***
Седьмой класс Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Раз, два… Часы давно не ходят, а поэтому Глеб чувствовал где-то внутри, что считает не по секундам, что чуть спешит, или иногда медлит. Это заставляло сердце стучать, как ненормальное, и начинать снова пытаться подстроиться, что заведомо не выйдет. Он стоял в коридоре у стены, слыша краем уха шорохи из комнаты, которую он делит с братом. Делил. Раз, два, три, четыре, пять, шесть. На потолке шесть трещин, но это если не считать совсем маленькие. А если считать? Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Чётное, и не кратное десяти. Это очень плохо. Это очень плохо. И вокруг шорохи, шорохи… Он не понимал, почему это происходит. Он не знал, кто сделал так, что это происходит. Он не знал, кого винить. Его мать не делала этого. Отец тоже. Он любит Тимофея, он бы не стал сам предлагать. Тимофей об этом мечтал. Но не может же он винить в этом брата?.. Нет, он ни в чём не может его винить. Кого тогда винить?.. Он знал, что за дверью брат собирает вещи, и ему было страшно от одной мысли об этом. Ему уже не пять, но он знал, что этот факт ничего не меняет. Тимофей давно говорил, что уйдёт. Глеб не верил. Он, задумываясь о самом страшном, понимал, что завтра его здесь больше не будет, и это заставляло всё внутри него сжиматься в страшный тошнотворный ком, гудеть в голове кучей ужасных мыслей. Ему было просто невозможно страшно, и эти шорохи и редкие вздохи брата из-за двери звучали так же пугающе, как эвакуационная сирена. Что он будет делать завтра, когда его не станет рядом? Паника в нём росла с каждой минутой всё больше, будто он медленно тонул. Зачем он уходит? Кто его просил? Кто разрешил ему? Ему нельзя уходить. Как показать, что ему нельзя уходить? Мысли вываливаются мимо, они обрываются, выскальзывают. Их всё больше, и трудно дышать, они душат, душат… Раз, два, три, четыре, раз, два, четыре, восемь. Шесть, десять, три.10. Бриллиант
25 августа 2022 г. в 20:51
Картинки до сих пор против воли вырвались ему в голову. Он не знал всё ещё, что ему ощущать — боль, разочарование или же усталость. Любезно, а более иного — расчётливо-разумно, данные Тимофеем три дня перерыва были крайне полезны, но даже их было чертовски мало. Пускай и Арсений настойчиво вбивал Шастуну после, что тот сделал всё настолько отважно и профессионально, насколько, вообще, мог, и сам Антон понимал прекрасно, что в сложившихся обстоятельствах выложил максимум того, на что был способен, но та маленькая часть его бессознательного, что разучилась проигрывать в драке ещё классе так в третьем, упорно твердила ему, что тот облажался. Так физически плохо Антону ещё никогда не было.
От всей ситуации просто несло отвратительным запахом дежавю. Точно так же, как и Гараж некоторое время назад, прямо посреди дня, пока Антон, остальная компания и даже Тимофей сидели на уроке, череда полуразбитых тазов ехала сквозь сугробы леса. В точности той же самой дорогой, что в ином направлении двигалась команда Гаража в уже прошедшем году. Пункт назначения их был ясен и незамысловат: въезжая на территорию Запрудья, его серые и неровные, как зубы старика, стены уже маячили на пустом горизонте. Молоты ехали брать заброшку.
Это была перемена между физикой и русским языком. Антона будто окатили ледяной водой с ног до головы в один момент, когда Костеша-старший пулей свалил рукой в рюкзак всё, что у него было на парте, и скомандовал, не медля ни единой секунды, мчаться за ним. Впятером, очевидно без Глеба, что остался досиживать впустую русский язык, они чуть не снесли людей на лестнице, пока прыжками летели к выходу. Минутой позже, в машине, повисло молчание. Тимофей молчал, лишь хмуря сильно брови и сжимая губы в одну тонкую линию, пока слегка резковато вёл. Взволнованный Арсений сбоку от него молчал. Даже Артём молчал. Хотя, он, в принципе, почему-то непривычно мало говорил последнее время.
С Антоном, конечно же, говорить и не надо было. Он знал, куда они едут, знал зачем, знал, что от него в данный момент необходимо. Чуть поджимая губы в нервном недовольстве, он потуже зашнуровал ботинки, пока есть время, убрал шапку в сторону на сиденье. Он сильно волновался. Не было с собой бинтов на кулаки — те лежали и ждали его в гараже. Шастун поправил суетливо перстни на голых пальцах.
Шансов было изначально очень мало. Такая резкость налёта, что будто была ехидной насмешкой Молотов в отместку за точно такие же действия в декабре, разрушила все возможные варианты того, как Тимофей мог бы спасти ситуацию: счёт шёл на минуты, и подмога не смогла бы приехать раньше, чем через десять. За это время они впятером, плюс ещё пара отчаянных ребят, что была рядом с этим местом на момент прибытия Молотов и сразу пошла на отпор, будут уже валяться на земле в непонятно каком состоянии. Известно было уже даже Антону — у Молотов много людей. Их район является четвёртым по размеру в городе. Крупнее его только Ленинский и Парковый, а за ними сразу же с крохотным отрывом Промышленный, который Гараж делит с Молотами практически пополам, забирая себе кусок поприличней. При этом, первые два — часть центра, и лежат на противоположном берегу. Все, кто по ту сторону реки, склонны жить своей более «цивилизованной» жизнью и даже не влезать в дела тех, кто от них отделён длинными мостами. А от Гаража Молоты отстают на совсем маленькую часть земли. Зато они гораздо более суровые, если это слово вообще подойдёт для их описания. Как раз сбоку хмуро на горизонте возвышаются шахты, и половина их территории — это пустыри, бараки и медленно беднеющие хрущёвки. Не помогает и исправительная колония, что стоит прямо в центре. Поэтому никто из Молотов не боится идти на совсем преступные поступки. Какая разница, если в окошко камеры будет уютно виден твой дом?
Даже в процентном соотношении сорок их к шестидесяти Гаража Молотам может не составить и труда развалить их. Оттого, вероятно, каждый в блестящем на фоне снега чёрном УАЗике понимал, что они уже проиграли. Ехать вот так к ним — сродни суициду.
Но Антон привык держать свои обещания с самого детства. Ничего страшнее, чем облажаться, когда на тебя рассчитывают, для него, возможно, и не было. По этой самой причине он выскочил из машины самым первым, на морозном ветру поля размахивая русой макушкой. Выскочил первый, хоть и знал, что не готов, что противников сильно больше, а у него ничего в руках — лишь непокрытые кулаки и острые с обеих сторон колечки. Хоть и нося вместе похожее название, по своему функционалу они были крайне сильно далеки от нормального настоящего кастета.
Выскочил первый, прекрасно зная, что не хочет. Не хочет сейчас терпеть всё это. Здравая и вполне себе реальная мысль возникает в его голове уже не первый раз: его же могут убить. Когда речь заходит о Молотовских, всё становится возможным. Один размашистый приклад его головы о бетон — и Антон уснёт навсегда. А что будет дальше? Ну, может, посадят кого-то левого, если угловатое тело Шастуна и память о нём окажутся вдруг кому-то сильно нужными. Он отсидит со своими друзьями в одной камере. Выйдет. А Антон уже не проснётся. Антон хочет жить, а поэтому самому ему неизвестно, зачем он идёт на это уже не первый раз буквально без причины. Ведь её реально нет — за что он подставляет свою морду чьим-то кулакам? За друзей? За район? Тогда так ли это нужно ему и важно, если ради этого нужно рисковать собственной бесценной жизнью? С таким раскладом, не будет ли более благоприятным для него вариантом отучиться на того же самого ветеринара, а потом поехать обратно к себе в посёлок, где нет районов, нет заброшек и тюрем с шахтами? Так он, конечно, не заработает на лечение бабушке. Но пускай. Он что-нибудь придумает. Продаст, в конце концов, хоть все свои картины. Что-то же они, наверное, всё-таки стоят…
Даже с этими мыслями он всё равно бежит, и снег под ним отлетает из-под подошв. Он виден всей толпе, что копошится перед его взором в беспорядочных телодвижениях драки. Прекрасно Антону понятно, что его имя и лицо известно гораздо большему количеству людей, чем знает он сам. Кому-то здесь он вывихнул руку, кому-то сломал нос, кому-то зубы. Его здесь видеть рады, но не в том смысле, как было бы Антону приятно. От этого страшно, и Шастун по-старому злится.
Кажется, он успел отправить в негодность двоих тогда. В нынешнем состоянии вспомнить затруднительно. После случилась роковая встреча глазами. Кривая полуулыбка напротив. Антону было очевидно, что для Казаха сейчас уложить на лопатки его самого стало приоритетной задачей. Всё равно фактически заброшка уже принадлежит им; Володя, которого, как и всегда, не было на деле, будет доволен результатом. Можно сконцентрироваться на личных прихотях. К сожалению Антона, подбежал тот к нему с ещё двумя парнями.
Дальше всё мелькало в его памяти, как кино без звука, но зато ярко, во всех деталях, заставляя вздрагивать иногда оттого, что где-то в теле дёргался нерв.
Он привычно прописал кому-то кулаком. Уже начинали зудеть костяшки. Кинул второго через себя. Слабоватые руки единоборца не смогли оттащить его в сторону с парня под ним, поэтому на подмогу пришёл третий, резко отшвыривая назад за куртку. Колено зацепилось за снег, ладонь схватилась там же. Антон бы запросто поднялся, но теперь он практически на коленях стоит на уровне ног Казаха. Так у него нет шансов.
Его держали двое, пока бил один. Глупо ранее было недооценивать руки этого темноволосого поджарого парня. Они работают отлично, когда ты не можешь никак ответить. Бил в основном по лицу, чего Антон не понимал: всё тело открыто. Но бил он лишь минуту, и после сразу стало понятно, почему не трогал остальное — банально неудобно. От ударов по голове он практически потерял связь с реальностью, сопя кровью, что текла, кажется, из носа. Таким было гораздо сподручней бросить его на снег и, как положено, перейти к животу, груди, только теперь ногами. Плохо соображающий Антон не смог закрыться. Он лишь лежал, теряя сознание, и единственное, что бежало у него в голове — больно, больно, очень больно. Какая-то последняя адекватная мысль промелькнула в его уме: они оставят его здесь инвалидом. И, возможно, оставили бы, если б в следующую секунду Казаху не прилетело стремительно в район плеча целым кирпичом со стороны, заставляя со вскриком свалиться на колени. Антон прищурился, стараясь присмотреться к высокому силуэту пришедшего на подмогу, на которого теперь переключились те, кто бил его до этого. Тот отмахивался резво и остервенело. Данил.
Шастуна подобрали в тот момент так же быстро, как упавший на землю косарь. Сам он уже не помнил ничего после этого. На самом деле Тимофей и Артём чуть ли не бегом тащили его под обе руки по земле, пока Арсений судорожно сдавал назад на УАЗе к ним навстречу, боясь задавить кого-то ненароком. Антона бросили быстро в багажное отделение, как тушу мёртвого животного, от которой он, по сути, и не отличался тогда. Пересев на водительское, Тимофей со сжатыми на руле руками помедлил, ожидая, когда бегущий со всех ног от догонявших его парней Суховцев сможет запрыгнуть в машину. Когда тот захлопнул дверь с громким лязгом, эти парни уже подбежали к автомобилю. Сидящий вполоборота Тимофей резко дёрнулся назад с целью припугнуть, смотря в зеркало заднего вида на то, как подбежавшие посыпались в стороны, чтобы не попасть под колёса, а после этого рванул вперёд, оставляя после себя протёртые отметины от прокрутившихся колёс. Заброшенная фабрика теперь принадлежала Молотам.
Сегодня Антон первый раз с того момента утром пошёл в школу. На него глядел абсолютно каждый проходящий человек, но ему было абсолютно наплевать. Он сам уже за три дня дома под строгим контролем тёти Марины, что обещала не идти в полицию, если тот сам позвонит матери и расскажет о случившемся, сумел засмотреть свои травмы до дыр. Отёки с лица всё ещё не успели сойти до конца: всё вокруг левого глаза было фиолетовое и припухшее. Сам глаз был красный, налитый кровью, и страшным образом на его фоне светилась зелёная радужка. Из-за рассечённых губ он не мог говорить два дня. Но это лишь лицо. То, что ниже, было в разы ужасней. Он был синий начиная с солнечного сплетения и заканчивая щиколотками. Двигаться до сих пор было сложно, и получалось это со скоростью улитки. Антон даже не представлял себе, как глупо, оказывается, ощущать, что уже чужой класс заходит на урок раньше, чем ты успел даже собраться. Но даже не это было печальней всего. Ушибы пройдут вполне быстро — Шастун знал. На нём всегда всё залечивалось как на псине. А вот трещина в ребре, которую показал рентген, будет беспокоить ещё долгое время. Сейчас из-за неё Антон не мог нормально дышать и вынужден был совершать крохотные вдохи и такие же выдохи, чтобы было не больно. По этой причине Шастун всё не мог отделаться от мысли, что он без остановки задыхается.
Он стоял, не двигаясь, прислонённый к холодной кирпичной стене уличного закутка, в котором все ожидали немногим позже окончания уроков. Ребро после необходимости забраться и вылезти из машины Костеши ныло ещё сильнее. Ветер, иногда задувающий сюда, тормошил пару коротких прядей, что неровно торчали у него из-под шапки. Сбоку стоял Арсений с руками под мышками, видимо, из-за мороза. Его рот кутался в воротнике, и наружу торчали лишь красный нос кнопкой и внимательные голубые глаза, что нескромно смотрели на Шастуна уже как минут пять без остановки. Антон чувствовал это, но ничего не говорил и головы не поднимал. По правое плечо, но чуть дальше, чем Попов, у Антона стоял Данил и затылком лежал на стене с прикрытыми глазами. Когда утром на перемене Шастун доковылял до него и сказал искреннее «спасибо» за то, что тот довольно отважно отвлёк на себя избивавших его парней, тот кивнул в ответ и не сказал ничего более, но по тусклым глазам Антон мог видеть — он действительно имел в виду что-то типа «рад помочь». Просто Суховцев не заговорил при Шастуне ещё ни разу со дня холодных прогулок в его поисках.
Артём стоял зеркально напротив него, поясницей упирался в стену какой-то отдельно стоящей одноэтажной забегаловки, смотрел куда-то в землю задумчиво. Его руки в карманах, смешная крохотная бомбошка на шапке и чуть пухловатые щёки, которые становились таковыми именно в подобные минуты задумчивости, заставляли собой напоминать того Антону маленького ребёнка, на которого Доброхотов действительно был порой сильно похож. Они с Суховцевым не разговаривали, и это было заметно. Но, несмотря на то, всё равно и ходили, и ели, и сидели бок о бок, будто по-другому они оба уже и не умели совсем. Сам Артём тоже говорил мало, что тому вообще было несвойственно. Большую часть времени в перерывах между стёбом над Глебом и шутками про Арсения тот пребывал вот в таком вот задумчивом состоянии, и понятно было, что в голове у Доброхотова беспрестанно крутится что-то, что он рассматривает, изучает, обрабатывает постепенно день за днём. Когда этот огранённый алмаз мысли выйдет наружу, каким бы он ни был, Антон знать не мог, но то, что у друга в голове впервые внешне заметно идёт мыслительный процесс, его почему-то устраивало.
Тимофей тоже смотрел задумчиво в стену, пока ждал и нервно покачивал коленом с руками на груди. Он, не чурающийся драться самостоятельно, в отличии от, например, Володи Молотова, которого Антон ещё не видел в лицо ни разу, тоже, как и остальные, кроме Глеба и Арсения, стоял побитый. Видеть такие синяки на его лице, что тот, как правило, сильно берёг, было очень непривычно. Тот, видно, приложился где-то хорошо, потому что такие шлифованные ссадины на фоне расплывшейся гематомы можно было получить, только проскоблившись об что-то шершавое, да и шли те ровно по контуру скулы и глазницы его точёного черепа.
Глеб, сидящий на заднем сидении и свешивающий ноги наружу из широко раскрытой двери УАЗа, который был достаточно плотненько и филигранно припаркован прямо у входа в эту небольшую подворотню между пекарней и домом, где они сейчас стояли, напряженно осматривал Тимофея втихаря в этой тишине, горбясь. Антон буквально чувствовал исходящую от того нервозность, будто всё, что ощущал его старший брат, моментально ощущал и он сам. Хотя, возможно, эта нервозность была в нём вообще всегда. По Глебу, его вечной молчаливости и нелюдимости понять это было сложно. Из-за открывающегося на улицу обзора, именно он повернулся первым в сторону мелькнувшего на горизонте силуэта. Антон и Арсений, также стоявшие ближе всего к машине, синхронно нагнулись вбок, выглядывая за угол пекарни.
— Идёт, — без сильного веселья в голосе объявил Арсений для Тимофея. Тот даже не дрогнул.
Явно запыхавшийся от ходьбы по нечищеному снегу на дорогах, в промежутке между стеной и машиной проскользнул Денис.
— Всем привет, — так же хмуро поздоровался он для приличия, оглядывая лица присутствующих, после чего принялся жать руки по мере близости стоящих: сначала будто проснувшемуся от дум Артёму, потом Тимофею, дальше Данилу. Потянул было руку к Антону, но тот устало мотнул головой пару раз из стороны в сторону. До Дениса быстро дошло, что тот просто физически не может, должно быть, ответить на жест из-за состояния кистей, поэтому понимающе махнул рукой и потянулся следом к Попову. Про младшего Костешу он то ли очень непринуждённо, то ли намеренно забыл. После череды приветствий, он обернулся оперативно на самого старшего из них. — Ну и пиздец, — Тимофей глянул на того глазами косо. — И чё ты теперь делать собираешься? Я вижу, что что-то собираешься, меня не наебёшь, — его речь была суетлива, всё ещё полная тяжёлого дыхания после длительной ходьбы. Тот был изрядно взволнован, и Антон не помнил даже его таким в день их двоих самой первой встречи, на шашлыках в лесу. С другой стороны, сейчас повод что ни на есть располагающий к волнению. — Костеша, не твори хуйни, я тебя сердечно прошу.
— Я должен что-то сделать в любом случае, — твёрдо ответил ему Тимофей, наконец повернувшись.
— Да не делай ты ничего, ёбаный свет, — Денис развёл руками. — Оставь ты эту заброшку и забудь, как страшный сон. Забрали и забрали. Потому что, Тим, если ты сейчас с ними дальше по этому поводу рамсить будешь, тебе же хуже. Сам посмотри, тебе эта заброшка старая на хуй не была нужна, по сути дела. Это просто пустырь. Для нас же она реально важна. Молотам нужны такие закрытые заброшенные места в самой жопе. Сам знаешь, что у нас из таких только бараки и старые шахты. Но в бараках неудобно, а шахты охраняются. Туда хуй пролезешь, — он с надеждой смотрел тому в лицо, приводя свои вполне для всех понятные доводы. — Ну нужна она Володе была, да ещё и тебя заодно повод поддеть. Чё тут сделаешь?
— Сука... — измученно выдохнул Костеша в воздух перед ним. — Мне, чё, одному очевидно, что когда так легко отбирают одно, то там недалеко до другого?
— Да, понимаю логику, — в свойственной уже Денису манере он попытался смягчить настрой Тимофея, видя, что тот на нервах. — Но я тебе только что сказал, что нам нужна была заброшка. Это прямо цель наша была. Больше они не собираются ни на что претендовать.
Тимофей отвернулся слегка в сторону, прикрывая глаза и руками упираясь в бока. Понятно было, что сказанное Денисом так настойчиво нисколько не успокоило Тимофея. По лицу было понятно, что у того на уме уже давно происходило что-то своё, и в случае с ним всегда было глупо надеяться, что тот будет вдруг делать так, как кто-то ему сказал делать. Тем не менее, Антон видел прекрасно, как Денис упорно пытается переубедить лидера Гаража. Шастун мог его понять. Он ещё давно согласился с изначальными высказываниями Данила о том, что нельзя в деле с Молотами постоянно идти на повышение. Если поначалу он был сильно в этом не уверен, так как совершенно ничего не знал о местных порядках, об истории между Гаражом и Молотами, то теперь, пусть он все ещё знает крайне мало, по банальной логике становится понятно, что Суховцев был прав. Они уже повышали ставки не единожды, как, видимо, Тимофей привык делать, но ни к чему хорошему это не привело.
— Ты почему так уверен, что ты ебёшь, что у Володи на уме? — холодно ответил Тимофей. Денис коротко хохотнул, не особо, на самом деле, веселясь.
— Может, потому что ебу? Это только ты у нас хуй пойми что думаешь и собираешься делать. А все, кто к Володе близко, в принципе, более-менее всегда в курсах его планов. Он их, так-то, не сильно скрывает.
Тимофей искоса бросил взгляд на парня сверху вниз, и Антон уловил около его ноздри в какой-то момент образовавшуюся складочку, именующуюся эмоцией пренебрежения.
— И потом такие, как ты, разносят свободно всю инфу по подворотням.
Денис тут же слегка изменился в лице.
— Слышь, ты давай на личности-то не переходи, — его явно сильно оскорбили слова Костеши, что были действительно совершенно необязательными, хоть и несли за собой весомую долю правды. — Был бы ты в таком шоколаде, если б не я тебе всю инфу сливал, а? Напомнить, что ты благодаря мне сделать успел? — в его речи слышалась отнюдь не наивная обида и агрессия в адрес на сказанное, а лишь разумное и логичное предостережение. Слышно при этом, что верное и обоснованное, хоть Антону и не было известно, как именно. — Ты давай не путай. Не с какой-то своей шестёркой базаришь. Я тебе ничем не обязан и могу запросто на хуй послать, — Тимофей молчал, смотря снова в стену со стиснутыми грозно губами и высоко поднятой головой. Денис продолжал говорить с его профилем. — Ты чё-то совсем сдаёшь, братан. Честно говорю, хуйню творить начинаешь. Где твой прежний блестящий ум? Ты же всегда на нашем берегу главный дипломат был, а сейчас, только эта залупа с Молотами началась, с каждым днем всё больше и больше на дурака походить начинаешь.
— Блядь, ты со словами-то поаккуратней, — Тимофей шагнул к нему ближе. Денис не двинулся с места, упорно смотря тому в глаза и сохраняя стабильный тон голоса.
— Да похуй мне, — проговорил он уверенно, чтобы до товарища дошло. — Ещё раз говорю: я перед тобой стелиться не собираюсь и говорю так, как оно есть. Потому что не хочу, чтобы ты и дальше в этом дерьме вяз.
Пыл Костеши вдруг поубавился, что было заметно даже по расслабившимся плечам.
— И, по-твоему, я должен просто забить на то, что вы сделали? — сказал он наконец после своей излюбленной напряжённой паузы.
— Да, — Денис опять развёл руками. — А что тут такого? Я, кажется, уже сказал, что потеря не великая.
Костеша продолжал смотреть на него прямо, теперь уже с приподнятой бровью.
— Я? Забить? На это? — проговорил он, пытаясь донести явный смысл претензии.
Денис подумал сперва, а после понял.
— Ах, мы в этом смысле!.. — он всплеснул рукой и тихо усмехнулся. — Ещё раз говорю, Каст, забей. Всё в городе знают, как Молоты ведут дела. То, что они у тебя заброшку отжали, на твою репутацию вообще почти не повлияет.
Костеша усмехнулся на такое высказывание резко, сдвигаясь с места и совершая несколько беспокойных шагов вокруг своей оси по кругу. Антон видел, как Денис внимательно и с приоткрытым ртом ждал, что же старший выдаст следом. Тот не заставил слишком долго терпеть.
— Это какая-то хуйня, — проговорил он, повысив голос и сопровождая это короткими, но резкими взмахами напряжённой ладони. Его широко раскрытые глаза остро в этот момент уперлись в лицо парня напротив него. Денис молчал. На его лице была в эту секунду невнятная смесь эмоций, но, как картошка в любом супе, явно в этой смеси виднелось крайнее удивление в паре с неверием.
— Что ты несёшь?.. — изумленно произнёс он тихим вдруг голосом. — Ты, вообще, сейчас понимаешь, что ты хочешь сделать? Это дела между районами, это не куличики на детской площадке лепить. Я почему это сейчас, вообще, тебе говорю? Тима, я тебя реально прошу, оставь эту ситуацию и забудь. Что с тобой происходит? Что случилось на этот раз?
Антон мельком глянул на Суховцева. Тот лежал всё так же затылком на стене, и весь его внешний вид показывал, как ему всё уже теперь безразлично. Шастун даже не был уверен до конца, что тот следил за разговором, как делал прежде. Артём лишь наблюдал со стороны, тоже на этот раз почему-то не имея желания вмешиваться.
— Блядь, — Костеша прислонил руку ко лбу на секунду. — Я позвал тебя, чтобы ты мне дельное что-то сообщил, а ты мне эту хуйню затираешь.
— Я и сообщил! — Денис уже не выдерживал. — Я сказал тебе очень важную хуйню: не собирается Володя ничего больше на твоей территории делать, что с его стороны, кстати, если по правде, довольно честный поступок. Потому что он бы мог и продолжить, что ему мешает?
— Да на хуй иди, а? — тоже уже злился Тимофей. — Это всем известные правила. Всегда так было, что, если на чужое глаз положил, всегда нужно заплатить. Поэтому я, сука, просто права не имею ничего не сделать.
— Ты мне про правила рассказываешь? — с едва заметной полуулыбкой спросил Денис.
— Хоть слово ещё скажи.
Костеша неожиданно прорычал это сквозь зубы, и опять вдруг Антону будто показалась перед глазами вставшая на загривке шерсть. Денис пошёл на попятную.
— Знаю, знаю. Это только между нами двумя, — успокоил он. — Я лишь к тому, что ты из всех людей должен знать, что действовать нужно по ситуации, и не всегда брать в расчёт правила. И сейчас ситуация не оставляет выбора — только оставить всё. Иначе будет хуже, — он помотал головой. — Ты и так уже до хуя потерял из-за того, что рамситься с нами решился. Тима, реально. Оставь.
Костеша фыркнул и дёрнул головой в сторону. Реакция была всем кристально ясна. Денису тем более. Он добавил:
— Нет у тебя здесь выбора.
— Он всегда есть.
— Да, только выбор между отдать часть, но сохранить остальное, и продолжать выёбываться и просрать всё — это ни хуя не выбор. Ну я же не один так считаю. Спроси свою команду, — на этих словах он обернулся на остальных.
Никто не спешил отвечать. Суховцеву было откровенно насрать на происходящее, Артём тоже отчего-то не хотел подавать голос, гуляя взглядом от одного лица к другому в ожидании, что кто-нибудь что-нибудь скажет. Видимо, ощущая долю ответственности в данной ситуации, сделать шаг вперёд решился, к неожиданности, Арсений.
— Я согласен, — сказал он немного робко, но стараясь вкладывать в свои слова столько твёрдости, сколько вообще мог дать в своей позиции.
— Ой, ты только не лезь, — тут же пресёк его Тимофей грубо.
Антон сразу машинально бросил короткий взгляд на Попова краем глаза и заметил, как тот вытянул на секунду губы в линию и нахмурился. Шастуну было понятно — Арсения это обидело. Тогда сам Антон тоже решил не стоять в стороне.
— Я, конечно, могу ошибаться, но... — начал он, под внимательным взглядом Дениса и недоверчивым от Костеши, — раз о том, как Молотовские ведут дела, всем известно, а также всем известно теперь, что произошло пару дней назад, не значит ли это, что удар от Молотов могут в теории ожидать и другие районы? Ну, то есть, я к тому веду, что если вдруг Молоты решат продолжить в том же русле, то это уже будет касаться не только исключительно Гаража. В таком случае, можно будет ожидать поддержку от других районов, и так у Молотов не будет шансов. Есть ли тогда смысл переживать по этому поводу?
— О! Вот, — улыбнулся Денис облегчённо. — Правильная мысль, — он повернулся к Тимофею, показывая на Антона рукой. — Пацан даже умнее вещи толкает, чем ты, брат.
Лицо Костеши исказилось в несдерживаемой смеси злости, отвращения и недовольства, пока глаза смотрели на Шастуна. Денис продолжил:
— Да даже так, что ты будешь делать? Район на район — не вариант. Слишком много проебёшь. Просто нет смысла. По одному кого-то выцеплять? А кого ты на это подтянешь, а? Я же прекрасно знаю, что на такие вещи можно только с шестёркой своей ходить. Тебе Шастун нужен, — Антон поднял голову чуть выше. — А он у тебя недели две ещё будет нерабочий. Ты столько ждать не хочешь, это я теперь знаю.
Костеша продолжал смотреть на Шастуна, о чем-то экстренно размышляя.
— Ничего, — произнёс он наконец. — Синяки делу не мешают.
— Тима! — не выдержал Арсений сбоку от Антона, знающий прекрасно о состоянии Шастуна.
— Что? — недовольно рявкнул тот ему в ответ. — Отъебись.
Антон вернулся взглядом на старшего. Тот заметил.
— Я правда не могу, — решил подтвердить Шастун. Это и без того гневного Костешу не развеселило.
— Кончай, Шаст. Только посмей слиться, я тебе организую тогда диспансеризацию.
— Тима! — уже совсем агрессивно крикнул Арсений, от возмущения дергаясь невзначай.
— Чё тебе надо, блядь? — окончательно рассвирепел Костеша.
— Прекрати нести бред! — Антон не видел Попова таким злым ещё ни разу. Тот стрелял в парня своими голубыми глазами, что от возмущения казались ещё более яркими, и сжимал кулаки. Шастун готов был поспорить, что, если бы не кожаные перчатки, можно было бы видеть побелевшие костяшки. — У него ребро сломано, чтоб тебя!
— Слышь, блядь, а ты чё так за него испереживался вдруг? — тот шагнул ближе к Арсению, наклонив голову вбок и прищурившись. — Сам я решу, что мне делать, понятно? И ты не лезь вообще туда, где тебе не место. Будто понимаешь до хуя.
— Знаешь, может так и есть! — выпалил в порыве ярости Попов. — Уже умнее кажусь на фоне тебя. Ведёшь себя как идиот.
Денис, как мельком заметил Антон, прикрыл глаза и приложил ладонь ко лбу, вымученно отворачиваясь. Костеша даже не молчал, как привык, и сразу же сделал два резких шага по направлению к Попову, отчего тот вздрогнул, слегка попятившись назад.
— Послушай сюда, пидорас, — прорычал он. — Ты своим языком длинным хуи будешь облизывать, а не меня попускать, понятно? Если думаешь, что мозг твой крохотный хоть на часть может понять что-то в том, что тут происходит, то подумай ещё раз получше. Или тебе напомнить, кто ты такой? — он смотрел на него, сжавшегося, сверху вниз, в такт каждому слову тыча в его сторону пальцем. — Тебе напомнить, где твоё место? Попробуешь, может, хоть день по району пошататься после того, как я тебя выброшу туда, где подобрал? Сразу тебя все по кругу пустят, как подстилку грязную. А потом вон, к Молотам увезут, чтобы в шахте похоронить. Молить будешь, чтобы тебя вместо этого в колонию к ним отправили зэков развлекать по вечерам. Ты им по любому понравишься. Поэтому даже не смей мне что-то в жизни под руку подпёздывать, если я тебя не спрашиваю, ясно тебе?
Повисла тишина. Никто даже не двигался. Арсений смотрел на Тимофея безмолвно широко распахнутыми глазами, в океане синевы которых разрывался шторм из испытываемых в эту секунду эмоций. Его вытянутое лицо побледнело в момент, губы дрогнули пару раз.
Он развернулся на месте и быстрее молнии помчался прочь из подворотни, размашисто отталкивая с пути раскрытую дверь УАЗа и тем самым сильно придавливая ею Глеба, что лишь тихонько прошипел себе под нос. Тимофей стоял всё будто в той же позе, чуть скаля зубы, и переводил дыхание.
Антон держал свой шокированный взгляд на том промежутке между машиной и зданием пекарни, где скрылся Арсений, и даже не мог до конца разобрать, что чувствует. Какой-то ком подбирался к его горлу, а в животе язвило что-то жгучее, горячее. Порядком замёрзший от долгого стояния на месте, хоть машина и закрывала присутствующих от ветра, он даже не заметил сам, как резко согрелся. Он постоял так ещё примерно две секунды, не отводя взгляд, после чего двинулся следом.
— Стоять! — рявкнул Костеша-старший. Антон плавно и невозмутимо повернулся. Каждый в переулке смотрел на него в данный момент, но сильнее всего ощущались прожигающие насквозь бледно-зеленые глаза. — Куда попёрся?
Антон смотрел на него пристально, с усердием разглядывая молодое лицо. Где-то там, в углу широкой долины его сознания, он слышал тихое, но глубокое, словно звук ждущей момента бензопилы, рычание. Воспоминания из детства снова вспыхнули в один момент.
Тот день у окна, мамины крепкие руки на груди. Серая шкура, шерсть на которой стояла дыбом. Бледные глаза смотрели совершенно так же — широко, яростно. И зубы, обнажённые в отчаянной попытке отпугнуть. Шастун задумался на мгновение. Тот волк, которого он видел в детстве, стоял тогда, раскинув лапы широко от себя, потому что хотел убежать, но не мог, не знал, куда. Он, вероятно, не понимал совершенно, что происходит, но где-то на самой подкорке, где покоятся простейшие инстинкты, осознавал, что сейчас умрёт. Не понимал, что это, как это будет, но просто в глубине собственного брюха чувствовал эту приближающуюся с неимоверной скоростью участь. Оттого и шерсть его стояла, и зубы скалились, и глаза смотрели с таким гневом. Не гнев даже это был — страх. Настоящий никогда прежде не испытанный страх за то, на что совершенно никак не можешь повлиять.
Костеша смотрел на него, практически даже ощутимо стреляя узкими яркими зрачками. Плечи жались в легком напряжении, которое он не мог скрыть. Антон в лице не менялся.
— За ним, — объяснил Шастун, мотнув коротко головой в сторону, в которую умчал Попов.
— А, может, ты, сука, останешься и послушаешь хотя бы всю информацию, которая и тебя в том числе касается, а? — агрессивно дал тому явное указание Тимофей.
Антон постоял пару секунд с тем же самым лицом. Медленно моргнул, где-то в стороне ощущая взгляды окружающих на себе. Ему было в данный момент отчего-то очень спокойно, и ни одно действие не вызывало волнения или раздумий. Молчал. Медленно моргнул ещё раз. И ответил:
— А, может, ты на хуй пойдёшь?
Оставив без возможности вставить обратную реплику удивлённого порядком Костешу, он скрылся за машиной.
Плохо вмонтированная пластиковая дверь этой пекарни, что со стороны напоминала строительную бытовку, если бы не большие окна и вывеска, тихо прохрустела на морозе, когда Антон открыл её и вошёл неспеша в тёплое помещение. На фоне стоял какой-то непонятный тихий гундёж, который сразу же угодил Шастуну в уши. Он повернул голову в направлении звука и тут же попал взглядом на маленький телевизор, подвешенный в углу под потолком. Изображение в нём рябило, но не мешало рассмотреть какие-то непонятного рода несвязные телодвижения на экране, что вкупе с музыкальным сопровождением являло собой репертуар Муз-ТВ. За происходящим в телевизоре вяло следила женщина, сидящая за витринами недалеко от кассы. Антон, глядя теперь внимательным изучающим взглядом на неё, отмечал, что на вид та довольно молода, если присмотреться. А если не присматриваться, то это становится незаметным из-за общей наружности: странные брови будто были нарисованы чёрным перманентным маркером, что, как казалось, являются большой гордостью их обладательницы, так как такая же иссиня-чёрная чёлка была ровно подстрижена прямо под них и аккуратно уложена под шапочку-пилотку. Девушка вдруг устремила недовольный взгляд на Антона, продолжая активно жевать жвачку. Шастун понял по её глазам, что, несмотря на рост, пожалуй, вполовину его самого, она не постесняется выгнать его обратно на улицу грязной шваброй, если тот ничего не купит. Поэтому Антон залез ладонью в карман, вытаскивая оттуда горсть скопившихся монет, окинул их взглядом, подсчитал примерно, после чего оглянулся на прайс-лист, написанный в довольно приятном почерке тем же самым маркером, которым, похоже, были нарисованы брови девушки, и подошёл к кассе, прося едва слышным голосом два чая. Та, сидящая со скрещенными на груди руками, и положив одну крохотную ногу в леггинсах на другую, после тихого вздоха неохотно встала, совершая с бумажными стаканчиками все необходимые махинации. Шастун в это время глянул вбок, натыкаясь глазами на слегка горбившуюся фигуру, что сидела спиной к нему за самым дальним деревянным столиком у стены. Шастун опять повернулся к девушке, поблагодарил ту за намешанную коричневую воду в виде чая в двух экземплярах, от которых поднимались завитки пара, и направился спокойно к единственному занятому столу.
Он плавно обогнул сидящего, целясь в пустующий напротив стул, и попутно поставил на стол два чая. Всё в его теле до сих пор вызывало дискомфорт, поэтому он, расстегнув нараспашку свою зимнюю крутку, отодвинул стул от стола подальше, после чего плавно и размашисто сел, чуть прокряхтев бесшумно от неудобства и лёгкой боли. Его взгляд, внимательно концентрировавшийся на одном единственном месте, прекрасно видел, как Попов бегло вытер ладонями под глазами, стараясь сделать это максимально незаметно, и после коряво спрятал своё лицо в большом окне сбоку, оставляя руки у рта, пока локти опирались на стол. Ребро не позволяло Шастуну долго сидеть прямо, поэтому он, прекрасно осведомлённый, сполз на стуле вниз, не прекращая смотреть на парня напротив, и потянулся рукой во внутренний нагрудный карман. Шмыгнув сопящим ещё сильнее носом, оттуда он вынул свой блокнот с зарисовками и маленький криво заточенный наспех ножом карандаш. Пусть прошлая страница ещё не была до конца заполнена и имела пустое место, Антон всё равно перевернул лист и принялся водить по нему линии. Так продолжалось совсем недолго. Тишина Антона нискольно не напрягала, а вот Попов сидел как на иголках. Спустя полминуты отчётливого ощущения и понимания, что Шастун его рисует, он заёрзал на месте, наконец сдаваясь после этого.
— Прекрати, — тихо сказал он, глаза пряча в чае. Антон внимательно слушал, на автомате переходя, почти даже не глядя, от одной зарисовки к другой, держа коряво карандаш в изувеченной ладони. — У меня глаза красные, — честно признался Попов, не пряча уже данного факта. Его белые аккуратные ладони легли на бумажный стакан перед ним.
Данное признание в стеснении таким робким образом вызвало в Антоне лишь некоторое умиление, и он продолжил невозмутимо рисовать, совсем не меняясь в лице.
— И что? — послышалось под тихое жужжание телевизора на заднем плане от него.
— Некрасиво, — Арсений всё смотрел в чай, не решаясь нормально поднять головы. Шастун действительно видел, что у Попова всё красное и припухшее там, где и так до этого всегда лежат мешки под глазами, что, вероятно, являются врождённой особенностью. Это, правда, его нисколько не смущало.
— Ты заблуждаешься, — спокойно ответил Шастун, и почувствовал, как Арсений наконец поднял на него глаза. Сам он тоже прервался в рисовании и отвёл голову куда-то в окно, больше, на самом деле, уходя в мысли. — Многие, как и ты, заблуждаются, когда рассуждают о красоте. У всех это понятие берётся из каких-то общих представлений, навязанных, по большей части, массовой культурой, но это, ведь, неправильный подход, — Шастун чувствовал, что Попов его внимательно слушает, и поэтому вдумчиво продолжил. — Античные греки, например, брали за идеал этой обобщённой красоты человеческое тело. А в эпоху Возрождения на первом плане уже были не какие-то внешние признаки, а способность человека, например, мыслить, развиваться. То есть, красотой был человек не физический, а духовный — вот я о чём. Причём, если так подумать, идеал человеческой фигуры в Древней Греции и сейчас — крайне отличающиеся понятия. Да и понятие о духовном развитии, в отличие от эпохи Возрождения, уже совершенно другое. Это нам, как бы, даёт понять, что такое понятие о истинной красоте уже тоже ни черта не истинное. То есть, истина эта уже относительная, а не абсолютная. Но это меня уже в философию куда-то несёт, — он махнул рукой и вернулся обратно к ходу своих рассуждений под взглядом внемлющего Арсения. — А, с другой стороны, что это — абсолютная истина? Это значит, что она одна, постоянная и неизменчивая. Тут у всех, конечно, разные позиции на этот счёт, но я считаю, что абсолютная истина, хотя бы в вопросах о красоте, существует, — он пожал плечами. — Настоящая красота — она в другом. Красота, понимаешь, это не мерило, как принято считать. Ведь, как видно, и у греков это так, и в Ренессансе тоже. Но красота — это не шкала отсчёта, с которой можно сравнивать и говорить «вот это красиво, а это — нет». Это по существу своему совсем другая вещь. Это — как вспышка, — что-то, что кроется в моментах. Любой момент твоей, моей, и чьей-либо жизни наполнен красотой, которую можно пропускать мимо глаз, а можно уметь видеть. Не хочу таким образом, если что, себя похвалить, но это своего рода дар. Очень немногие умеют эту красоту видеть, хотя этому, кстати, можно научиться. Так вот, красота — это, если ты поймёшь, о чём я, характерность момента. Тот факт, что он, вот, в точности так, как сейчас, никогда больше не повторится. Или, например, красота может крыться в контрастах, как вариант. Посмотри вокруг нас, — Шастун повернул голову вбок, в окно, что сразу же за ним повторил и Попов. Антон видел перед собой бесконечные грязные сугробы, колонны машин, хаотично припаркованных тут и там. Мрачные лысые деревья шатались от ветра, и вороны, хохлящиеся на их ветках, нелепо болтались. Антон видел перед собой лишь грязь, что, как ошмётки чьей-то рвоты, покрывала кучи снега на дорогах, покрывала бока автомобилей, витала в воздухе. Из-за этой пелены грязи люди в их блёклой зимней одежде тоже казались грязными. Как бы Антон ни старался на протяжении полугода, у него не выходило пока, что шло вразрез с его теорией о наличии красоты во всём, увидеть эту самую красоту в окружавшей его грязи. Это единственное, в чём он пока не мог её найти. Его лицо слегка сморщилось, когда он продолжил говорить. — Посмотри, какое всё вокруг нас серое. Какое всё мрачное, грустное. Грязное, — он повернулся теперь на Попова, и Арсений, машинально уже сделав то же самое, не ожидал, похоже, наткнуться на прямой взгляд, но красных до сих пор глаз не отвёл. — На фоне всего этого ты, даже со своими красными опухшими глазами, которые ты назвал некрасивыми, светишься прекрасной чистотой так ярко, как самый настоящий бриллиант.
Антон вновь опустил взгляд в блокнот, возвращаясь к прежнему занятию беспечно, а лицо Арсения, смотрящего широко на него, как-то совсем неразличимо изменилось. Что-то внутри не давало сказать ему и слова. Неизвестно, сколько они бы, по итогу, так сидели, но дверь позади них протрещала опять.
Первым вошёл Артём вразвалку, следом за ним Данил, а позади с небольшим опозданием протиснулся Глеб. Антон видел через плечо Арсения, что никто из них, даже озирающийся по сторонам любопытно Доброхотов, не обращал ни капли внимания на фыркающую в недовольстве кассиршу. Наиболее эмоционально отрешённый из всех Суховцев сразу подошёл к ним двоим с Арсением ближе всего и остановился, тусклыми глазами пялясь куда-то в стекло окна. Артём тоже побродил, побродил с руками в карманах и подошёл чуть ближе. Глеб же всё крутился около витрин, рассматривая что-то. Образовалась странная тишина, сквозь которую что-то мурлыкал Лазарев по рябящему телевизору. Все четверо, не считая младшего Костешу, сидели и стояли неподвижно; Попов глядел даже слегка заинтересованно на Суховцева, единственного которого мог видеть, Данил же с Артёмом смотрели со странными выражениями лиц на Глеба, а Антон наблюдал за всем этим сразу. После ещё нескольких секунд копошения, Костеша повернулся наконец на парней, и увидел что-то очень для себя красноречивое во взгляде Доброхотова. На безэмоциональном лице паренька мало что изменилось, но эта смена чувствовалась в воздухе. Антон лишь видел, как тот ещё немного помялся, после чего достаточно быстро вышел из дверей пекарни и отправился прочь, не оборачиваясь. На этом моменте от Доброхотова послышался тихий вздох облегчения, и он развернулся на Антона, видя от того вопрошающий взгляд.
— Тима уехал, если что, — проинформировал он.
— Даже Глеба не взял? — с искренним недоумением спросил Шастун.
— Ну, он ведь тоже не может с ним постоянно таскаться. Он ему мешает.
Антон опустил задумчиво взгляд в направлении стола, замечая вдруг, что блокнот лежал всё это время на нём раскрытым, и как минимум Суховцев мог прекрасно видеть и его, и то, что в нём находилось.
Неожиданно, впервые за очень долгий период в присутствии Антона от того послышался голос:
— Вы, конечно, можете сидеть здесь ещё хоть до полуночи, — он обратился своим слегка гнусавым, шершавым и хриплым на звук голосом к ним с Арсением двоим. Антон, со странным уважением теперь воспринимая каждую реплику от Данила, поднял на того глаза и вслушался. Слова Суховцева, что стоило отметить, похоже, производили на всех подобный эффект ввиду своей невероятной редкости. Его, Антона, глаза пересеклись с тусклым взглядом парня, и Шастун почувствовал вдруг этот оттенок понимания, ума и товарищеской поддержки, что крылся с уже давнего времени в серой радужке Суховцева, когда тот изредка пересекался с ним взглядами. — Но нужно понимать, что, если через примерно полчаса Костеша позвонит ему, — он мотнул головой в сторону сидящего тихо Арсения, — и поймёт, что он не дома — а он при любом раскладе это поймёт, и сделает выводы, — вы оба заработаете себе много проблем, — он глянул им обоим в глаза сверху вниз, и Антон слышал теперь по голосу прекрасно — тот давно понимает что-то, что никто, даже сам Шастун, ещё не успел до конца осознать. Данил взглянул на Антона. — Поэтому советую тебе, Шаст, увести его домой как можно быстрее и сделать вид, что это всё, в чём ваше общение заключалось.
Антон поразмыслил с секунду, переварил всё сказанное и твёрдо кивнул, напоследок бросая взгляд на голубые глаза Попова напротив него, смотрящие прямо и открыто.
Пять. Восемнадцать. Восемнадцать. В восемнадцать отец приходит с работы. Мать раньше. Но сегодня это неважно. Сегодня брат здесь. А завтра он съедет в другую квартиру, на которую сам заработал. А завтра?.. Что ему делать завтра?