Гараж за панельными домами

      С самого утра Антона не отпускало ощущение, что за ночь цвет его кожи потемнел до шоколадного, ну или же он стал одеваться как Арсений, потому что иначе объяснить чувство того, что он собирает на себе в сотню раз больше взглядов, чем заслуживает, он не мог. По дороге в школу ему всё время казалось, что на него кто-то смотрит издалека, но, оборачиваясь, он видел лишь уставших уже даже по пути на работу людей. Миновав же ворота школы, его фигура в серой толстовке и с рюкзаком на плече смогла-таки поймать парочку реальных взоров, которые уже не казались плодом его воображения. Он не стал зацикливаться на этом: на него смотрели и раньше, только, разве что, как на действующего члена Гаража, а не бывшего, так что пускай смотрят сейчас. Антон сказал себе задрать подбородок повыше и свободным человеком зайти в двери школы.       Впереди ожидали два урока английского, который обычно прогуливала добрая треть класса, хотя Антон не понимал зачем. Это был один из самых лайтовых, как бы он сам сказал, уроков, где ты мог проторчать, незаметно занимаясь своими делами, раз в пятнадцать минут обратить внимание на то, что говорит учитель, и получить хорошую оценку. Хотя, возможно, он рассуждал так просто потому, что Арсений успел неплохо поднатаскать его по английскому.       Кстати, об Арсении. Антон изрядно удивился, когда увидел, что Попова нет на уроках, и место за партой прямо рядом с учителем, что принадлежало ему, пустует. Сначала Шастун даже запереживал, что не уследил, и с тем могло что-то случиться. Но если бы это было так, Артём бы сообщил, раз контроль за вторым его любимым объектом для насмешек был поручен именно ему. К тому же, на регулярной перекличке в начале урока преподаватель даже не назвала фамилию Попова, просто его пропустив. Антон уже было хотел поинтересоваться у той, почему она так сделала, и где, собственно, Арсений, но на перемене та быстро убежала куда-то, а прямо после звонка объявила, что им нужны учебники из библиотеки, «и сходит за ними именно Шастун, раз у него все долги закрыты. Иди, Антон, библиотека не работает сегодня, поэтому тебе придётся зайти в архив. Там как раз Арсений сегодня вместо этих двух уроков прибирается. Он знает, что к чему». Вопросы отпали сами собой.       Он вышел из кабинета, где занималась его половина класса, с четвертинкой тетрадного листка, на котором учительским почерком было написано название учебников и количество. Кроссовки его глухо топали по линолеуму в пустом коридоре, забитый нос свистел незамысловатую мелодию, и он шагал в соседнее крыло, где в самом конце его находилась закрытая на сегодня библиотека и небольшой архив с учебной литературой. Уже издалека заметно было, что дверь в него слегка приоткрыта, и желтоватый отсвет лампочки едва-едва был заметен на полу коридора.       — Привет, — вынырнул Антон из-за двери. Арсений стоял к нему боком, перекладывая в стопки старые учебники с ручкой, зажатой между пальцами правой руки, и до недавнего момента, судя по всему, имел очень умиротворённый вид. Стоило только Шастуну показаться, как тот замер на мгновение, после чего на секунду откинул голову назад с прикрытыми глазами и шумно выдохнул. Лицо его сразу же приобрело хмурое и недовольное выражение, и сам он весь нахохлился и надулся, так даже и не глянув в сторону пришедшего Антона. — Я уже переживать начал, где ты, — Арсений всё молчал с грозным видом, продолжая считать и перевязывать стопки. — Мне тут сказали принести учебники, — Шастун мельком глянул на листок в ладони, после чего протянул его Попову. — Говорят, ты знаешь, что к чему.       Арсений упорно игнорировал его присутствие, будто вообще не замечал, что тот здесь стоит, но красноречиво на обратное указывало его насупившееся выражение лица и ладони, которые стали считать и перекладывать книги слишком уж дёргано. Антон, видя такой игнор, глубоко и тяжко вздохнул, немного горбясь и перекатывая свой вес на одну из ног. Он смотрел неотрывно на Попова, следя за его глазами, которые тот упорно не поднимал.       — Ну вот и чего ты дуешься? — тихо произнёс он и потянулся свободной рукой, чтобы по привычке мягко вздёрнуть и без того вздёрнутый нос парня, но тот стремительно отпрянул назад, будто Шастун собирался прижечь его ноздрю горящей спичкой.       Лишь тогда Арсений наконец поднял на него глаза, но взгляд был настолько колюч, что Антон даже испугался, что сделал нечто столь же оскорбительное, как фотки голышом у церкви. В следующее же мгновение тот потянулся и вырвал из ладони у Антона бумажку, а затем закрыл дверь с последующим щелчком замка изнутри. Брови Шастуна взлетели вверх, и после пары секунд, которые были потрачены на осмысление произошедшего, он подошёл вплотную к двери.       — Ты серьёзно обижаешься? — уже со строгой интонацией сказал он в щель. Внутри слышались какие-то копошения. — Арс, на что? Это глупости какие-то просто, — Антон фыркнул, всплеснув рукой. — Это я в данной ситуации должен обижаться. Блин, я же по фактам тебе тогда всё сказал. Ты обещал и не сделал. Ты обманул меня, и я при этом всё равно продолжаю с тобой нормально говорить и не дуюсь, как некоторые. Хоть и до сих пор пиздец как сержусь, — добавил он напоследок. Его голос в тишине абсолютно пустого коридора раздавался гулким эхо. Тем не менее, за дверью продолжали упорно молчать, и до Антона доносились лишь глухие постукивания книг друг о друга. Он цокнул и закатил глаза. — Ну и вороти нос дальше, — буркнул он. — Вроде, парень, а всё равно будто с ПМС.       Он уже собирался отойти от двери обратно, как вдруг, к абсолютной его неожиданности, резко щёлкнула замочная скважина и дверь распахнулась так стремительно, что ударила Антона сильно по ноге и плечу, сталкивая с места. В проёме стоял взвинченный Арсений, и его руки были напряжённо расставлены по бокам от корпуса, что придавало его общему виду такой несвойственной тому суровости. Антон лишь успел прошипеть от боли и поднять глаза на пыхтящего Попова, как сразу же получил сильный толчок в грудь.       В этот момент Шастун вспомнил мгновенно, что да, Арсений, кстати, парень, потому что руки Попова оттолкнули его вполне себе далеко и резко. После того, как Антон отшатнулся, Арсений подлетел и толкнул ещё раз, отчего тот почти что влетел в сзади стоящую стену.       — Тихо, тихо, — ошарашенно произнёс Шастун, глядя на поджимающего от злости губы парня, которого он таким видеть совершенно не привык. Сам Антон, столкнувшись всё же лопатками с бетоном, приподнял обе ладони легонько, тем самым пытаясь призвать Попова к миру. Но брюнет был слишком разъярён. Стоило Шастуну только сделать этот жест, как размашисто ему по щеке прилетела такая звонкая пощёчина, что вся голова даже немного качнулась в сторону.       Оба затихли на мгновение. Арсений стоял, не меняя гневного лица, и всё так же громко дышал. Его поза намекала на готовность продолжить в любой момент, но при этом он не двигался. Голубые глаза, пусть они и скрывались за занавесью бешенства, на самом деле с запредельным вниманием ожидали реакции, которая последует от шатена на такую выходку. Она должна была последовать. Она не могла не последовать. Но Антон просто проморгался, отгоняя тем самым звон в ушах, после чего выдохнул. Даже с небольшой усмешкой.       — Весомо, — было всем, чем он на это ответил.       Арсений прорычал от злости и будто бы даже от странного отчаяния внутри себя, после чего уже кинулся на того вновь, но отошедший от удара Антон успел схватить обе его руки за запястья, помещая их в свою железную хватку. При этом, он понимал, что «железная» она совсем не в фигуральном смысле, а потому старался не давить так сильно. От такой пассивности Арсению хотелось выть.       — Да тихо, Арс, — вопреки всем ожиданиям Попова, даже слишком спокойно сказал Антон, глядя на него своими широко раскрытыми зелёными глазами. Арсений пытался вырвать свои руки у того из ладоней, но это не получалось, и в какой-то момент от этих толчков, что с каждым разом становились всё более вымученными, он просто потерял равновесие, заваливаясь на Шастуна слегка.       Он поднял свой колкий взгляд из-под сильно нахмуренных бровей, сталкиваясь с глазами напротив. Но как он ни пытался, как ни старался высмотреть — не видел там злости или недоброго огня агрессии. Скорее простое удивление. Арсений не мог это терпеть.       Антон правда смотрел пока на это лицо, скованное гримасой страшной боли и ярости, только лишь с огромным удивлением и непониманием. Но в следующую же секунду его нос больно ударился о кость, когда собственные губы окунулись во влажный жар других.       Его мозг совсем ничего не понимал, но Антон ответил, наверное, просто уже по какой-то привычке. Это даже мало было похоже на поцелуй: Попов поначалу мощно напирал, на что Шастун инстинктивно отвечал тем же, и их языки просто мокро тёрлись друг о друга, принося совсем сомнительное удовольствие. Не было до конца понятно, сколько секунд прошло, но, забыв даже о том, что щека до сих пор горит после звонкого леща, Антона что-то заставило смягчиться, а все движения его стали нежнее, и Попову не оставалось ничего делать, кроме как подчиниться совершенно автоматически. Изученная и привычная мягкость губ стала Антону ощутима, как и такое правильное дыхание, что иногда вырывалось в район его щеки. Физическая память и рефлексы вынудили его выпустить запястья из ладоней, а последние не глядя потянуть к шее. Но, как только самые кончики его пальцев коснулись горячей кожи, всё резко пропало.       Попов отшатнулся от него, выкарабкиваясь из поцелуя, как из каких-то болезненно-сладких пут.       — Чтоб тебя, чёртов Шастун, — простонал он в отчаянии через плотно сжатые челюсти, а руки его оттолкнули от себя тянущиеся ладони Антона, звонко шлёпая о кожу. Попов попятился, шатаясь, назад. Туда, где бледно горела рыжая лампочка под потолком.       Антон видел, как беспорядочно топорщатся уложенные до этого волосы, как краснеют горячие щёки и как страдальчески смотрят голубые глаза под изломанными тёмными бровями, будто каждая секунда прикосновения губ наносила по ним удар лезвием. Из приоткрытого рта в его сторону выпал короткий дрожащий выдох, и сразу за этим Попов стремительно развернулся, цепляя пальцами ручку двери и громко захлопывая ту за собой. Напоследок она приоткрылась ещё раз, и на пол шлёпнулась гулко стопка старых книг, сразу же съезжая в сторону и рассыпаясь по линолеуму. Тогда дверь закрылась окончательно под лязг замка.       Шастун с раскинутыми в стороны руками в удивлении стоял на месте ещё несколько долгих секунд и смотрел шоке на дверь, пытаясь осознать, что, вообще, произошло. Вдруг стала снова ощущаться полученная пощёчина на пульсирующей щеке. Он, медля немного от замешательства, оттолкнулся лопатками от стены и подошёл туда, где валялись на полу книги. Наклонился неспешно, сложил их обратно в стопку, попутно пересчитывая. Ровно столько, сколько нужно. Он взял их в руки и выпрямился, глянув на дверь, за которой сейчас стояла подозрительная тишина. Антон фыркнул.       — Истеричка.       Не услышать это с той стороны было невозможно. Он поудобнее подхватил стопку и пошёл обратной дорогой к кабинету.       Арсений сполз по стене вниз.       Его совершенно не заботило, что белоснежная выглаженная рубашка помнётся и испачкается пылью книг. Он сгорбился, обнял руками колени, подтягивая их поближе, и уткнулся в сгиб локтя лицом. Именно локоть вместе с плотной хлопковой тканью заглушили первый дрожащий всхлип. Тишина стояла настолько громкая, что точно была живая и смотрела с осуждением на то, как Арсений всё сильнее сжимается в комок. В этой тишине был слышен каждый выдох и вдох. Он замолчал на короткое время, за которое на глаза набежало ещё больше слёз, и после этого ритмично задрожал в беззвучных рыданиях, будто изнутри его пробило танковым снарядом.       В голове крутился без остановки этот глупый бесполезный вопрос, на который никогда, сколько бы ты раз его ни задавал, не находится ответа. «Почему? Почему-почему-почему?» Жалость к себе самому накрывала его жестокими волнами, вынуждая задаваться этим вопросом. За что это опять происходит? За что он терпит это всё раз за разом? За что он? За что это опять он?..       Виски сдавливало с обеих сторон, а грудь раздирало от боли и горечи. Ведь как показать Антону всё, что мучает его изнутри уже столько времени? Он бы, если б только была возможность, своими собственными руками разодрал, разломал свои рёбра, вскрыл бы череп, лишь бы только Антон мог покопаться, увидеть всё то, что Арсений не может объяснить словами. Но теперь со стороны он предатель. Человек, который не умеет держать слово, хотя при мысли об этом хотелось завопить, потому что, чёрт возьми, это не так, это не правда.       Конечно, Арсений помнит своё обещание. А как он может забыть, когда оно было тем самым искренним, что он обронил оттого, что не имел уже сил держать это внутри? О, как он хотел его исполнить, как он этого жаждал, чтобы можно было без страха и опасений дотронуться до тёплой ладони, пробежать пальцами, сжать покрепче. Как же до дикой боли хотелось просто лежать в объятиях, слушать про малиновые закаты и янтарные рассветы над лесами, про то, как глаза его обычные, голубые, вдруг, оказывается, блестят, как вода в свежем роднике. Он не хотел ничего другого. Ни школы, ни холодных отца с матерью, ни зарплаты госслужащего, ни сраного Гаража заодно с Тимофеем — гори оно всё адским пламенем. Он хотел лишь тепла объятий и дыхания в загривок по утрам. С одним человеком, который принял его искренне тем, кто он есть.       Антон, чтоб его, был слишком для него хороший. Даже сейчас, когда Попов набросился на того с ударами, желая получить их в ответ, чтобы лишь убедиться — Шастун не такой идеальный, он тоже мудак, как и все, кто Арсения окружает. Как и он сам. Всё было бы в миллион раз проще, если бы тот вмазал ему в нос за пощёчину, как привык делать с остальными. Арсений бы имел право погрузиться во всеобъемлющую злость на него и все те колючие слова, что он ему сказал, вдобавок. Но Антон не стал. Он всё ещё сумел удержать за собой титул того человека, который готов принять его даже с такими закидонами.       А теперь что? Ему остаётся только смотреть на то, как он этого одного единственного человека подводит, а когда его спрашивают «почему», он всего и может, что стоять и открывать рот, как глупая рыба, хотя причина-то — вот она, — крутится внутри и ощущается, словно огненный шар. В слова лишь не обращается.       Как объяснить Антону, что лёд сковывает руки и ноги от одной мысли, чтобы написать простое «я ухожу»?       Что делать, когда ты, вроде, нашёл в себе силы сказать «я не поеду с тобой», а в ответ незамедлительно прилетает звенящее «я сказал ехать, значит, ты поедешь», и всё тело парализует?       Холод, холод, этот леденящий всё внутри и снаружи холод. И это, вроде бы, так глупо, но ему страшно. В мыслях он так резв и горд, говоря то, что думает, но, как только дело доходит до реальности, приходит холод. Всё бы ничего, но он проходил через это. Он знает, что стоит только написать в ответ на требования выйти к указанному времени из дома и сесть в ненавистный, приходящий к нему в кошмарах, черный УАЗ, что нет, он не выйдет, он останется дома хотя бы сегодня, то под окнами его будет ждать кортеж из старых побитых машин, заглядывая в ночи светом фар прямо в окна его комнаты. И всё лишь ради того, чтобы доказать — ты себе не принадлежишь. Ты — собственность одного единственного человека, с которым, к твоему собственному горю, тебя однажды свела судьба. Арсений знает, каково это. А Антон не знает. Он не знает, как ощущается этот взгляд грозных острых зрачков, от которого тело сковывает морозом, а уши будто не могут перестать слышать это животное рычание. Он не знает и того, как больно ладонь может хватать за волосы, как может учащать сердцебиение резкое повышение голоса, как одно слово может нести в себе больше угрозы, чем подставленный к горлу блестящий нож. Арсений уже давно успокаивал себя тем, что держит в памяти кучу имён, кучу дат и событий, чтобы при надобности, при подходящем моменте выкинуть эту карту на игральный стол и разом обыграть всех, и вот — подходящий момент настал. Только вот все эти годы он старательно уходил от одной особенности: конечно, он может рассказать отцу о том, что одноклассник его сына буквальным образом преступник, наркоторговец и бандит. И отец бы не отпустил это просто так, он — не те районные мусора, которым лишь бы влезть в долю хотя бы мизинцем на одной ноге. Он бы засадил того надолго. Но кем тогда Арсений выйдет из дома на следующее утро? Сможет ли, вообще, дойти хоть раз до школы? Антон не знает, каково это, когда твоя жизнь зависит от воли другого человека, когда ты до сих пор дышишь только потому, что ему это выгодно, а в ином случае ты бы давно был побит, изуродован, изнасилован и закопан просто потому, что ты такой, каким родился. Арсений хочет жить.       А хочет ли?..       Хватаясь пальцами за волосы и сжимая их в кулаки, он погружается на самое дно пучины тёмных мыслей, куда не разрешает себе заходить даже в самые тяжёлые времена, и с новой порцией слёз из его опухших уже глаз он не может противостоять им и начинает спрашивать у воздуха или же у Бога, к которому обращаешься только в подобные моменты:       Зачем он вообще родился? Зачем, если судьбой ему было предначертано быть другим, что в этом мире запретно и неправильно? Чем он, маленький Сеня с причёской-горшком и румяными щёчками, заслужил на свою долю такие пожизненные страдания? Чем он хотя бы в теории мог их заслужить?       — Господи, — дрожащим голосом он провывает в свои колени, пока руки сжимают волосы у корней. — Почему я просто не мог родиться нормальным? Почему все нормальные, а я нет? Почему я?...       Он издает ещё несколько надрывных вздохов, после чего заставляет себя продышаться. Когда рыдания, как рвотные позывы, отпускают и перестают сковывать горло, он поднимает голову и достает из кармана телефон. Его глаза почти не видят чётких очертаний букв, но он может примерно разобрать, что написал в ответ на ещё вчерашним вечером заданный вопрос, что до сегодняшнего утра ждал молча, будто занесённый над шеей меч, поэтому нажимает на значок отправки.       «Я еду»

***

      — Истеричка, — с эхом доносится с другого конца коридора, и Глеб быстро ныряет в рядом находящийся туалет, чтобы не быть замеченным идущим с книгами в руках Шастуном.       Он запирается в самую дальнюю кабинку и просто стоит, смотря в дверь. Его тонкие губы плотно сжаты, даже плотнее, чем обычно, а пустой взгляд сверлит дыру в металле. Крылья носа иногда подрагивают, и это единственное движение, которое можно заметить на его лице.       Он прокручивает в голове увиденное только что, и всё тело сковывает странный спазм, не дающий пошевелиться. Он лишь хотел выйти в туалет и никак не рассчитывал увидеть эту сцену около библиотеки. Перед глазами пролетает тихий разговор, потом потасовка, а затем…       Вдруг изнутри него разливается жгучая злость, и неподвижные брови едва заметно дёргаются. Его неимоверно злит Попов за то, что смел так поступить с его братом, которому был обязан. Самый настоящий предатель. С самого начала он знал, что тот не принесёт Тимофею ничего хорошего, и хочет лишь присосаться, как пиявка. И как же его злит этот Шастун…       Настоящий мерзавец, который разрушил всё, что было. Из-за него Тимофей сам не свой вот уже полгода, из-за него он злится на всех вокруг, и дела у Гаража идут плохо. Как он смел так нагло портить всё, что у них было? А ведь брат столько доверил ему, а ведь брат сделал его тем, кто он есть сейчас…       Он сжимает кулаки. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять.       Не помогает.

***

      6 лет       Голубые колёса его трактора так здорово едут по лавочке, будто он настоящий, и в голове у Глеба словно слышится тарахтение мотора, а перед глазами клубится дымок из пластмассовой трубы. Он так любит этот трактор — он такой ярко-красный. Правда, у него периодически отпадывает ковш, и на крыше видна сильная трещина, потому что тот достался Глебу ещё от брата. Но он всё равно не перестанет любить этот трактор. На лавочных путях находятся чьи-то оставленные оранжевые грабельки, слегка испачканные в песке. Колёса трактора резво переезжают это препятствие. Бетонный пол рядом с лавочкой холодит его попу, да и отец, к тому же, заставил с утра нацепить на голову кепку, поэтому о жаре он не беспокоится.       — Не, ну он ваще козёл, конечно, — с ним не согласились бы стоящие рядом ребята. Те щурятся от палящего солнца, а некоторые, включая Тимофея, поснимали свои майки и футболки. До Глеба донёсся шлепок о землю. Видимо, мальчик, висящий до этого на трубе для чистки ковров, крутанул какое-нибудь сальто и спрыгнул, шлёпая резиновыми тапками.       — А чё, вы, вообще, уверены, что это он? — спросил, судя по всему, именно этот пацан, подойдя обратно к остальной компании.       — А кто ещё-то? — бодро ответил тот, кто говорил до этого. Тимофей же всё молчал. — Они же, блин, цыгане. У него мамаша по рынку ходит, пристаёт ко всем. Мы когда с дядей Виталей туда ходим, постоянно стараемся их семью подальше обходить. Вообще, так бесят, — протянул мальчик. — Помнишь, в том году у Ульяны телефон украли из рюкзака? — тому ответили утвердительным кивком. — Потом же узнали, что это он был.       — Ни фига он, конечно, ваще…       — Да точно это был он, — невесело пробурчал под нос Тимофей, и все притихли. Тот ковырял носком своих старых, но очень ухоженных кед песок. — Он ещё с прошлого дня у меня спрашивал, за сколько я купил его, и так далее.       — Ну, тем более, — согласился предыдущий говорящий.       — И чё делать будешь?       — Не знаю, — буркнул Тимофей, потерев своё бледное плечо, после чего пнул камень на земле с досадой, и он пролетел прямо за спиной у младшего брата.       Глеб чувствовал, как тот зол и расстроен. Не знал как, но ощущал это спиной, затылком, где-то внутри ощущал. Он остановился, убирая руку с трактора, и тот застыл на месте. Даже дымок в воображении перестал идти из трубы.       Он не слушал особо, о чём говорит брат со своими приятелями, но понимал точно — кто-то украл у брата велосипед, который тот купил буквально пару дней назад. Глеб помнил, каким радостным был Тимофей, когда закатил его в прихожую. Он помнил, как весело тот гонял по двору, пока сам Глеб катался с горки на площадке, и как звенел в звонок на всю улицу. Ему самому было так радостно, и он веселился вместе с братом, хотя сам ни разу не держал в руках велосипедный руль, да и кататься-то он не умел. Но представлял всё равно, как по плечам бежит ветер, если бы вдруг Тимофей решил прокатить его на багажнике. Он видел, как другие ребята часто катаются так, и всегда мечтал, что это мог бы быть он с братом.       А теперь кто-то посмел взять и просто украсть у Тимофея этот велосипед. И Тимофей теперь совсем не веселится. Не улыбается, как вчера. Глеб вдруг так разозлился на того вора, что весь насупился и стал пыхтеть носом, хмуря тоненькие брови. Как посмел он вообще что-то взять у его брата? Да если бы мог, Глеб бы побил того кулаками за то, что он сделал. Чтобы успокоить себя, он взял в руки оставленные грабельки и стал пробегаться своим маленьким пальцем по зубчикам.       Раз, два, три, четыре, пять, шесть. Шесть, пять, четыре, три, два, один.       Помогло.       — Ну, так нельзя ведь, — сказал другой из компании, обращаясь к Тимофею. — Ты на него сколько копил.       — Слушай! — вдруг воскликнул тот самый бодрый мальчик. — А что, если сказать Володе? — Тимофей нахмурился, посмотрев на него. — А что? Вы же с ним чё-то гуляете иногда по району. Ты ему вон как нравишься. Можно же просто рассказать ему про это, чтобы он помог, — убеждал его товарищ. — Он ведь старше, да и знакомых у него много всяких.       — Так-то идея, — поддержал другой.       — Не знаю, — тихо протянул Тимофей, размышляя над предложенным. — Не думаю, что Володя захочет разбираться с такими делами. Он важный, не будет тратить время на это.       — Раз такой важный, то может и потратить, я думаю, — ответил на это его приятель. — А то, что, он тебя постоянно просит помочь, а сам тебе помочь не сможет? Ну и чё он тогда с тобой всегда возится, что ты нам потом даже не рассказываешь никогда?       — Потому что это только между нами двумя, — огрызнулся Тимофей. — Мы договорились, что я никому не проговорюсь, и я дал ему слово.       — Ладно, ладно, — успокоил его второй тут же. — Но ты представь: идёт этот Аслан по улице спокойно, наворовал опять каких-нибудь апельсинов полные штаны, а к нему семиклассники толпой подходят, руки в карманы, — он спародировал, кривляясь, — и говорят «слышь, гони велик обратно». Ты прикинь, как он в трусы наложит.       Компания коротко посмеялась, за исключением Тимофея.       — Ладно, — спустя несколько секунд раздумий, сказал Костеша-старший. — Я спрошу его.       — Во, — весело хохотнул на это приятель. — А я о чём? Все знают, что Володя к тебе хорошо относится. Ты ему как этот… как брат. По-любому он тебе поможет.

***

      Антон смотрел на чат, где ещё с полудня сообщения висели с голубым кружком сбоку — непрочитанные. Да и собеседник не появлялся в сети. Шастун со свистом выпустил воздух через заложенный нос и отложил телефон на стол. Но только стоило ему это сделать, как экран загорелся сам.       — Алло, Тёмыч, — ответил Антон на звонок.       — «Шаст...»       — Слушай, спрошу сразу: ты с Арсом сегодня не переписывался?       Доброхотов на короткое мгновение замолчал, когда его сбили с мысли вопросом.       — «Нет. С чего бы?»       Антон сразу сполз на стуле вновь.       — Да мало ли. Он сегодня психованный. Сейчас мне не отвечает. Думал, вдруг он просто шкерится от меня.       — «Да, Шаст… Я как раз по этому поводу».       Шастун сел резко прямо, нахмурив свои брови.       — Что опять? — протянул он обеспокоенно и закатил глаза.       — «В общем», — Доброхотов как-то помялся, и Шастун уже было хотел подогнать того, но он продолжил. — «Вроде, ничё прямо страшного-то не произошло… Ну, то есть, я просто подумал, раз уж я услышал ваш вчерашний разговор», — по голосу было понятно, что ему не очень удобно упоминать этот момент, — «что ты хотел бы знать».       Антона даже немного раздражало, что тот так тянет кота за первичный половой признак, поэтому он наклонился локтями на колени в напряжённой позе и подбодрил того:       — Да, я очень хочу знать.       — «Да, я так и подумал. В общем, ты же знаешь, что мои парни следят за обстановкой», — Шастун вкинул короткое «угу». Конечно, Антон был в курсе, что Артём — именно тот человек, который поставляет Тимофею всю информацию о происходящем на их территории. Сам он не углублялся в технические детали этого всего, ему было достаточно просто знать, что глаза у Доброхотова имеются на каждом повороте. Вероятно, именно поэтому от Артёма сложно было утаить даже самую труднодоступную информацию. Образ же человека недалёкого ума был отличным для этого прикрытием. — «Ну, если по чесноку, я всегда прошу от них, чтобы они мне сообщали вообще любой движ, который происходит на районе. Просто знаю, что хочу быть в курсе, а уж Тиме я скажу то, что имеет для него значение. Понимаешь?» — Антон вновь ответил «угу», но только на этот раз протяжно, с интонацией, подразумевающей, что он смекает. Он всегда знал, что Артём — тот ещё жук. — «И, короче, я узнал, что в Спальниках какой-то местный бухич. И Арса там видели».       Антон погулял глазами по старому паркету задумчиво, ещё больше напрягая брови.       — А попонятнее?       — «Да я сам будто много знаю», — выдохнул Доброхотов в трубку. — «Какой-то тусняк на чьей-то хате намечался. Наши, местные собирали. Видели буквально пару часов назад, как Арсюха там появился».       Шастун провёл рукой по волосам.       — Бля. Этого только не хватало, — тихо сказал он. — Я двигаю туда.       — «Меня дождись» — тут же скомандовал Артём.       — Да не нужно, Тём, — одной рукой он уже натягивал на себя свои спортивные штаны.       — «Наоборот, я тебе там нужен», — настаивал на своём Доброхотов. — «Со мной побезопаснее. Тем более, есть дело одно. Хотел бы, чтобы ты со мной сходил».       — Только после того, как отправлю Арса домой.       — «Естественно. Я уже в полёте, если что. Через минут пять словлю тебя у трансформаторки около твоего дома».       Антону действительно практически не пришлось ждать. Артём примкнул к нему в обещанном месте и незамедлительно повёл по маршруту.       — А это место, вообще, далеко? — обратился он к Доброхотову, который шустро перебирал ногами. С длиной своих Антону не составляло большого труда за ним поспевать.       Артём коротко обернулся на него.       — Спальники-то?       — Да.       — В жопе мира.       — В смы-ысле? — недовольно протянул Шастун.       — Да в прямом. Это самый конец нашей территории. Прям рядом с Молотами. Такой, не очень хороший район, — Артём повёл головой и поморщился.       Антон приостановился на месте.       — Ты хочешь сказать, — он посмотрел прямо на парня, — что Арс вот в этой компании? С Тимофеем опять?       Доброхотов резко приподнял плечи и выпучил на него удивлённо свои глаза.       — В том-то и дело, что он туда без Тимы приехал. Просто на такси.       — Он один там?!       Артём лишь пожал плечами неразборчиво, явно показывая, что он сам находится в полнейшем недоумении.       — Блядь, пиздец. Что у человека, вообще, в голове? — с этим риторическим вопросом он двинулся резко вперёд по дороге, что синхронно за ним повторил и Доброхотов. — Господи, лишь бы с этим придурком там ничего не сделали, пока мы идём. А с делом-то что? — он повернул бегло на Артёма голову. Тот от резкой смены темы брякнул лишь непонятливое «а?». — Я зачем тебе нужен-то был? Ты говорил, дело какое-то. Не для Гаража, я надеюсь? Я предупреждал, что с этим покончено.       Доброхотов снова вывалил «а», только теперь уже понятливое.       — Не, не для Гаража. Тут другое, — Антон почувствовал, как тот замедлил шаг, на что повернулся и увидел, что друг стоит на месте.       Внезапно Доброхотов медленно приподнял свою толстовку, так, чтобы только малая щель над поясом его штанов была видна. Сразу же Антон увидел не что иное, как заткнутые за этот пояс чёрные пистолеты. Они напомнили Шастуну те, что однажды показывал ему Костеша в гараже. По спине пробежал холод.       — Блядь, ты чё, дурак? — полушёпотом произнёс Антон, машинально совершая к тому пару шагов. Доброхотов быстро опустил толстовку обратно, скрывая оружие, после чего поднял глаза на Шастуна.       — Да не ссы ты, — он пожал плечами, тоже понижая голос. — Они же даже не заряжены. Без патронов какая от них польза?       — Ну и чё ты притащил их тогда?       Артём как-то странно склонил голову.       — Это Тимовские, — объяснил он. — Те, что у него всегда в гараже лежали в ящике, — значит, Антон не ошибся. — Я же говорил тебе как-то, что у меня у одного есть ключ от гаража Тимы. Помнишь? Вот я решился пойти и взять, — Доброхотов нахмурился, гуляя угрюмым взглядом по асфальту и слегка морща своё лицо. — Я чё-то думал, думал. Обо всём думал, вообще. Так много думал, что устал даже. В жизни, наверное, столько не думал. И вот про них даже недавно вспомнил, — он хлопнул рукой по низу живота, где лежали два пистолета. — Ну, как вспомнил? Они мне почему-то сниться начали, прикинь, — он глянул на Шастуна. — Не, ты меня не сочти за дебила, что я такую муть несу, но реально снились, я отвечаю. Несколько дней подряд. И чё-то у меня предчувствие такое странное было, будто вот не надо, чтобы они лежали в гараже. Хз, чё это и почему. Но потом я понял, что я-то сам тоже как-то не хочу, чтобы они вообще у Тимы были, — Артём посмотрел на Антона каким-то странным взглядом, который будто одновременно отражал вопрос о том, понимает ли Шастун то, что он пытается сказать, и нёс в себе вдруг общую неуверенность Доброхотова, будто он спрашивает у Антона, правильно ли, вообще, поступает. Шастун ничего на это не отвечал, просто внимательно слушая. — Я подумал, доедем с тобой до реки через два микрорайона. Там частный сектор. Я их и сброшу. Ну его на хер.       Он дернул плечом и головой, обращаясь взглядом к Антону за одобрением. Шастун посмотрел на него задумчиво несколько секунд, после чего утвердительно кивнул, развернулся и, хлопнув Артёма по плечу, снова пустился в путь. Медлить им не стоило. Он лишь бросил напоследок при обороте:       — Неожиданно, конечно.       Больше сам для себя, как мысли вслух. Они спешно шагали в тишине по дворам, и молчание между ними длилось около пары минут, прежде чем натужно над чем-то думающий Артём его прервал:       — Хуйня это всё какая-то, Шаст… — Антон бросил на него недолгий взгляд, продолжая идти в достаточно быстром темпе, и поймал, каким понурым было выражение лица друга, и как глаза задумчиво смотрели под ноги. — Вообще всё не как раньше. Вроде, Тима чё-то делает, а пользы это будто не приносит. И удовольствия тоже уже нет… — перечислял тот медленно. — Да и, в принципе, как-то... не так внутри уже.       Антон оглядывал горизонт внимательным взором из-под нахмуренных бровей.       — А потому что всегда надо знать, с кем имеешь дело, — мрачно изрёк он. Шастун почувствовал, как сбоку Артём поднял на него глаза.       — Жили же как-то нормально столько лет до этого, — сказал тот, как весомый довод.       — Ну, не знаю, конечно, как вы там жили, но лично я сомневаюсь, что всегда всё было нормально, а тут вдруг Тимофей обзавёлся шизой ни с того, ни с сего, да такой сильной, что даже ты, — он повернулся и обвёл взглядом Артёма с ног до головы, — буквально его правая рука, начал в нём сомневаться.       Артём нахмурился ещё больше.       — Знал я прекрасно, с кем имею дело. Я же не дурак, — буркнул он, и Шастун вдруг поразился внутри своих мыслей, что Доброхотов — этот самый Доброхотов, что всегда прежде был рупором Костеши, через который благодаря врождённой природной разговорчивости Артёма и какой-то даже странной обаятельности, способной расположить к себе многих, он вещал свои мысли и убеждения, тот самый Доброхотов, что с большей вероятностью бы лишился глаза или пальца, нежели в страхе оставил дело Гаража, которым так рьяно занимался, этот самый Доброхотов, который был самым близким и доверенным, до самого последнего момента искренне верящим в Тимофея человеком, — не спешит отрицать, что сомневается в лидере. Хотя, стоит ли удивляться? Антон понимал на подсознательном уровне, что всё давно уже к этому и идёт.       — Ну да. Чё ты там знал? Сам же говорил, что он тебе ничего не рассказывал никогда, — бросил он.       Артём помолчал с секунду, после чего ещё тише, чем прежде, решил произнести:       — Мне не обязательно рассказывать, чтобы я знал.       Шастун обернулся на него, фыркнув, после чего один уголок его губ поднялся в удивлённой усмешке.       — Да ладно? Копал под него? — прозвучало больше как утверждение.       Доброхотов скривил лицо.       — Ну чё так сразу? — в голосе слышались обиженные нотки. — Просто если вблизи появляется новый человек, то я считаю должным узнать про него получше. «Знания — сила». Хуй знает, кто так сказал, — изрёк он, приподняв указательный палец. — Я и про тебя знаю сильно больше, чем ты рассказывал. Знаю, что живёшь с тётей и сестрой.       — Ебать ты умник, — тут же ответил ему Антон. — Я это и сам говорил тебе.       — Тётя — медсестра.       — И это тоже.       — Работает в нашей тринадцатой больнице в хирургическом отделении. Есть сын ещё старший у неё, но съехал. С вами больше не живёт. Сестру Оксана зовут, знаю, как выглядит, и что учится в девятом «а». Знаю, что с начальной школы дружит с Олей Молотовой, — Антон помрачнел. — Она в нашей раньше училась, с пятого класса перевелась. Правда, что твоя сеструха с мелкой у Володи — закадычные подружки, это я только недавно срастил. Стоило бы пораньше.       — Ну ты и чёрт, Тёмыч, — высказал Шастун, помотав головой.       — Да ладно тебе, не ссы, — глянул тот на него. — Я же это не разбазариваю. Так, чисто при себе держу до нужного случая, если он появится. Поэтому про Тиму я сразу тоже постарался узнать. Много важного не нашёл. Про семью только. Остальное впоследствии дособрал, но, опять же, не то чтобы это много. Всё равно больше, тем не менее, чем знает девяносто процентов Гаражных.       Антон повернул на него голову, смотря тому в профиль внимательно.       — Ну и что? — спросил он с усмешкой в голосе. — Хочешь мне сказать, что он всю жизнь паинькой был, и только сейчас кукухой съехал? Что прямо никаких звоночков не было?       И при взгляде на хмурое выражение на лице Доброхотова, Шастун понял прекрасно свою правоту — были.       — К нам Тимофея добавили в пятом классе, — начал Артём издалека. — Он тогда уже старше был. Видимо, то, что его на второй год оставляли в начальной школе. А я, так-то сказать надо бы, тоже не пальцем деланный. Я, конечно, ничем особо не занимался тогда, но знакомых у меня было на районе выше крыши. Вот я через эти связи до сих пор всё и достаю, что мне надо. Тима прознал про это быстро — что я далеко не лох, и связей у меня полный район. Больше, чем у него даже на тот момент, — и начал со мной корешиться. А Гаража ещё не было тогда, — Антон посмотрел на него в недоумении. — Ну, как. Был, только Гаражом он тогда не был ещё. Чисто такая одна половина большого Промышленного района, где постепенно начинал Володя вылезать, как гриб. Вот они и были, получается — Ленинский, где уже тогда Витя Шпагин всем занимался, Парковый, что сейчас за Женей Игнатенко и Димой Бромом, и Промышленный. Три самых крупных. Промышкой, как я и сказал, начинал заниматься Молотов. Общеизвестные факты кончаются на том, что однажды он где-то на улице мелкого Тиму подобрал, и стали их вместе видеть.       Антон посмотрел на парня с искренним удивлением.       — Серьёзно? То есть, они общались раньше? — эта информация и вправду была неожиданной для Шастуна, как, собственно, и для любого, кто видел нынешние отношения между двумя лидерами.       Артём вздохнул и сощурился.       — Я говорю, что про это всё вообще знают, такое ощущение, что пара человек, — объяснял он. — То, что раньше они оба вместе обтирались — это-то ещё факт. А вот что конкретно их связывало и тем более что потом случилось — просто ебический секрет. Я поэтому сам знаю лишь урывки. Слухи, по большей части, где непонятно — что правда, а что домыслили, — обозначив это, он вернулся к изначальному рассказу. — Есть инфа более-менее достоверная, что Тима на Володю работал раньше, пока мелкий был. Но я не уверен, что это всё. Большинство из тех, кто решается что-то рассказать, говорят, что да. Они, якобы, раньше вообще хорошими друзьями были. Некоторые, что сейчас постарше, как сам Молотов, рассказывали, что Тима вообще с ним всегда шатался. Что они там чуть ли не ходили везде вместе, что Володя его в дом пускал к себе свободно, как брата младшего. И, знаешь, — он отметил, — как-то после того, что мы с тобой оба теперь знаем, как он охуеть хорошо ориентировался у Володи на даче, мне вообще сложно заставить себя усомниться в том, что это не пиздёж, — Антон шумно выдохнул, понимая, что это действительно походит на правду. — Он, может, реально хотел сам ему часть района отдать под такую, знаешь, небольшую опеку. Типа, как это… Делегировать полномочия, во. Всё равно — Промышка большая и очень неспокойная. За ней в одного сложновато усмотреть. Так что вполне вероятно, что земля Тиме от Молотова досталась, если меня спросишь. А вот что потом стало… — Шастун стал смотреть на него практически в упор, когда услышал, как тот притих в неуверенных раздумьях. Доброхотов на этом ещё сильнее сбавил голос. — Говорят… но это лишь говорят, если что. Я раньше сам мало верил, хотя сейчас я вообще уже хуй знает. Такое ощущение, что и это вполне может правдой быть, — открестился Артём. — Ходят слухи, что как-то Тима однажды Володю-то опрокинул с этой половиной. Как, и что, и когда — понятия не имею. Но что-то он, короче, сделал так, что выдернул из-под носа у Володи этот кусок, что сейчас и есть Гараж. Я к нему пришёл работать сильно позже, чем мы с ним впервые познакомились. Только с лета между седьмым и восьмым классом начал, так что свечку не держал, когда Гараж появился. О том, как он к Тиме в руки попал, вообще практически никто ничего сказать не может. А, как я и говорил, те, кто рассказывают, не могут особо ничем эту инфу подкрепить. Вот так все и живут.       Антон отвернулся от Доброхотова, смотря теперь на дорогу и с приоткрытым ртом и переваривая только что полученную информацию.       — Это многое теперь может объяснить, — подытожил он невесело.       — Знаю, Шаст. Это и беспокоило меня последние полгода, — Артём опустил взгляд под ноги.       Спустя минут двадцать-пятнадцать они, лишь изредка перебрасываясь какими-то фразами, дошли до той местности, где и должна была найтись предполагаемая тусовка. Те же самые неизменные панельные пятиэтажки, окружённые густыми деревьями, около которых не было практически ни души, и на пути из прохожих им встречались только лопоухие дворняги. Артём завернул Антона в нужный двор, который, вообще, на двор был мало похож. Протяжённая пятиэтажка стояла подъездами прямо к ровным рядам берёз, под кронами которых таким же рядком стояли старенькие гаражи, исписанные граффити. На одном из них бывалый взгляд Шастуна уловил сиреневый «GARAGE».       — Да, походу, мы на месте, — отпустил верный комментарий Антон, когда они с Доброхотовым замедлили шаг, подойдя к сборищу старых машин-вёдер, что кучковались, в основном, у одного подъезда.       Оба смотрели с задумчивыми лицами на это собрание.       — Что-то их как-то будто слишком много, — отметил Артём, но Шастун на это ответить не успел, так как из окна какой-то из квартир над ними послышался резко шумный коллективный возглас, знаменующий что-то весёлое. Видимо, как раз оттуда и доносились тихие звуки музыки, которые были слышны ещё на подходе к дому. Артём и Антон посмотрели синхронно сначала на источник звука, а сразу после друг на друга. — Ну, хоть искать не надо, — сказал Доброхотов, пожав плечами.       С коротким пиликаньем домофона из двери подъезда вышел маленький мальчик лет шести. Оба перевели глаза на него. В забавной голубой кепочке, сандаликах с носками и обшарпанным резиновым мячиком в руке, мальчик посмотрел на них как-то недовольно в ответ, после чего потопал дальше от подъезда. Антон, опомнившись вдруг, рванул через траву и старую заросшую бетонную клумбу, как лошадь на конкуре, но успел-таки ухватиться пальцами за почти закрывшуюся дверь. Доброхотов всё провожал мальчика озадаченным взглядом, наблюдая, как тот спокойно шагает мимо нагромождённых девяток и четырок под долбящую на фоне музыку из окон, а после скрывается за гаражами.       — Тёмыч! — окликнул недовольно его Шастун.       Артём повернул голову с приоткрытым ртом, а затем, когда увидел придерживающего железную дверь Антона и опомнился, тоже поспешил в подъезд. Под тихий стук дверь за ними закрылась, оставляя их стоять в тёмном помещении.       — И чё дальше? — тихо сказал Доброхотов, оглядывая попадающие на глаза двери в квартиры. Антон в это время прошёл вперёд, устремляя свой взгляд наверх в расщелину между перилами. Очень тихо до них доносились отзвуки музыки.       — Ну, я не думаю, что это будет очень сложно, — подытожил он.       Антон, а прямо за ним и Артём, направились по ступеням вверх, неспешно поднимаясь и параллельно вслушиваясь в шум, чтобы понять, где музыка играет громче всего. Она набирала интенсивность по мере их восхождения, и когда оба дошли до третьего этажа, стало понятно, что источник шума находится именно здесь. Старая железная дверь с чуть покосившейся ручкой издавала мерные удары битов, и Шастун с Доброхотовым остановились молча прямо напротив неё, синхронно думая, что им делать дальше. Антон поразмыслил и потянул свой палец к старому потемневшему звонку.       — Погоди, — резко остановил его Артём. Шастун приспустил руку вниз наполовину, оборачиваясь при этом на друга. Тот мотнул головой ему в сторону дверной ручки молча, но Антон понял его и без слов.       Он медленно дотянулся и ладонью нажал на ручку осторожно, так как понятия не имел, что из этого выйдет. Но дверь ощутимо щёлкнула, обозначая открытие. Тогда Антон подсобрался и распахнул ту шире, без прочих лишних мыслей входя в узкий неосвещённый коридор. Артём остался у порога, руками опираясь на дверь и косяк, и лишь просунул голову внутрь квартиры. Музыка стала бить Антону по ушам сильнее и отчётливей, а сбоку на него едва не налетел виновник их переживаний.       — Во-оу, у нас что, дверь открыта? — прохихикал Арсений, пошатнувшись, после чего перевёл глаза на Шастуна. — Вау, здравствуйте. А вас разве кто-то звал? — он закончил с широкой улыбкой, от которой Антону становилось нехорошо. На фоне слышались чужие разговоры.       В руках у Попова была белая кружка с чем-то, что вряд ли являлось апельсиновым соком, особенно, если судить по состоянию её держащего. Как Антон расценил, тот определённо был пьян, хоть и не слишком, так как вполне уверенно держался на ногах и проговаривал слова, но взгляд плыл, да и общее поведение было развязным и гораздо менее сдержанным, чем Попов позволял себе в обычной жизни. Признать честно, Антон не видел Арсения таким пьяным ни разу — тот говорил неоднократно, что напиваться не любит, не находя в алкоголе большого удовлетворения. За силуэтом парня ярко светилось помещение в конце прохода, откуда тот, судя по всему, шёл по длинному узкому коридору в сторону кухни, что находилась за спиной у Шастуна, но наткнулся у входа на последнего.       — Бля, пиздец, Арс, — протянул Антон тихо, чтобы их обоих не слышно было для остальной шумной компании, что оставалась в ярко освещённой гостиной. Он глянул бегло туда, улавливая мимолётом кусок шкафа-стенки в проёме и часть ковра, после чего вернулся на Попова и продолжил на вздохе: — Ты явно перебрал. Всё, давай, закругляйся. Поехали домой.       Он увёл свой взгляд в сторону, старательно осматривая окружение. Справа от него стояла вытянутая этажерка, на которой выстроились рядком какие-то личные вещи, обувь на полках пониже, чей-то рюкзак и пара бутылок. Рядом же с этой этажеркой, прямо сбоку от Арсения, находилась дверь в ванную, на косяк которой Попов опёрся своей рукой. Парень усмехнулся, всё продолжая улыбаться, как Чеширский кот.       — Да ладно, — протянул он и на короткое мгновение сморщил нос, в действительности напоминая этим кота или, скорее даже, лису, только сейчас это у Антона умиления не вызывало, потому что понятно было — Попов не пытается быть с ним игривым или кокетливым. Он пьян, и в нём играют сейчас совсем другие чувства. — Не буду тебя утруждать снова, — сделал он акцент на последнем слове и мотнул головой, смахивая слегка свалившуюся чёлку, после чего отпил из кружки.       Антон выпустил тихо воздух через нос, а затем насильно попытался забрать у Арсения его стакан. Попов сопротивлялся, пыхтя едва слышно, но Шастун оказался более ловким и, что немаловажно, трезвым, а потому ему удалось оторвать друг от друга кружку и чужую ладонь, чуть не расплескав содержимое, после чего он поставил это на этажерку сбоку от себя.       — Ни в чём ты меня не утруждаешь, — буркнул он, сдерживая раздражение, так как во что бы то ни стало ему нужно было увезти парня отсюда. Без Костеши рядом находиться здесь тому было попросту опасно. — Поехали.       — Никуда я не поеду, — уже гораздо более серьёзно сказал Арсений, глядя на него сердито и сводя брови к переносице, а в интонации опять даже ещё отчётливее начал слышаться этот едкий сарказм. — Зачем тебе со мной возиться? Я же жалкая шлюха. Я и с этими нормально посижу, — протянул он нарочито беззаботно, на секунду оборачиваясь головой назад в направлении гостиной позади себя, а после махнул в ту же сторону ладонью плавно. — Сначала по очереди им организую по минету, м-м-м… ну а там как дальше пойдёт.       — Арс, я не говорил такого, — уже откровенно начиная злиться, запротестовал Антон.       — Как не говорил? — вскинул Попов брови. — Забыл что ли? Память бы тебе проверить, родной, — он постукал указательным пальцем по лбу.       — Я не называл тебя шлюхой.       Шастун глядел на того жёстким взглядом прямо в лицо. Его бесило подобное переиначивание его слов, равно как бесило и то, что Арсений решил снова устроить скандал в такое поистине неподходящее время.       — А-а-а… Точно, простите, — протянул Попов, приложив театрально к своему лбу ладонь. — Мысли о членах и ебле вытеснили из моей головы весь здравый смысл, — выплюнул он прямо в Антона, начиная повышать голос постепенно, и движения его рук стали размашистее. Шастун напрягся, поджимая губы, потому что эта ссора теперь точно привлекла внимание присутствующих. Музыка сбавила громкость. — Я не шлюха, точно, — голубые глаза метали искры при взгляде на шатена. — Я просто жалкий педик, который от безысходности и одиночества готов плести тайные обманные схемы, чтобы только лишь суметь залезть в штаны к нашему бесподобному секс-символу всех приступных группировок Антону Шастуну!       Он всплеснул руками на последнем своём выкрике, и Антон уловил, как из-за косяка гостиной вынырнула, глядя на них, голова, к неожиданности, Глеба Костеши. Из помещения послышался странный грохот, смешиваясь с общей поднявшейся суетой. Арсений всё стоял напротив Шастуна, яростно пяля на него свои раскрытые глаза и учащённо дыша. Внезапно в облако яркого света, которое обрамляло для Антона силуэт Попова, вывалилась крупная фигура, что своей широкой спиной застелила практически всё освещение для тёмного коридора.       Обе руки упирались по стенам узкого прохода, а светловолосая голова висела низко. Бледные глаза с видневшимися ярко даже в полутьме зрачками смотрели на Антона яростно и хищно, а на губах зарождался животный оскал. Тимофей будто бы не видел ничего впереди себя, кроме Шастуна.       — Блядь, и он здесь? — в момент напрягся Антон от удивления и поперебрасывал взгляд с Попова на Костешу. Тимофей в это время оттолкнулся ладонями от стены, совершая первые шаги в направлении их обоих. Походка его была чуть шатающейся, будто на них направлялся вразвалку голодный медведь.       — Конечно, здесь, — ответил, не оборачиваясь, Арсений, не сбавляя в голосе прежнего яда. — Я же его главная подстилка...       Он не успел договорить, так как настигший его в первую очередь Тимофей, не спуская с Шастуна прожигающего взгляда, открыл одной рукой дверь в ванную, а второй сразу же с необычайной лёгкостью прямым образом закинул в тёмное помещение Попова, захлопнув после дверь. Костеша схватился за рядом стоящую этажерку, одним мощным движением всего своего тела сдвинул её на себя и подпёр ею ванную комнату. С грохотом посыпались вниз бутылки, прочие вещи и кружка, которую Антон отобрал из чужих рук. Темноватое содержимое разлилось по полу с брызгами под пару чьих-то вздохов и матерных слов за спиной у Костеши, и Шастун отпрянул резко, чтобы не быть облитым. Из-за заблокированной двери ванной тут же послышались приглушённые требования выпустить немедленно, и Арсений подолбился несколько раз, что не принесло никакого результата. Ничто из этого не волновало Тимофея. Для него существовал лишь изрядно опешивший от происходящего Антон.       — Тихо, блядь, все, — рыкнул он окружающим, теперь беспрепятственно надвигаясь на Шастуна. — Я его убью, на хуй…       Антон уже поспешил расставить покрепче ноги, будучи готовым отражать кулак в нос, но между ними двумя настойчиво втиснулся Доброхотов.       — Тихо, тихо, — спешно выпалил он, одной ладонью утыкаясь в напирающего Тимофея, а второй, заведённой себе за спину, отодвигал Шастуна на безопасное расстояние.       — Съеби на хуй, Артём! — Костеша наконец отвёл свой взгляд от Антона, зыркая им теперь на Доброхотова. Он оттолкнул от себя руки парня, двинувшись было ближе к Шастуну вновь, но тот не собирался сдаваться, снова останавливая того и преграждая собой путь.       — Тима, блядь, успокойся! — Доброхотов оттеснил его не особо сильно назад руками, после чего бегло повернулся на Антона. — Шаст, пиздуй отсюда. Уходи.       — А Арс? — тут же ответил ему Антон.       Костеша резко ухватился за руки Артёма, что удерживали его, и толкнул того в порыве всколыхнувшейся злости. Доброхотов запутался ногами в напа́давших на пол вещах, в результате чего наткнулся больно бедром на угол этажерки, но сам при этом не отпускал старшего в ответ. Поднялся шум и суматоха. Они оба под грохот принялись мотать друг друга по коридору. Остальные присутствующие также подключились: кто-то вяло, опасаясь ненароком попасть под раздачу, пытался оттянуть Тимофея назад от Доброхотова, попутно что-то ему говоря, что тот вряд ли слышал; кто-то спешно старался убрать с пола всё, что успело на него повалиться; кто-то же просто с переживающим пьяным видом наблюдал за происходящим. Из ванной комнаты слышались напуганные уже вскрики Арсения, что продолжал долбиться в дверь из кромешной темноты крохотного замкнутого помещения. Тимофей с Артёмом продолжали крепко друг друга удерживать. Первый всё старался удалить препятствие с пути, у Артёма же чётко стояла цель удержать того, не дав пройти дальше и разбушеваться ещё пуще прежнего. В скором времени они запнулись о ноги друг друга, и Артём с шумом повалился на пол, обтёсывая своё плечо об несчастную этажерку. Костеша, будучи с ним в сцепке, тоже завалился, но не полностью — остался на коленях чуть сбоку. Тогда Доброхотов оттолкнул того от себя, из-за чего Тимофей откатился на бок прямо в разлитый из кружки алкоголь. Это дало некоторую передышку, так как угодивший в лужу рукой Костеша уделил время тому, чтобы брезгливо её отряхнуть с тихим хрипом из горла.       — Блядь, я с сам со всем разберусь, — воспользовался Артём возможностью и бросил это Антону, стараясь попутно встать на ноги как можно быстрее. — Вали отсюда, пока не поздно.       — Но...       — Пиздуй, я сказал! — грозно скомандовал парень, смотря прямо на друга и хватаясь за ушибленную руку. — Ты здесь лишний!       Антон доверился ему и сделал в точности так, как тот сказал. Шастун вынырнул из квартиры, закрывая за собой дверь от греха подальше, после чего попрыгал шустро по ступеням вниз, погружаясь всё больше в тишину подъезда. Оказавшись на улице, он поспешил удалиться на безопасное расстояние, чтобы переждать, и из-за общей суматохи вокруг и беспорядка в собственной голове, видимо, не обратил внимание на то, что машин у входа в дом несколько прибавилось. Он уже устремился прочь, как прямо позади него снова раздался нарастающий шум, завершившийся громким лязгом. Антон молниеносно обернулся.       Тимофей, которого, похоже, не смог удержать на месте Артём, едва не снёс с петель железную подъездную дверь. Он вывалился оттуда, как разъярённый бык, готовый разорвать всё, что встанет на пути. На правом боку его светлой одежды можно было заметить пятно алкоголя с пола, который стекал по футболке, по штанам, по руке. Волосы, обычно выглядевшие небрежно-опрятно, сейчас больше напоминали сено как цветом, так и растрёпанностью. Позади него виднелись выбежавшие за ним следом из квартиры парни.       — Стой на месте, падла, — прорычал он, снова не отцепляясь полными ярости глазами от Шастуна.       Когда тот сделал вперёд пару уверенных шагов, Антон уже думал поддать газу отсюда, но громкий и чёткий возглас со стороны гаражей переключил на себя всеобщее внимание.       — Вообще все на месте стоим! Никуда не дёргаемся.       Костеша с гримасой оскала на лице замедлился, и глаза его метнулись на источник звука. Вывалившиеся из подъезда парни с ошалевшими физиономиями тоже скучковались и остановились, распределяясь так, чтобы каждому было видно происходящее. Успевший попятиться назад на пару шагов Антон также остановился и повернулся всем телом в ту же сторону.       Только сейчас он заметил, что автомобилей стало больше. Несколько парней, что были совершенно Антону неизвестны, медленно направлялись от этих автомобилей к дому с обеих сторон. Шастун настороженно заметался на месте, стараясь уследить взглядом за каждым из них и не пропустить возможную опасность. Но каково было его удивление, когда даже те, что находились к нему ближе всего, не моргнув глазом, обошли его стороной. Слева от него послышался шум подъезжающей машины; парни в это время с невозмутимым видом остановились примерно в пяти метрах от собравшейся у подъезда компании с щетинившимся Костешей во главе. Антон повернул голову на звук.       Фиолетовая Лада окунулась слегка в яму на дороге сначала одним колесом, затем вторым, после чего плавно остановилась. Конечно, Шастун узнал её. Он сощурился и всмотрелся в блики на лобовом стекле — единственном из всех без тонировки. Вероятнее всего, это был хорошо знакомый ему человек. Сложно было в это поверить. Сначала открылись задние двери, так же выпуская из себя двух резвых парней примерным возрастом Тимофея. Те тоже подошли поближе к остальным соратникам. В последнюю очередь медленно распахнулась пассажирская, что рядом с водителем, и неспешно на землю опустились две ноги в чистых белых кроссовках.       Из Лады Казаха вышел молодой мужчина — иначе язык не поворачивался его назвать, — возрастом явно старше всех присутствующих. На лице его была густая тёмная щетина, а глаза скрывали хорошего вида солнцезащитные очки. Тот снял их и повесил на ворот футболки, после чего сдвинулся с места довольно медленно. Можно было заметить, что он прихрамывал на одну ногу, будто мешала давняя травма, и каждое движение давалось ему с определёнными усилиями, но никого из тех, с кем он приехал, это не беспокоило. Антон видел, что тот улыбался как-то совсем невесело и смотрел только лишь на одного человека. Никто до него не смел проронить ни слова.       — Ну здравствуй, Тимоша, — произнёс он, а в голосе слышалась весомая доля пассивной агрессии. — Давно мы с тобой не виделись, — он приблизился к бордюру, и ближайший стоящий к нему парень тут же молча поспешил подать тому руку. Оба схватились за локоть друг друга, и мужчина поднялся на высокий тротуар, после чего коротко кивнул парню с дежурной благодарностью. Было прекрасно видно, как внутренне собрался и сжался Костеша, но, невзирая на это, он стоял твёрдо и сурово, а взгляд из-под бровей продолжал жалить. У Антона в очередной раз перед глазами промелькнули воспоминания из детства, как вспышки — острые обнажённые клыки, вставшая на загривке шерсть, расставленные широко лапы и ожесточённый взгляд, полный страха перед направленным дулом винтовки. Он мотнул головой, и булькающее рычание в памяти затихло. — Чё стоишь, пыхтишь на меня? Срезал, падла, мне все камеры в доме, чтобы я приплести тебя не мог, да? Умный ты чёрт стал, конечно. Я и не сомневался, — усмехнулся он, подходя всё ближе. — Ниче, я бы и так не стал. На зоне ты мне не нужен — тебя там хорошему не научат. Да и понимаю же, что брать с тебя нечего. Я лучше других знаю, что ты как был мальчишкой с улицы, так им и остался, — он остановился в двух метрах перед Костешей. — Мы по-другому разговариваем. Стоять, не рыпаться! — рявкнул он, когда заметил от Тимофея телодвижения. Парни, окружавшие подъезд, мгновенно оживились, показывая свою готовность пресечь любые попытки блондина увильнуть от разговора.       От происходящего Антона отвлёк звук открывшейся двери сбоку от себя. Он обернулся и увидел, как последний находящийся в Ладе человек предпринимает попытки выбраться. Шастун, не имея сил, чтобы на это смотреть, сразу метнулся туда, подхватывая парня за предплечье. Как только тому удалось с жуткими усилиями выпрямиться, Казах показал скованными жестами, мол, «не стоит». Антон отпустил и отошёл на шаг.       — Ты почему, придурок, вообще здесь? — не стесняясь чего-либо, в лоб ткнул ему Шастун, ведь какие бы то ни было иные чувства перекрывала охватывающая злость. — Ты же должен быть в больнице. Как ты стоять-то, вообще, можешь?       На парня было просто больно смотреть. Мало того, что по одним его движениям было понятно, что что-то у него в теле да поломано, ведь малейший наклон туловища заставлял того едва ли не ронять пот, так ещё и лицо его было больше похоже на неоднократно порванный и заштопанный дворовый мяч. Антон вспоминал Казаха до того, что с ним сделал Тимофей, и становилось по-человечески жалко и тяжело. В памяти Шастуна это был достаточно симпатичный парень с блестящими чёрными волосами, ровным смуглым лицом и узким разрезом тёмных глаз. Сейчас возникал вопрос, как эти и без того узкие глаза вообще что-то видели из-за отёка. Щёки от подбородка до глаз были налиты и раздуты, но это не было самым печальным. Антон знал, что, несмотря на продолжительные неприятные ощущения, все отёки и синяки рано или поздно спадают, так что переживать о них сильно не стоит. На изуродованном лице крестом лежала белая повязка гипса на носу, что первым делом бросалась в глаза, а из-под неё как будто выползали отвратительные чёрные сороконожки. Жирные тёмные линии хирургических швов отзывались в памяти Антона и в точности сопоставлялись с яркими картинками живых и свежих ещё тогда увечий, которые он мог лицезреть вблизи. Неровная полоса шла под носом; бровь была собрана по частям, и кожа в этом месте собиралась буграми. Самая страшная и большая «сороконожка» бежала от края перекосившейся нижней губы до начала подбородка. Все эти вещи останутся с парнем до конца жизни. Дрожь пробежала в очередной раз по позвоночнику Антона, а в горле возникла тошнота.       — Устал лежать там, — прошепелявил парень неразборчиво: понятно, что доброй половиной лица двигать теперь ему было запрещено.       — Да, да, — покивал Шастун раздражённо. — Скажешь это себе, когда поломанные рёбра проткнут лёгкое. Как тебе вообще в машину удалось залезть... — выдохнул он уже для себя, прекрасно понимая, что парень не ответит на это.       Казах тихо фыркнул, не шевеля лицом.       — Да забей. У нас не принято долго в больничках жопу отлёживать, — Антону на телефон пришло уведомление, и он дёрнулся. Темноволосый парень всё посматривал на него. — Я спасибо хотел сказать.       Антон достал телефон из кармана, проверяя пришедшее сообщение с нахмуренными бровями.       «Шаст, ты в поряде? Маякни, если всё-таки успел свалить»       Его пальцы быстро набрали Доброхотову ответ.       «Со мной всё ок, но тут кипеш. Сам потом узнаешь. Что с Арсом? Мне его надо забрать, но я не смогу к вам добраться»       Он бросил беглый взгляд в сторону подъезда, где до сих пор продолжался разбор полётов.       «Не ссы, всё норм. Арса я сам проконтролирую, уже вызвал такси ему. Как-нибудь спрячу его от глаз Тимы. Ты лучше вали подальше и не высовывайся. С нашим делом я сам всё решу, раз так вышло»       Антон облегчённо выдохнул. Он Артёму доверял. Шастун заблокировал телефон и сложил обратно в штаны. Когда он поднял голову обратно, то заметил, что Казах до сих пор тянет к нему ладонь. Сразу же Антон пожал ему руку в ответ, но очень аккуратно, чтобы не навредить — мало ли.       — Пожалуйста, — пусть и запоздало ответил он. — Надеюсь, что в такие ситуации ты больше не попадёшь.       Он уже собирался развернуться на месте и пойти восвояси, прокручивая в голове мысли о Доброхотове и Арсении, что остались сейчас где-то в квартире, но шепелявый голос его прервал.       — Стой, — Шастун обернулся, вслушиваясь, что Казах ещё собирается ему сказать. — До нас уже дошёл слух, что ты от Гаража ушёл.       Антон вздохнул тихо и устало, поворачиваясь прямо к парню.       — Это не слух, — твёрдым был его ответ.       Темноволосый посмотрел на него с секунду, после чего слабо кивнул.       — Правильно сделал, брат. Ты с этим дела не води, — сказал он негромко, качнув головой в сторону дома, и Шастун безошибочно понял, что тот говорит о Костеше. — Он грязный тип. Он только врать и обманывать умеет. А уважать не умеет, — изрёк тот, после чего, посмотрев ещё короткое мгновение на нахмуренное лицо Антона, продолжил свою мысль. — Приходи к нам. Мы тебя к себе сразу примем. За своих не беспокойся, — он мотнул головой. — Мы сделаем так, чтобы к тебе на районе и близко никто подойти не посмел. Если только скажешь, то ты какими-то мутными делами не будешь заниматься.       Антон усмехнулся на сказанное.       — Помнится, мне как-то один хер то же самое говорил, — горькая улыбка на его лице погасла. — Ну уж нет. Я скажу тебе две вещи: не стоит думать, что я такая шалава, и просто иду туда, где мне приветливей помашут. Поэтому не считайте, что после Гаража меня можно сразу к себе переманивать. Это раз. А два — меня в принципе мало волнует судьба как вас, так и Гаража. И не волновала никогда. Так что, спасибо, конечно, за предложение, но мой ответ отрицательный.       Казах смотрел на него, теперь имея менее позитивный настрой на лице, если по его изуродованному лицу вообще можно было считать хоть какой-то настрой. Несмотря на уверенность в голосе Антона, он, всё-таки, добавил:       — Ты подумай, брат. Мы ведь в своих кругах, как этот, — он опять указал на Костешу, — обид не держим. Ты ваще хороший пацан, Кастет. Золотой, — Антон слышал, что это было искренне, но теперь уже подобная похвала не трогала ни единой струны в его сердце. — Это очень дорого — когда и мозги, и кулаки работают. Володя будет рад с тобой работать. Зря ты про мутные дела посмеялся: у Володи бизнес свой. Криминала нет никакого. Ты бы мог ему там быть полезен. Мы бы с тобой бок о бок были. А главное — у нас ведь друг друга уважают, и тебя тоже будут уважать, а не как здесь. Отомстить сможешь этому блондинчику вашему за всё, что не поделили, — добавил он под конец.       Антон бросил взгляд в сторону подъезда, где толпа всех присутствующих сгустилась, и теперь Шастун уже не мог рассмотреть Тимофея, а видел лишь часть олимпийки того молодого мужчины. Он задержался глазами на его тёмном затылке, наблюдая некоторое время без особых мыслей в голове за тем, как тот продолжает что-то растолковывать Костеше в окружении своих ребят. Вот он, значит — тот самый Володя Молотов. Антон поразмыслил ещё с пару секунд. Не-а. Ничего не ёкает.       — Нет, — он уверенно повернул голову на Казаха, говоря теперь ему ещё твёрже, чтобы показать свою абсолютную непреклонность и поставить точку на этом. — Ни о чём я думать не намерен, потому что давно всё решил для себя. И мстить я тоже никому ни за что не хочу. Послушай, тебя как зовут? — поинтересовался он вдруг, поясняя после: — Чтобы без «Казаха».       Темноволосый поглядел на него с хмурым лицом некоторое время, но, тем не менее, решился тихо ответить:       — Диас.       — Какое имя замечательное, — не удержался и отметил мимолётом Антон. — Так вот, Диас. Заниматься не мутными делами — значит работать, учиться. Полезное что-то делать для души. Для людей, — начал он сразу же чётко, давая абсолютную волю своим мыслям. — А тем, чем вы тут занимаетесь, обычно занимаются паразиты. Вот где вы все через десять лет будете? А ты? — парень напротив молчал, слушая его. — А мог бы спортсменом быть. Или работать. Детей бы единоборствам своим учил, — Шастун обвёл пальцем его поджарое тело, прекрасно помня, на что оно способно. — Или машины чинил. Или даже грузы бы возил по миру. Или людей в автобусе по утрам на работу. Родным бы своим помогал — маме, папе, сёстрам, брату. Бабушке. Кто у тебя там есть, — Антон нахмурил брови. — Думаешь, приятно было бы твоей маме видеть сына при смерти на земле за гаражами? — по лицу Казаха нельзя было судить об испытываемых эмоциях, но Шастун чувствовал и так, что тот хорошо услышал всё им сказанное. — Поэтому ничего я думать не собираюсь, — отрезал он. — Я как решил, я так делать и буду. А тебе я скажу, что заниматься надо тем, что сердце просит. Сильно я сомневаюсь, что сердце у каждого из вас просит вот этого, — он махнул рукой вокруг них обоих, подразумевая под этим и сборище у подъезда, и серые пятиэтажки, гомон молодых голосов, и россыпь их старых машин, и вообще всё то, в чём они, включая даже Антона, к сожалению, замешаны. — Ты вот над этим подумай лучше. А мысли друзьям расскажи. Бывай. И в больницу вернись обязательно!       Антон окончательно развернулся и пошёл по дороге прочь. Темноволосый парень у своей фиолетовой машины смотрел всё ему в спину, не двигаясь с места, даже тогда, когда Шастун прибавил скорости и пустился по дырявому асфальту неспешной рысцой.

***

      6 лет       День выдался жарким. Под вечер жара, конечно, становилась не такой сильной, но все друзья и приятели расходились по домам, да и допоздна ему гулять нельзя было — папа бы сильно наругал и дал подзатыльник, хотя так хотелось. Он знал, что они наверняка опять сидят пьяные. Он терпеть не мог, когда они напивались, и каждый раз, представляя, что ждёт его после прогулки с утра до вечера дома, хотелось иногда даже остаться где-нибудь на лавке на ночь, чтобы его подобрал кто-нибудь другой. Отца в таком состоянии видеть не хотелось, ну а тётю Лену не хотелось видеть в любом состоянии, хотя в ином состоянии она пребывала редко.       Какой же сильной была его ненависть к тёте Лене. В памяти ещё остались какие-то беглые отрывки воспоминаний о матери, о её лице, которое в них было размыто, но что-то будто ещё держало память о том, насколько оно было красиво, о длинных светлых волосах, которые та расчесывала перед ним по утрам. А какими мягкими были её руки. При мыслях об этом он ощущал будто бы даже наяву пальцы, пробегающие через лохматящиеся волосы на макушке, и всё маленькое детское тело вдруг замирало под влиянием странного неизвестного ещё чувства. В такие моменты в голове непременно возникал этот ненавистный уже вопрос: ну где же она? Как у неё дела? Надолго ли она уехала и как скоро вернётся? Её нет уже так долго, и он не до конца даже понимает своим маленьким детским сознанием, как сильно боится забыть её насовсем.       Тётя Лена совершенно на неё не похожа. Пускай папа сказал, что она теперь его новая мама, одна лишь эта фраза заставляла злость пробирать его с головы до пяток, потому что эта женщина не может ею быть. Она совсем не обладает этой красотой, волосы её иссиня-чёрные, не похожие на солнце, а руки несуразные, толстые и холодные. Да и не хочет он новую маму. Пускай папа живёт с ней сколько ему будет угодно — сам он будет ждать лишь её. Он уйдёт к ней, как только она приедет из своего путешествия, он будет водить к ней своего брата, потому что такая мама должна быть у каждого. Он даже не будет обижаться, что та уехала так надолго. Он лишь хочет, чтобы она вернулась.        Но пока ему нужно идти домой, что делать очень не хочется. Они наверняка пьют опять. Всё из-за тёти Лены. Когда мама с папой были вместе, всего этого не было. Ладно, он лишь надеется, что сегодня дома нет незнакомых ему людей.       Маленький Тимоша тише воды входит в прихожую, опуская на пол мяч с красной полоской. На их маленькой кухне, что находится прямо перед входом в квартиру, он видит отца. Тот сидит за столом лицом к нему, но, вероятно, даже не замечает сына. Его осоловелый взгляд из-под полуопущенных век упирается в стол, на котором Тимофей видит пару стаканов и бутылок. На фоне играет с периодическими помехами радио, шурша какую-то неизвестную мальчику песню, но для отца она, наверное, что-то значит, раз он так задумчиво смотрит в стол. Слышен практически регулярный плач Глеба из родительской спальни.       Тимоша молча снимает кроссовки и проходит в ванную, чтобы помыть руки. Мама всегда приучала его держать не только себя, но и все свои вещи в чистоте. У неё были самые красивые летние платья, всегда свежие и отглаженные. Сейчас, как раз в разгар лета, ему особенно их не хватает. Сколько бы он ни искал их по дому, он не мог найти, где теперь лежат мамины вещи. В какой-то момент они просто пропали из дома. Возможно, папа отправил их ей по почте, чтобы та могла носить эти замечательные платья в своём путешествии. Он бы попросил его оставить ему хотя бы одно, но, видимо, не успел. Вытерев руки насухо, он выходит из ванной к монотонному шуму радио и громких неприятных возгласов тёти Лены, и уже хочет подобрать с пола мяч, чтобы отнести его в свою комнату, как внезапно слышит протяжный визг Глеба.       Тимофей пугается. Наплевав на мяч, он срывается с места и бежит со всех ног в гостиную. Сперва он не видит ничего: в гостиной работает телевизор, на котором отплясывает на сцене какая-то ряженая тётка. Неподалёку от телевизора кучкой лежат его старые игрушки, которыми сейчас пользуется брат. Но сразу же по неприятным извержениям отвратительного голоса тёти Лены он понимает, что звуки обоих исходят с балкона, прикрытого шторой. Он бежит туда, заглядывает и видит то, от чего его крохотное сердце на секунду пропускает один из ударов.       Невменяемая тётя Лена громко орёт на Глеба, которого перевесила через край балкона. Сама она шатается и едва стоит на ногах, крича что-то о том, как тот надоел реветь, а маленький брат в ужасе кричит, надрывая горло, и отчаянно хватается за рукава футболки своей матери, пока ноги болтаются в воздухе без земли под ними.       — Что ты делаешь?! — Тимофей бросается вперёд и сразу же цепляет со всей силы кулаками край её разношенных домашних штанов. Что есть мощи он тянет ту назад. Мачехе сложно устоять на ногах, и та начинает крениться, не переставая что-то неразборчиво изрыгать. — Отпусти его, ненормальная!!!       Глеб всё кричит, рвёт тонкие связки и кашляет с хрипами. Тимофей продолжает дёргать ту за штаны и за руки, которыми она держит брата. Женщина теряет равновесие и падает спиной назад на стекло окна, снося с подоконника горшок с фиалками. Наконец-то Глеб переваливается за бортик балкона в безопасность, царапая голые ноги о металлический край. Руки матери не могут его удержать и разжимаются. Малыш падает на пол, ударяясь о стоящую рядом табуретку. Мгновенно Тимофей отстраняется от мачехи и хватает брата, помогая поставить того на ноги. Как только это ему удаётся, старший сжимает ладонь вокруг маленькой руки и утаскивает их прочь под групповой топот босых ног. Он бегом заводит брата в свою комнату, чувствуя, как ужас и испуг щекочут спину. Тот всё не прекращает хныкать от страха.       Тимофей распахивает свой шкаф. Здесь и так не очень много вещей, но он распихивает вешалки по бокам, после чего подталкивает брата внутрь. Тот безвольно подчиняется. Тогда Тимоша, разворачивает того на себя за дрожащие маленькие плечи.       — Тш-ш-ш, — говорит он ему и прикладывает к губам указательный палец. Красные глаза брата полны слёз, которые всё вытекают и вытекают по щекам вниз. — Тихо, успокойся, пожалуйста, — умоляет он. Трёхлетний мальчик вздрагивает от каждого всхлипа, но после просьбы старшего брата старается издавать как можно меньше звуков. Из глубины квартиры доносятся неразличимые возгласы тёти Лены. Тимофей заглядывает в абсолютно идентичные своим глаза напротив, крепче сжимая маленькие плечи, и говорит: — Сиди здесь, ладно? Сиди и считай до десяти. Знаешь, как? — спрашивает он у содрогающегося в рыданиях брата. — Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Понятно? — младший кивает брату испуганно. — Медленно считай до десяти, дыши спокойней, и, если меня нет, когда дойдёшь до цифры десять, начинай заново. Понял?       Мальчик снова кивает несколько раз подряд, и после этого старший брат отрывает руки от его плеч и закрывает тихо двери шкафа. Глеб забивается подальше в угол, слыша, как щёлкает ручка комнаты. После доносятся до него возгласы мамы и кричащий что-то брат.       Он обнимает коленки дрожащими руками, не обращая внимания на слезы, что сохнут на шее и груди, и принимается, стараясь что есть сил не забыть цифры.       Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Медленно, как и было сказано. Брата пока нет. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Пока что брата нет. Рыдания понемногу начинают отпускать.       Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Вдох, выдох. Скоро Тимофей придёт за ним. Дышать становится легче.       Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять.       Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять.