Гараж за панельными домами

      Глеб сидит за столом у окна в тишине комнаты. Слева от него находится его кровать, на которой валяется раскрытый рюкзак. Внутрь уже скинуты пара мятых тетрадок, потрепанные учебники и ручка. Рядом лежит кофта, ожидающая своей очереди перед выходом в школу. Над кроватью полка, на которой стоят старый плюшевый заяц и остальные игрушки из детства, уже покрытые хорошим слоем пыли. Пара книжек для виду. У входа в комнату старый шкаф, наполовину пустующий. По левое плечо его, словно отражение в невидимом зеркале, находится точно такая же полка, только абсолютно пустая, и идентичная кровать — идеально заправленная. Отец следит за этим практически ежедневно и сам к ней почти не прикасается, не разрешая младшему сыну складывать на неё что-либо, хотя у той уже давным-давно нет хозяина.       Взгляд его, тяжёлый и болезненный, направлен в стол, на который падает мягкий свет из окна. Снаружи слышен шелест машин, какие-то возгласы детей, не желающих идти в садик. Здесь же — в комнате, — царит тишина. Она настолько сильная, что давит сверху, но парень привык к ней. Он чувствует, что она — его друг, ведь с ней комфортней, чем с родителями и кем-либо другим. Но сейчас отчего-то сердце его участило свой темп и бьётся чуть быстрее, чем обычно. Странно. Он не знает даже, почему так волнуется.       На пустой середине стола, с которой были сдвинуты несколькими минутами ранее все вещи, покоится некрупный пистолет с коричневой рукоятью. Глеб смотрит на него внимательно, будто изучает. Оно и верно — он видел его множество раз, но в руках не держал ни единожды.       Он прокрутил невзначай в голове повторно вчерашние воспоминания.       Громкий шум голосов и грохот. В коридоре было ужасно мало места: куча людей толпилась в этой неразберихе. Кто-то старался неуверенно оттянуть его брата назад от Доброхотова, кто-то смотрел за тем, чтобы попа́давшие в драке на пол вещи не поломались и не разбились, а то придётся вываливать за них из общего кармана. Третьи же просто стояли и мешались. Младшему Костеше было плохо видно как брата, так и Артёма. Сам он едва успевал не попасть под ноги рядом стоящим людям. В какой-то момент толкучка усилилась, и он уловил, как с шипением и матом Доброхотов повалился на пол, таща за собой и брата. Шум стал ещё громче; Попов всё кричал что-то из запертой ванной.       Вдруг глаза его, смотревшие, вероятно, совсем не туда, куда смотрели остальные, уловили, как то ли из кармана, то ли откуда ещё у Доброхотова вывалилось на пол что-то тёмное. Глеб быстро присел, попутно уклоняясь от мельтешащих ног, сощурил глаза, чтобы присмотреться. Это был он. Возможно, это был какой-то другой, а, может, и тот самый — Глеб не мог точно сказать. Но выглядел он точно так же, как те, что хранились в гараже у Тимофея.       Парень подорвался и, точно змея, постарался подлезть по стенке поближе. В толкучке на него никто не обращал внимания, но места всё равно не хватало. Глаза Глеба были прикованы к пистолету, который катался по полу под спиной у Доброхотова. Наверное, из-за этого он не был заметен никому, кроме младшего, ведь лишь с его ракурса можно было разглядеть небольшое оружие. Сердце его замирало при каждом движении того по линолеуму. Что есть сил парень потянулся рукой до заветной цели, корча лицо от натуги, и совсем скоро пальцы дотронулись до стали, поскреблись по корпусу, и ладонь смогла ухватить рукоять. Он с молниеносной скоростью подтянул к себе руку, пряча тут же пистолет за пазуху, после чего скрылся с места действий, зажимаясь в самый дальний угол гостиной лицом к стене. Удостоверившись, что все увлечены далеко не им, он слегка высунул ладонь обратно.       Глеб не мог поверить своим глазам. Это он. Это должен быть именно он.       Ещё всего днём ранее парень сидел в гараже с братом, куда тот с недавнего времени практически никого не приводил. Зато Глеба стал брать с собой в разы чаще, и тот не знал, как себя чувствовать. С одной стороны, он видел, что брат не в порядке, а с другой — факт того, что он теперь мог больше времени проводить с Тимофеем, и никто ему в этом не мешал, вселял внутрь него восторг. Ни Доброхотова не было, который не отходил здесь от брата ни на шаг, всё время обсуждая с ним что-то. Ни Попова со своим вечным нытьём без повода, из-за чего Тимофею приходилось всё время возиться с ним вне гаража. Если бы у Глеба была возможность проводить со старшим столько же времени, он не смел бы даже пискнуть. Не было и Шастуна, который раздражал его одним своим видом.       О, как он его ненавидел.       Ещё тогда, в пасмурный сентябрьский день, когда это двухметровое чучело появилось на пороге их уютного гаража, Глеб почувствовал — тот не должен здесь быть. Он будто знал, что его приход не принесёт ничего хорошего в их привычную жизнь. Ему и до этого хватало холодности брата, пьянства родителей, с которыми он теперь был один на один, нескончаемых подколов от Доброхотова. А теперь ещё этот странный непонятно откуда взявшийся хрен, у которого на лице было написано, что он понятия не имеет, что происходит, и не сильно-то его это и волнует. Да кто он такой, чтобы с таким видом подходить к огромному делу, которым настолько ловко занимается его брат вот уже как много лет? Когда Тимофей согласился взять его в Гараж, Глебу хотелось кричать.       Теперь всё произошло именно так, как он и предполагал. Только, вероятно, даже хуже. Его до дрожи в ладонях выводило, как отзывался об этом болване брат. Глеб слышал эти сдержанные, но бодрые комплименты Шастуну от Тимофея, когда тот в очередной раз проявит себя как-нибудь по-особенному, и от реакции этого бестолкового на них Глеб готов был рычать. Самому ему Тимофей даже близко никогда не говорил ничего подобного. Но тот ведь даже не задумывался о том, как много значат подобные слова от старшего брата. А сейчас Шастун разломал вообще всё, что у них до этого было. Сначала он начал поддакивать этому придурку Суховцеву, вечно норовящему перечить брату. Затем подлизался к Попову, буквально отбирая у Тимофея то, что по праву ему принадлежало. Под конец он увёл и Доброхотова, в котором, какой бы ненавистью Глеб ни был преисполнен, нужно было признать, брат нуждался. Конечно, стоило ли удивляться, что эти двое так спелись: один, неспособный держать свой язык при себе, и второй, мечтающий о том, чтобы Гаражу наговнить. Как говорится, блестящая пара — долбоёб и шмара.       Теперь Глеб сидел в гараже наедине с братом. Блестящий чёрный УАЗ отца охранял их у входа. Когда Тимофею позвонили, тот вышел. Младший Костеша знал, что при людях брат говорить не любит. Воспользовавшись возможностью, он вскочил с табуретки и подлетел к шкафу, чтобы посмотреть на них ещё раз. Эти два пистолета, что брат давно ещё получил от Попова и теперь хранил в специальном тайнике, всегда завораживали его. Он множество раз видел, как Тимофей пользовался ими — тот делал это так умело и так красиво. Весь силуэт старшего источал величие и мощь, когда бутылки со звоном разлетались от пуль. Глеб подцепил аккуратно своими пальцами фанеру и отодвинул в сторону, уже предвкушая увидеть снова этот тёмный металл, который всегда так его успокаивал. Но тот не спешил появляться. Он отодвинул ещё и ещё, а потом доска упёрлась и перестала двигаться. В тайнике было пусто.       Парень замер, смотря широко раскрытыми глазами туда, где ранее были два пистолета.       Где?.. Где они? Куча мыслей сразу пробежала внутри его головы, и нутро сжалось в испуге. Неужели Тимофей заметил, как он лазает туда, и перепрятал оружие? Или же…       Если это второй вариант, то нужно было срочно сказать брату об этом. Правда, если он скажет, то тем самым выдаст, что залезал туда без спроса. Тимофей будет страшно зол. Глеб задвинул доску обратно и вернулся на табуретку. Нога нервно прыгала по полу.       А сейчас, в углу чужой гостиной под громкое копошение в коридоре, он держал в своих собственных руках один этих самых пистолетов и не мог поверить в это.       Вынырнув из воспоминаний, Глеб опять сфокусировался на оружии посреди стола. С секунду подумав, он отодвинулся на стуле и встал, поворачивая налево. Бледные глаза побродили по тому, что видели перед собой. Здесь было слишком пусто. Уже несколько долгих лет слишком пустой была полка; на прикроватной тумбочке не хватало нескольких флаконов парфюма и тщательно спрятанной от общих глаз за ними небольшой мутной фотографии с белокурой женщиной, стоявшей у дерева с милой улыбкой на лице. Взгляд остановился на чересчур непримятом покрывале. Глебу его здесь ужасно не хватало. Парень вздохнул и приблизился наконец к кровати, которую было запрещено трогать. Залез рукой аккуратно под подушку, которую нельзя было сдвигать с места. Умелыми движениями по памяти нашарил там маленький запрятанный уже давно коробок из-под сигарет. Так же осторожно, стараясь не оставить следов после себя, достал руку и вернулся за стол.       Он множество раз видел, как делал это брат, поэтому уже успел запомнить порядок. Взял пистолет в свои руки, поворачивая рукояткой к себе. Увидел рычажок снизу, нажал на него немного неуверенно, и магазин вынырнул к нему в руку. Пальцем другой ладони он приоткрыл крышку сигаретной пачки, поднял её слегка над столом, и несколько небольших округлых с одного конца патронов вывалились с тихим звоном на поверхность. Ещё достаточное время назад он стащил несколько штук из тех запасов, что приносил Арсений, просто чтобы разглядывать их перед сном. Он знал, что ни сам Попов, ни даже Тимофей этого не заметят. Отложив в сторону сам пистолет и взяв в руки магазин, он принялся наполнять его патронами. Пальцы чуть дрожали с непривычки, но ему удалось вложить восемь штук внутрь. Он вставил магазин обратно посильнее, нажал на предохранитель и поднялся из-за стола.       Подойдя к своей собственной кровати, он остановился перед раскрытым рюкзаком. Какие-то неизвестные мысли пробегали по его сознанию, пока он глядел на небольшой пистолет в своих руках. Глеб будто думал, брать его сегодня с собой или нет. Металл ощущался тяжело в его небольшой руке, но эта тяжесть приятно щекотала что-то внутри парня. Его глаза посмотрели ещё несколько секунд на пистолет, затем прыгнули на рюкзак, потом снова на пистолет, после чего парень всё-таки наклонился и положил тот внутрь, сразу застёгивая молнию. Он вспомнил, как ходил в садик и всегда брал с собой маленького плюшевого зайца, что достался ему от брата. Одиноко тот теперь глядел на него с полки над кроватью. Конечно, тогда ему было немного неловко — его заяц был старым и заметно потрёпанным, не таким, как новые игрушки у остальных ребят. Но Глеб знал, что достаточно лишь наклониться и уткнуться носом за длинное пушистое ухо, вдохнуть поглубже, и все те неприятные эмоции и страхи, что начинали лапать его своими холодными ладонями, в миг отступали. Поэтому ему было наплевать, насколько его игрушка стара. Единственное, что имело значение — она приносит ему драгоценный покой, который для него является самой драгоценной вещью ввиду своей недостижимости. Прошли годы, посеревший от старости заяц сменился холодным металлом бывшего табельного оружия. Какая разница, что это? Главное, что оно приносит спокойствие. С этим пистолетом, просто лежащим за спиной, он сможет прожить ещё один день без страха и стресса. Всё равно никто не узнает о том, что он у него с собой. Не будут же к нему залезать в рюкзак?

***

      Искривление перегородки. Вот и доигрались.       Антон ещё раз выдул воздух через нос с глухим шипящим звуком, продолжая свой путь из поликлиники. Наконец нашлась причина всех его нынешних нескончаемых сопений. Вот мама с бабушкой, конечно, обрадуются, когда он сообщит им, что сказал врач на приёме. Шастун уже предвкушал эти причитания вечером по телефону. С достаточно невесёлым видом он ковылял до школы с руками в карманах, не сильно торопясь, так как ко второму уроку он успевал даже с весомым запасом. Своим хмурым мыслям он аккомпанировал мелодичным свистом одной из ноздрей. Антон даже успел наловчиться выдувать несколько песен Вороваек. Следующими на очереди стояли Тату и песни из Смешариков.       Кроссовки Антона перешагнули порог школы секунда в секунду со звонком с предыдущего урока. Уже при подъёме на третий этаж до него доносился со всех сторон шум голосов учеников. Он спокойно вышел с лестницы в коридор, виляя между снующими пятиклассниками, и направился к кабинету русского и литературы, где в раскрытой на время перемены двери он уже видел рассаживающихся по своим местам одноклассников.       — О-о-о-о! — стоило Антону только, пригнувшись, занырнуть в кабинет, радостно протянул на весь класс Доброхотов с самой задней парты третьего ряда, которая прочно принадлежала им с Суховцевым, и данный факт никто не смел бы оспаривать, ведь это могло быть чревато увесистой горстью словесных подколов и поджопником для закрепления. — Наконец-то! Я уж думал, что сдохну здесь, пока тебя дожидался.       Шастун с полуулыбкой на лице от такого собачьего восторга пошагал между рядами к своей последней парте у окна, попутно скидывая с плеча рюкзак. Но глаза его, несмотря на улыбку, дежурно уже высматривали местонахождение одного определённого лица. И оно нашлось на предпоследней парте среднего ряда, причём, раз уж речь зашла о лицах, оное у искомого индивида выражало явно не первую свежесть. Дело было даже не в общей помятости — как раз этого от вечно сияющего чистотой и ухоженностью Попова ждать не стоило, и все последствия алкоголя, выпитого минувшим вечером, выражались лишь в чуть более сильных мешках под глазами, — около брови по контуру глазницы взор Антона не смог пройти мимо нормального такого синяка. Арсений, судя по всему, чувствовал этот контролирующий взгляд со стороны, но упорно не поднимал своей головы и продолжал сидеть со скрещенными на груди руками. Глупо было, конечно, ожидать от него подобного Доброхотовскому приветствия. Улыбка на губах Шастуна сразу затухла, и он развернулся в конце кабинета, бросив после этого на свою парту рюкзак.       — А чё, садись здесь, — почесав затылок, обратил Артём внимание Антона на пустующую за Поповым парту, что всё равно все пропускали бы, даже если бы мест в классе не хватало. Конечно, ведь та всегда оставалась за Костешей. — Тимы всё равно сегодня нет.       Шастун, до сих пор не успевший выпустить из ладони лямку рюкзака, повернул голову на последнюю парту среднего ряда. Понятно, почему Доброхотов так инициативно хотел передвинуть его — на второй половине его собственной парты было сегодня отчего-то пусто, и Артём, видимо, ощущал себя слишком одиноко: если Арсений и обычно не горел желанием вести с ним интеллектуальные разговоры, тем более что Попов умел вести только такие, а Доброхотов мог вести любые, как раз кроме них, то уж сегодня к Арсению в его истерично-обиженном состоянии лезть вообще было чревато последствиями; а от Глеба, что сидел себе спокойно через две парты впереди от парня, бесед ждать тоже не стоило. Да и у самого Артёма сегодня как-то не было желания поддевать того по любому поводу. Антон задумался над предложением друга, но затем перевёл взгляд на обтянутые белым хлопком лопатки Арсения. Было более чем очевидно, что тот не желал подобного вторжения Шастуна в свой ближайший радиус, хоть и упорно не проронил ни слова в ответ на разговор парней, но по максимально закрытой позе и угрюмому лицу всё было понятно. Антон, хоть и сам теперь изрядно злился, не хотел ещё больше усугублять ситуацию и бесить того без весомого повода, поэтому просто отпустил наконец свой рюкзак. Пускай сегодня Попов отбесится, отойдёт от, пусть и слабого, но похмелья, и потом, если обретёт желание, сам пойдёт с ним на разговор. Антон уже порядком устал бегать за ним, как мать за ребёнком. А если тот так и не образумится, то, значит, не сильно ему Шастун и был нужён.       — Да не, — отмахнулся он в ответ Артёму. — А если он придёт? Не хочу нарываться. Пойдём лучше в коридоре поговорим, — обогнул он средний ряд, после чего хлопнул по ходу движения Доброхотова по плечу и направился спокойным шагом к выходу из класса.       Артём сначала просто провожал его спину взглядом где-то с секунду, а затем отправил вопрос ему вслед:       — Это когда такое было-то, что он на литературу приходил?       Но видя, что Шастун не спешит реагировать, тоже отправился за ним.       Коридор встретил их вновь шумом и мельтешащими учениками. Оба парня прошли до окон, под которыми располагались небольшие лавочки. Антон, приблизившись к одной из них, проверил предварительно, нет ли на ней каких-нибудь зелёных харчков или иной дряни, после чего присел, дожидаясь того же самого от Доброхотова. От Шастуна не скрылось, что у того по странной причине сегодня было совсем уж воодушевлённое настроение: парень прям светился изнутри, как пятак. Причина такого была, безусловно, Антону интересна, но по важности первым делом для него стояло другое.       — Это откуда взялось? — с серьёзным и обеспокоенным видом обвёл Шастун пальцем одну половину своего лица, намекая на синяк Арсения, когда Артём угнездился рядом с ним.       — Ай, да забей, — отмахнулся Доброхотов. — Скорее всего, в ванной где-то приложился, когда в темноте там барахтался. После этого он уже под присмотром под моим был. Так что либо там, либо уже где-то дома.       Антон кивнул с тихим напряжённым выдохом.       — Ладно. Тогда рассказывай. Как что?       — Да всё нормально прошло, вроде, — пожал плечами Артём с беззаботным видом. — Я только испугался, что удержать Тиму не успел. Но, видимо, там снизу у вас всё обошлось, — он глянул на Антона. — Говорят, там даже сам Володя был. И ты с Казахом полуживым братался.       Шастун закатил глаза, цокнул и фыркнул.       — Володя был, если я правильно понял, что это он. А насчёт Казаха — если выражение простой человеческой благодарности за то, что я не дал Тиме его добить, считается за братание, то, видимо, да, — он повёл плечом недовольно. — Да и вообще, вот ли не наплевать? Всё равно каждая псина теперь знает, что я ушёл…       — А чё было-то? — тихо спросил Доброхотов. Антон обернулся на друга и увидел в его глазах горящий детский интерес.       Он просто пожал плечами.       — Не знаю. Я ушёл, как ты мне и сказал. Я думал, тебе твои пацаны должны были сказать.       Артём задумчиво опустил на секунду уголки губ вниз.       — Да никто особо, походу, не знает. Говорят, Тима с ними уехал вопросы решать. Видимо, так и есть, потому что обратно в хату он не поднимался. Я ещё подумал — вот здорово. По поводу Арса предъяв не будет, — он мотнул головой и перешёл к другим уже своим мыслям. — Не, хорошо тоже, конечно, что я с ним сразу вниз не попёрся. Схлопотали бы мы, наверное, в том замесе знатно. А так я просто с ним с полудохлым в ванной посидел, пока народ весь на улицу выбежал, помог вещи его собрать, такси вызвал и с ним укатил до его дома. Считай, за бесплатно покатался. Специально вызвал ему «премиум», — он сложил руки за голову, откинулся на подоконник позади себя и издал забавный гогот. Антон цокнул и с укоризненной, но всё же улыбкой, посмотрел на него, наклонив голову слегка. Артём сразу ответил на это: — Ну а хули? Он бы в таком зашуганном состоянии всё равно сопротивляться не стал. К тому же, бабки у него есть — не бедствует. А для меня это, может, вообще последний раз в жизни, когда я могу на такой сексапильной тачке прокатиться. Вот она со стороны, наверное, тупо выглядела в наших-то ебенях, — озвучил он сам для себя и хрюкнул.       — А что с… — Антон понизил голос боязливо, и, когда Доброхотов повернул к нему голову, незаметно показал пальцем в направлении своих штанов.       Артём нахмурился слегка, пытаясь понять, про что тот говорит. Он размышлял на протяжении пары секунд, после чего озвучил единственные полученные выводы:       — С хуем у меня всё нормально, работает. А если ты про Арсов, то я, уж извини, не проверял, — ответил он с абсолютно серьёзной интонацией.       — Блядь, дурак, — прошипел Антон и треснул его, ничего до сих пор не понимающего, по плечу кулаком. Доброхотов поморщился с тихим «ай». — Я про пушки.       — А-а-а… — тут же протянул тот. — Да нормально всё тоже. Пропиздохал, как дурак, по кустам сто тысяч километров под вечер, чтобы подальше уйти. Скинул там в реку. Один только, правда.       — В смысле? — нахмурился Шастун. — А со вторым что сделал?       — Да я его найти не смог. Выпал, походу, когда мы с Тимой пиздошились. А там, видимо, подобрал кто-то.       — Блядь, Артём, и ты так спокойно об этом говоришь? — едва ли не подскочил Антон на лавке, будучи поражённым подобным безразличием, и брови его подскочили на лбу вместе с ним.       — Так а чё ты ссышь, я не пойму? — вполне невозмутимо посмотрел на него Доброхотов. — Я же сказал — они не заряжены. Там полтора человека знают, как вообще на что нажимать. А уж если есть среди них те, которые знают, то чем они их зарядят? Пистонами? Не неси чушь тоже. Я в лицо знаю всех людей, которым Тима патроны продавал, — он пожал плечами. — Так что, если подобрал его какой-нибудь чухлан — ну и что? Побегает с ним по району, повоображает себя Си-Джеем. Там его наши местные патрули прессанут да отберут. Если что, с Тимы и спросят — он-то уж разрулит.       Антон сначала выдохнул, успокоившись, а после и хмуриться перестал. Оба сели молча, не смотря друг на друга и окунаясь каждый в свои мысли. Взгляд Шастуна был направлен прямо в раскрытую дверь класса, где ему был виден пустой учительский стол их классной руководительницы. Он повернулся головой на Артёма, что беззаботно оглядывал дерущихся пятиклассников, вероятно, видя в них себя и ностальгически вспоминая своё детство.       — А где Дэн?       Доброхотов обернулся, резко выплывая из воспоминаний, а когда до того дошло, что у него спросили, всё его лицо тут же просияло, словно он только и ждал этого вопроса от Шастуна. Любопытство Антона подскочило сразу же. Он видел, как парень весь выпрямился, возбуждённо ёрзая на лавке, после чего всё-таки немного унял себя и улыбнулся ещё шире, сообщая наконец:       — Хорошие новости.       — Ну так говори, — тут же наклонился Антон к нему, внимательно слушая.       Артём ещё немного поёрзал, отчего Шастуну захотелось взять того за плечи и усадить ровно.       — В общем, Даня поехал на лечение, — сообщил он, глядя Антону в глаза с такой эмоцией, с которой обычно молодые мамочки рассказывают подругам о том, что они ждут второго.       Лицо Шастуна выпрямилось.       — Реально?       — Ага, — Артёму сложно было скрыть своё воодушевление по поводу этой новости. — Только ты никому левому, понятно? — тут же пригрозил он.       — Так конечно, конечно, — мгновенно заверил Антон, после чего сощурился, немного неуверенно уточняя: — Это же… хорошо?..       — Это прекрасно, — не переставал улыбаться тот.       — А как он так решился?       Антон был действительно рад услышать подобную новость. Как и любой другой нормальный друг, он бы очень хотел, чтобы Суховцев смог избавиться от зависимости, к тому же, ему казалось всегда, что будь Данил абсолютно чист, он мог бы быть вполне полезным и разумным человеком. Хотя, разумным он уже был. Всю пользу же портили вещества. Но даже при всей общей симпатии Антона к Данилу, для Артёма это значило нечто гораздо большее. Оно и не было удивительным, как рассудил Шастун.       — Слушай, ты ведь знаешь, что он парень не тупой. Мы с ним всегда срались по поводу того, что он торчит. Я уговаривал почиститься, завязать со всем этим, чтобы прямо по-нормальному, со знающими людьми, с врачами — он упирался, говорит, проблем мне не надо. Будто то, что он торчит, это не проблемы сами по себе. Но, я думаю, очень сильно повлиял тот случай, ну… ты помнишь, — он немного косо глянул на Антона невесёлым взглядом. Тот уверенно кивнул, будто снова чувствуя тот холод ванной и синюшность лица парня на руках у Доброхотова. — Ну вот и чё-то у него в башке ёкнуло. Я же говорю — он не дебил, ему два раза объяснять не надо. Так что до самого допёрло, что если б не пошли мы его тогда по притонам искать, или если бы пришли на минут пять позже, то всё. Вот он и подошёл ко мне где-то месяц назад на серьёзных таких щах, — он спародировал Суховцева, скорчив лицо. — Я думаю — всё, ебать. Ща замуж звать будет. А он и говорит, мол, того, ложусь. Я даже не поверил, но потом быстро допёр, что он внатуре, и чуть от радости не обоссался, — Артём снова улыбнулся, глянув на Антона, и Шастун не смог сдержать ответной улыбки. — Вот, он сегодня отправляется как раз. Всякие тесты школьные, которые оставались, он заранее почеркал, так что оценки выставят. Только сказал, что ляжет с одним условием.       — Каким?       — Да что я его навещать буду, — ответил Артём ему сразу же, после чего пожал плечами. — Ну а куда я денусь? Даже звучит смешно. Мы же с ним это… Биба с Бобой.       — Два долбоёба? — улыбнулся Антон шире.       — Оно самое.       Артём посмеялся.       — Так что буду гонять к нему как можно чаще. У него же это, ну… — он чуть поник, — некому особо. Мать не сможет — она от отца не отойдёт надолго. Часто точно приходить не сможет. А я-то Дэнчу знаю, как облупленного — он хоть и выглядит, как чёрт, но он в одного быть вообще не умеет. Его только оставь на день без компании — сразу завоет, как волчара, — он вдруг обернулся на Шастуна с новой порцией воодушевления на лице. — Слушай. Ты же всё равно на лето укатишь, так? — Антон кивнул. — Вот и я про это. Так что времени у нас не особо много остаётся. Не хочешь в ближайшие дни к нему сгонять? Ему реально приятно будет, если ты его навестишь.       Доброхотов посмотрел на него в ожидании. Прозвенел звонок. Все беснующиеся в коридоре ученики устремились по кабинетам, а Антон с Артёмом, как самые бывалые, невозмутимо остались сидеть до того момента, пока учитель не покажется у дверей класса. Шастун пожал плечами.       — А я-то что? Я только за.       Самому ему тоже хотелось как-то подбодрить и поддержать Суховцева на пути его выздоровления.       — Кайф, — кивнул Доброхотов, отводя взгляд и погружаясь поглубже в мысли. — Надо только будет подгадать время, чтобы и я...       Внезапно он прервался и резко обернулся на Антона с широко раскрытыми глазами и ртом, распахнутым в форме «о», словно вспомнил что-то. Шастун аж успел слегка испугаться — привыкнуть к такой импульсивности любому было бы сложновато.       — Чё я сказать-то забыл! — он шлёпнул своими ладонями по лицу с обеих сторон, и от нелепого выражения его физиономии Антон не сдержался и хрюкнул. Доброхотов дёрнулся к нему ближе, чтобы поведать, какая мысль его так поразила, и что такое важное он забыл упомянуть для Шастуна. — Помнишь мы давно ещё с тобой говорили о животных о всяких? Ну, я у тебя спрашивал, кто у тебя там дома живёт, и так далее? — Антон вытянул из головы примерные воспоминания того разговора и после раздумий кивнул. — Помнишь, чё ты мне сказал? Про работу.       — Ну, примерно, — Шастун слегка нахмурил брови.       — В общем, — Артём хлопнул руками по коленям — Я тоже как-то думал долго над теми твоими словами. Ну и решил — а чё я не могу спросить, что ли? Погуглил, значит, нашёл там один питомник для собак. Минут пятнадцать на автобике — во, кайф, — он показал большой палец. — Там две такие дамы меня встретили. Прошлись со мной, показали мне кучу пёселей. Я чуть не помер, думаю — всё, пизда, вы меня сейчас отсюда не выгоните. Ну, я им на уши присел, значит, так и говорю: «я, вот, помочь хочу. У меня бабок нет, в башке тоже не особо много, но есть две руки, две ноги и желание». И прикинь, — от переполняющего экстаза и восторга он хлопнул улыбающегося уже тоже Антона по плечу, — они такие «да, давай, найдём тебе работу». Прикинул? — хохотнул Доброхотов, до сих пор сам не способный до конца поверить.       — Офигеть, Артём, это ж вообще круто, — абсолютно искренне сказал Антон и посмотрел на друга распахнутыми в удивлении глазами. — То есть, ты теперь реально будешь им помогать? На лето?       — Видимо, да, — с такими же эмоциями ответил Артём. — Вот как каникулы начнутся — приду к ним. Буду чередовать: в один день к ним, на следующий — к другой моей псине, которая в одного скучает там в палате и грустно ждёт меня у окошка. Блин, — неожиданно Антон заметил, как эмоции на его лице резко изменились с воодушевления до странной грусти, будто на того нашло что-то. Доброхотов вздохнул тяжко, смотря в пол задумчиво и напряжённо. Спустя пару секунд он всё-таки вдруг поднял глаза на Шастуна, что внимательно следил за столь резко изменившимися эмоциями. — Спасибо тебе, реально, — сказал он внезапно, глянув на Антона так искренне, что второму аж стало неловко, и Шастун выпрямился со вскинутыми бровями и обронил какой-то булькающий выдох. — Прям от души, Шаст. Ты, блин, столько всего сделал для меня, что я даже чувствую себя дураком каким-то, который не знает, как тебя отблагодарить.       — Да ладно тебе, Тёмыч, ты чё? Чего я такого волшебного-то сделал? — пытался отнекиваться Антон, ощущая, как сильно льстят ему эти слова, вынуждая даже слегка краснеть.       — Да вот не пизди давай, — не прекращая хмуриться, фыркнул Доброхотов и продолжил вываливать содержимое головы из открывшегося на эмоциях крана своей искренности. — Эта идея твоя с приютами чего только стоит. Сидел бы я, дальше куковал, матушку бедную донимал, что надо нам кого-нить завести. Как терпит она меня только? — спросил он в воздух. — Да и вообще, я так часто лежу по вечерам в кровати, и мысль эта вдруг возникает, что Даня только благодаря тебе всё ещё живой со мной под боком ходит.       — Ой, — выдохнул Антон, зажмуриваясь. Артём явно, по его мнению, преувеличивал его заслуги, — ещё святым меня назови. Я очень рад помочь, но ты давай тоже, не фантазируй. Я тут практически ни при чём.       — Да ну тебя в пизду, Шаст, — буркнул он и поднялся вдруг на ноги, после чего помахал ладонью в приглашающем жесте. — Встань, — Шастун не торопился этого делать, с неловко поднятыми плечами всё фыркая «да ну ты чё, угораешь? Да Тёма, блин». — Встань, ебись твою налево! — раздражённо дёрнулся Доброхотов в ответ на эти ворчливые препирания. Антон смиренно подчинился под натиском, становясь напротив Артёма. Последний раскинул руки в стороны в приглашающем жесте, и Шастун покорно и довольно-таки смущённо двинулся вперёд, чувствуя после, как крепко сжимаются вокруг него руки, и ладони хлопают по спине. Сам он тоже обнял Артёма покрепче, ощущая в груди приятное душевное тепло. Они стояли так некоторое время, и Доброхотов не спешил его выпускать. — Я, блин, так рад, что ты пришёл к нам в школу, Шаст. Я бы сказал тебе, что ты мой лучший друг, но это место занято другой шпалой, — улавливало ухо Антона отчётливо из области собственного плеча. — Смотри мне, блядь. Если не будешь летом писать мне из своего села и фотки всяких ваших козлят-поросят скидывать регулярно, я тебе на следующий год руки оторву, когда ты приедешь, понятно?       — Понятно, — тихо рассмеялся Антон. — Будет сделано.       — Мы ещё с тобой должны будем вместе встретить нашего душевнобольного из стационара, так что, если в конце августа не вернёшься, я тебе втыков пропишу.       — Вы чего тут делаете? — раздался голос классной прямо у входа в кабинет. Оба парня отстранились друг от друга, обращая взгляды на преподавателя, смотревшую на них слегка возмущённо. — А если директор пройдёт и увидит вас здесь?       — А чё? Мы ж тут не сосёмся. Просто обнимаемся, — с абсолютной невозмутимостью пожал Доброхотов плечами.       — Да я не об этом... Ой, да ну вас, — она махнула рукой, заходя в класс. — Живо в кабинет. Урок уже почти десять минут как идёт.       Доброхотов с Шастуном коротко переглянулись, усмехнулись им самим лишь известно чему и отправились хвостиком за учителем. В кабинете они разошлись по разным рядам; Артём направился к себе на последнюю парту у стены, попутно подмигнув нахмурившемся от этого Глебу просто ради веселья, а Антон, с улыбкой на лице мимоходом осматривающий, чем занимаются за партами все сидящие одноклассники, за свой стол у окна в самом конце класса. На Попова он специально даже не посмотрел, хоть и чувствовал, как тот пилит его глазами, стараясь делать это максимально незаметно.       — Так, у меня есть табели с оценками за контрольные работы по предметам, — начала классная руководительница, вглядываясь в приподнятый перед глазами листок, как только увидела, что все расселись по местам.       — О, нет… — послышался трагичный театральный возглас от Доброхотова с задней парты, что было встречено парой тихих смешков по кабинету. Антон тоже усмехнулся, оглядывая одноклассников перед собой — он видел, как на третьей парте его ряда девчонки играют в дурака-онлайн. Сидящие сзади парни внимательно следили за ходом игры.       Преподаватель бросила короткий взгляд в сторону Артёма, сразу же после возвращаясь к листу.       — Правильно реагируешь, Доброхотов, учитывая, какие у некоторых там есть оценки, — отметила женщина со вздохом. — По математике Ольга Валерьевна вам оглашала за годовое тестирование? — спросила она у учеников. Со всего класса послышались вялые разбросанные отрицания. — Тогда сейчас скажу.       Классная руководительница принялась оглашать оценки по списку. Кто-то разочарованно вздыхал с едва слышными ругательствами, кто-то шипел «йес-с-с», из-за чего получал от соседа по парте за излишнюю незаслуженную везучесть. Некоторым было откровенно наплевать на происходящее. Антон следил глазами за каждой из реакций, крутя между пальцев карандаш. Класс напоминал ему кучку цыплят в клетке, где каждый занимался своим делом. Женщина подошла к концу списка.       — …Тимофей, как обычно, даже не явился, — с возросшим к концу недовольством в голосе закончила она, после чего опёрлась рукой с листком на свой стол и сразу же подняла глаза на младшего Костешу, что до этого момента монотонно втыкал ручку в ластик. — Глеб, где брат?       Парень дёрнулся от упоминания, робко поднимая на неё одни лишь глаза. Антон повернулся в его сторону, как и добрая половина класса, которая не была занята своими более важными делами. Глеб всё молчал, после чего слабовато пожал плечами.       — А кто, скажи, пожалуйста, из нас из всех тут должен лучше знать? — с объяснимым раздражением спрашивала она того. Шастун вздохнул. Ему даже стало вновь немного жалко младшего, ведь вопросы по поводу пропусков Тимофея всегда адресовались ему, хотя тот, как всем ближайшим в окружении людям было понятно, не имел ни малейшего предположения, где сейчас того носит. Классная продолжала отчитывать. — Родители ваши давным-давно не ведают, где их старший сын шляется. На мои звонки он целенаправленно не отвечает. Я ему уже чаще собственных детей звоню. Свалилась же радость на мою голову, — женщина устало вздохнула, потерев висок. Антон видел наискосок, как Глеб вжимает голову в плечи, опять стараясь выглядеть как можно меньше и сжаться до размера атома, пока руки перебирают какой-то мусор на парте. Прямо по линии обзора на Костешу располагался Арсений, который вдруг необычно для себя самого сидел, скатившись на стуле вниз. Видимо, кто-то склеил ночью его руки, иначе почему они до сих пор лежали на груди в сцепке было не понятно. Недовольный взгляд смотрел в стол, и Антон сконцентрировался невзначай на торчащих на макушке чёрных волосинках. Артём как обычно лениво чесался за партой. — Значит, передай ему, что если он не явится и не закроет за десятый класс все долги до двадцать пятого числа, то в одиннадцатый его никто переводить не станет, равно как и по двадцатому уже разу на второй год оставлять. Он уже надоел нам всем здесь нервы убивать. Никто из преподавателей понять не может, в чём смысл его держать здесь до сих пор. Он же ЕГЭ не сдаст всё равно. Если ещё явится, — женщина отложила наконец листок в сторону, поправила машинально стопку тетрадей на краю стола, после чего опять подняла глаза, и опять на Глеба. Тот держал свою голову низко, горбясь, и Антон видел, как напряжены его плечи. — Так, ладно, с этим гуляющим мы разобрались пока что. Другой тогда вопрос. Глеб, с твоей успеваемостью что? — она скрестила руки на груди, бедром уперевшись в стол. Половина класса растекалась по столам, не рассчитывая на такой разбор полётов в начале урока. Даже задроты и очкарики на первых партах скучали. Правда, как замечал Шастун, лица многих заинтересованно впитывали всю информацию, выкладываемую их классной, пока Глеб что-то пыхтел себе под нос. — Ладно, брат твой — он просто на уроки не ходит. А ты? У тебя по половине зачётов двойки. Тебя так тоже никто в одиннадцатый не пустит. Ты на все уроки ходишь, неужели не можешь хотя бы на тройки постараться? — всё возмущалась преподаватель. Антон обернулся, лицезря, как Артём, чуть высунув кончик языка, пытается балансировать на стуле. — Сейчас придётся ходить исправлять до того момента, пока среднегодовой балл по предметам не будет выше двойки. Репетитора нанимайте, я не знаю. Это ужас какой-то, а не семья, вы уж простите меня, дети, — в изумлении пожала она плечами. Откуда-то раздался глубокий вздох. Парень, сидящий за партой перед Антоном, потянулся, откидываясь спиной назад и чуть не ложась на стол позади. За это Шастун молча пнул его по стулу носком кроссовка, в ответ получая «ай, блядь. Сорян». Болтающиеся руки стремительно пропали из его поля зрения. — Ну просто это правда невозможно, — качала головой уставшая женщина. — Я не понимаю, ты с брата своего пример берёшь, что ли? — всё не отпускала она Глеба. — А ты с чего взял, что это хороший пример для подражания? Грубиян и нахал — поменьше бы на него смотрел, может, и толку больше было бы, — Антон уловил движение на партах перед Глебом. Одна из девушек с усмешкой обернулась на того, после чего вернулась взглядом к своим друзьям, с которыми что-то коллективно обсмеяла, а затем вновь улеглась на парту, подбирая свои прямые длинные волосы. Кажется, насколько Шастун помнил, она встречалась с Женей — одним из Гаража, с которым Антон был знаком. Тот тоже частенько помогал Тимофею в делах. — Я просто поражаюсь уровню разницы. Только по результатам этого года у нас уже двое спокойно на красный аттестат идут. Попов, Ведерникова, — обратилась она к этим ученикам. Арсений лишь коротко приподнял голову, услышав свою фамилию, — молодцы. Сдайте только экзамены хорошо в следующем году и уйдёте в ВУЗ с медалью. И третий — догоняющий. Антон, — она задрала голову, стараясь взглянуть на развалившегося на стуле Шастуна в самом конце кабинета. — Что у тебя такое с историей произошло?       Он посмотрел на неё, не прекращая рисовать завитки на полях в тетради, и лениво пожал плечами.       — Да я не знаю. У нас с ним взаимная неприязнь.       Некоторые из глаз были направлены на него теперь, и он оторвал на секунду свой расслабленный взгляд с карандаша в руке, подняв его на класс, и уловил, как смотрит на него одноклассница Ирина, сидящая с подругой за партой перед Доброхотовым, и вторая тоже поглядывала на него, только гораздо менее заинтересованно. Он легко подмигнул первой, вновь возвращаясь к завитулькам. Девушка смущённо отвернулась, встреченная удивлённым смехом подруги. Когда Шастун поднял взгляд во второй раз, то заметил, как Доброхотов смотрит на него со вскинутыми бровями и вытянутым лицом. Антон мотнул головой вопросительно, на что Артём сначала кивнул в сторону этой самой Ирины, сейчас закусывающей улыбку и смотрящей довольно на преподавательницу, хоть та и не говорила до сих пор ничего радостного, а после ещё более настойчиво наискосок от себя на дующегося Арсения с так сильно не идущим ему синяком на лице. Антон тут же указал на себя руками возмущённо и лишь губами выговорил «а что я-то?», но голос классной отвлёк его.       — Ну, значит, в следующем году подтянись. У тебя только по ней четвёрка выходит по оценкам. Уж ладно, — она качнула головой, — если совсем Виктор Петрович будет непреклонен, я поговорю с ним. В крайнем случае окна ему помоешь в кабинете. Всё равно тебе его предмет не сдавать. И всё, тоже пополнишь ряды медалистов, — она спокойно отвела взгляд от Антона, после чего вспомнила, о чём, вообще, до этого говорила, и уровень недовольства на её лице опять возрос. — И, вот, с одной стороны у нас трое круглых отличников, а с другой — вы двое, — опять сконцентрировалась та на Глебе. — Ну и как это назвать? Даже, господи, прости, Артём с Данилом пыхтят что-то там, на тройки, но вытягивают к концу-то года, — Доброхотов слегка показал довольную улыбку, будто его только что не похвалили с натяжкой за тройки, а также добавили в список медалистов к Попову и Шастуну. — А ты вообще даже пальцем пошевелить не хочешь. Как братец твой безобразный учиться не хотел, так и ты по его стопам идёшь, — закончила она хмуро и направилась непосредственно к столу, затем расчищая себе место и сдвигая в сторону пару своих методичек.       — Ну, Екатерина Станиславовна, Вы тоже жопу с пальцем сравнили, — послышался малоприятный голос с третьего ряда. Кажется, это была именно та девчонка Жени, развалившаяся сейчас на парте с рукой под головой и водящая бесцельно длинным ногтем по поверхности. Со всего класса, включая особенно громкие от её компании, прокатились по классу смешки. — Где Тимофей, и где он?       — Эй! — вдруг раздалось недовольно от Артёма. — Только я имею право над ним стебаться!       Девушка прохихикала, пробежав по длине волос пальцами.       Антон бегло поднял на ту свой недовольный взгляд, затем на мгновение пройдясь им по Глебу, что вообще теперь, кажется, не двигался, как статуя, сидя напряжённо за партой, после чего Шастун с тихим вздохом вернулся к тетради, наблюдая на полях вырисовавшуюся там красивую ёлку. По привычке он уже потянулся за ластиком к пеналу, но в последний момент задумался вдруг над тем, чтобы не стирать. Слух пропустил шуршания за третьим рядом, где сидел Глеб, мимо. Преподавательница тоже бросила нечитаемый взор на девушку в ответ на достаточно неуместный комментарий, но сдержанно ответила, садясь за учительский стол:       — Вопрос «где Тимофей» тоже меня очень волнует, — она пролистала свои записи. — Только я лично разницы большой не вижу. Чем Тимофей лучше? По глазам понятно — бандит натуральный.       Оглушивший всех в один момент хлопок сотряс стены кабинета.       Каждый подпрыгнул на своём месте, чувствуя, как сердце зашлось от резкого звука. Антон выронил карандаш из руки, и тот упал куда-то на пол.       Все принялись озираться, приподнимая только что вжавшиеся в плечи головы, чтобы хоть как-то понять, что только что произошло. Шастун заозирался тоже.       Глеб единственный стоял посреди класса, вытянув заметно трясущуюся руку, в которой крепко был зажат небольшой пистолет, направленный перед собой. Лицо его, такое обычно пустое, теперь было искажено дикой гримасой, и каждая мышца на нём подрагивала в высшей степени напряжения. Все находились в таком сильном шоке, что не смели ни двинуться с места, ни проронить ни слова. Лишь та девушка с длинными волосами за третьей партой резко приложила ладонь к плечу, обтянутому тонкой кофточкой, на которой краснело маленькое пятнышко.       — Блядь… — дрожащим голосом проронила она, прикрывая трясущейся ладонью рану. Все ученики, совершенно не понимая происходящего, посмотрели на неё. Пуля, предназначенная, судя по всему, ей, всего лишь слегка задела руку.       Вдруг пистолет в хватке Глеба перестал плавать, успокаиваясь. Быстрее, чем кто-либо смог среагировать, тот повернулся на сто восемьдесят градусов по своей оси. Доброхотов не успел даже встать. Второй оглушительный хлопок, заставивший всех дёрнуться. Антон вскочил на ноги в один момент, понимая, что только что произошло.       Его распахнутые в чистейшем ужасе глаза видели, как Артём сначала наклонился в сторону до отвратительного плавно, после чего его тело глухо упало со стула на пол, как мешок, оставаясь там на боку неподвижно, и округлое лицо отлично освещалось светом из окна. Антон стоял в полнейшем оцепенении. Его сердце будто перестало стучать в груди, напоследок пуская по телу огромные волны страха. Что-то в голове билось, как оглушающая слух полицейская сирена, пока он смотрел на друга, лежащего неподвижно на полу. Выражение лица Артёма было чрезвычайно спокойным, в отличие от Антона, и становилось ещё более умиротворённым с каждой секундой. Лишь над одним из глаз сияло тёмное пятно, из которого по светлой пушистой брови забавной формы начинала вытекать вишнёвая кровь с парой пузырей.       Только после второго выстрела все в один момент сорвались со своих мест. Кто-то прятался за партами, кто-то поспешил к окнам, рваными движениями не слушающихся рук стараясь поскорее их открыть. Остальная половина, сбивая друг друга с ног, полетела в дверь. Антон же не слышал ничего.       Он не мог отвести тоннельный взгляд от лежащего неподвижно на полу Артёма, под головой которого всё увеличивалась багровая лужа. В носу и горле страшно щипало, но он не мог заплакать, и даже воздух не хотел проходить в его лёгкие. Ноги не понимали, что делать: пустить его с места к другу, или же оставить, а поэтому просто глупо дрожали, слабели. Он лишь смотрел и смотрел.       Пустой взгляд Артёма Доброхотова окончательно погас прямо на его глазах.       Лишь очередной хлопок, в унисон с которым раздался звон стекла за ним, заставил его тело дёрнуться и сдвинуться. Антон заметил только то, как Глеб отвернулся, опуская пистолет вниз. Выглядя невероятно умиротворённым в происходящем хаосе, он, как робот, пошагал вслед за выбежавшими в коридор. Там уже разносились по большому помещению крики.       В одночасье для Антона наступил момент тишины. Он не понимал, что произошло, но все звуки будто резко пропали, словно его погрузили в вакуум. Мир вокруг точно затих, стал жутко медленным. Показалось даже, что его сердце вновь возобновило свой ритм, причём делая его ровным. Он плохо ощущал свои руки и ноги, и всё тело обрело лёгкость. По спине и шее, а дальше до кончиков его пальцев пробежала приятная прохлада. Его взгляд, сидящий бездумно на стене напротив себя, пролетел, как невесомая бабочка, сначала по плакатам, потом по опустевшим партам, а затем опустился на показавшийся из-под парты силуэт — единственный, что до сих пор оставался в классе так же, как и Антон.       Попов вылезал наружу для него как в замедленной съёмке. Шастуну отчего-то стоило трудов сконцентрироваться на его лице, и когда это ему всё же удалось, то на нём Антон увидел самый настоящий, искренний человеческий ужас. Арсений стал в одну секунду бледен, приближаясь по цвету к его собственной рубашке, как и приоткрывшиеся губы. Из-за того, какими распахнутыми были глаза, ресницы больше не закрывали для них света, и голубизна блестела в них так ярко, как не блестела, наверное, никогда. Но Антон обратил внимание, что взгляд Попова направлен куда-то мимо, и проследил по его маршруту, опуская голову постепенно.       Чуть повыше его пупка и чуть правее по белой футболке распускалась насыщенная красная роза, всё увеличивая свои лепестки. Он медленно приблизил к ней свою ладонь, в последний момент замедляя её на расстоянии в два сантиметра, и прикоснулся лишь пальцами. Отодвинув, Антон увидел на кончиках бледные алые отпечатки.       Резко всё его тело, начиная от живота где-то изнутри и заканчивая каждым миллиметром кожи, охватил обжигающий жар. В районе спины всё вообще горело пламенем. Ноги решили наконец определиться с выбором и сдались, отказываясь нормально его держать. Все звуки вернулись на место с удвоенной силой, ударяя своей мощью по голове. Он услышал и вой пожарной сигнализации с таким неуместно спокойным женским голосом, и отдалённые хлопки выстрелов, и крики. Мир вокруг возвратился к своей нормальной скорости. Арсений подлетел к нему молниеносно, снося с пути стулья, и схватил за ладонь.       — Блядь, Антон, — выронил он дрожащим голосом, смотря на обильно сочащуюся рану. Он отодвинул в сторону слабеющие руки Шастуна и перенаправил одну из них себе за шею, чтобы тот мог опираться. — Пошли, давай, тебе нужно наружу. Блядь, господи, пиздец…       Его ноги начали яростно отпинывать в сторону стулья и парты, чтобы прочистить им путь из класса. Но Антон слабо попытался затормозить. Арсений оглянулся на его бледное лицо с невменяемым выражением на нём.       Свободная рука тянулась в конец класса, пока длинные пальцы с кольцами пытались схватить воздух.       — Погоди, Арс... Артём... — выпал из его отвёрнутого вслед за рукой рта едва слышный скулёж. Зелёные раскрытые глаза совершенно детским взглядом смотрели туда, где в неестественной позе лежали на линолеуме знакомые руки с веснушками, словно не понимая — почему друг не встаёт? — Артём... Его надо... Нам надо...       – Пошли, — спешно прервал его лепет Арсений, отворачиваясь головой к выходу и подальше от того, что они оставляли позади. Он покрепче взял Антона, стараясь одновременно привести того в чувства. — Мы уже ничем не сможем ему помочь.       Слова, которые необходимо было произнести с твёрдостью, прозвучали с жалобной дрожью. Как только последняя фраза слетела с языка, в горле брюнета собрался горький тяжёлый ком от осознания сказанного. Арсений продолжил их путь вопреки всему, стараясь как можно скорее вывести Антона из класса, пока тот провожал своим плывущим взглядом одинокий силуэт за чередой парт.       Сердце Попова стучало со страшной скоростью, норовя выпрыгнуть через горло наружу. Одна из рук крепко обнимала торс Антона, вторая же была менее нагружена и придерживала грудь спереди. Воздуха ужасно не хватало, горло пересохло, и голова кружилась. Рукой посвободнее он дотянулся до шеи и задёргал воротник рубашки, чтобы упрямая первая пуговица расстегнулась. Ткань в том месте испачкалась в красном.       В коридоре третьего этажа всё ещё потерянно выбегали ученики под пугающее пиликанье сигнализации на всю школу. Арсений слышал, как Антон всё сильнее начинал похрипывать, и собственная паника лишь сильнее сжимала в своей лапе его внутренности вместе с лёгкими, заставляя дышать чаще.       — Пойдём, пойдём, пойдём, — подбадривал он Шастуна, чувствуя буквально на себе, как тяжело тому становится с каждым шагом. Вдвоём им удалось дотащиться до лестницы. Когда Арсений с Антоном только принялись спускаться, со всех сторон на них посыпались толчки школьников, несущихся поскорей вниз. Попов еле как удерживал изнывающей от перенапряжения ладонью слабое тело Шастуна и попутно с этим старался сам не свалиться с лестницы. Отчаянные стоны вырывались вне контроля из его горла. — Блядь, да аккуратнее вы — он ранен, не понятно вам, что ли?! — проорал он, что было сил.       Кто-то отскочил от них, кто-то просто пробежал вниз, не обращая внимания, но так или иначе дорога слегка расчистилась, позволяя им спускаться. Откуда-то с нижего этажа послышался ещё хлопок и громкие визги. Арсений не обращал на это внимания, стараясь просто спустить Антона по лестнице. Это удавалось им вполне успешно до того момента, как ближе к концу первой лестницы одна из ног Шастуна подогнулась, и он не смог удержаться, потянув вниз и Попова. Последний смог всё-таки устоять на ногах и даже не до конца выпустил парня из рук, но вот Антон свалился на колени, совершенно нещадно встретившись ими с бетоном. Арсений мгновенно оказался рядом, переворачивая его и стараясь поднять. Это не удавалось. Он заглянул к Шастуну в лицо. Оно было бледным; на лбу и под носом выступил болезненный пот. Глаза крепко жмурились, и воздух вышел у него сквозь зубы, пока тело сводило судорогами. Арсений всё бегал глазами по нему, загнанно дыша. Страх пронзал его снова и снова, а когда Антон наконец раскрыл свои глаза, голова закружилась с чрезвычайной силой.       — Больно, — прохрипел он голосом, который от него Попов не слышал никогда, и глянул прямо в его глаза ранящим сердце, как нож, взглядом. — Арс, очень больно.       Арсений не глядя нашёл своей ладонью его, сжимая посильнее. Выдох вырвался из него с измученным стоном. Шастун от боли сомкнул пальцы на его руке едва ли не до хруста костей.       — Блядь, Антон, я верю, — выдохнул Попов жалобно, вновь предпринимая попытки заставить того подняться на ноги. Самого трясло от липкой паники. — Но нам нужно добраться до выхода. Тут осталось-то совсем чуть-чуть. Прошу, пожалуйста, потерпи. Тебе надо дойти, давай, хватайся, — он обернул руку вокруг своей шеи повторно, хватаясь тому за штаны и что есть сил вытягивая того наверх, чтобы он встал. — Держись за меня, и пошли. Давай.       Антон с дичайшим усилием выпрямился, что практически не позволяли сделать мышцы живота и спины, скованные спазмом, и задвигал ногами. Арсений слышал, как он рычал и хрипел рядом с его головой, и сам он лично будто ощущал в теле вспышки боли, которые наверняка и рядом не стояли с тем, что претерпевал сейчас Шастун. Весь путь до первого этажа по лестнице, судя по звукам, явился чем-то хуже пытки для того, и парень притих только тогда, когда оба показались в холле. Арсений всё сжимал того за штаны сбоку, притягивая к себе, а второй ладонью схватился за ослабевшую за это время руку, что болталась у него на плече. Вдруг Попов ощутил, как сильно стало тянуть вниз с правой стороны. Он даже не успел обернуться, прежде чем ноги Антона подкосились, и он повалился вниз на холодный пол.       — Нет-нет-нет, — затараторил Арсений, будучи не в силах удержать того на весу. Он видел, как сильно помутнел взгляд Шастуна, смотрящий на него неотрывно. — Да что же ты, ну? Нельзя, Антон, нельзя! Тут совсем же немного осталось, давай, — он всё старался тянуть того вверх за руки, но сил парня уже не было достаточно для того, чтобы идти. Сам Арсений тоже выдохся и, со стоном выпустив воздух изо рта, упал на колени рядом с Антоном. Только сейчас он смог в полной мере обратить внимание на то, как сильно тот истёк кровью за время их спуска. Дрожащий взгляд забегал по длинному телу. Весь низ живота был бордовый; кровь затекала в штаны, где одна из штанин тоже была активно пропитана бурым. Арсений оглядел в испуге себя и свои руки, отмечая, что ладони местами были испачканы, а рубашка вообще пестрела алыми разводами вдоль и поперёк. — Чёрт возьми, — выдохнул он не своим голосом. — Почему… Как… Как... Откуда столько крови, Антон?       Он почувствовал себя резко таким беспомощным, глядя на ходящие ходуном пальцы, а после на Антона, жмурящегося в агонии от невыносимых ощущений из последних своих имеющихся сил. Его кулаки с кучей колец на них сжимались до побеления, пытаясь хоть как-то совладать с пожирающей болью. В голове у Арсения пролетали кучи ненужной информации с уроков ОБЖ о том, как перебинтовать голову, как наложить жгут на руку или шину на любую другую часть тела, но совершенно ничего о том, как остановить такое сильное кровотечение из живота. Он даже не мог понять своим бесполезным, как самому казалось в данный момент, мозгом, что там могло терять так много крови.       — Нет, нет, так нельзя, — он снова резко принялся поднимать того под руки, надрывая собственную спину.       — Арс, больно. Блядь, очень больно, Арс! — зарычал во всю глотку Антон, после чего принялся дышать, как после спринта.       — Блядь, Тош, я понимаю, — на повышенных тонах так же ответил ему Арсений, не прекращая махинаций. — Но, сука, я не могу тебя здесь оставить, ты умрёшь тут на хуй! Давай, пожалуйста, — на этот раз он притянул к себе за шею обе Антоновы руки, загнанно дыша. — Просто постарайся схватить меня покрепче, пожалуйста. Давай, это всё, что от тебя требуется. Пожалуйста, прошу.       Он ощутил наконец, как слабо схватились за рубашку руки у него над лопатками, после чего, как по сигналу, приподнялся, сразу же обхватывая Антона поперёк груди. Его ноги с огромным приложенным усилием выпрямились, и он потащил того на себе к выходу, едва не спотыкаясь о длинные конечности Шастуна. Попов ничего не соображал. Отдавал отчёт себе в действиях только в моменте, когда их совершал. Он не помнил, как кто-то великодушный придержал ему дверь одну, затем вторую, помогая выносить пострадавшего. Не помнил, как сошёл вниз по ступенькам на большое открытое пространство перед воротами. Зато помнил прекрасно, как руки свалились вдруг с его плеч. Антон падал вниз бессильно, и Арсений остановился, валясь на колени и ладони прямо тут же, пытаясь отдышаться над лежащим на шершавом асфальте парнем. Когда он открыл глаза через пару секунд, то увидел, как прикрываются веки на расслабившемся лице.       — Так, нет, нет. Давай вот без этого, — он сразу подорвался, хватая его лицо в свои ладони и пару раз легонько хлопая по щекам. — Эй, Антон, — позвал Арсений. — Не закрывай глаза. Смотри на меня. Слышишь голос? Постарайся на нём сконцентрироваться. Сконцентрируйся и жди, не засыпай, — но взгляд всё равно мутнел, что бы Попов ни говорил. Это вселило вдруг совершенно новую порцию ужаса в брюнета, и он схватился за плечи Шастуна, несколько раз сотрясая его. — Антон! — уже громче. — Слышишь, что я говорю? Не смей. Не смей засыпать сейчас. Нельзя этого делать. Ты должен постараться остаться в сознании.       Он замер, смотря в побледневшее лицо. Широко раскрытые голубые глаза пробежались по расслабленным бровям, щекам, лишённым прежнего румянца. Пухлые искусанные губы приобрели синеватый оттенок, постепенно лишаясь цвета. Арсений соприкоснулся напоследок взглядами лишь на короткое мгновение, после чего красивая зелёная радужка скрылась за занавесью век.       — Нет… — обронил он вполголоса, отказываясь верить в реальность всего происходящего. — Не, не, не. Так не надо делать, Антон, — глаза покраснели, наливаясь наконец влагой. Он придвинулся поближе, отдавливая окончательно собственные колени об асфальт. Его рука пролезла под широкие плечи Антона, и Арсений, потужившись, приподнял корпус того, складывая на свои ноги аккуратно, а русую голову устраивая на плече. — Ну давай не надо, — полушёпотом сказал он, когда боднул ту носом и дрожащими губами уткнулся в холодеющий висок. Зрение размывалось от застилающих слёз. Арсений сделал вдох, больше похожий на всхлип, отчего первые капли скатились вниз до подбородка. — Давай не надо, — прошептал он ещё раз. Одна рука всё обнимала его крепко за плечи, а вторая нашла ладонь, собрала её в бессильный кулак, ощущая резьбу колец, и прижала к своему солнечному сплетению, где белая измятая рубашка была насквозь пропитана кровью. Сухие губы прошлись невесомыми поцелуями от скулы к виску, ясно ощущая холод влажной кожи. Он принялся покачиваться вперёд-назад, сжимая крепче. — Тош, пожалуйста, не занимайся ерундой, иначе я обижусь и точно с тобой ещё год не заговорю, — шептал он едва слышно в колючие волосы на виске, пытаясь заклинать на что-то, но не получая ничего в ответ. — Тош, ну хватит. Продержись ещё немного. Сигналка же сработала. Скоро скорая приедет. Не надо. Не уходи от меня вот так вот, — он покачался ещё несколько раз, пока слёзы затекали за ворот рубашки, после чего замер. Медленно Арсений открыл свои глаза, размыкая слипшиеся ресницы, чтобы проверить в надежде. Но тонкие веки в паре сантиметров, вопреки его желаниям, не двигались и не размыкались. Он выдохнул с жалобным стоном, после чего резко вдохнул, звонко всхлипывая, и брови, дрожа, надломились, отчего между ними образовалась напряжённая морщина. Рыдания подкатывали к горлу, но Арсений лишь прижимался сильнее своими губами и щекой к виску, всё активнее роняя горькие слёзы, и продолжал покачиваться. — Я всё, что ты захочешь, сделаю. Только побудь со мной ещё немного, — он задрожал, сжимая и разжимая ладонь на ткани футболки Антона от стресса, после чего тонким ласковым голосом спросил прямо на ухо, будто всё ещё надеялся на ответ: — Тош, можно ты побудешь со мной ещё немного?.. Можно?.. — но тело в руках не отвечало, и из горла вырвались тихие завывания.       Его уже начинали окружать некоторые из старших, которые заметили, что ученик ранен. Кто-то подбегал к нему, пытаясь сообщить что-то, кто-то другой трогал за плечо с неизвестной ему целью, но Арсений ничего из этого не замечал и не ощущал. Он ощущал лишь холод кожи. Его плач становился всё громче и громче, глаза совсем ничего не видели из-за выкатывающихся потоком слёз. Будто находясь в забвении, он качал стремительно теряющего всю свою кровь Антона, словно это могло как-то помочь.       Когда самая первая машина ГБР примчалась к воротам школы буквально через несколько минут, отдалённые рыдания, заглушаемые узким кругом столпившихся рядом людей, были слышны сотрудникам громче всего.

***

***

***

Послесловие от автора

      Изначально не планировалось добавлять это послесловие к данной главе, равно как и не хотелось раскрывать некоторые подробности о моём творческом процессе, но сейчас, с учётом всех произошедших событий, я чувствую определённый долг в этом перед всеми читающими.       Итак. Работа моя всегда делится на два больших, иногда даже равных по времени периода: составление сценария и непосредственный процесс написания. Первый — мой любимый, я трачу на него огромное количество времени, и иногда (как, например, в случае с этой работой) на это может уйти вплоть до года. Сценарий для "Гаража", как он всегда кратко именовался перед всеми моими друзьями, был начат и более-менее сформирован ещё аж летом 2021 года. Тогда был прописан основной скелет работы, в который включались идея и главные сюжетные точки истории, к которым как раз и принадлежат события в этой главе.       А теперь представьте себе тот ужас, который охватил меня, когда спустя лишь пару месяцев после того, как этот скелет был утверждён, события данные стали превращаться в реальность.       Я и мои близкие вообще давно говорим об этой работе как о проклятой. Мало того, что она, как пиявка, своей грубостью и бессердечной холодностью тянула из меня на протяжении уже нескольких лет все моральные силы, так ещё и по непонятному велению вселенной обрела в процессе написания леденящую кровь особенность — после написания мной той или иной главы, события из неё определённым образом почти всегда сразу же происходили и в реальности. Как правило, это зачастую было что-то совершенно безобидное, хоть от этого не делающее такое совпадение менее странным: то я описываю локацию, куда попадает главный герой, выдумывая её просто в своей голове, не списывая с реального места, а на следующее утро подруга рассказывает, как она шла окольными путями из поликлиники до места учёбы и заблудилась именно в таком же месте со всеми характерными его деталями, и никто из нас, будучи не раз в той округе, до этого о существовании такого места не знал, то я решаю затронуть через рассуждения персонажа определённую околофилософскую тему, а буквально на следующий день преподаватель решает заговорить с нами об этом же и буквально цитирует написанное мною днём ранее, причём эта тема совершенно не имеет отношения к теме проводимой лекции. Это всё всегда было странно и необъяснимо, но безобидно. До определённого момента. Всё веселье прекратилось для меня, когда в реальность воплотился самый страшный, самый ужасный и отвратительный поворотный момент всей истории.       Я не верю в бога. Но если расценивать понятие "грех" просто как деяние, запретное по всем этическим и моральным меркам, то убийство человека для меня определённо под это понятие подпадает. Более того, если уж говорить конкретнее и перестать ходить вокруг да около, я всеми возможными способами порицаю метод борьбы со своими внутренними проблемами путём личной вендетты над обидчиками. И я поделюсь с вами кое-чем, чтобы подчеркнуть суть всего, что я здесь сейчас хочу выразить.       В одной из таких школьных стрельб, которые охватили Россию, как какая-то напасть, в определённый момент и прогремели на всю страну, умерла моя бывшая одноклассница.       Умер человек, с которым мы проводили каждый день бок о бок на уроках с момента, когда мне было 7 лет, до момента, когда стало 16. Да, нас было нельзя назвать друзьями — мы не гуляли вместе, редко болтали, мало знали о личных моментах друг друга, — но мне было известно, что она хороша в математике, и как плохо при этом ей даётся русский язык. Я знаю, что она хороша в спорте, и даже в каком конкретно. Я знаю, как она смеялась, что её смешило. Знаю, кто из мальчиков ей нравился в начальной школе, и как потом эта любовь прошла. К тому же, я хорошо знаю её семью: наши родители неплохо общались, так как, помимо того, что по сути своей это были хорошие добрые люди, обе семьи состояли в родительском комитете и были очень активны. Мы с ней не были друзьями, но всего перечисленного достаточно, чтобы ощущать эту потерю лично.       Я помню, как всё те же знакомые, но изрядно повзрослевшие лица стояли, собранные в молчаливый круг около места, где с минуты на минуту должна была начаться церемония прощания. Будучи тем самым клоуном в любой компании, моим основным защитным механизмом является попытка перевести всё в смех. Поэтому я также помню и шутку, которая была мною сказана в старании стряхнуть с окружающих и себя в первую очередь это молчаливое напряжение, липкое и до настоящей тошноты неприятное. "Никогда не было мысли, что первая наша встреча выпускников произойдёт при таких обстоятельствах" — свалилось тогда у меня с языка. Впервые никто не засмеялся. Да, замечание действительно было забавным, но неуместным на тот момент, а попытка сбить стресс окружающих — провальной. Никому такого не пожелаю.       Я рассказываю это всё к тому, что хочу показать — не было в написанном мной сюжете никакого намерения романтизировать скул-шутинги (как ужасно, что в мире, в котором мы живём, для такого даже есть определённый термин). Напомню: эта глава и это событие в истории не были написаны под "вдохновением" от случившегося, они были в этой истории ещё даже до того, как череда подобных событий стала происходить в реальности. В моей памяти ещё очень и очень долго будет впечатано изображение того, как мать, так хорошо знакомая мне женщина, льёт полные абсолютного отчаяния слёзы и опустошённым взглядом смотрит на бледное мёртвое лицо своей дочери, наверняка всё ещё видя перед глазами, как оно двигается, улыбается или же хмурится, пока на фоне что-то монотонно пропевает священник, а чуть поодаль стоит всегда прежде весёлый и собранный отец, что сейчас плачет, как младенец, смотря на некрупный гроб. Даже больной на голову человек не посмотрит на это как на что-то романтичное и красивое. От такого хочется лишь растолкать всех рядом стоящих, выбежать поскорей наружу и выблевать содержимое желудка на газон за ближайшим бордюром. Точно не романтизировать что-либо.       Я до сих пор ощущаю свою вину за случившееся. Понимаю при этом прекрасно, что её в этом никакой нет, что чудес не бывает, и произошло это ужасное событие не потому, что мною было написано, как такое же событие происходит с выдуманными персонажами в какой-то дурацкой никому не нужной работе. Но особо легче это не делает.       Описанное в этой главе есть в истории просто потому, что изначально это событие автоматически само туда вклинилось, встало, как будто там и было. Оно есть в истории, потому что оно должно было произойти. Раскрою вам ещё один секрет автора: работа "Гараж за панельными домами" для меня, в принципе, нехарактерна, если учитывать мою тягу к чудесам в любой истории. Она должна была стать моим исследованием реальной жизни и мира, который нас окружает, таким, какой он есть. Без прикрас, без чудес и домыслов, точно биография. Автобиография, даже скажем, потому что практически всё, что и кто есть здесь, было списано либо с реальных прототипов, либо создано как собирательный образ всего, что было мной увидено за годы жизни. Если бы мне только было известно, что "автобиография" в данном случае — это не просто слово, и как только я начну вписывать туда события, которых уже как раз и не было в моей жизни, то они тоже начнут становиться реальными, тогда мои руки, возможно, никогда и не легли бы на клавиатуру, а файл с начатым сценарием под назанием "Гараж" так и остался бы лежать в одноимённой папке и покрываться электронной пылью наряду со множеством таких же незаконченных собратьев. Данное событие есть в сюжете просто потому, что оно должно было быть. В моей голове это уродливый (именно уродливый, а не какой-либо другой красивый эпитет. Это изначально должно было вызывать эмоции негативные, а не выглядеть, как сцена прощания главных героев в фильме "Титаник") исход для каждого из персонажей, уродливый логичный результат всех событий, что вы успели прочитать в истории. Поэтому я и говорю, что это встало в сценарий само. Оно не являлось моей попыткой нагнать саспенса и выжать из вас какие-нибудь слёзы самым дешёвым ходом из всех возможных. Ни за что. Для меня это не является темой, с которой разрешено играться.       В конце хочу извиниться перед теми, кого задело описанное событие. У меня не было возможности предупредить заранее, не проспойлерив ничего. И поблагодарить тех, кто понял и вошёл в положение. Спасибо за это, спасибо за то, что читаете и уделяете моим мыслям время. Сложно описать, как я сильно это ценю.       Любви и добра всем <3