тихо рассмеялся, уже предчувствуя, что в истории будет дальше. — Ебать, мать меня чуть из дома не выгнала вместе с этой гусеницей сраной. Ой, как она верещала, когда эта манда зелёная ей навстречу в коридоре из-под шкафа вылезла, ой… — Антон уже во всю хохотал, представляя эту ситуацию в своём воображении, а Доброхотов всё вспоминал и мотал головой. — Будто до сих пор слышу, как она тогда визжала. У тебя свиньи так не визжат, я уверен, — гогочущий Шастун даже не стал поправлять того, что свиньи вообще, по сути, не визжат, а делают это поросята, да и то только тогда, когда к ним сильно пристаёшь. — Ну, я её, конечно, прекрасно понимаю. Ладно, насекомые всякие. Они бы у меня сдохли через неделю, я уверен. Интернета-то тогда такого, как сейчас, не было — хер проссышь, чем эту жирную зелёную тварь кормить. А вот котята со щенками… Понятно, что не было у нас денег дома приют устраивать. Но они, суки такие, мёрзнут ведь на улице, — жалобно промолвил он. — Кушать им нечего, жить негде. А если загрызут их другие? Ой бляха… Аж дурно стало, — Доброхотов сглотнул. — А у вас в посёлке есть врачи для животных?       — Ветеринары, типа?       — Ну, да.       — Конечно, — ответил Антон. — К нам регулярно ходят.       — И что делают?       — Ну, роды могут принимать, лечить, если заболел кто. Прививки ставят постоянно. Ветеринары очень в сёлах нужны.       — А кому ставят? — не унимался Доброхотов.       — Прививки-то? — уточнил Шастун. Артём кивнул. — Да всем их ставить нужно, по идее.       — Блин, круто, — Артём опять посмотрел впереди себя с улыбкой. — Я бы хотел крольчатам прививки ставить. Я ведь, кстати, это… — он замялся.       Антон перевёл на него взгляд и заметил — тот тушуется. Это мгновенно вызвало у него улыбку, ведь тушующийся Доброхотов — зрелище, которое можно увидеть ещё реже солнечного затмения.       — Чё ты? — не прекращая улыбаться, заинтересованно подначивал его Шастун.       — Да короче, это… Ну…       — Да говори давай, — он пихнул приятеля локтем в плечо.       — Да я, короче, всегда ветеринаром раньше хотел стать, — смущённо и стыдливо проговорил он.       — И чё? — тут же подхватил Антон. — Это же классно. Я ж сказал, что ветеринары везде нужны.       — Да это в прошлом уже, — как-то заметно невесело отмахнулся Доброхотов.       — Почему?       — Ну, как? Ветеринар — это же врач. А на врача надо образование, — пояснил он серьёзным тоном и ещё больше угас. — А я ни в биологии, ни в химии ни того, ни сего, сам знаешь.       Антон призадумался на короткое мгновение, после чего произнёс:       — Ну, не беда, — это заставило Доброхотова повернуться с интересом. Шастун продолжил свои размышления. — Знаешь, я тебе так скажу: в сёлах сейчас с этим такая жопа, что на роль какого-нибудь помощника тебя и без образования возьмут. А если уж у тебя ещё и руки из того места растут, и ты, допустим, починить что-то сможешь, или если они у тебя какой-нибудь диплом электрика увидят, так тебя вообще с радостью заберут и поселят обязательно где-нибудь, — слова Шастуна заметно взбодрили парня. Антон продолжал. — А на крайний случай у меня тоже идея есть. Если тебе не принципиально прямо ветеринаром, или если ты не хочешь куда-то ехать далеко от города, а просто хочется с животными поближе находиться, — от Доброхотова послышалось решительное «угу»,— то ты ведь можешь и волонтёром быть, — Антон взглянул на того. — Работать себе, где ты там собираешься работать, а по выходным, или просто в свободное время, ходить в какие-нибудь приюты, помогать им там. Я уверен, у вас здесь несколько штук точно найдётся. Они в каждом городе, к сожалению, есть. А в приютах всегда помощь позарез нужна. Тут даже без вопросов.       Артём опустил задумчивые глаза в дорогу, и было ясно, что в голове у того был запущен активнейший мыслительный процесс. Антон ещё раз легонько толкнул того в плечо:       — Ты подумай над этим обязательно.       Там, где они шли, Антон точно ни разу не бывал, даже с учётом постоянных побегушек от Костеши-старшего. Артём провёл его сквозь продолжительную череду частных домов, где Антон словно окунулся в прежнюю домашнюю жизнь, слыша, как за заборами иногда заливаются наиболее энергичные собаки. Выйдя из частного сектора, Антон разглядел чуть ниже горизонта, на котором всё ещё маячили красные лампочки высоток, серые тяжёлые скелеты заводских цехов, между которыми возвышались длинные красно-белые трубы. Работа этих заводов в такое позднее время суток не велась, и что трубы, что сами цеха стояли неподвижными, мёртвыми, отчего напоминали Антону труп выбросившегося на берег кита.       Здесь, в принципе, не было так страшно, как Шастун себе представлял. Заводской район был совершенно ординарным; вполне доброжелательно горели рыжим светом старые уличные фонари, через раз освещая дорогу. Разве что, было здесь как-то уж слишком пустынно. Не ходили по улицам поздние гуляки, не бросались в глаза уродливыми формами новые детские площадки, и панельные дома не возвышались так сильно, заканчиваясь, в основном, пятью этажами. К одному из таких домов Артём и подвёл его. Правда, будто Доброхотов специально выбрал самый плохо выглядящий из всех. Антон огляделся.       От мусорки около подъезда торчали только ножки, которые и напоминали о том, что она вообще здесь когда-либо стояла. Одно из деревянных окон первого этажа хоть и пряталось за железной решёткой, а всё равно было разбито. Шастун поднял голову: едва ли пара окон горело во всём здании. Дальше его голова ушла по ходу движения в противоположную сторону от стен, туда, где стояли заводы. Грустно ему стало вдруг: если б было здесь поприятнее, то какой бы прекрасный вид мог открываться из окон этой панельной пятиэтажки. Там, за стоящими перед склоном редкими тополями, за холодными серыми цехами, под толщей схватившегося за зиму льда текла река…       Но сейчас Антон вернулся взглядом к подъезду, подходя ближе. Дверь тут была, пожалуй, страшнее всего остального. Шастун не мог найти взглядом табличку, обозначавшую стандартно номера подъезда и квартир. Под козырьком и над входом был покосившийся плафон для лампочки, но лампочки там не было, похоже, уже довольно давно. Сама дверь была как-то неестественно выгнута наружу в том месте, где приварена ручка. Подпаленный неизвестно чем экран изуродованного домофона не горел.       Доброхотов достал руку из кармана и хотел набрать уже было номер квартиры, но грязные старые кнопки не отзывались на его манипуляции даже звуком. Послышалось, как Артём цокнул языком.       — Точно, как же я забыл?.. — с сарказмом пробурчал он, после чего достал уже обе руки, крайне нехотя схватился ими за ледяную железную ручку и упёрся одной из ног как раз чуть ниже домофона. После действительно сильного рывка назад дверь с громким лязгающим звуком открылась. Антон, ошарашенно на это смотрящий, понял сразу, почему дверь здесь была выгнута.       Подъезд был самый непривлекательный из тех, которые Антон вообще когда-либо видел. Один раз, когда в раннем детстве он с мамой приезжал в гости к тёте Марине, та отправила его вместе со своим старшим сыном сходить в комнату страха в местном парке развлечений. Мораль истории не в том, что Антон тогда чуть физически не описался от страха, а в том, что если ту комнату, что теперь Шастуну не показалась бы, наверное, и близко такой пугающей (не факт), переоборудовать под этот самый подъезд, то эффект она производила бы гораздо более сильный. Было здесь и жутко темно, и тихо, и пахло непонятно как. Когда они поднимались по лестнице на самый последний этаж, Антон старался высматривать хотя бы такие привычные надписи на стенах, но даже их не было. Лишь дыры, которые местами были настолько уже глубокие, что виднелась арматура в бетоне. Самая последняя лестничная площадка встретила их тремя непривлекательными дверьми, одна из которых была железная, и даже имела позолоченный номер на ней с цифрой пятнадцать, вторая была просто железной, и местами на ней облупилась краска, а третья была обита неприятного цвета искусственной кожей и имела на себе пару аккуратных, явно чем-то острым сделанных порезов, через которые проглядывался старый поролон. Как назло, именно к ней Артём и приблизился. Шастун тихо вздохнул, натянул на лицо чуть более серьёзное и спокойное выражение, и встал за плечом у Доброхотова. Последний нажал на маленький круглый звонок, и из-за двери послышалось неприятное жужжание. Артём опустил руку и встал, не двигаясь. Спустя чуть меньше минуты дверь медленно открылась.       В проёме показался крайне неприятной наружности тип. Он был достаточно высоким, но очень тощим, хоть и заметно сильным. На нём висела какая-то старая футболка с непонятными пятнами на груди, чёрные волосы грязно блестели. Под глазами Антон сразу заметил глубокие впадины синяков и нездоровой желтизны глаза. Через слегка отросшую щетину на щеках просвечивали красные воспаления. Он сначала оглядел бегло Антона, а потом опустил глаза на Доброхотова.       — Ты чё припёрся? — сразу же откровенно грубо спросил парень. С тихим цоканьем к нему под ноги прибежала какая-то крохотная болонка грязно-белого цвета, на которую тот не обращал внимания.       — Суховцев здесь?       — Тебе какая разница? Здесь тебя никто не звал, так что проваливай побыстрее, — он проговаривал слова своим низким голосом как будто слегка заторможенно. — А то знаешь, чё мы здесь тебе можем в дорогу с собой завернуть… — он мотнул затылком куда-то позади себя. — У меня тут людей явно побольше, чем вас.       — Сань, — вполне уверенно и спокойно начал Артём, будто искренне не хотел лишний раз выслушивать все эти угрозы, и Шастун не знал, действительно ли тот так спокоен внутри, или же всё это напускное. — Я уверен, что половина тех, кто сейчас здесь, даже встать не сможет, если будет нужно. Так здесь Суховцев или нет?       Хозяин квартиры был непреклонен.       — Чё, хуёво тебе сказали? — чуть громче пробасил тот и рукой дотянулся до чего-то, что было скрыто за косяком. Как только это что-то показалось, Антон безошибочно узнал старую помятую биту, и от этого рефлекторно напрягся. Внезапная вспышка ярости внутри него из-за проявленной без повода агрессии в адрес Артёма и его самого заставила грудь надуться, возвышаясь широкой рамой плеч над Доброхотовым едва ли не в два раза сильнее, а взгляд, в момент ставший суровым и агрессивным, похоже, говорил сам за себя. Парень с битой в руке невзначай даже замер, глядя уже не на Артёма, а на Шастуна. Доброхотов, к слову, даже не двинулся с места.       — Сам понял, что поспешил, да? — так же спокойно продолжал Артём, удобно прикрытый со спины разозлённым Антоном. Глаза парня в дверях вновь прыгнули на него. — Саня, я нормально тебя с самого начала спросил простой вопрос, а ты начал залупаться. Очень зря, чувак. Не заставляй этого коня снимать свои дурацкие варежки, — имел он в виду Антона, что, будучи поджигаемый изнутри сдерживаемой злобой, благополучно пропустил комментарий про варежки, связанные его любимой бабушкой, мимо ушей. — Если снимет — тебе не понравится. У меня, просто для твоего сведения, сейчас за спиной Кастет стоит.       Сказанное заметно повлияло на хозяина квартиры, и тот даже как-то немного сдулся, глазами внимательно бегая по лицу Шастуна. Доброхотов опять заговорил:       — Чё, похож по описанию, да? — он даже немного усмехнулся, подтрунивая над парнем напротив. — Теперь знаешь его в лицо. Советую запомнить ебальник и на глаза ему не попадаться. И в последний раз говорю, раз сам рассказывать не хочешь — дай мне Суху или съеби с дороги.       Парень, не прекращая пилить взглядом злобно настроенного Шастуна, подождал молча пару секунд, после чего медленно отставил биту обратно на место. Антон, видя это, так же рефлекторно подрасслабился.       — Не знаю я, где он. Не следил, — недовольно и с безразличием пробурчал тот, отходя с прохода и упираясь поясницей в тумбочку со скрещенными руками. — Сам ищи.       Доброхотов расстегнул куртку, чтобы было не жарко, и спокойно прошёл в квартиру. Собака кружилась вокруг него, радуясь новым пришедшим гостям. Артём опустил на неё взгляд, тут же по-доброму улыбаясь, после чего нагнулся и поднял животное на руки.       — Привет, Женёк, — тихо ворковал он с псом, что усердно вилял коротким хвостиком, буквально трясясь от переизбытка радости внутри. Доброхотов держал его в объятиях и ласково гладил по шерсти. Настолько сильно пёс был покрыт колтунами, что не видно было глаз, а рот распознавался только из-за того, что где-то в этом районе радостно мелькал розовый язык. — Да знаю, знаю. Не могу забрать тебя с собой, уж извини меня, пожалуйста. Меня маман не пустит, — собака совсем не понимала, должно быть, что ей говорят таким ласковым тоном, потому что продолжала весело дёргаться в руках Доброхотова и размахивать нелепо хвостом. — Но ничего, скоро этот хмырь помрёт от передоза, и ты сразу ко мне беги, ладно? Я маме всё объясню, думаю, одно исключение она сможет сделать. Тем более, как такую сладкую булочку хорошенькую не полюбить, да, Женёк? Да? — он почесал пса в районе уха, отчего тот задрыгался ещё сильнее. После этого Артём опустил того на пол, и собака весело убежала куда-то в комнату. — Постой в дверях, ладно? — обернулся он к Антону, что уже собирался пойти вслед за ним. Шастун молча кивнул и встал на месте, позволяя приятелю скрыться в одной из комнат. Образовалась тишина, в которой хозяин квартиры и Антон стояли молча и неподвижно. Последний пока огляделся.       Если квартира, в которой они с Гаражом отмечали Новый год, была охарактеризована им, как «в плохом состоянии», то это был самый настоящий бомжарник. Хотя, это по сути своей, думал он, и есть притон. Светлый линолеум на полу должен был, похоже, быть с каким-то рисунком, но его нельзя было разглядеть за слоем притоптанной пыли и грязи. Обои, что изначально были даже какие-то приятные глазу, тоже уже тут и там в каких-то пятнах и дырах. Да и в целом, заметно было, что какое-то очень продолжительное время назад в этой квартире был вполне себе приятный и уютный ремонт, и когда-то, возможно, здесь жила какая-то хорошая, нормальная небольшая семья, обедала на кухне, собиралась в большой комнате, чтобы смотреть телевизор. После прогулок складывали санки на балкон, а ближе ко сну ютились поочерёдно в маленькой ванной, напротив которой Антон стоял. Сейчас же всё тут как будто поросло мхом и плесенью. Уют пропал вместе с большинством мебели, оставляя его мелкие остатки догнивать вместе с этими самыми обоями и линолеумом. В воздухе даже различимо для глаза витала пыль, как споры какой-то отравляющей плесени, которой насквозь прогнило это место. Антон повернул голову вбок. Неизвестно сколько времени обладатель квартиры стоял и с неприязненным видом смотрел на него неподвижно, склонив голову. Шастун упёрся глазами в ответ, в результате чего после пары секунд гляделок парень вздохнул, очень медленно оттолкнулся поясницей от тумбочки и поплёлся дальше по коридору в сторону кухни, шлёпая босыми ногами. Как только тот скрылся из виду, показался на глаза Доброхотов, на лице неся замешательство.       — Чё-то я не могу понять. Может, это я просто или тупой, или слепой? — тихо говорил он непонятно даже то ли с Антоном, то ли сам с собой. — Он же явно должен быть где-то здесь. Саня сам сказал. Ушел, что ли, куда?..       Доброхотов, озираясь, подошёл поближе к молча стоящему Антону. Достал из кармана телефон и после пары манипуляций приложил к уху, глядя после этого на Шастуна. Они постояли немного в тишине, смотря глаза в глаза, и совсем вскоре откуда-то сбоку, где висели куртки, послышалась глухая вибрация. Оба повернули головы на звук.       — Ёпта, — недовольно фыркнул Артём, сбрасывая звонок. — Ни хера это вот легче не делает, — он покрутил головой непонятно даже зачем. Остановился на двери напротив Антона. Подумал недолго, после чего взялся за ручку и тихонько приоткрыл. Шастун сразу увидел, как пролилась в тёмный коридор полоска света. — Ёб твою мать...       Доброхотова будто всосало вакуумом внутрь — настолько быстро он туда влетел. Антон, реагируя незамедлительно, рванул за ним, тут же закрывая за собой дверь на щеколду изнутри. Когда обернулся, то сразу же он увидел, как резво вытаскивает Доброхотов под руки из пустой ванной Данила, вываливая его на пол. На лицо Суховцев был бледно-голубой, глаза спокойно закрыты, будто тот наконец впервые за столько лет смог спокойно и крепко уснуть. Антон, стараясь хоть как-то помочь, выпрямил тому ноги, которые не влезали и цеплялись за трубы у раковины, и сразу же уставил глаза в Артёма.       Тот сидел на коленях на полу в крайне неудобном положении, одной рукой придерживая за спину своего лучшего друга, чтобы мёртвая голова не запрокидывалась назад. Второй рукой он резко залез тому в рот, проводя какие-то манипуляции, а после этого тут же буквально скинул с себя на кафельный пол, роняя его на бок, но руки изо рта не доставая. Антон увидел, что тот держит пальцем язык.       Артём нагнулся к лицу Данила очень близко, замирая на секунду, которая самому ему внутри казалась целой вечностью. После выпрямился, вынимая пальцы изо рта, и под внимательным взглядом Шастуна схватился крепко за кофту где-то на боку. Антон видел, как лицо друга неестественно кривилось в непонятной эмоции, и тот со всей силы отчаянно затряс его, через зубы буквально выдавливая:       — Да дыши ты уже, блядь.       Артём с силой выпустил кофту из ладоней, снова замирая. Нескончаемые секунды тишины.       — А пульс-то есть вообще? — как не своим голосом выдавил Антон.       Едва слышный сдавленный вдох.       Артём подорвался, снова дёрганными движениями прижимая язык, и, приподняв косматую голову, положил её на свою вытянутую ногу, чтобы та не свисала вниз. Лишь после этого он вынул пальцы обратно и обессиленно откинулся спиной на чугунный бортик ванны, слушая сквозь своё загнанное дыхание, как смиренно сопит его друг детства.       — Блядь, какой еблан… — он прикрыл глаза рукавом своей куртки. Видно было, как тот нервно подрагивал. Да и сам Антон чувствовал себя не сильно лучше. — Хоть бы на живот лёг, а не на спину, ебанутый…       Они сидели так в тишине ещё примерно минуту. Артём смотрел неотрывно на Данила, что тихо спал на его ноге, до сих пор страшно бледный, но хотя бы живой. Антон смотрел на Артёма. Он смотрел на его глаза и не мог до конца понять. Что это? Тусклый свет ванной? Усталость? Нет. А, может, они всегда были такими? Отчего-то Антону казалось, что те совсем слегка порозовели. Хотя, может, ему действительно просто казалось…       — Куда мы его теперь? — решил задать Шастун резонный вопрос.       — Не знаю, — сглотнув, ответил Артём. — Реально не знаю. К нему не вариант. Ко мне тем более. А, — опомнился он устало, открывая наконец глаза. — Есть идея, — Антон внимательно посмотрел на него. А Доброхотов на него. — Только никому ни слова, ладно? — Шастун кивнул. — У меня у единственного ключ есть второй от гаража. Мне Тима дал его когда-то давно на случай, если ему самому подмога понадобится. Это было ещё классе в седьмом, кажется.       — Не замёрзнете там?       — Там обогреватель нормально херачит на высоких мощностях. Ночь протянем. А там он, глядишь, оклемается немного. Отходить начнёт. Надо только его как-то доставить туда…       — Справимся вместе, — уверенно ответил на это Антон. — Я таксу вызову. Доедем.       — Она же в это время будет до хера и больше отсюда стоить.       Антон, уже доставший из кармана телефон, поднял на него глаза.       — И? Мне же Тимофей для чего-то платит. Потом поделим на двоих цену, и всё. Мне же тоже как-то надо домой добираться, — он вновь опустил глаза и разблокировал экран телефона, после решая добавить: — Тем более, что-то мне подсказывает, судя по твоему плану и тому, как ты мне его преподнёс, ты изначально даже не рассматривал идею звонить Тиме. Какой адрес?       — Господи, бля… Э-э… — Доброхотов зажмурился, усердно стараясь собрать воедино ворох рассыпающихся мыслей, чтобы вспомнить адрес дома. — Пролетарская, э-э… Ща… Пролетарская восемь. Фух, бля… — он снова откинулся на ванную. Антон, впечатав изначальный адрес, крутил на экране карту, чтобы найти там примерную конечную остановку. В это время Доброхотов смотрел на него из-под опущенных век. И произнёс тихо: — Спасибо, Тох.       — Обращайся, Тём.       Антон закончил крутить карту и нажал на кнопку заказа машины, не обращая большого внимания на весомую сумму.