Гараж за панельными домами

      Антон ввалился в двери школы, плечом едва не задев косяк. Привычно уже кивнул головой вахтёру, будто знал того много лет. По ходу стянул с плеч куртку, которая сменилась сама собой с зимней пуховой на весеннюю однослойную — на улице снег начинал таять, и теперь асфальтовые тёмные кружочки были не только в местах пролегания теплотрасс. Зима нехотя сдавала позиции. Антон перегнулся через бортик окошка гардероба под внимательным, но равнодушным уже к таким вещам взглядом женщины, что принимала одежду, закинул свою куртку на крючок без номерков рядом с, кажется, курткой Костеши и пошагал на урок, еле передвигая ноги. Первым была физкультура, и Антону разрешили на неё не приходить.       Такие льготы были не без причины, разумеется. Прямо в разгар подготовки ко всем контрольным, а также дополнительных самостоятельных попыток готовиться к ЕГЭ в следующем году, к Антону пристал сначала их преподаватель физкультуры. Когда Шастун доходчиво пояснил тому, что у него нет времени на какие‐то там соревнования, физрук подключил к себе их классную. Тогда у Антона не оставалось шансов, потому что он был согласен на всё, лишь бы ему не пилили мозги каждый учебный день. Знал бы он, что так получится, он бы намеренно пускал мяч на физкультуре мимо кольца. Он бы даже готов был не пожалеть свое здоровье и специально для виду получить пару раз мячом в голову перед глазами учителя, лишь бы тот понял, что со спортом, тем более где участвует мяч, у Антона худо. Но он так не делал, что было очень опрометчиво. Теперь к его двухметровой фигуре, без труда обходящей на поле большинство ребят ещё с пятого класса, поступали нескончаемые запросы выступить в команде от школы на ежегодных весенних соревнованиях по баскетболу. Антон по итогу махнул рукой и согласился. Лишь бы от него отстали.       Усталость и стресс — Антон никогда не думал, что сможет познакомиться с такими классными ребятами. Прошло около двух месяцев с того дня, когда он последний раз полноценно отдыхал. Красивый сосновый лес, где они были в феврале с парнями, запомнился ему во всех своих красках и крайне чётко отпечатался у него в голове, сердце и нескольких скорых заготовках на наспех обтянутых холстах. К огромнейшему сожалению, у него почти не было времени писать картины, оттого всё, что он успел сделать — лишь наброски. Это удручало Антона очень сильно.       Его вообще бесило всё вокруг. Будто со всех сторон его жизни сейчас что-то барахлило. Нужно было готовиться по учёбе теперь усердней, и буквально пятой точкой Шастун ощущал приближение конца года. Чёртов нос всё никак не хотел нормально дышать, что выливалось в головные боли ближе к ночи и прерывистый сон. Ещё и этот сраный баскетбол, который ему совсем никуда не упал. Нет ни минуты на то, чтобы порисовать что-то стоящее, а не скудные зарисовки в блокноте.       Картин нет, кроме старых осенних видов из окна и доделанной, наконец, буханки в зарослях, которая требовала уже на себе ровный слой лака. Поэтому не было того, что можно показать бабушке и порадовать её наконец, что ещё больше заставляло Антона нервничать. А порадовать её хотелось со страшной силой — от той уже больше не поступало хороших новостей. Точнее, поступали: как солнце утром красиво светило ей в комнату. «Как на твоей той картине» — Шастун запечатлел это на холсте лет в четырнадцать, и теперь это висит у неё в комнате. Та рассказывала, что на подоконник к ней прилетали синицы, что по телевизору показывали её любимый фильм. Всё в пределах комнаты — Антон осознавал, и это о многом говорило. Новости, безусловно, хорошие, но к её здоровью, что также не давало Шастуну покоя, это не имело совершенно никакого отношения.       Ко всему этому коктейлю из учёбы, соревнований, болезни бабушки и отсутствию возможности рисовать добавлялась ещё и работа на Гараж.       В их делах всё будто откатилось на полгода назад, и Костеша нагружал всех стандартными обязанностями «сходи, забери, принеси, постой», и делал он это с таким видом, будто ничего, связанного с Молотами, никогда и не происходило, и эту историю Антон сам себе выдумал. На правдивость произошедшего намекала лишь общая напряжённая обстановка на районе, из-за которой Шастун передвигался по нему с лицом невыносимо вымотанного человека и собирал по киоскам и ларькам деньги исключительно в паре с кем-то крепким. Очень часто это был Данил, что радовало. Общество того было ему приятно, плюсом к этому — Суховцев очень мало говорил. Ведь, как казалось Антону, если бы на подмоге у него ходил Доброхотов, при всем его дружелюбном к тому отношении, у Шастуна бы просто взорвалась голова от энергии последнего. Хотя, учитывая, что разговорчивость к Артёму за всё время так и не вернулась, неизвестно было, болтал бы тот с Антоном или нет. Тот ходил вроде вполне обычный, но для знающих его людей было явно видно, что парень понур. Шастун бы даже, наверное, подошёл и спросил того, о чём он думает всё время, да только у Антона не было ни сил, ни желания выступать сейчас в роли чьего-то психолога. В любом случае, к нему в пару точно не поставили бы Артёма — слишком тот никудышен в драке. Тимофей лучше будет держать его к себе поближе. А вот объединять Антона с Данилом, что при необходимости подставит голову под лом, было самым логичным решением.       Всё стало ужасно спокойно с приходом весны. Шастуну даже опять было поручено пометить какие-то здания, где несмыслящие граффитисты закрасили всё, что было. Антон чувствовал, будто вернулся к самым истокам, когда с громким шипением пыльная краска ложилась линиями из баллончика на бетон стены — точно так же, как и в начале учебного года. Как давно это было. Он помнил, как выпрямился в один из последних случаев, посмотрел на получившийся тэг. Шастун уже приноровился, быстро научился работать с краской, и надпись получилась ровная, красивая и читаемая. Лишь по одной аккуратности можно было понять, где на районе красуются старые тэги, а где те, которые ставил он. Антон пригляделся и заметил, что, похоже, сам невзначай успел добавить какие-то незаметные детали, делая этот «логотип» ещё более броским и стильным. Тогда Антон спросил себя — где был тот перелом, когда его творчество перетекло из вырисовывания снега на елях в корректирование чьего-то стрит-арта? Вопрос этот, конечно же, был риторический. Парень выпрямился, хмурясь и стремясь глазами в горизонт, вдохнул ранний весенний воздух, пропитанный сыростью, и пошёл прочь.       Костеша в своих амбициях совсем утихомирился. Решал какие-то минимальные проблемы, как раньше, собирал иногда всех в гараже, встречался с «коллегами», давал поручения. Всё это должно было успокаивать Шастуна, но реальность была далека от того, как должно быть.       Антон серьёзно задумывался уйти. Не знал правда, как и под каким предлогом преподнести это их главарю, а потому решил, что пока не разберётся с более насущными проблемами, как, например, аттестация за десятый класс, не будет задумываться об этом. Но мысль была совсем уже осязаемая и конкретная. Он устал от всего вокруг, и при анализе причин выходил лишь один результат — Гараж. Эта работа выматывала его ужасно, забирала все силы, как вампир, с самого первого дня учёбы, просто тогда Антон это ещё не ощущал и не осознавал. А теперь он понимает. Не было в этой деятельности ничего полезного, оказывается. Всё, что Шастун делал — занимался чем-то погранично законным, тратил своё время впустую, бил людей, позволял бить себя и врал. Врал всем вокруг, получается: маме, тёте Марине, Оксане врал, что не общается с Гаражом даже близко, врал бабушке, обещая, что рисует. Он и в самом Гараже врал, оказывается, делая вид, что хоть как-то заинтересован в их деятельности, и всё, что касается всяких районов, группировок и прочего его волнует. Да он себе даже врал, в конце концов, вдалбливая в голову какой-то бред про статус. Хорошо, теперь он его себе заработал. А какова была цена?       Есть лишь одна вещь, которая его удивительным образом разгружала от всех кипевших эмоций. Арсений.       После того, что случилось за городом, Попов о нем не забывал, казалось, ни часу. Когда они с парнями работали, и тот неизменно был рядом с Костешей, как какая-нибудь королева для короля, он ещё попутно успевал строчить время от времени Антону что-то в личные сообщения. Телефон Шастуна мог зайтись уведомлениями прямо посреди важного разговора в гараже, на что Тимофей отправлял в его сторону убивающий взгляд. А потом всегда косился на Попова. Антон не знал, если честно, как и где они могли с ним пропалиться — они ничего толком вдвоём и не делали, — но такие взгляды могли означать лишь одно. Костеша всё видит, и это ему явно не нравится.       У Арсения же, напротив, всё было будто под контролем. Эти самые сообщения он умел печатать удивительно скрытно, не глядя в экран, а когда его парень (Антону уже было странно и некомфортно так называть Тимофея) поворачивался, то телефона в его руках уже будто и не было, и два голубых камешка в глазах смотрели наивно и непринуждённо. Антон вообще удивился, когда увидел, как хорошо Попов умеет скрываться от Костеши в чём-либо. Видимо, опыт, наработанный годами.       Их схема была довольно проста. Арсений вызывал ему такси к подъезду (сначала уязвленная гордость ткнула Антона под рёбра, вынуждая возмущаться и говорить, что он самостоятельно может оплатить себе такси, но на это Арсений вполне резонно ответил, что лично ему это больше надо, да и, катаясь так каждый раз, Шастун разорится. Антон не стал спорить), чтобы тот не светил своим лицом на районе, машина везла его до частного сектора, где жил Арсений, бросала у въезда в него, и Антон отправлялся на заход с задней стороны домов, где его не будет никому заметно. Арсений пояснял, что так надо, ведь глаза у Тимофея были везде, и стоило бы ему лишь один раз попасться с Антоном, входящим к нему в дом, то у него бы появились большие проблемы. Короче говоря, с Поповым они секретничали во всю.       Безмятежность Арсения внушала в Шастуна спокойствие каждый раз, когда он входил на территорию его вполне большого дома через задний двор. Будто бы, если Попов, знающий Костешу так давно, не подаёт признаков беспокойства, то и Антону переживать не стоит. Конечно, можно было бы и отказаться, не рисковать, но, стоило признаться, встречи с Арсением были практически единственным, что успокаивало его и вынуждало не чувствовать тяжесть странного груза на своих плечах. Родителей Попова иногда не было дома, и именно в эти дни Антон приходил к нему. Они смотрели вместе всякую ерунду, начиная с некоторых серий Черепашек-ниндзя, после которых оба единогласно решили, что они им не интересны, и заканчивая новыми картинами Шьямалана, в которых они нашли даже меньше логики, чем в Черепашках-ниндзя. Возможно, конечно, не надо было лезть друг к другу с поцелуями каждые три секунды, и тогда бы всё в фильме стало понятно.       Проводить с Арсением время было классно — это ему известно с давних времён. Но так — только вдвоём, без кого-либо рядом, — оказалось ещё круче. С ним всё было круче и легче. Они частенько делали вместе какие-то задания по учёбе: видеосвязь в помощь. Лицо Попова, освещённое тёплым светом лампы в его комнате, ласково вещало Шастуну, как правильно поставить слова в задании по английскому языку, а обществознание тот объяснял вообще лучше даже, чем их преподаватель.       — Мне кажется, что с твоей помощью я могу и к ЕГЭ по общаге спокойно подготовиться. Ты был бы классным репетитором, — сказал ему Антон в один из вечеров. Арсений на экране лишь тихонько улыбнулся, после чего ответил:       — Если бы я был твоим репетитором, мы бы вообще не занимались учёбой.       Антон на это кивнул головой с тихим «резонно». В долгу он всё равно не останется. По химии опять задачи на взаимодействие аминокислот — с ним Попов решит их в два счёта.       Шастун не понимал будто до конца, что такое с ним происходит. Он сам не заметил, как влип в это что-то с Арсением, и хоть мозг и не переставал твердить «хм-м, как-то странно. Действительно, странно» каждые три метра этого забега, в который Антон пустился, переставать бежать как-то и не хотелось вовсе. А странностей для него, не испытывавшего ничего подобного раньше, действительно было много. Во-первых, и это же являлось вторым, пятым, десятым — Арсений был парнем. Нет, к геям Антон никогда как-то плохо не относился. Он вообще, по сути, к ним не относился. Милые девчонки с аккуратными носиками и небольшой красивой грудью, которые иногда ноют, выносят мозги, но прекращают и краснеют, стоит только сделать голос пониже, а тон — построже, ведь в глубине все они так сильно нуждаются в защите и заботе — вот что было сферой деятельности Антона. Арсений не был девчонкой, хотя нос у него был довольно аккуратный, и грудь, прямо скажем, совсем уж небольшая. Он стопроцентно умел ныть и выносить мозг, и точно так же любил, когда Антон делает голос пониже и тон построже, о чём сам неоднократно заявлял вполне открытым образом. Но, даже со всеми этими составляющими, Арсений был парнем вдоль и поперёк и нисколько не напоминал девушку даже в общении. И, что было страннее всего, рядом с Поповым не то что забываешь о том, что он парень, об этом даже и не задумываешься вовсе. Антон впервые воспринимал кого-то подобным образом: Арсений был для него просто человеком, который с упоением слушал его рассказы о живописи, искусстве, и так же активно поддерживал разговор. Арсений вообще слушал с неподдельным интересом всё, что тот говорил, отчего создавалось ощущение, что он бы даже заплатил деньги за возможность продолжать Антона слушать, если бы это было необходимо. Шастун в восторге находился от того, какой Попов умный, образованный и начитанный, как по-своему восхитительно его чувство юмора. Он шёл на таком контрасте с абсолютно всем, что здесь Антона окружало, отчего казалось, что стоит только Шастуну поднести кулаки к лицу и протереть глаза, то Попова просто не станет. Он — мираж, который причудился ему, когда он надышался этим грязным городским воздухом, который выблёвывают из себя тысячи машин в унисон с трубами заводов. Он просто словил интоксикацию, приход, и из сна к нему пришёл Арсений, как порождение его изнурённого загнанного сознания, пытающегося создать что-то, что воплощало бы в себе одновременно свет, спокойствие и счастье. Но, пока он в этом сне, Арсений рядом, и это всё, о чём он думал. То, что он к Попову испытывал, Шастун не мог пока описать ни в словесной, ни даже в образной форме, которой как художник владел ещё лучше. Но он понимал, что, чем бы оно ни было, чувство это приятное, и Арсений ему нравился. Как раз то, что Арсений ему нравится, Антон знал наверняка.       — Я правильно понял, что они на два дня, да? — сказал Антон однажды, когда в очередной раз пришёл к Попову домой. На порог он скинул с плеча рюкзак и что-то, что напомнило Арсению деревянную коробку на ремне.       — Да, — с интересом его разглядывая, подтвердил он. — Раньше точно не приедут. Если их, конечно, друзья не выгонят по какой-то причине, — Антон замер и посмотрел на него с обеспокоенным прямым лицом. Арсений цокнул. — Да не будет такого, господи. В любом случае, отец не пойдет тебя из ружья стрелять, если даже и увидит. Он мент. Хоть и ёбнутый.       Антон продолжил раздеваться с приподнятыми бровями.       — Знаешь, каждая твоя фраза, направленная на то, чтобы меня успокоить, заставляет переживать ещё сильнее, — он начал подниматься по деревянной лестнице, которая под его ногами тихо поскрипывала. Спиной он чувствовал, как Арсений идёт за ним хвостиком. — А Тимофей?       — Он не знает, что они уехали, — чуть понуро ответил тот.       — Точно не знает?       — Как он узнает, если я ему попросту не говорю? — прогундел Арсений, когда Антон ступил на порог его комнаты и выкинул куда-то вбок рядом с кроватью все притащенные пожитки. После этого Шастун повернулся к нему. Попов глядел ему в глаза немного печально. — Тем более, ты думаешь, он горит желанием ко мне прийти? Мы давно не в седьмом классе. Он с бо́льшим желанием найдёт себе на ночь какую-нибудь шалашовку с района, что поприличнее, если вдруг его малышу станет одиноко. Я более чем уверен, что во мне он уже давно не заинтересован. Да и не был никогда…       Антон приподнял одну бровь.       — Тебя это расстраивает?       Арсений напротив наклонил голову вбок и нахмурился слегка устало.       — Прекращай нести этот бред. А вообще — расстраивает ли меня это? Знаешь, да. Когда я на Новый год загадывал в детстве стать актёром, я не рассчитывал, что это выльется в необходимость половину средней школы разыгрывать спектакль под названием «я в классных отношениях».       — Не хочешь закончить это? — всё же, спросил Антон, хотя прекрасно знал позицию парня по этому вопросу и без дополнительных объяснений.       — Чтобы меня реально поимели на районе? Не особо, — глаза у него были очень усталые, хоть через них и проглядывался какой-то отсвет блаженного спокойствия. Вероятно, то было навеяно присутствием Шастуна рядом. — Я думаю, я смогу потерпеть ещё чуть больше года. Потом свалю туда, где мне родители снимут квартиру. Возьму тебя с собой по секрету от них, — он улыбнулся. — Будем вместе жить. Я с утречка к себе в уник слушать всякую нудятину про экономику и юриспруденцию, ты — в свой, баловаться со всякими там биологически-химически-физическими… штучками.       Антон не мог не улыбнуться в ответ. Расстояние между ними позволяло ему рассмотреть в глазах перед собой полюбившиеся голубые переливы. Арсений потёр ладонью шею, пальцами забегая под воротник идеально выглаженной белой рубашки, что он не переодел после школы. Шастун отметил, что было крайне непривычно видеть первые две пуговицы на ней расстёгнутыми. В стенах школы Попов себе такого не позволял, и белоснежный воротник тянулся едва ли не до кадыка.       — Не закиснешь слушать такую нудятину?       — Я любую нудятину готов выслушать, если буду знать, что ты меня где-то ждёшь, — глаза его потеплели, а улыбка стала шире и лучистей.       Антон наклонился вперёд, целуя мягкие губы. Арсений не успел даже осмыслить этот поцелуй, а Шастун надавил сильнее, толкаясь языком вглубь его рта, отчего у второго вырвалось короткое удивленное мычание. Руки Попова, нисколько не ожидавшего подобного напора, машинально взяли лицо парня по бокам легонько. Поясница отчётливо чувствовала, как Антон сжал там рубашку в кулак. В следующую же секунду, оставив после себя волну горячего дыхания в районе губ Арсения, Шастун спустился вниз по подбородку к шее, что свободно торчала из-под расстегнутой рубашки. Его большие ладони сжались на бёдрах, будто фиксируя в своей хватке. От неожиданности Попов схватился обеими руками за плечи парня, роняя:       — Бля, чт-агх-х...       Антон надавил и припёр его к стене, чуть выбивая воздух из лёгких. Одна ладонь снова появилась на пояснице, пока вторая резво расстёгивала пуговицы рубашки, и Арсений сразу же совсем рефлекторно выгнулся вперёд, пахом задевая чужие штаны. Он чувствовал, как слегка отросшая щетина на подбородке Шастуна царапает кожу, когда тот провёл языком и губами по груди между мышцами. Он плыл так же стремительно, как масло на горячей сковородке.       — Блядь, Антон, я не...       Они никогда ещё не заходили так далеко и так быстро. Всё ограничивалось чувственными поцелуями перед экраном, уютными объятиями, и казалось, что этого достаточно на данной стадии. Попов нисколько не ожидал такого от Шастуна и до сих пор был ошарашен происходящим. Но был ли он против? Конечно же, чёрт возьми, нет. Со времен Костеши от кого он мог получить подобного рода фрикции? Максимум от одеяла. Пока все парни вокруг свободно клеили районных девчонок, чтобы утолить бушующее гормональное желание, он мог клеить только чьи-то фотки на стену, и то потому, что с отцом договорились когда-то — его комната это его комната, и он может делать в ней, что захочет. По всем этим причинам ноги перед Антоном сами разъезжались под все сто восемьдесят градусов.       Вдруг Шастун оторвался от него, отходя на шаг и ладонями упираясь тому в плечи, как бы держа на расстоянии. Глаза пробежали быстро по телу перед собой, особенно усиленно фиксируясь на лице. Сам он был немного взъерошен и чуть быстрее дышал, но это и в сравнение не шло с тем, как, должно быть, выглядел подтекающий Арсений, что смотрел на него сейчас раскрасневшийся, со стояком и диким замешательством.       — Идеально, — резюмировал Антон что-то, после чего за плечи утолкал податливого Попова на кресло прямо рядом с окном. Тот плюхнулся в него под напором, как мешок с мусором.       Арсений видел, как Антон сбегал до своего рюкзака, достал бутылку пива и что-то, обернутое в пачканую ткань. Глаза Попова фиксировались лишь на приближающихся руках, и он наблюдал жадно, как длинные ровные пальцы большой ладони удерживали все предметы одновременно без любых проблем. С отточенным мастерством одно из колец подцепило крышку на бутылке, сразу же открыв, после чего ладонь протянула её Арсению перед лицом, а тому хотелось эти ладони почувствовать сейчас везде, но не на этой сраной бутылке. Стоило Попову только принять её в руки, как Антон вновь засуетился, подбегая к куче своих вещей, хватая ту самую деревянную коробку и возвращаясь обратно. Так же профессионально, как открыл бутылку кольцом, он расставил напротив Арсения эту коробку на железных ножках в три мгновения. Попов понял сразу — этюдник. Из обернутой вокруг них старой ткани торчали кисти. Антон поднял глаза на смотрящего неопределенно в его сторону Арсения с пивом в руке.       — Мне нужно, чтобы ты был чучуть пьяненький в глазах, — пояснил он. — Сиди, пожалуйста, на месте. Можешь двигаться немного, если будет неудобно, только волосы и одежду ни в коем случае не трогай, ладно? — Арсению хотелось сказать, что ему жутко неудобно сейчас где-то там, в собственных штанах, но он лишь кивнул утвердительно, постукивая пяткой по полу. — Прости, что я не спросил даже, — извинился Антон, подготавливая краски на палитре. — Но мне нужно было поймать момент, а если бы мы обсудили, то так, как сейчас, не вышло бы, короче... Это всё трудно объяснить. Просто знай, что должно получиться круто.       Арсений и не особо хотел возражать. Так даже лучше, пожалуй. Поэтому он глотнул пива и сел спокойно, глазами обсасывая крепкие жилистые запястья парня напротив, тем самым объективно раззадоривая мысли и кровоток в теле. Взгляд немного плыл, что было лишь на руку Шастуну.       Сейчас, шагая по молчавшему во время урока коридору школы, Антон вспоминал этот взгляд. Ему хотелось запечатлеть Арсения именно в таком виде, в такой позе и с такими эмоциями. Нельзя было отрицать, как великолепно тот выглядел, а оттого картина сама собой появлялась у него из-под кисти. То, как отлично эта работа получалась, будоражило ему мозг.       Он шагал по крылу, где располагались все кабинеты администрации, и не сильно торопился. До урока было ещё минут двадцать-пятнадцать. Если кто-то из преподавателей и пристанет к нему с расспросами, почему тот не на уроке, он спокойно всё пояснит. Во вчерашних соревнованиях, проходивших аж на другом берегу во дворце спорта с величественным названием «Молот», команда их школы вместе с Шастуном заняла второе место, уступив лишь какой-то гимназии с Ленинского района. За такое его здесь даже в лобик поцелуют, Антон знал.       Вдруг из коридора напротив бодро появилась рослая фигура в сером кардигане. Светлая макушка и замшевые мокасины, резво подпрыгивающие по линолеуму, не оставляли иных вариантов, кроме Тимофея. Направлялся он прямиком к нему.       — Здоров, Шаст, — когда приблизился, Костеша сразу протянул ладонь. Тимофей, вообще-то, давно не проявлял такой дружелюбной активности в адрес Шастуна. Напротив, со всеми он был вполне холоден, и обыкновенные разговоры в их группе становились всё более и более редким явлением. Нахождение в обществе Гаража всё сильнее от этого напоминало Антону работу. По этой причине такой ровный тон голоса главаря даже отчасти смутил Шастуна. Но, тем не менее, Антон с громким хлопком ответил на рукопожатие. — Слушай, есть дело такое, — начал он как-то странно. Лицо его было вполне умиротворенное, без напряжения. Видно было, что парень спокоен, как удав, хоть ритм его речи и был достаточно спешный, будто он торопился. Это вроде и расслабляло, а вроде и настораживало. — Тебя сейчас к директору вызовут, скорее всего. Меня, может, тоже. Там спросят, делал ты одну тему или нет.       — Какую тему? — тут же перебил его Шастун.       — Да это вообще не важно, — отмахнулся Костеша. — Главное, ты должен сказать, что это ты сделал. Это вообще ни на что не повлияет, я серьёзно. Просто скажи, что это был ты. Так надо.       — Зачем? — Антон не понимал. — Что я, типа, «сделал»?       — Да, Шаст, чё ты заладил? Позаимствовал я кое-что, что не должен был. Ничего серьёзного. Я говорю — это не имеет значения. Просто скажи, что ты, и всё. Дальше я сам всё решу, тебе вообще ничего делать не надо будет.       — У меня точно не будет проблем?       — Не будет, я отвечаю, — Антон смотрел на него всё тем же взглядом, полным неуверенности, и Тимофей вздохнул, закатывая глаза. Он сдался и пояснил ещё больше: — Это чисто формальность. Просто нельзя, чтобы я перед ними лишний раз мельтешил. Это будет мне вообще некстати. А ты перед ними чист, так что нет проблем, — Костеша заглянул в его глаза своими бледно-зелёными и положил руку на плечо, отчего вялая грудная клетка Шастуна накренилась в одну сторону. Во взгляде Антон мог видеть оттенок искренней просьбы, которую от того совсем не часто можно получить. Это пробуждало в нём сочувствие и товарищеский дух, а бросить так своего всё-таки пока что товарища он себе позволить не мог и поэтому решил довериться. Старший не воспринимал то, о чём говорил, серьёзно, значит, как расценил Шастун, поводов переживать не было. Дальше из коридора появился Доброхотов, и по взгляду было видно, что он пытался догнать и не потерять из виду резво передвигающегося Костешу. Похоже, из его компании на физкультуру не пошёл никто. — Веришь мне? — Антон кивнул. — Вот и заебись.       Он хлопнул его легонько по плечу, и хотел уже, было, так же непринуждённо пошагать дальше, как одна из дверей сбоку от них открылась, и в ней показалась девушка с тёмными волосами, в шелковой рубашке и очках. Она остановилась прямо в проходе.       — Как отлично, даже искать никого не пришлось. Костеша, это Шастун? — спросила она своим мягким, но строгим голосом на весь коридор. Тимофей остановился и улыбнулся с руками в карманах.       — Юлия Алексеевна, как приятно снова с Вами увидеться, — проворковал он. — Да, это Шастун. Вчера, вот, серебро для нашей школы взял в баскетболе, представляете?       — Я наслышана, — крайне незаинтересованно и устало отмахнулась от него девушка, всем видом показывая, что подлизывания блондина совсем для неё не в новинку. — Оба к директору. Сейчас.       Антон покрутил головой, замешкавшись. Сзади уже подошёл Артём, который не успел ещё ничего сказать, и тоже просто наблюдал за происходящим. Видя, как Костеша вальяжно шагает в сторону двери, Антон отправился за ним. Доброхотов, видимо, решил не оставаться в одиночестве, и Шастун чувствовал лопатками, как тот следует сзади, просто исходя из соображений, что куда народ — туда и урод.       Кабинет был вполне большой, но заставленный всякими шкафами и полками, которые разделяли комнату на рабочие места. На сильном контрасте с зелёной серостью всего интерьера школы здесь было очень тепло по цветам. Со шкафов свисали какие-то пальмы и фикусы, а полки были набиты папками и органайзерами с документами. Здесь стоял лёгкий шум, и что-то постоянно шуршало. Антон не раз был в кабинете директора в своей школе, но там всё было не так масштабно. Из-за жалюзи на окне, что виднелось в конце прохода, пробивалось солнце, и Антон бы даже мог сказать, что здесь вполне уютно, если бы мандраж не щекотал ему низ живота, отчего об атмосфере думать не получалось.       Стол директора, которую Антон помнил на лицо и даже практически по имени, если бы не отчество, виднелся в самом конце кабинета, и изредка из-за шкафа, загораживающего обзор, можно было увидеть мелькающие руки с какими-то бумажками. Они оба с Костешей встали недалеко от прохода столбами плечом к плечу. Антон немного горбился и выглядел слегка потерянным, а Тимофей стоял спокойно и расслабленно, руки из карманов так и не вынимая. Юлия, кажется, Алексеевна зашла замыкающей и закрыла за ними дверь, попутно смерив косым взглядом Доброхотова, который вообще непонятно зачем здесь появился. Тот не обращал внимания на это и остался подпирать плечом косяк, пока глаза заинтересованно следили за происходящим. Девушка протиснулась между торцом стоящего шкафа и широким плечом Костеши, недовольно пофыркивая, и последний посмотрел на неё сверху вниз каким-то властным обольстительным взглядом. Та скрылась из виду, возвращаясь к работе. Щёлкнул и выключился бурлящий всё это время чайник, а из-за следующего ряда полок, что стоял недалеко от парней и огораживал рабочее место, находившееся аккурат перед тем, где сидела директриса, как в немом кино показался вдруг медленно Попов с какими-то справками в руках. Он оглядывал всех троих, а на лице красовалась неописуемая смесь замешательства и возмущения. Такое выражение физиономии Арсения изрядно напрягло Шастуна. Ещё бы лишнюю секунду, и от их старосты прозвучало бы шипящее «вы чё здесь, придурки, забыли?!», но он не успел — директриса оказалась оперативнее. Она выехала на кресле вбок, и в не очень уж длинном проходе её стало хорошо видно всем вошедшим.       — Доброе утро, — строго произнесла она, скорее, Антону, так как, похоже, с Тимофеем они сегодня уже виделись. Шастун же зафиксировался гуляющим взглядом на странных булавочках, которые были воткнуты ей в собранные на затылке красновато-рыжие волосы. — Антон, верно? — Шастун кивнул. Та поправила очки в остроугольной оправе. — Это действительно Вы учудили такую выходку во дворце «Молот» вчера, или на Вас наговаривают?       Антон поначалу замешкался, но вспомнил, о чём его просил Костеша.       — Я, — его тихий голос сломался и чуть-чуть хрипел. Он прокашлялся.       — Ну тогда объясните мне, как это вообще Вам в голову взбрело — делать такое? Зачем в теории это Вам было нужно, а? — тут же начала натурально ругать его женщина. Вмешался невозмутимый Костеша с улыбкой:       — Да ладно Вам, Эльвира Борисовна. Просто по приколу, ну. Чего Вы так возмущаетесь?       — Тимофей, я, кажется, не с тобой сейчас разговариваю, — стрельнула в него грозными глазами директриса. — Ты можешь шагать отсюда, раз ни при чём, — Костеша пожал плечами, развернулся на месте и спокойно вывалился из дверей в коридор, не обращая внимания ни на опешившего уже Шастуна, ни на вошедшего в ступор Доброхотова у дверей. Арсений, которого закрывала от глаз директора стоявшая полка с документами, проводил с приоткрытым ртом его спину ошарашенным взглядом. — И ты, Артём, — обратилась она уже чуть помягче к Доброхотову. Тот, несмотря на её слова, удаляться не спешил. Она опять вернулась глазами к Шастуну, остервенело крутившему на своих пальцах кольца. — Это же какая глупость! — она поболтала ладонью на уровне своей головы. — Какой-то идиотский — Вы извините меня за выражение, — баннер срезали и утащили. Ну это просто что-то на уровне детского сада, я не могу, — возмущалась она от души, пока Антон чувствовал, как кровь к его лицу то приливает, то отливает. — Я просто не понимаю, зачем? Какая логика? Сначала они медали для школы выигрывают, а потом тут же этими же руками такую ерунду вытворяют и позорят всю школу. Хотя, пускай, — она подняла ладонь в воздух, чуть успокаиваясь. — Я давно поняла, что пути Ваших приятелей неисповедимы, и понять, что ими движет порой вообще не представляется мне возможным, но Вы, вообще, Антон, понимаете, что это уголовная ответственность? — понизила она голос. У Антона в одну короткую секунду сердце упало в район пяток. Он почувствовал, как ноги стали ватными, его качнуло, и лишь неимоверными усилиями он остался стоять на месте. Он и не мог даже видеть, как Арсений сбоку повернулся на голос директора, глядя туда сквозь стеллаж в абсолютном шоке. Его руки с этими несчастными бумажками висели по бокам туловища, как мокрые тряпки. В шоке был и Артём, только на его лице это не отражалось так же сильно. — Вам пусть и нет восемнадцати ещё, но это кража. Это хищение, — вдалбливала женщина ему в голову. — Я, конечно, передам это всё Вашим родителям, и как вы лично эту ситуацию будете решать уже не является моим делом, но у меня вопрос: Вы хоть немного представляете, что вот этой вот... — она взяла паузу, подбирая слово, — ...абсолютно детской глупостью вы себе испортили всё будущее? Вы уголовную статью себе заработали. Любой работодатель смотрит на это. Любой ВУЗ. И, ой, Ваше счастье будет, если Вы найдёте хоть один достойный, который теперь готов будет Вас взять. Мне даже уже и сказать нечего, — она опустила взгляд и потянулась к каким-то документам.       Какая статья?.. Во что он вписал себя?..       Антон стоял на месте, полностью оцепеневший. Глаза его размером с пятирублёвые монеты смотрели в одну точку куда-то за окно и за жалюзи на нём. Куча слов забурлила у него во рту в один момент, но ни одно не готово было выйти наружу. Еле как он натужно сглотнул, и кадык больно прокатился по шее вниз и вверх. Его, всего бледного, как труп, начинало потряхивать, а он этого даже не замечал.       Много мыслей сейчас должно было появляться в его голове, но пока роились там лишь несколько: как хорошо было вчера, оказывается. Он бы ещё раз десять подряд сыграл в этот баскетбол, лишь бы того, что было сейчас, с ним никогда не происходило. Как же теперь быть? Что говорить маме? Он же обязан был просто поступить в ВУЗ, на него все надеялись, и что вышло? Как коротка была его обычная, нормальная жизнь. Так коротка, что хотелось завыть волком. Нужно, пока не поздно, сказать, что это не он, и наплевать на Костешу и на все его просьбы триста раз. Наверняка у него получится доказать, что это не его рук дело. Получится ведь?.. Хотя, он уже признался в собственной причастности, как ему поверят?.. Господи, надо было вообще не ходить сегодня в школу…       — Эльвира Борисовна, — вынырнул наконец из тени стеллажа Арсений, обращаясь к директрисе очень вежливо и уважительно, и голос его сочился обеспокоенностью. Антон на это уже не обращал никакого внимания. Кровь шумела у него в ушах так громко, что он ничего не слышал и продолжал стоять в своём испуганном трансе. — Я об этом ничего совсем не знаю. Можете, пожалуйста, в двух словах пояснить, как старосте класса?       Та подняла на него глаза на секунду.       — Да что там объяснять? — возмущённо произнесла она, с Арсением ведя себя разговорчивей. — Баннер там висел в одном из залов. Что-то там «дворец спорта…» и название, какой-то такой, я не до конца знаю. Мне заведующий звонит, говорит «срезали». И по камерам видно двух человек: этот товарищ, — она коротко махнула ладонью в сторону Шастуна, — и Костеша. Куда ж без него?.. — женщина смотрела в экран монитора, но не прекращала причитать для Попова. — Я изначально, конечно, не сомневалась, что это последний, но он мне клялся тут, что это не он, а приятель его. Конечно, у него самого уже две административки, больно ему нужна эта уголовка. Знаете, Антон, — обратилась она уже к Шастуну, выглядывая немного из-за плеча Попова. — Я ведь помню Вас. И какие у Вас экзамены замечательные были. И олимпиады все, которые Вы мне с мамой показывали. Думала, как такого ученика не взять? Грех просто. А оно вон как оказалось. Яблочко-то с гнильцой.       Арсений обернулся на того, сталкиваясь с зелёным на лицо Антоном, смотревшим пустыми глазами куда-то вперёд в пол. Слова женщины очевидно пролетали у него мимо ушей. Арсений повернулся обратно.       — Эльвира Борисовна, Вы же в контакте с главой дворца, да? — он вышел из-за шкафов чуть поближе к ней, становясь ровно между женщиной и умирающим Антоном.       — Ну, теперь разумеется, Арсений, — вздохнула она недовольно.       Попов тихо сглотнул, вздохнул, поправил верхнюю пуговицу на белой рубашке и начал максимально мягко и вежливо, подходя к той плавно на шаг поближе:       — Эльвира Борисовна, сразу говорю: не поймите неправильно, я лишь из самых благих соображений. Может, размер хищения не так велик и значим, чтобы доводить это до уголовного дела? Тем более, это же ужасный удар для репутации школы, если в адрес её ученика вынесут такие обвинения, я правильно понимаю? — женщина поднялась одними глазами до лица Арсения, показывая, что внимательно его слушает. Тогда он продолжил уже более уверенно, не сбавляя при этом патоку в собственном голосе. — Я полностью согласен: то, что произошло — глупейшее недоразумение. Не хотелось бы, чтобы у Шастуна из-за этого были такие серьёзные проблемы. Я полагаю, Вы и сами здесь со мной согласитесь. Так что не могли бы Вы спросить у главы дворца, не проще было бы для всех сторон уладить этот конфликт путём простого возмещения убытков? — он приподнял брови. — С учётом всех компенсационных выплат, естественно.       Та посмотрела на него пару секунд в молчании, потом спустилась глазами до Шастуна и торчащего там же у дверей Доброхотова. Затем опять на Попова.       — И кто будет всё возмещать? — она глянула на Арсения из-под очков, продолжая совершенно спокойно и размеренно. — Послушай, он несовершеннолетний. Мне так или иначе придётся уведомить его родителей.       — Я прошу, не нужно этого, — тут же взмолился Попов. — Ведь нет разницы, откуда поступят средства, так?.. — голос его к концу предложения стал тише и ниже.       Директриса сняла очки с лица. На нём отражались глубокие раздумья, после чего она в очередной раз глянула на парней в дверях.       — Хорошо, Арсений, я готова обсудить это с тобой.       Мгновенно Попов обернулся на приятелей, буквально шипя Артёму, чтобы он вытащил себя вместе с Антоном из кабинета сию же секунду. Тому дважды объяснять не было необходимости. За рукав он вытянул негнущегося Шастуна за собой и закрыл дверь.       Оба оказались в тишине коридора и молча встали, синхронно смотря в пол.       Они стояли так минуты две. К Антону вернулась способность слышать вещи за это время, и мысли начинали приходить в порядок, хоть и зудели в голове не меньше прежнего. Артём, находившийся совершенно не при делах, имел, тем не менее, точно такое же выражение лица. И вновь думал. Думал так же, как делал это всё сильнее и чаще в геометрической прогрессии все последние месяцы. Они, в принципе, с Антоном стали мало говорить, да и сейчас его тоже никто не спрашивал, но он, всё же, подал голос вдруг, не отрывая глаз от коричневых квадратиков на полу, на которые пялился и Шастун:       — Нет, это ведь хуйня какая-то, — Антон на это никак не среагировал. По голосу Доброхотова было слышно очень ясно — тот тоже удивлён, как и все, кто видел это только что, и даже больше расстроен. Непривычно хранивший молчание и не вмешивающийся в случившуюся ситуацию Артём, что было для того так несвойственно, ведь свои пять копеек ему вставить было всегда очень важно, звучал искренне огорчённым. Его интонация сейчас звенела чем-то, так сильно напоминавшим простое человеческое разочарование. — Нет, реально. Типа, — он хмурился, глядя перед собой, и подбирал слова, в чём не был мастером, — это же вообще не по-пацански. Типа, ну, даже если он просто сказал бы, что это ты, а потом из своих бабок отвалил за эту штуку, которую он там спиздил, пока мы не видели, ответственность-то вся всё равно на тебе, — рассуждал он больше даже сам для себя. — Да и, типа… блядь! — он не выдержал и дёрнулся, а последнее ругательство даже разнеслось тихим эхо по коридору. — Он же мог кого-то ещё запрячь для такого дела, раз у самого административок до хуя, и он вдвойне платить не хочет. Да даже меня, раз на то пошло. Больно меня в какой-нибудь шиномонтажке будут спрашивать, чё я где косячил. Но, сука, он же знает, что ты у нас, как бы, ровный тип, что хочешь, там, в универ потом пойти, все дела. Нахуя он так сделал-то?       Антон продолжал смотреть в пол, пока в голове крутил одно — Артём ужасно прав. Он вспоминал, как вся его компания, даже включая Тимофея, что обычно ни за что бы не сунулся на такого рода мероприятия, предпочитая проторчать в гараже и позаниматься действительно важными для себя делами, поехали его поддержать на соревнованиях. Слыша, как истошно Доброхотов орёт с трибун «давай, Шаст!», видя, как улыбается Арсений, как хлопает на заброшенных мячах Данил, Антон чувствовал, будто у него наконец появились самые настоящие друзья. Оттого и жест Костеши, который, как настоящий хищный волк, успел к тому моменту разведать уже округу и найти для них с Шастуном место, где можно подымить прямо в здании и не запалиться, был воспринят, как акт поддержки после выигранного матча. Они стояли тогда лишь вдвоём в закутке соседнего пустого зала после игры, и Тимофей не говорил ни о каких заданиях или делах. Оба просто курили, и Костеша будто впервые рассказывал о себе кому-либо. И именно ему, Антону. Говорил, как в детстве тоже любил рубиться с пацанами в баскетбол во дворе, хотя потом кто-то оторвал кольцо, чтобы сдать его на металл, и им пришлось играть только в футбол. Упоминал каких-то друзей детства. Всё это, сказанное именно ему — Антону, — в малом зале, казалось тогда таким ценным для Шастуна, будто за какие-то заслуги тот был удостоен такой неожиданной искренности от Костеши-старшего. А потом из этого зала был украден баннер. А на камерах — они вдвоём.       Дверь позади них распахнулась, ударяя волной воздуха Антону в спину. Свет, падающий из проёма на пол, облизал сгорбленную тень Шастуна. Рядом с ней промелькнула стройная от Попова, и дверь закрылась. Последний обошёл его сбоку, вставая напротив. В одной руке неизменно был классный журнал, а вторую, что свободная, он положил Антону на плечо мягко.       — Я, вроде как, решил всё, не переживай, — ласково сообщил он ему сразу же, большим пальцем поглаживая кофту Шастуна. Тот смотрел до сих пор сквозь него. — Родителям твоим звонить не станут, и уж тем более никакого дела на тебя не будет — им самим же хуже. Не знаю, зачем было вообще тебя так пугать. Короче, не беспокойся главное. Просто не думай об этом, я всё решу сам.       — Я в ахуе… — медленно пробормотал Доброхотов себе под нос, пустыми глазами пялясь вперёд. Арсений покосился на него и помолчал с секунду.       — А я-то в каком ахуе, — не смог воздержаться Попов, после чего уже нормально повернул голову в сторону того. — Ты знал что-то об этом?       Артём поднял на того глаза, пытаясь обдумать вопрос, который ему задали.       — Не-а, — он помотал головой. — Я тогда под кайфом бегал весь оставшийся день от того, что Тоха всех раскидал. Я нихуя не видел ваще.       Арсений повернулся обратно на Антона.       — Ясно, — произнёс он на выдохе. Его взгляд побегал по бледному парню, на котором просто не было лица. Попов хотел заглянуть в глаза, но те были слишком низко опущены. — Так, — начал он опять новую мысль, — у нас сейчас что? Физика? А потом? — Шастун бы не ответил, и Арсений глянул на Доброхотова в поисках помощи.       Тот кивнул, кусая губу.       — И потом химия с инфой.       Арсений вернулся глазами к Антону.       — Ну и на какое место они тебе упали, м? — обращался он к Шастуну. — Иди домой. Я скажу всем, что ты плохо себя чувствуешь после вчерашнего. Физику с химией ты сам наизусть знаешь, а по инфе я тебе скину потом всё готовое.       — О, а мне скинешь? — подключился Артём.       — Скину тебя, блин, из окна, — огрызнулся на него Арсений. — Отстань. Потом, — он повернулся к Антону, своей ладонью, что лежала на плече, проводя вниз ласково до запястья. — Ты вечером занят?       Шастун наконец поднял уныло глаза вверх. Попову стало резко больно от того, каким тяжёлым и печальным у парня был взгляд. Антон едва заметно помотал головой без единого слова. Арсений тогда продолжил:       — Значит, к пяти часам будь готов. Я тебе всё напишу. Постараюсь отвлечь тебя от этого дерьма.       Попов на этом моменте повернулся к Артёму, глядя каким-то строгим говорящим взглядом. Тот, на удивление, решил не строить из себя дебила в очередной раз и проявил свою Доброхотовскую проницательность, которую, к большому сожалению, он использовал невероятно редко:       — Да я, бля, могила, — совершенно спокойно и серьёзно заверил он, разведя руками.       Как ни странно, у Арсения в голове был ряд поводов ему доверять.

***

      На пару минут позже пяти часов Антон вывалился из подъезда, чересчур сильно налетая на железную дверь своим плечом, но на саднящее место удара он не обращал внимания, находясь глубоко в мыслях. Все его чувства будто сосредоточились внутри него, и то, что происходило снаружи, он не замечал. Антон ожидал увидеть перед оттаивающим слякотью и слизью крыльцом ждущую его жёлто-белую машину такси, как обычно, а никак не Арсения, в полном одиночестве стоявшего с руками в карманах. Сам он и не подумал, что Попов, вообще-то, в этот раз не высылал ему номер машины. Такая вещь даже немного удивила Шастуна: никогда бы он не подумал, что тот так храбро придёт к нему под подъезд в одиночестве, невзирая на все свои предосторожности и опасения. На резонный вопрос «а что Костеша?», вяло заданный ему Шастуном, Арсений ответил «а на хуй его». С этой позицией Антон был как никогда солидарен.       По загнутым тротуарам улиц Попов ступал, немного озираясь по сторонам украдкой. Шёл впереди быстро, молча, ведь знал, что Шастун разговаривать не хочет и не может. Это он уважал, а потому, хоть и давалось ему это нелегко, старался излучать спокойствие, чтобы не делать эту тишину неловкой. Сам Антон плелся позади, пряча сжатые кулаки в своих карманах, и кольца на них неприятно упирались в кожу. Опущенные глаза смотрели под ноги: где-то спереди на периферии маячили стройные ноги Арсения, и этого было достаточно ему для того, чтобы не потеряться и не отстать. Взгляд плыл по асфальту под его ботинками. Покрытый грязью, мусором, крошившийся местами, он был настолько одноцветный, что, будто рябь экрана, его мелькание заставляло всё остальное терять краски. Автобусная остановка, на которой они наконец затормозили, была серой и кривой, множество раз перекрашенной. Антон бросил взгляд на её прозрачные пластиковые стены. Пятна то облезлых, то свежих объявлений о займах, помощи бездомным, продаже участков и волос обмазывали её сверху до низу и напоминали Антону лишай. К горлу подступила тошнота, и он просто поднял голову вверх, где висело над ним тяжёлое бесцветное небо. Монотонное, оно хоть немного ослабляло давление в висках отсутствием постоянного визуального шума.       Антон не спрашивал, куда Арсений его везёт. У него, на самом деле, даже не возникло такой мысли. Войдя в большой светлый автобус, в котором он катался, наверное, раз третий в своей жизни, он лишь покорно сел на сиденье рядом с Арсением, скатился вниз и упёрся взором в огромное окно. Попов сбоку глядел ему в область уха, хотя старался найти глаза, и у самого что-то сильно ныло внутри при взгляде на парня. Он вздохнул так, чтобы не было слышно, и тоже отвернулся, оставляя Шастуна рассматривать происходящее за окном, как ребёнка.       Сегодня было на удивление пасмурно, и казалось, что должен начаться дождь. Но небо лишь тужилось, будто стараясь выдавить из себя хоть что-то. Этому было не суждено случиться. Лампы автобуса отражались на стекле, горя сильно ярче, чем то, что было за окном; Антон старался всматриваться за этот отсвет. Когда автобус дрогнул с тихим стуком, натыкаясь на скорости на большой шов моста, всё вокруг, что шумело вне металлических стен, будто в момент затихло. Антон пробежал глазами по открывшемуся завораживающему виду. На короткий промежуток времени, за который ему предстояло преодолеть мост через реку, вечные серые дома и деревья перестали на него давить по бокам: широкая гладь реки, у берега всё ещё имевшая небольшую редкую наледь, будто и не текла вовсе. Шастун прилип внимательно уставшими глазами к окну, наблюдая. Тёмная вода простиралась гордо и властно, рассекая собой землю на две половины так, словно нисколько её не волновало, что и на той, и на другой стороне должна идти сообщающаяся городская жизнь. Эти желания её совсем не волновали: она знала что её дело — течь здесь веками, и именно так она и делала, обладая гораздо большей силой, неподвластной человеку. Людям пришлось лишь смириться, обстраивая её грузное тело мостами и набережными. Над ней, как вечный сторонний товарищ, покоилось хмурое синее небо, ведя усталую беседу о своём, вечном. Знали, что, как бы человек ни старался, они главные, и они сильнее: никто не сможет им приказать и повелевать ими. Будто оторвавшись на секунду от своего разговора вполголоса, они глянули в ответ на Антона молча, чувствуя, как тот глазеет. Автобус тряхнуло вновь, он заехал на берег, и мощная река с невесомым небом удалились прочь. Замелькали стеклянные дома, машины со всех четырёх сторон сдавили автобус в тиски. Вакуум, в который Антон будто попал внутри своей головы на две минуты, за которые они пересекали мост, исчез, и опять появился шум на фоне. Шастун расслабил свою завернутую назад шею, повернул голову на место ровно, опять разваливаясь на сидении и заставляя смотрящие на него украдкой хмурые синие глаза Попова ускользнуть в другую сторону. Они были теперь на другом берегу, на территории Ленинского района, где Антон видел самостоятельно лишь один дворец спорта Молот.       Здесь всё имело такие масштабы, что стеклянные стены высоток с тысячами огней и мелькающих в них работников пугали что-то глубоко внутри Антона, и он ощущал себя совершенно крохотным, лишь мешающимся под ногами этим гигантам и снующим с невероятной скоростью людям. То по одну сторону, то по другую нескончаемым потоком шелестят автомобили, и повсеместное это шипение не замирает даже на ту секунду, когда на светофоре горит красный. После противоположного берега, где жил он с Оксаной и тётей Мариной, здесь всё выглядело слишком большим и слишком громким, чересчур отполированным, будто только что купленная в магазине обувь, на которой не было ни пылинки, ни залома и ни одной царапины. Ровные тротуары как по лекалу, по линейке расставленные липы. От стробоскопом мигающих экранов вывесок на торговых центрах гигантского размера у Антона начинала кружиться голова. Попов же, продолжавший его вести за собой уже почти час, выглядел именно тут крайне спокойным, словно в своей стихии — Шастуна это не удивляло. Он помнил, где тот провел всё свое детство. Антон глянул на спину парня, что был одет в слишком уж несоразмерную ему, вероятно, дорогую джинсовую куртку, из которой торчали две аккуратные тростинки-ноги, а снизу скользили по идеальной плитке вечные ботинки на шеститонной подошве. Иногда у Шастуна создавалось впечатление, что тот купил себе очень много одинаковых пар — с мехом, без меха, с дырками, чтобы летом тоже можно было носить, и ноги не потели. Попов шёл по широченным улицам так спокойно и привычно, как никогда не ходил на своём районе. И Антон подумал вдруг, глядя сначала на эти не вяжущиеся по размеру друг с другом вещи на Арсении, а потом на такие же несуразные разноформатные ТЦ у того по обе стороны, находя удивительным, как сильно они сочетаются — а можно ли вообще называть тот берег, с которого они уехали, его, Попова, районом? Арсений, нужно признать, казался в нем лишним всегда даже больше, чем сам Шастун.       — И куда мы идём? — поинтересовался вяло Антон, когда они подошли к какой-то огороженной стальным забором территории, больше похожей на старую стройплощадку. Вялость в его голосе, правда, питалась больше его общей усталостью, а не отсутствием интереса. Арсений, остановившийся прямо вплотную к забору зачем-то, повернулся на него с выражением сильного напускного удивления, что выражалось во вскинутых бровях и косой ухмылке губ.       — Поразительно. Ты всё-таки решился спросить это, и, при всём при этом, когда мы уже пришли непосредственно к месту, — явно с издевкой говорил он. — Странно даже. Чё ты на обратном-то пути не спросил?       Антон цокнул языком. Он, на самом деле, просто выпал из реальности на время их поездки вплоть до данной секунды. А когда закончил усиленно думать и попал в неё обратно, этот вопрос, что крайне логично, первым всплыл у него в голове. Арсений видел, похоже, что вербального ответа от Антона не будет, и поэтому просто воровато огляделся по сторонам, проверяя наличие людей. Они были в центре города, но именно на этой улице было очень мало народу. Здания стояли низкие, явно исторические. Лишь одно, по левую руку от Шастуна, было высоким, с каким-то небольшим куполом и шпилем поверх, и жутко красивым. Нужно будет уточнить про него у Попова позже. Последний закончил озираться, поняв, что никого рядом нет, после чего отодвинул немного кусты, сбоку накрывавшие забор, и прошмыгнул внутрь. На Антона из зарослей теперь смотрели два больших синих глаза, ожидавшие ответных действий. Шастун, правда, не торопился их давать.       — Ты чё делаешь? — напрямую спросил он тихо. По выражению взгляда из кустов было ясно, что те смотрели на него, как на дебила.       — Кончай стоять, блин, — шикнул он. — Ты понимаешь, вообще, что со стороны выглядит, будто ты с кустом разговариваешь? Ещё подумают, что ты наркоман. Залазь быстрее, кому говорят?       Антон принял это за весомый довод и сунулся за Поповым. Вопрос, правда, всё ещё стоял открытым. Кусты оказались не такими пышными, какими казались снаружи. Точнее, они почти сразу обрывались, и вокруг виднелись только редкие деревья вместе с полосой этого жестяного погнутого местами забора. За забором — с этой стороны стало видно, — стояла череда вполне построенных зданий, и построенных при этом давно. Они уже, скорее, подлежали полноценной реставрации, что с ними, пожалуй, и собирались делать. В любом случае, Антон надеялся, что Попов ему объяснит, хоть тот и не спешил с этим. Темноволосый лишь шагал вперёд вдоль ограждения, взглядом внимательно по нему шарясь. Через пару минут Арсений остановился так резко, что Антон чуть не влетел грудью ему в лопатки. Проследив глазами, чтобы понять, что заставило его так резко встать на месте, Шастун увидел из отличительного на заборе лишь особенно сильные вмятины и ржавый кантик по нижнему углу листа. Арсений подошёл именно к этому гнутому листу металла, схватился за ржавый угол и, приложив усилие, приподнял. Образовалась дыра, достаточная для того, чтобы пролезла большая собака.       — Подержи, пожалуйста, — сказал ему Арсений, свободной рукой потуже запахивая свою джинсовку. Срастить одно с другим было для Шастуна крайне простой задачей. Он принял угол листа в свою ладонь, но поднимать не стал. Наоборот, немного приспустил руку, смотря на Попова. Тот недоумённо глянул в ответ.       — И что ты хочешь сделать?       — Я надеялся, это очевидно, — ровным тоном сказал Арсений.       — Да, это так, — согласился тут же Антон, после чего глянул в сторону того, что было за забором, и опять вернулся к Попову. Голос его приобрёл нотки нервного волнения. — Это огороженная территория, — подчеркнул он всем видный факт. — И мы в центре города, тут не так всё просто, как на нашем берегу. Нас спокойно могут принять.       Арсений посмотрел на него, чуть улыбнувшись насмешливо. Так он обычно смотрел на Доброхотова, когда уже знал наверняка, что сможет урыть его своим ответом на очередную шутку.       — Глядите, какой у нас нашёлся эксперт в районах, — но в словах не было сарказма, лишь интонация, с которой подтрунивают по-доброму над детьми. — Не ссы, как говорят «на нашем берегу», — не упустил он очередной возможности над словами Антона посмеяться. Шастун не мог понять, нравится ему, что Арсений опять переключился в полноценную форму своей язвительности, или же за это ему хочется дать тому подзатыльник. Заметив тут же, что так открыто не сдерживается он только с ним, Антон решил, что не так уж сильно его это раздражает. — Здесь мне округа известна побольше, чем Тимофею или кому-либо. Мы на моей территории теперь, — с хитрой улыбкой сказал он тише, чуть наклонившись к Антону, после чего быстрыми движениями запахнул куртку и за запястье приподнял руку Шастуна, что держала до сих пор лист. Тот не стал сопротивляться на этот раз, поднял кусок забора, не сильно напрягаясь, так, чтобы там не только собака могла пролезть, и Попов тут же прошмыгнул внутрь. Встав с другой стороны, он почти всем весом наклонился на лист, чтобы подержать его и для Антона. Тот согнулся и коряво протиснулся следом. Не успел он ещё пролезть до конца, как Арсений отпустил, и металлопрофиль шлепнул его по заднице так сильно, что едва не отправил в плавание по куче грязи.       Попов уже шарил взглядом по уровню горизонта, высматривая нежелательных свидетелей. Антон, выпрямившись, взглянул вверх.       Здания были старыми. Стены их укрывали бетонные панели, и снизу начинал ползти вертикально по этажам вьюн. В окнах стояли облупленные деревянные рамы, а за каждым из них было темно и пусто. Внутри Антона чётко сидело впечатление, смотря на помятые экскаваторами плиточные тропинки, размозжённый газон, что некогда эти здания укрывали внутри себя вполне бурную жизнь, хоть и видимых признаков для этого не находилось. Просто внутри Шастуна было именно такое ощущение. Видимо, от запустения не страдал и этот берег города. Если так, Антона это удручало.       Краем глаза он заметил, что Арсений двинулся вперёд. Поставив на паузу свои размышления, Антон поспешил его догнать.       — Что это? — с огромным возникшим интересом спросил Шастун. В том, что Попову это место знакомо очень хорошо, сомнений не было совсем. Тот шёл аккуратно, но лишь потому, что смотрел по сторонам в поисках лишних глаз. Если бы не это, тот абсолютно спокойно бы рассекал знакомые маршруты, ведь даже скрытые за грязью тропинки его не смущали, и шёл он не глядя, будто был здесь и ранее много раз.       — Старые здания общаги академии искусств, — ответил Арсений с полной готовностью через плечо, словно этого вопроса он ждал от Антона с нетерпением. Они шагали тихо по периметру здания, и Попов всё высматривал что-то чуть выше своей головы. Они свернули пару раз на углах.       — Их сносят? — внутри Шастуна копошилось нечто неприятное, похожее на страх. Его взгляд бегал по горизонту в попытке высмотреть пункт охраны, которая должна была выбежать с минуты на минуту. Этого почему-то не происходило, но Антон всё равно не хотел быть здесь. Ему хватило сегодняшнего утра. Он нехотя жался к спине Попова, будто пытаясь найти там укрытие.       — Хотели. Этот вопрос долго решался, — Арсений рассказывал это всё, будто сам непосредственно участвовал процессе. — Изначально, конечно, хотели сносить. Не знаю, что бы они потом на этом месте сделали. По идее, не имеют права ничего, кроме нового общежития, но ты, думаю, и сам знаешь, как всё может работать, если приспичит, — он пожал плечами и завёл Антона в какой-то закуток, где показалась перед ними арка между двумя соседними корпусами. Шастун вгляделся опасливо именно туда, но ничего помимо блеска стального забора в её проёме не увидел. Попов не прекращал рассказ. — Потом прошла экспертиза, и приняли решение, что дешевле будет ремонтировать, чем сносить и строить заново. Всех расселили, кто здесь был. Так они уже примерно четвёртый год стоят нетронутые. Только забором огородили. Классно, что сказать.       Со зданиями по обе стороны Антону стало чуть спокойнее: чужие глаза не могли их достать. Арсений провел его через арку, повернулся и остановился. Шастун теперь мог рассмотреть всё, что скрывалось до этого от него с другой стороны общежития.       Рот приоткрылся сам собой. То большое старое здание с шпилем, которое Антон заприметил ещё с улицы, с этого ракурса можно было рассмотреть гораздо лучше: старая постройка в классическом стиле была невозможно красивой на его взгляд. Пилястры и рельефы на тёмных стенах, аккуратная россыпь окон на фасадах. Под небом располагался купол, будто протыкающий воздух острой иглой шпиля. Цоколь скрывали от взгляда Шастуна металлические листы забора, но парень был уверен, что за ними всё точно так же изысканно. Так и не закрывая рот, Антон заговорил:       — Это... — начал он, не зная, как продолжить.       Арсений повернулся на него, после чего глянул ненадолго в том же направлении, что и Шастун, и затем опять обратно.       — Да, академия, — Антон был слишком увлечён разглядыванием вида за жестяным забором и не обращал внимания, как Попов возится с пожарной лестницей, дергая за неё и проверяя на прочность. Он знал, конечно, что это знакомый и испробованный путь, но не воздерживался от предосторожностей каждый раз. — Раньше, кстати, можно было через неё пройти. Прямо с территории, — он издал пыхтение. — Возможно, потому что один из общажных корпусов частично ещё и преподский. Так и проще, и быстрее всем.       Антон в этот момент повернулся в его сторону, чтобы задать возникший вопрос, но наткнулся на то, как Попов висит в воздухе, держась за старую и почерневшую пожарную лестницу. Вопрос Шастун, тем не менее, задал, решая не брать в голову происходящие махинации:       — У тебя откуда такие познания?       Арсений спрыгнул, разжав ладони.       — Пятьсот раз здесь был, — ответил он совершенно непринуждённо и пожал плечами. — Всё, кончаем стоять. Тут нас, конечно, никто увидеть не сможет, но внутрь всё равно надо побыстрее зайти.       Он поджался, как кошка, после чего прыгнул вверх и зацепился руками за лестницу. Подтянувшись, он начал по ней подниматься. Антон снизу смотрел на это всё с кривым лицом.       — Бля... Серьёзно? — с той высоты, на которую забирался Арсений, их можно было бы запалить ещё легче, и вся эта затея начинала казаться Шастуну хуже и хуже с невероятной скоростью. Попов опустил на него голову через плечо.       — Хватит болтать, — строго шикнул он. — Здесь нет других способов. А просто так ты в окно не попадёшь — они все закрыты.       Антон нервно вздохнул, после чего повторил все действия Арсения, принимаясь лезть за ним следом. В голове юлила ещё одна мысль — выдержит ли лестница их двоих? Но Попов на вид был удивительно спокоен, да и лестница не стремилась блеснуть своей хлипкостью, так что Антон старался отгонять прочь хотя бы такие размышления. Арсений миновал отметку третьего этажа, с которого хорошо видна была крыша входного тамбура, торчавшего под боком. Парень просунулся через прутья лестничного ограждения и достал затем оттуда всё свое тело, разворачиваясь и держась руками позади себя. Антон видел это всё над собой, и ему резко стало нехорошо.       — Блядь, Арс, — сказал он ему с жутким беспокойством в голосе. Попов же лишь внимательно, как настоящая кошка, глядел в сторону точки потенциального приземления. Того, и так совершающего достаточно сложные физические действия, гундёж Шастуна под боком начинал порядком раздражать.       — Хватит ныть, — отрезал он, не глядя на Антона. На этих словах он оттолкнулся ногами и прыгнул на плоскую крышу. Приземлился совершенно удачно, на обе ноги. Расстояния от лестницы до крыши было едва ли больше полутора метров, но Антон практически зажмурился в момент прыжка Попова. Последний уже стоял лицом к нему, подгоняя. Шастуну было немного сложновато вылезти между прутьями, и он почти сумел в них застрять, наверняка ставя Арсения на грань сердечного приступа, но после полуминутных стараний ему это удалось, и он также оказался на крыше тамбура, покрытой крошащимся битумом. Над ней, прямо в сантиметрах тридцати, было широкое, но невысокое окно, наверняка ведущее на площадку между этажами. Арсений подпнул его носком ботинка два раза, и на второй то открылось.       — Эти единственные из всех не заперты, — пояснил Арсений подошедшему Антону. — Надеюсь, ты не боишься замараться, — в голове у Шастуна сразу возник вопрос, почему тот спрашивает его об этом. Сам же брезгует даже вставать носками на пол в их школьной раздевалке во время физкультуры. Попов будто прочитал его мысли. — Со мной-то этого не прозойдёт.       Он встал на четвереньки, упираясь ладонями в крышу, и задним ходом пролез в окно. Когда Антон сделал то же самое, то понял, что, кажется, поставил занозу в живот.       Оба оказались в пустом и молчащем, как гробница, здании. От того, как здесь было чисто и убрано, Антон нервничал. Будь здесь развал с битыми бутылками и усыпанные надписями стены, он был бы гораздо спокойнее, но сейчас создавалось впечатление, что это место до сих пор вполне штатно используется, и с минуты на минуту выбежит охранник или консьерж и скажет, что вызывает наряд полиции за незаконное проникновение. Арсений во время этих оглядываний успел уже пройти одну лестницу.       — Лифт, как ты понимаешь, нас здесь никуда не повезёт, — обернулся он к нему, глядя сверху вниз. — А нам на восьмой. Так что советую поторопиться, — но Антон двигаться с места не спешил. Попов уловил во взгляде такие совсем уж не присущие Шастуну подавленность и страх. — Эй, ты чего?       Антон помял губами в попытке выдавить что-то из себя, пока взгляд гулял нервно по стенам вокруг. Ладони отчего-то потели, и в животе напряжённо бился неприятный нервный комок. Так и не найдя в голове ничего, что звучало бы вразумительно, он решил озвучить то, что там, в принципе, было:       — Нас точно здесь не заметят? — его и самого смутило, что интонация этого вопроса будто исходила от пятиклассника. Антон им не был, да и ссал он очень редко. Но сейчас почему-то его пугало просто всё вокруг.       Арсений на заданный вопрос сначала прыснул, будто подумал, что тот шутит, раз говорит такой пустяк, но вдруг срастил одно с другим в голове и резко обрёл серьёзное выражение лица.       — Антон, брось, — сказал он совершенно спокойно. — Я понимаю, что самым глупым в данной ситуации будет сказать тебе «расслабься и отпусти», но я скажу тебе именно так. В школе я всё решил, тебе нечего бояться. И здесь нас точно никто не увидит. Не вздумай даже питать в себе дальше это ПТСР, — Шастун вздохнул, глядя на Попова. Весь силуэт того в безразмерной джинсовке освещался тусклым светом из окна позади Антона, и сам он не мог не отметить в очередной раз, как по-живописному красиво он смотрелся в абсолютно любой обстановке, будь то утренние лучи солнца или мрак пустого холодного здания. Сам Арсений немного наклонил голову вбок, видя, как Антон мешкается. — Послушай, — начал он вполне оптимистично, — как часто, ты думаешь, мне бывает больно и тяжело в жизни, а? Как часто у меня бывает желание остаться одному, чтобы вокруг не было ни души?       Он замолчал. Антон нахмурился, неуверенно выдавливая из себя:       — …часто?       — Да каждый, блин, день. Антош, я — гей, — тот сказал это так, словно само произнесённое им слово являлось термином, после которого не требуются объяснения. — Я живу день ото дня с маячащей где-то рядом вероятностью, что меня убьют, если я решу прогуляться поздно вечером. Единственная причина, по которой этого ещё не случилось, так это то, что все опасаются Тимы, который не простит, если кто-то вдруг тронет его собственность, чем я пока что являюсь. Да и эта причина уже какая-то слишком натянутая, — в голосе Арсения Антон слышал такую едкую грусть, что жалила даже сильнее от того, как тесно рядом с ней шло давнее принятие и смирение. Тот будто и не грустил совсем, говоря это — настолько она улеглась внутри Попова за годы жизни. Это была спокойная печаль, от которой отдавало безнадёгой. Шастуну стало вдруг очень тяжело внутри — ему не хотелось, чтобы такой человек, как Арсений, ощущал себя так хоть иногда. Вдруг Попов усмехнулся. — Я стараюсь хотя бы в третьей части таких случаев уезжать сюда, — он обвёл рукой лестничную клетку. — Поэтому если ты думаешь, что я не был здесь достаточно раз, чтобы с полной уверенностью сказать тебе, что никто нас здесь не найдёт и не увидит, подумай ещё раз. А лучше просто поднимайся.       Антон опустил глаза куда-то в ступени. Со стороны могло выглядеть, будто он задумался, но по факту ни одной осязаемой мысли в его голове не пролетело. Он просто решил довериться и сделал шаг по направлению к Арсению, ставя ногу на первую ступень.       Прошагав так друг за дружкой до восьмого этажа, они немного разговорились. Антон вправду успел слегка успокоиться — вероятно, причиной тому служил этот самый развившийся с Арсением диалог. Войдя в коридор, в начале которого на стене была по трафарету выведена цифра «восемь», Шастун с интересом осмотрелся. Арсений лёгкой походкой шагал по полу, покрытому линолеумом с редкими заплатками, будто был у себя дома. По обеим сторонам от них шли ряды приоткрытых дверей, но недостаточно, чтобы через эту щель можно было что-то рассмотреть. Тем более, без света здесь всё было точно в полумраке. Чистота стен, на которых не было ни единой надписи даже каким-нибудь перманентным маркером, даже смущала. Именно это Антонов рот решил озвучить.       — Здесь так чисто… — его тихий голос в тишине коридора казался даже слишком звучным.       — Разумеется, — Попову не нужно было оборачиваться, чтобы Антон его расслышал. — Сюда никто не сможет забраться.       — Мы забрались, — логично возразил Шастун.       — Мы знаем как.       — А остальные не знают?       — Это знают только студенты, — он наконец коротко обернулся через плечо, и даже с отсутствием света Антон мог различить по глазам, как тот по-лисьи улыбался. Антон обожал, когда тот улыбался именно так. — Никто другой, решивший вдруг сюда забраться зачем-то, даже если и нашёл бы дыру в заборе, что незнающему человеку сделать практически невозможно, точно бы не знал, что нужно искать какую-то лестницу с хрен пойми какой десятой стороны и единственное открытое окно, в которое можно залезть. Так что да, это знают только студенты.       — Ты им не являешься.       — Меня от них отличали только возраст, материальное состояние родителей и тот факт, что официально я не был студентом академии. В остальном, разницы не было, и в тонкости того, как сюда забраться незамеченным, я был посвящён прекрасно. Всем ведь хоть раз надо было забраться сюда после десяти вечера. Эти дорожки были проторены поколениями до нас с тобой, — говорил он с такой нарочитой важностью, будто рассуждал о цикличности жизни. Такой привычный весёлый настрой Арсения расслаблял.       В конце концов, Попов дошёл до двери, до которой, оказывается, шёл изначально. О последнем Антон догадался только тогда, когда у одной из них тот замедлил шаг, после останавливаясь совсем. Как видно, эта дверь была приоткрыта чуть шире, чем остальные, из неё бил серый свет окна. Антон, стоявший сбоку от Арсения, видел, как у того на лице сияла искренне счастливая улыбка. Попов поднял руку и толкнул пальцами дверь, позволяя той открыться, а затем ступил внутрь. Шастун зашёл следом за пританцовывающим Арсением, который в следующую же секунду расставил руки в сторону и покрутился вокруг своей оси с невероятно счастливым видом. Мебели здесь, разумеется, не было. От неё оставались только пятна на линолеуме. Но на одной из стен Антон увидел разноцветными мазками красок нарисованное сердце.       — Хочешь сказать, здесь даже остались обои? — сам не веря, сказал он.       — Ага, — Арсения прямо распирало, и улыбка позволяла сверкать рядам ровных белых зубов.       Антон оглянулся на него, акцентируя внимание именно на этом.       — Она для тебя что-то значит? — тихо поинтересовался он, имея в виду комнату, пока Попов оглядывал изученный до дыр обедневший интерьер.       — Угу, — коротко тот провёл кончиками пальцев по стене, после начиная охотно рассказывать. — Здесь жили Рома, Давид и Ян. В соседней Ярослава с Гелей, но я больше здесь всегда сидел, — тот произносил эти имена так увлечённо, что смотрящий на него Антон самопроизвольно подумал, что Арсений сейчас представляет перед глазами лица. — Сердце как раз от них осталось. А вообще, здесь классно. Здание старое, стены толстые и подоконники огромные, — довольно отметил он. — Пошли сядем.       Они угнездились комфортно рядом с окном, из которого с высоты открывался вид на широкие городские улицы. Только сейчас в голове у Антона что-то улеглось. Он посмотрел на Арсения, что с совершенно иным видом, нежели всю дорогу сюда, постукивал резиновой подошвой ботинка по бетонному подоконнику, и усмехнулся.       — Погоди, ты серьёзно шарахаешься сюда каждую неделю? — спросил он с улыбкой. Он верил отчего-то, что это правда. Просто забавно было осознавать, что сам Арсений Попов не чурается лазить по ржавым лестницам и поросшим мхом крышам. Тот производит исключительное впечатление человека, который, даже писая стоя, будет обкладывать унитаз туалетными бумажками.       — Ну, последние пару лет стало сложнее. Тима меня с каждым годом всё больше мониторит, а я стараюсь сделать так, чтобы он про эти поездки вообще не знал. У него здесь едва ли найдётся хоть кто-то, кто может меня увидеть. Да и я спокойно могу свалить всё на то, что поехал по магазинам. Он почему-то к этой причине относится уважительно. К тому же, сейчас, когда она уже давно пустует, смысла ездить сюда большого нет — не к кому. Так, только чтобы побыть одному в укромном месте.       Антон прыснул.       — Никогда не подумал бы, что ты станешь лазить по заброшкам.       — Да какая это тебе заброшка? — возмутился Арсений. — Посмотри вокруг — наша школа хуже выглядит, — Антон с этим не мог не согласиться. — Тем более, я это место отлично знаю и скучаю по нему.       — И что, тебя ни разу не ловили?       — Я умоляю тебя, Антон. Ты думаешь за этим местом правда кто-то смотрит? Да, на заборе, конечно, написано, что охраняется, но на заборе, как ты понимаешь, можно написать, что какая-нибудь гипотетическая Катя — шлюха, но от этого Катя торговать собой не станет. И в сотый раз уже скажу — я прекрасно знаю, как попасть сюда незамеченным.       — И до закрытия ты сюда ходил?       — Именно до закрытия я сюда и ходил практически каждый день.       — Да ты врёшь, — усмехнулся Антон было, сам забавляясь со спецназовских навыков Попова, но лицо того намекало на абсолютную серьёзность заявления, и Шастун смеяться перестал. — ...как?       — Попой об косяк. И явно аккуратней, чем ты. Без заноз в животе, — цокнул Арсений и закатил глаза с таким видом, будто ему приходилось объяснять тому что-то элементарное. — Как я и говорил, если ночью, то только снаружи. А днём — пожалуйста, раздолье. Это же студенческая классика, запоминай на будущее: звонишь кому-то из знакомых, говоришь, вынеси студенческий. Он берёт его у кого-то, кто на тебя похож, выходит к тебе. Ты берёшь этот студенческий, размыто тычешь им в лицо уставшему вахтеру на пропускном пункте и проходишь. К тому же, здесь не колледж олимпийского резерва, так что пятнадцатилетний я вполне мог сойти и за дохлого первокурсника. На счастье, лицом я был очень похож на Ярославу, что жила в соседней комнате. Не смейся, — сказал он сразу же, понимая, как это звучит, но Шастуна это от хохота не воздержало, за что тот получил пинок в бедро.       — Хорошо, хорошо, — сквозь смех успокаивался он. — Я просто буду думать, что эта Ярослава была сильно похожа на парня.       — Эй! — кажется, это сделало только хуже. — Не была она похожа на парня, просто стрижку носила короткую. Яра была очень красивая.       — То есть, похожая на тебя, да? — с издевкой покивал головой Антон, намекая на Арсеньево самолюбие.       Попов сморщился забавно.       — Ты же с какого-то хера моим хлебальником изрисовываешь свои блокноты, — вполне резонно аргументировал он, а против этого Антону было нечего сказать. — Так что и не возникай.       Антон действительно Арсения рисовал постоянно, и никогда ему это не надоедало. Он бы и сейчас достал из нагрудного блокнот, но только именно сегодня рисовать вообще не хотелось. Арсений повернул голову в сторону стекла. То было покрыто тонким грязным налётом, и хотелось провести ладонью, чтобы его смахнуть, но грязь была лишь снаружи, где могут попасть на стекло дожди. Изнутри оно было удивительно чистое.       — А... Эта Яра, — спустя пару секунд тишины решил поинтересоваться Шастун, вспомнив пылкую реакцию Арсения на это имя. — Она тебе... — пока тот медлил, Попов выжидающе приподнял брови, — ...нравилась?       Тут же брови Арсения опустились обратно вместе с, собственно, и всем остальным лицом. Он глянул на Антона так, что последний моментально почувствовал себя самым глупым человеком на свете.       — Я не думал, что подобное вообще возможно забыть, конечно, но тебе напомнить мою ориентацию?       — Ты просто назвал её красивой, и я...       — Подумал, что у меня был в седьмом классе кризис ориентации? Спасибо, он обошёл меня стороной. Антон, сколько раз ты сам заливал мне про то, что «красота — это просто красота...»,— перебил его оправдания Арсений, помахивая пальцами в воздухе.       — Да, да, — Антон кивал в согласии. — Я поэтому и понял сразу бы, если бы ты просто сказал, что нет.       — Они все были красивые. Знаешь, как люди. Как личности, — добавил к своим словам Арсений и глянул в окно с лёгкой тоской.       — Говоришь так, будто они умерли.       — Упаси Господи, — Попов нахмурился. — Нормально с ними всё. Живут, учёбу уже закончили, наверное. Или в этом году заканчивают. Я с ними даже на контакт иногда выхожу, только очень редко. Знаешь, они там вместе своей компанией, а я будто лишний со временем стал. Да и общаться сложно было из-за Тимофея и всех его забот. Отбился от них как-то, и всё.       — А кто «они»? — уточнил Антон. Ему было интересно узнать про это побольше, ведь по лицу Арсения можно было видеть, что эта часть его жизни является одной из невозможно короткого списка тех, что хоть как-то приносила ему хорошие эмоции и воспоминания. — Ты просто так и не уточнил.       — Ну, те ребята, которых я упомянул. Сейчас мы сидим в комнате Яна. Я большую часть времени здесь проводил.       — И как вы познакомились?       — Да как-то очень глупо, ничего особенного. С Давидом и девчонками в интернете списались в какой-то группе. Так, чисто в комментариях побеседовали, потом общаться начали. Они потом однажды сюда к себе позвали, я и пришёл. Так познакомились с Яном, — он опустил глаза на свои ладони, что сейчас поочередно гнули пальцы. — Он был неразговорчивый сам по себе, но с ним мы ближе всего общались. Да...       К концу предложения голос его стих, и Антона это насторожило.       — Он тебе нравился? — пальцем в небо. Арсений поднял глаза.       — Почему ты про каждого человека, которого я упоминаю, спрашиваешь, нравится он мне или нет? Ты ревнуешь?       — Нет, — Антон тут же подумал, как некрасиво это прозвучало. — Ну, в смысле... Если это сделает тебе приятно, я могу сказать, что да. Но на самом деле... Не знаю, мне просто интересно, — он бросил попытку оправдаться и пожал плечами. — Мне интересно узнать что-то новое о тебе, ты же знаешь. Узнать о твоих друзьях. Я же вижу по твоему лицу, по словам, что они были очень важны для тебя. У меня таких людей в жизни никогда не было. Да у меня, в принципе, друзей-то и не было.       — Как так? — лицо Арсения вытянулось: он выглядел искренне этим заявлением удивленным. — Не может быть такого.       — Но было же. Не знаю, я как-то всегда старался держаться один. Я не видел смысла общаться с ребятами из моего или других классов, они меня все либо недолюбливали, либо считали странным. Да и все они казались мне какими-то идиотами деревенскими, — Антон заявил это совершенно спокойно и уверенно, так как знал — сам оттуда же родом, и имеет полное право так говорить. — Не знаю, у большинства будто и не было реальных забот. Пошататься по округе, помахаться руками.       — Ты там драться научился? — поинтересовался с любопытством Арсений.       — Ну, получается, что да. Они этим занимаются от нечего делать. Это у них вроде забавы было, но, должен признать, вполне всегда мирно это всё проходило. Редко когда даже кровь можно было увидеть. Серьёзно дрались только те, кто реально друг друга недолюбливал, и это порицалось. У меня, как ты можешь представить, такие «недолюбители» имелись, — ярким воспоминанием в голове у него всплыло лицо Димы Пастушева и их драка прямо перед первым отъездом Антона в город, и сам он удивился, что даже эта неприятная рожа вызвала в нём теперь волну тёплой ностальгии.       Выражение лица Арсения приобрело такую форму, будто он сильно хотел что-то спросить, но не знал до конца, что именно, и не прозвучит ли это глупо.       — А ты правда ненавидишь драться?       Прозвучало.       Антон всплеснул руками немного.       — Ну естественно! Арсений, я понимаю, что тебе никогда не прилетало кулаком в нос или даже в живот, но это, блядь, больно. И даже не так больно, что, типа «уф, больно, но мне нравится, сделай так ещё, прошу», — он покривлялся, ёрзая на подоконнике, чем мгновенно вытянул из Попова веселую тёплую улыбку. — Это просто больно.       — И Тима заставил тебя делать именно это, — на этой констатации лицо Арсения помрачнело. Вслед за ним моментально сник и Антон.       — Давай о нём не будем.       Арсений поглядел на него некоторое время с невозможно тоскливым взглядом. Он, вероятно, хотел что-то возразить, но посовещался с самим собой в голове и решил этого не делать. Антон всё это время старательно отводил глаза в сторону домов за окном. От Попова послышался вздох, когда он опустил голову вниз, смотря на свои переминающиеся ладони.       — Да, он нравился мне, — тот, видимо, посчитал, что Антон заслуживает честного ответа на все заданные вопросы, оттого и решил вернуться к теме, которую сам Шастун посчитал уже было закрытой. Антон повернул голову обратно, смотря на него с большим вниманием. Взгляд упал на густую завесу ресниц, длинных и пушистых. От Арсения и произнесенных им слов в данную секунду веяло такой пылкой робостью, что на губах самопроизвольно появлялась нежная улыбка. Антон сам был удивлён, что признание Арсения не вызвало в нём ни капли ревности, хотя должно было. Тот, придающийся сейчас своим воспоминаниям с таким очаровательным стеснением, не мог его злить. Он лишь вызывал бесконечное всепоглощающее умиление. — Но на этом всё заканчивалось.       — Почему? — искренне поинтересовался Антон. — Чувства были невзаимны? Или тот был исключительно по девушкам?       Арсений пожал плечами.       — Я не знаю, если честно. Я никогда не пытался интересоваться, — Попов мельком поднял на него глаза и увидел, что на лице Антона всё ещё виден вопрос. Он опустил глаза вновь. — Мне как-то неловко было, — он улыбнулся коротко, но Шастун различил, что очень быстро эта улыбка стала полна тоски. От подобной тяжести в глазах Попова, что нет-нет да появлялась, даже когда они были вдвоём, Антону становилось очень грустно. Будто он хотел бы ему помочь, но не знал как и, скорее всего, не мог. — Ну, знаешь... Хотя, как ты можешь знать? Не думаю, конечно, что перед тобой когда либо возникали подобные проблемы, — пробубнил Арсений себе под нос, самого себя поправляя. — В общем, узнавать у кого-то про его ориентацию и пытаться, так сказать, нащупать почву всегда очень сложно, даже если ты так и видишь на своём радаре все эти красные флажки.       — Понял, — поспешил заверить Антон, так как чувствовал от Попова старательные попытки растолковать ему то, что особо то толкованию и не поддаётся. Арсений вздохнул.       — Не видел его, конечно, с девушками ни разу, кроме наших подруг, но всё равно так и не решился к моменту, когда всех здесь стали расселять. Да и, к тому же, я тогда уже был с Тимой и хранил ему эту самую идиотскую верность, которую, сейчас так думаю, надо было сразу засунуть куда подальше. Короче говоря, это уже в прошлом, — он махнул рукой, — и явно не стоит вспоминать.       — Ты жалеешь? — это было на самом деле Антону очевидно. Взять хотя бы выражение Арсеньевского лица. Непонятно почему, но Шастуну хотелось услышать это признание лично. Попов глянул на него протяжно, будто тщательно собирал что-то в голове, смотря на лицо Шастуна, после чего с прищуром лисьих глаз озвучил:       — А ты жалеешь, что стал работать с Тимой?       Антон отвёл взгляд куда-то вглубь всё более и более темнеющей комнаты, недовольно хмурясь. Арсений продолжил:       — Нет, ты пойми, я всё-таки считаю нужным вернуться к этой теме, потому что вижу, что она тебя так и не отпускает, — Антону хотелось повернуться, посмотреть ему прямо в глаза и спросить громко и чётко, каким образом он должен это выбросить из головы, если утром достаточно близкий его соратник (а Тимофей считался в его голове таковым вплоть до вышеупомянутого утра), его формальный лидер едва ли не подставил весь его нормальный жизненный уклад под удар. Но он лишь глядел упорно в окно: там плотными скалами стояли многоэтажки на горизонте, у подножия которых мелькали сотни ярких огней. Магазины переливались, освещая бегущих резво куда-то в такое достаточно позднее время людей, а фары автомобилей непрерывно текли с периодическими ускорениями и замедлениями, как бактерии, которых Антон изучал для доклада по биологии в девятом классе. Он глядел в окно, потому что знал, что если обернётся на Арсения и посмотрит ему в глаза, то уже не сможет на него злиться. — Я уже говорил тебе, что я со всем разберусь. Пойми, им не нужны проблемы — ни школе, ни администрации дворца. Этот баннер не стоит всех этих судебных заморочек, зачем им эта головная боль? Мы договорились, что я просто заплачу им за ущерб, на что они слепят себе новый баннер. Ну, или устроят фуршет. Это уже меня мало будет заботить — деньги отдадим под расписку. Завтра уже всё будет готово.       — И как я тебе их отдам? У меня нет таких денег, — сердито пробурчал Антон.       Арсений тут же фыркнул.       — Антон, — он твёрдо произнёс это и отмахнулся. — Умоляю тебя, ничего мне не надо, — Антон цокнул и закатил глаза. — Я серьёзно тебе говорю! У меня всегда были свои накопленные, и не мало. Я собирал для курсов. А теперь мне курсы просто не нужны уже как лет пять. У отца попрошу часть. Он даст мне сколько нужно, лишь бы я его не донимал. Да и вообще, — будто вспомнил он, — сдеру часть с Тимофея. Это его рук дело, он и должен за это отвечать.       Шастун почувствовал, как на его подогнутое колено легла бережно тёплая ладонь. Антон так и не стремился возвращаться к изначальной теме его душевного самочувствия, поэтому Попов вздохнул и сделал это сам:       — Раз ты первый спросил, значит я отвечу, — хмурые глаза Антона мельком покосились на Арсения. — Жалею ли я? Знаешь, вообще-то нет, — вполне спокойно и уверенно ответил он, тоже в размышлениях уплывая взором куда-то на улицу за стеклом. Антон счёл это подходящей возможностью уже повернуть нормально голову в его сторону. — Я столько раз испытывал это на себе, Антон, что могу со стопроцентной уверенностью в своих словах заявить: жалость к самому себе — это одно из самых идиотских и бесполезных состояний, в которых человек может находиться, — большой палец его ладони, что покоилась у Антона на колене, погладил мягко ткань штанов. Шастун смягчился под давлением печального смирения в голосе Попова, теперь смотря тому в глаза, в которых отражались бликами яркие огни улиц под ними. — Ты лишь чувствуешь постоянно, ежечасно и ежеминутно, как тебе больно, и потом тратишь всё свое время на мысли об этом. Застреваешь в итоге в этом положении надолго, и дни проходят мимо. Дни, за которые можно было бы что-то сделать или изменить. Поэтому я, хоть и могу, вероятно, казаться со стороны тем ещё ипохондриком, давно перестал о чём-либо жалеть. Если бы я этого не сделал и до сих пор бы жалел себя за все невзгоды, которые со мной происходят, то у меня бы времени не было на то, чтобы просто жить, — он прищурился, своими блестящими глазами бегая по темнеющему небу. — Есть, к большому моему несчастью, только одна вещь, о которой я так до сих пор и не могу перестать жалеть. Просто она слишком большая и тяжёлая, чтобы у меня хватило сил самостоятельно это сделать.       — Какая? — тихо озвучил Антон быстрее, чем даже успел почувствовать в голове эту мысль.       Арсений обернулся на него головой, краткий промежуток времени после чего бегая по лицу Шастуна глазами.       — Что я рассказал родителям об ориентации, — он произнёс это так спокойно и мягко, будто его эта тема ни капли не волновала. Именно поэтому что-то в груди Антона спазмически сжалось. Он представил в одну секунду, сколько всего должен был перевернуть и осилить в себе за все эти годы Арсений, чтобы об этом до сих пор травмирующем его событии он мог говорить так легко. Он не знал по себе, каково это, но мог попытаться вообразить, и лишь от одной этой попытки голова начинала кружиться, а тошнота в области горла, что стояла там с полудня, только усиливалась. Арсений перевёл глаза на колено Антона, поглядел туда немного и ещё раз погладил своей ладонью его ногу через штаны. Это его самого успокаивало. — Я, когда начинаю думать об этом, пытаюсь говорить себе, что надо отпустить это, что это уже в прошлом, и ничего не изменишь. Но сразу после этого в голове возникают дурацкие мысли по типу «а вот как бы ты жил теперь, если бы не сказал тогда?», «а вдруг бы ты сейчас уже на курсы актёрского ходил и готовился к поступлению, а не эта вся экономическая муть?» и подобные вещи. Так вот, все эти «а вот если бы, да тогда бы» — они выматывают так, что голова отваливается под конец дня. А когда это ещё и происходит каждый день, то с ума начинаешь медленно сходить, — он взял небольшую паузу. — Поэтому я и не хочу, чтобы ты жалел хоть о чём-то. А особенно о том, что этой жалости не стоит. Помнится мне, что мы как-то говорили уже об этом: у тебя не было выбора примкнуть к Тиме или не примкнуть. Ты слишком высокий, слишком крупный и сильный, чтобы тебя оставили в покое. Слишком… красивый, что ли… — от этих слов немного засмущались оба, и Арсений поспешил объяснить. — То есть, ты очень видный, а здесь все друг друга знают. Тебя не пропустили бы мимо глаз ни местные парни, ни девушки. Поверь, за вторым я слежу, — его лицо исказилось слегка, и где-то внутри у Антона что-то приятно ёкнуло при виде мило сморщенного в недовольстве аккуратного носа. — Они все, гадины такие, засматриваться на тебя скоро больше будут, чем на Тимофея, — он расслабился и поднял подбородок, смотря Антону глаза в глаза. — Не надо жалеть об этом. Я могу представить, каково тебе с ним, но это лучший из вариантов. Единственный возможный, я бы так сказал. Кроме него, ты мог попасть только к Молотам. Я Володю Молотова ни разу в жизни не видел и на районе у них не бывал. Тима запрещал мне соваться туда. Но знаю про них достаточно — там тебе бы в разы хуже было. А с ребятами Матвея наш район никак физически не соприкасается, так что тебя они совсем не сразу заметили бы. Просто постарайся смириться со всем этим, я знаю, что ты сильный, и ты сможешь.       Антон вздохнул так, чтобы кислород пропитал все лёгкие, после чего выдохнул и немного сгорбился. Он подтянул ладони к своему лицу и потёр его достаточно интенсивно, словно пытался стереть с него крепко налипшую усталость. Посидел так, с прижатыми к лицу ладонями, несколько секунд. За окном слышалось отдалённо тихое шуршание машин. Тогда он убрал руки и заговорил:       — Я задумываюсь о том, чтобы уйти.       Брови Арсения, что находил удивительный покой и комфорт в беспрестанной ласке коленки Антона, совсем немного нахмурились. Видно было, что ему потребовалась короткая пауза, чтобы обдумать услышанное.       — А как же… Ты думаешь, это возможно?       — Меня перестаёт это волновать, — безразлично отмахнулся Шастун, откидываясь затылком на откос оконного проёма. Утомление давило на веки, но усталость плохо ощущалась в остальном теле. Наоборот, там бурлило, как суп в кастрюле, подогреваемое раздражение. — Я считаю, что за всё, что мне Тимофей дал, я уже заплатил. Своим здоровьем, своими нервами. Я уверен, что я имею право не участвовать больше в его делах. А говоря о моей безопасности, — он приоткрыл глаза, смотря на стекло сбоку. — Сам же уже в курсе, что меня здесь теперь знают. Значит, должны понимать, что трогать меня не стоит. Я постараюсь достучаться до адекватности в голове Тимофея, чтобы он оставил меня в покое, — он опустил глаза вниз, падая взглядом на облупленную оконную раму. Пальцами он принялся ковырять шпингалет в нижней её части, продолжая говорить. — Я уже так устал, что я вру всем вокруг. Я не могу нормально смотреть Оксане в глаза, когда говорю, что ухожу гулять один, а на самом деле прусь в Гараж из раза в раз. Не ввяжись в эту херню, не трать я на это время, я бы мог давно уже попробовать работать. Я бы мог мало-мальски себя обеспечивать, чтобы матери не нужно было посылать мне деньги каждый месяц, и она могла откладывать их на хозяйство или на здоровье бабушки, — у шпингалета не было шурупа в нижней части, да и верхний уже ржавел и держался на соплях, а потому вся хлипкая задвижка шаталась, пока Антон теребил её пальцами. — Блядь, ей же с каждым днём всё хуже становится, а я вместо того, чтобы делать что-то, здесь этим дерьмом занимаюсь. Мне так стыдно за это каждый раз, что я не знаю, куда себя деть, и я устал. Меня заёбывало всё вокруг ещё дома, где всякие дебилы шатались бесцельно по округе и докапывались до меня от нечего делать. Презирал их за неумение решать споры словами. А в итоге что? Приехал сюда, и вмазался в такое говно, что теперь оттереться не могу. Никогда в жизни, если бы только знал, я не стал бы становиться частью чего-то подобного, — пальцем он залез в образовавшуюся щель между металлом и деревом. Послышался тихий короткий треск. — Тимофей ебучий. Как он, мразь, сладко заливает про свой «командный дух», как там нужно «жить по правилам». Ещё бы ходил вокруг и кричал «Россия — для русских», я бы не удивился. Навесил мне лапши про то, что у него тут чисто бизнес в рамках закона. Он, сука, от закона так же далеко, как Москва от Сан-Франциско. Не может человек быть в рамках закона по определению, когда жрёт бок о бок с ментами. Я сначала на Артёма злился, что он втюхивал, как сильно мне нужно с Костешей работать, что без него я и покакать сесть не смогу. Но потом быстро понял, что ты прав был. Тёмычу он мозги промыл в три притопа и два прихлопа. Не он в этом виноват, а Тимофей. Честно не знаю, Арс, как ты с ним смог бок о бок продержаться все эти годы и не повеситься. Он так уже успел меня задушить, удав ебаный, — Арсений слушал его, практически не моргая. Его ладонь продолжала лежать на колене Шастуна и не смела двинуться с места, хоть и напряжение в теле Попова множилось. Антон принялся ковырять шпингалет ещё остервенелей. — Развёл ведь меня просто, как полнейшего идиота. А я поверил и впрягся за него на свою голову. Если бы тебя не было рядом, я не знаю даже, что со мной бы сегодня случилось. А я ведь просто верил ещё зачем-то, что он нормальный, что не псих. Как-то же с ним люди держатся в контакте. Зря. Пиздец, как же зря, — он дёрнул за задвижку. — Ты, оказывается, так был сильно прав, и я не должен был ни минуты, сука, про твои слова забывать. Эта тварь ведь всё просчитала. Он украл вчера, подставил меня сегодня. Он знал, он спланировал. Он реально всегда думает, как ты и говорил. Над каждым шагом, над каждым словом, — злость начинала в нём закипать, и бедного шпингалета не хватало для того, чтобы её вымещать в нужном объёме. Чем глубже в мысли Антон погружался, тем сильнее рос гнев. — Какая немыслимая мразь. Надо было по морде ему въебать ещё тогда, когда он меня остановить пытался, чтобы я тебя успокаивать не пошёл. Зря сдерживал себя.       — Что?.. — тихо подал Арсений голос вдруг, не понимая, о чём тот упомянул, — …когда?       Антон донимал несчастный замок.       — Да тогда, когда он напиздел на тебя в подворотне. При Денисе ещё было, — отмахнулся он. Шастун не видел, как распахнутые голубые глаза напротив замерли у него на лице. Собственная злость не давала почувствовать, как напряглась на колене ладонь. — Сука, как у него, вообще, язык повернулся такое сказать. Сволочь последняя, ещё и приказывать мне пытался, чтобы я за тобой не ходил, посмотрите на него. За такие слова нужно за решётку сажать. Даже не знаю, как меня хватило всего лишь послать его на хуй, а не втащить как следует. О, вот о чём я реально жалею, — усмехнулся он настолько нервной усмешкой, что от этого она напоминала фырканье закипающего чайника. — Что не уебал его тогда. Он нисколько не заслуживает того, что имеет. Нет в нём ничего человечного, — перед глазами, как наяву, блеснула светлая практически бесцветная радужка с бездонными зрачками, страшнее, чем у бешеного волка. — Не человек это, — шпингалет заело, и Антон попытался вернуть его на место, но это выходило плохо. Он дёрнул его пару раз, но тот не поддавался. — Самое настоящее животное.       Антон дёрнул в чувствах сильнее, чем нужно, и с треском задвижка вывалилась из оконной рамы, оставляя там чуть раскуроченное отверстие с парой торчащих щепок. Шпингалет остался у Антона в руке, и тот, смерив его гневным взглядом, в сердцах махнул рукой через себя. Металлический замок упал на пол, проехавшись после по линолеуму с шелестом. Стоило ему только повернуть голову обратно, как на него навалились спереди, перевешиваясь через его выставленное колено, отчего он даже стукнулся затылком об откос. Этого он, правда, не заметил.       Арсений целовал его глубоко и пылко. Вся злость и ярость, что кипела в Антоне секундой ранее, вдруг сублимировалась в иные ощущения. Он моментально схватился своей ладонью размашисто за заднюю часть шеи Попова, придавливая к себе ещё сильнее, отчего не получалось вдохнуть ни малейшей капли воздуха. Их языки сплетались друг с другом; тела обоих, казалось, за одно мгновение стали пламенными, как лава, хоть в мёртвом здании и было прохладно. На свободной руке Антон чуть подтянулся вверх. Пользуясь моментом, Арсений оторвался от него, чтобы отодвинуться назад и попутно продышаться. Первый полноценный вдох у него вышел оглушающе громким в тишине. Антон сел на подоконнике прямо, взглядом пересекаясь с ним. Пусть собственные глаза были затянуты пеленой возбуждения, что нахлынуло жёстче, чем цунами, Шастун всё ещё мог различить, каким невозможно горячим и заведённым выглядел Арсений. Он подумал, что ни одна иная девчонка, ни модель, ни какая-либо порнозвезда не могла выглядеть так же красиво в данный момент, как делал это Арсений.       Антон стянул с себя резкими движениями куртку, кидая ту куда-то на отнюдь не чистый пол, но сейчас он в последнюю очередь мог думать о своей одежде. Под собственным весом он скатился с подоконника, дыша глухо. Арсений продолжал сидеть, откинувшись назад на обе руки, и смотрел на него из-под своих отвратительно густых и красивых чёрных ресниц, и всё бы Антон, наверное, смог стерпеть, но приоткрытые порозовевшие губы, что были настолько аккуратные, будто их выводили кистью на лице Попова, не оставляли шанса сдерживаться. На напряжённых, как сжатая пружина, ногах Антон приблизился к нему, напирая корпусом и целуя опять. Руки его плавно прокатились по бёдрам вверх, поглаживая. Арсений, оказавшийся зажатым в углу, спиной и затылком ощущал холод стекла, а перед собой — пышущий жар Антона, и от этого контраста всё нутро, начиная с груди и заканчивая самым низом живота, стянуло спазмом. Он взял лицо Антона в ладони с обеих сторон, и изо рта буквальным образом выкатился протяжный стон. В ответ на это Шастун сжал свои пальцы на бёдрах Арсения, сминая кожу под тканью обтягивающих всё, что нужно и не нужно, штанов, за которые иногда хотелось сильно того отшлёпать, чтобы неповадно было щеголять так при людях. Резким рывком он немного подтянул к себе парня, и лишь этим вызвал у него ряд тихих и ужасно неприличных постанываний. Антон прижался стремительно напрягающимся пахом к такому же напротив и сам, не сдержавшись, глухо прорычал Арсению в приоткрытый рот, смешиваясь с нежным голосом. До жути Шастуну хотелось самым прямым образом погрузиться в него, войти всем телом, чтобы стать одним целым существом, чтобы быть максимально близко и иметь возможность чувствовать Арсения каждым миллиметром своей собственной кожи. Не контролируя это более, он принялся двигать тазом довольно резко, отчего Попов загнанно дышал ему в губы. Это приносило удовольствие и неудобство в равной степени.       Арсений потянулся немного дёргано рукой между их тел, и Антон ощутил, как тот цепляется своими пальцами за резинку его штанов. Ради этого замысла он даже слегка отстранился. Шастун глядел самым что ни на есть внимательным взглядом вниз, наблюдая с каким-то хищным наслаждением за тем, что с его тазом делали бледные тонкие руки Арсения. Тот спешно, но аккуратно подцепил резинку сначала штанов, затем зацепил и нижнее бельё, после чего погрузил под них по обе стороны от бёдер Антона свои ладони полностью и повёл вниз, спуская одежду. Шастун прошипел глухо, когда ткань проехалась по члену. Освободившись, тот покачался практически под подбородком нагнувшегося Арсения. Последний выпрямился в прежнее положение, едва ли не с блеском в глазах рассматривая открывшийся вид, после чего сплюнул на ладонь, обхватил аккуратными пальцами член Антона и подвигал на пробу рукой вверх и вниз, будто оценивая возникающие ощущения. Рефлекторно голова Антона запрокинулась назад вместе с выдохом, но он тут же опустил её обратно, как только тепло руки Попова пропало. Тот чуть сполз ниже и дрожащими руками пытался справиться с пуговицей на своих джинсах. Антон не мог не усмехнуться:       — Я всё ещё колхозник от того, что ношу спортивки?       Арсений на мгновение замер и глянул на него из-под бровей. В потемневших зелёных глазах сверху тот видел издёвку, а поэтому:       — Иди на хуй.       Антон тихо рассмеялся, но совсем скоро его лицо обрело вполне серьёзный вид. Когда он опустил взгляд вниз, то он упал сначала на собственный крепко стоящий член, в котором он ощущал пульсацию. Под ним на контрасте лежала промежность Арсения в чёрных джинсах, которые тот наконец смог нормально расстегнуть. Ноги его были максимально широко разведены в стороны, будто отдавая тело хозяина в полное руководство Шастуна, а на этих же ногах — на бёдрах, — по-хозяйски до сих пор лежали окольцованные ладони. Арсений уже схватился за штаны, когда сверху послышалось:       — Погоди, — он поднял глаза наверх. — Я… Я не особо, как бы… — Антон пытался что-то объяснить, но лишь после следующих слов до Арсения быстро дошло. — Я ни разу не…       — Вообще? — уточнил Попов.       Антон нахмурился на секунду.       — С парнем.       — Ой, да забей, — нетерпеливо до раздражения в голосе сказал он и принялся стягивать с себя сначала куртку, откинув после её на подоконник сбоку, а затем штаны. — По-твоему, я согласен был бы отдаться тебе на грязном подоконнике?       Этот вопрос был риторическим, но Шастун ответил:       — Не был бы?       Арсений, стянувший штаны с бельём вниз, с предостережением в глазах глянул на него бегло.       — Не проверяй меня.       Антон улыбнулся, а Арсений подрыгал ногами немного, чтобы штаны скатились как можно ниже, и бедра получилось бы расставить достаточно широко, чтобы максимально близко между ними удалось поместиться Шастуну. Желая сделать уже хоть что-то, Антон, обратив внимание на наклонённый на живот член Арсения, потянулся в его сторону. Сначала он ласково отодвинул вверх толстовку, чтобы та не запачкалась, после чего хотел уже взять в руку, но обратил внимание на одну неприятность.       — Блядь, — прошипел он, — кольца.       — Забей-забей-забей, — практически простонал от нетерпения Арсений, двигаясь к нему по подоконнику вплотную, отчего головка Антона прошлась по мошонке Попова. Вдоль позвоночника пробежал разряд. Арсений потянулся до члена парня, прихватывая и большим пальцем собирая выступившую на кончике каплю. На мгновение он остановился, подняв свои большие голубые глаза на Антона. — Я всё сделаю сам. Просто, пожалуйста, — Шастун уловил, что будто в один момент его глаза из голубых превратились в тёмно-синие. Свободная рука его сняла ладонь Антона с собственного колена и плавно положила на чересчур гладкое для парня бедро, прижимая плотно, — трогай меня.       Как самый верный солдат, Антон тут же исполнил приказ, наклоняясь к шее того и прикусывая мягкую кожу, пока длинные пальцы с массивным кольцом на каждом сжались железной хваткой на упругом бедре. Губы Арсения обронили тихий всхлип, и он обхватил оба их члена своей ладонью, принимаясь быстро двигаться.       Антон не знал, куда себя девать, а поэтому кусал Попова везде, куда только мог дотянуться. Кусал, зализывал, снова кусал. И сжимал, сжимал, что было сил. Он не мог понять, как Арсений с фигурой гимнаста может в то же самое время быть таким невозможно мягким, что хочется мять его, как кусок слайма. И Попову явно нравилось: он вполголоса постанывал, и от этих практически приторных — настолько сладкими для слуха Антона они были, — звуков Шастун почти слышал, как у него самого в голове что-то переходит точку кипения и начинает заходиться обжигающими пузырями. Арсений двигал рукой настолько, насколько позволяло расстояние между их телами, и бёдра Антона самопроизвольно дёргались вперёд.       Он успел издать лишь рычащее «я…» прежде, чем кончил, и одновременно с этим прижал к себе как можно сильнее Арсения за бёдра. Тот тоже задрожал в его руках практически сразу и поймал оргазм на сдавленном выдохе.       — Блядь, — он быстро поднял свободную руку, что уже онемела, пока он опирался ею на подоконник, и схватился за плечи Антона, пытаясь прижаться ближе. Неровные выдохи ложились на изгиб шеи Шастуна. — Блядь, я расстанусь с Тимофеем, — с отголосками бывших стонов произнёс он достаточно громко. — Я это, сука, обещаю.       Антон прижался щекой и приоткрытыми губами к тёмному виску, тоже стараясь вернуть свой пульс в нормальный ритм.