{×××}
— Да тише ты, не дрова везешь, в конце-то концов! — Арсений, сидя сзади, трясся на багажнике мопеда так, точно они ехали по стиральной доске. — А ты забыл, где мы живем? В России две беды — дураки и дороги, помнишь? Так вот, если будешь продолжать возмущаться, у нас добавится к дорогам еще и первое. — голос Антона искажался, потому что они то подлетали на этом драндулете, то так же резко плюхались в ямки. — По коч-кам по-коч-кам по-ма-лень-ким до-рож-кам... Арсений, понимая, что превратил собственную задницу в отбивную, простонал: — Нет, Антон, не продолжай, я не хочу «в ямку бух»... — но вдруг он поднял голову и раскрыл рот в беззвучном крике. Шастун на всей скорости несся прямиком в огромную лужу. — Только не... — Арс не хотел терять надежды, что этот самый «гонщик нелегальный» как-нибудь объедет сие грязное озеро или хотя бы перелетит, на крайний случай. Но Антон, крутанув ручку мопеда до предела, о желаниях Арсения даже не догадывался, мчась напрямки. Под звонкий рев захудалого моторчика и всплеск лужи, они преодолели мокрый и до ужаса грязный рубеж. — Шастун, ты там, сидя за рулем, поди, дзена достиг?! Совсем офонарел?! — Арсений, отныне держась одной рукой за багажник, ибо второй он вытирал грязные капли со лба вперемешку с выступившим пóтом, начал орать Антону прямо в ухо, желая вернуть тому здравый смысл. Шастун же, не отреагировав на крик, молча сплюнул на ветер. — Притопаем домой, — он пожевал воздух и тут же фукнул. — баню затоплю. — Еще бы ты попробовал ее не затопить после такого. — Арсений насупился. — Глядишь, часа через два потонет, если сильно постараюсь. Арс понял, что обижаться на этого дурика долго он точно не сможет, потому что а) — попросту сдастся перед чарами Шастуна, или б) — помрет от усердия, пока будет пытаться скрыть дебильную улыбку. Антон захохотал первым. Арсений, выбрав первый вариант, естественно, тупо сдался, начав посмеиваться где-то за спиной. — Ой, глядите на него, по луже провез честный народ, превратил нас в двух свиней, а счастья полные штаны, как будто в лотерею дворец пива выиграл. — Арсений, складываясь пополам со смеху, уложил собственную макушку на чужую спину, и в таком положении проехал оставшуюся дорогу, не желая отрываться от теплого тела.{×××}
Приняв в знак благодарности два стаканчика черешни, по одному в руки каждому, парни через лесную опушку двинулись в родные края, каждые десять секунд сплевывая в кусты крупные косточки. — О! Зырь сюда! — Антон, шедший всё время по узкой тропинке впереди, остановился, пальцем указывая куда-то себе под ноги. Арсений слегка толкнул чужое плечо, ибо, знаете ли, Шастун не стеклянный и не прозрачный. И не трамвай — съехать с маршрута мог. — Ты никогда в жизни муравейников не видел? — Арсений, подняв одну бровь, глядел на Шастуна со своей привычной манерой, как бы говоря собственным выражением лица «ну, всё, этот уже приплюснулся, тяжелый случай». — Антон... Тут такое дело, я давно хотел тебе сказать, но не хотел сильно пугать, не дай бог ты от шока получил бы травму, но... Если ты поднимешь голову, то увидишь небо и солнце, и, возможно, даже облака, но ты не пугайся так сильно, пожалуйста, это просто скопление взвешенных в атмосфере продуктов конденсации водяного пара и... — Слышишь, ты, обоссанец городской, познал он жизнь, понюхал пороху. Не хочешь — не смотри. — Шастун поспешно развернулся, спиной заграждая вид на муравьев. Обиделся. Долго без дела не стоя, он оторвал от черемухи небольшой сучок. Арсений, подумав, что тот собрался его пиздить, побледнел: — Антон, ну, ты что, прямо настолько сильно обиделся? Шастун, не поворачивая головы, сорвал еще один сучок. Арсений сглотнул. — Забавно, когда огонь в глазах ищет тот, кто его же и погасил, правда? — Шаст, у которого первый сучок сломался в руках, в ярости отшвырнул ветку, с хрустом сорвав другую. У Арсения потихоньку начало пидорасить коленки. — Ага, а еще забавно, как сердце, размером с кулак, несет в себе чувства страха и вины размером с гору. Антон, ну, ты прости меня, пожалуйста. Шаст, на протяжении минуты молча счищая верхний слой с черемушки, резко протянул бледно-зеленую палку Арсению в руки. А тот, подумав, что Шастун собрался резко хлестнуть его этим сучком, отпрыгнул, как от огня, в кусты. — Ты куда так отшвырнулся, чудак-человек? Иди сюда, буду тебя посвящать в клуб любителей кислых жоп. — Антон, наконец освободив путь к домику муравьев, присел на корточки, сунув конец почищенной палки на крышу муравейника. — Звучит не очень, если честно. — несмотря на это, Арсений, успокоившись, вылез из травы, подходя ближе и протягивая свою палочку тоже. В конце концов, кислых жоп, это ведь не красных жоп, перспектива которых рисовалась ему во всех красках еще пару секунд назад, когда он подумал, что его будут хлестать палкой. — Сейчас они по ней побегают, а она потом кислая такая станет, так что ее облизать можно будет. — Антон, глядя на бегающий красных трудяг, мягко улыбался. Немного подождав, он взял две палочки, начав стряхивать с них зацепившихся муравьев, а потом протянул одну в чужие руки. — Ну... Ладно, в отличие от себя, тебе я верю, — Арс взял, но продолжил со скепсисом глядеть на это «восьмое чудо света». Полная уверенность в нем появилась только тогда, когда Шастун, высунув язык, облизнул палочку и даже не умер. К великому счастью, Арсений, следом лизнув кислющую палочку, обнаружил, что тоже не собирался падать замертво. — М-м-м, вкус детства. — обсосав палочку, Антон выбросил сучок в лес, снова возвращаясь к недоеденной черешне. — Шаст, у меня с каждым днем возникает всё больше и больше вопросов по поводу твоего детства. Оно у тебя выдалось весьма... Оригинальным. — Арсений, разок попробовав, с жадностью на ветку набрасываться не собирался, поэтому быстренько кинул ее туда же — в лес, к антоновской ветке. — «Оригинальным» в данном случае считается синонимом к слову «лучшим». — Антон, гордо подняв голову, побрел дальше по тропинке. «Спизданул, как Сократ» — усмехнулся Арсений, но вслух своих мыслей не озвучил, вместо этого спросил: — Слушай, а Валентина Степановна в котором часу завтра возвращается? — В полшестого утра. А че? — О... Может, тогда... — Арсений замялся, соображая, не слишком ли наивно предлагать такое с его стороны. — Может, рассвет встретим сегодня, а потом просто ложиться не будем и пойдем бабушку твою встретим, у нее же там наверняка сумки какие-нибудь будут, поможем заодно? — оправдываться добрыми позывами души было последним делом, но Арсений решил, что и так сойдет. Не говорить же Шастуну прямо, что он хочет встретить с ним рассвет? Пф-ф, вот это — воистину последнее дело. — думалось Арсу. Антон аж остановился, точно врос в землю. Арсений за эту секунду до его поворота всем корпусом успел поседеть на всю макушку и придумать километровую речь для оправданий. — Конечно, хочу, спрашиваешь еще! Я последний раз летом рассвет встречал десять лет назад на выпускном в одиннадцатом классе! Блин, крутя-я-як, и чего это я раньше об этом не подумал... — глаза Антона загорелись неподдельным огоньком искреннего воодушевления. Арсений особенно обожал в такие минуты цвет зеленых радужек, которые резко становились значительно ярче прежнего на несколько тонов. Антон являлся для него сильнейшим примером счастливого человека — он умел жить настоящим, не тоскуя о прошлом, а лишь извлекая из него самое полезное, чтобы унести из прожитого уроки для дальнейшей жизни. Он не заглядывал сильно в будущее, наверное, поэтому и удивился так сильно, когда Арсений на пикнике на той самой цветочной поляне рассказал ему про синдром отложенной жизни. Он не понимал, как такое возможно, потому что всегда жил в режиме «сейчас». В том-то и дело, что жил, а не существовал. Арсений недавно стал размышлять на тему того, что эта поездка в деревню стала для него подарком судьбы не потому только, что он наконец отдохнул после долгих месяцев работы, а потому, что она позволила каждый день учиться самой простой жизненной морали — уметь жить проще, ибо время никогда не возвращается. Ни детство, ни юношество, ни «то самое, когда было хорошо». Антон же не боялся шагать вперед, не оборачиваясь. Он не думал, что райская жизнь для него наступит когда-то потом — он думал, что всё для счастливого момента жизни у него уже было сейчас, прямо перед ним, перед глазами и под подошвой. Находясь рядом с Шастом, Арсений понимал, что начал выходить за пределы своего скучного, рутинного, ограниченного, запертого в собственной башке «я», и всë благодаря этому простому пареньку, который, вроде бы, был значительно младше него, а на деле оказался мудрее некоторых стариков. У Антона в душе горел огонь, возле которого хотелось сидеть часами и согревать свои продрогшие кости. Арсений отныне смотрел на счастливого Шастуна чуть ли не с жадностью, с тем же искренним энтузиазмом, с каждым мгновением вбирая в себя всё больше и больше светлой энергии, которую Антон с радостью и непринужденностью нес в этот мир. Антон зажег в его душе искру жизни, за Арсением теперь одно дело — раздуть эту искорку до полноценного и вечного пламени, не дав ей догореть. — Короче, нужно будет еще на крышу веранды залезть, оттуда всю деревню как на ладони видно, да и вообще красота! — Антон отвернулся, как всегда, в порыве сильных эмоций размахивая руками. Арсений, шагая сзади, позволял себе простую радость жизни — беззаботно улыбаться, слушая с одной стороны пылкие щебетания Шастуна, а с другой — мелодичные пения лесных птиц. В принципе, и первое, и второе особо по звучанию своему не отличалось.{×××}
Первые лучи восходящего солнца прекрасны сами по себе, по своей необыкновенной природе, но когда они появляются перед глазами, пока ты сидишь на покрытой фанерой крыше деревянного дома в деревне, и пока рядом сидит близкий твоему сердцу человек — тогда рассвет кажется особенно невероятным явлением. Рассвет не просто сулил наступление нового дня или будил первых петухов — он сулил счастье, он будил в душе новые надежды. Арсений, ненароком оторвавшись от восхода, повернулся в сторону Антона. Лицо его и светлые волосы купались в утренних лучах, точно покрываясь золотыми нитями. Шаст, Арсений был уверен, заметил этот пристальный взгляд — сложно было не заметить, когда на тебя так пялят во все глаза. И в то же время Арс, прекрасно понимая, что так откровенно пялиться — плохо, всё равно продолжил это делать. Спать не хотелось даже несмотря на то, что они не спали всю ночь, пересматривая третий сезон «Сватов», и заедая всё это дело по ночи же собранной клубникой. Вот тоже интересное дело — Антон чуть не навернулся с полной тарелкой в грядку, пока Арсений очень неаккуратно светил ему фонарем под ноги. Потому что, согнувшись пополам от смеха, направлять свет телефона прямо — было весьма трудным занятием. А сейчас, поутру, уже не хотелось ничего. Только неотрывно продолжать смотреть, как губка впитывать в себя каждую черточку, каждую эмоцию, каждую морщинку и родинку на чужом лице. Да и не чужое оно вовсе. Неподходящее слово в отношении к Шастуну. У Антона лицо любое — симпатичное, даже красивое, даже очень, даже слишком; местами необычное, местами забавное, но уж точно не «чужое». — У меня кота не Семеном зовут. — не поворачивая головы, зачем-то начал Шаст. Арсений подумал, что сейчас вылетит (птичка) очередная шутка, поэтому тактично промолчал, ожидая продолжения. Но никакой добивки не последовало. — Это довольно необычно. Но я, вроде бы, против Семенов ничего не имею, можешь не оправдываться. Антон хмыкнул. — Я тебе позавчера по пьяни звякнул, что у меня кота Семеном зовут. Арсений помотал головой. — Да? Блин, прости, я ни черта не помню. Точнее, чуть-чуть совсем, отрезками. А еще Арсений надеялся, что Шаст никогда не увлекался психологией и языками тела, потому что врал он в этот момент крайне неумело. Он уже после вспомнил очень многое, жалко только, что не про собственное поведение. Ему, к сожалению, единственно и так прекрасно запомнились все куски монологов на тему гейских шуток про ориентацию, которые периодически выкидывал Шастун. Вот это было признавать куда позорнее, чем то, что он вообще ничего не помнил. А запомнил он их наверняка потому, что заанализировался этой темой не просто до дыр, а до Марианских впадин. Больше всего его душу щекотало то, что «у пьяного человека, что на уме, то и на языке». А Шастун буквально шутил про собственную ориентацию, далеко не в пространстве и далеко, кажется, не такую уж и натуральную, как злаковый творожок «данон» с каким-нибудь до невъябения огромным количеством бифидобактерий. Очень сложно. Слишком сложно для полного понимания пьяного мозга, особенно когда эта информация впервые туда залетела, да и для вполне трезвого, но с легкими отголосками похмелья ума дела обстояли так же — тупо не трогались с места. — А... Наверное, тогда и не стоило этот разговор начинать. Да похуй, курим, пляшем и ебашим, раз уж начал. В общем, у меня кота Сенькой зовут. — Антон повернулся, как бы с вызовом вгрызаясь в голубые глаза. Арсений растерялся настолько, что лишь выдавил из себя смешок. — А коту твоему сколько лет, боюсь спросить? — Шесть. — Прикольно... Стой... А. Помолчали. Арсений тупо не понимал, как реагировать. Слишком опрометчиво принимать брошенное Шастуном признание в имени кота, за признание в... В чем? В симпатии? В любви? Нет, наверное, больше в некой симпатии, ведь Арс тоже Тошку его именем назвал, но, экая подлость, не почел нужным признаться в ответ. Хотя Шастун ему однозначно чуть-чуть нравился. Возможно, даже больше, чем просто «чуть-чуть». И не «возможно», а окончательно и бесповоротно. Антон, очень умело делая вид, что ничего ровным счетом сейчас не произошло, вновь отвернулся к солнцу. К своему идентичному брату. К своему двойнику и близнецу. Вот так у них двоих и получалось: Антон, по словам Арсения, брат-близнец солнышка, а Арсений, по словам Шастуна, брат-близнец сырого пельменя. Динамика, хули тут попишешь. И почему-то совсем не обидно, а даже поприятнее всяких там светил. — Давай желание загадаем? Когда еще такая возможность выпадет?.. — Антон всего на секунду повернул голову. — А давай. И снова молчание. Каждый думал о своем, но концы мыслей их сплелись в одну ниточку света: «Хочу, чтобы это мгновение повторилось еще раз, и снова вместе с ним.» «Я очень сильно хочу вернуться сюда снова. Вместе.» До приезда Валентины Степановны осталось каких-то полчаса. Так и не меняя своих одежек, то есть, в пижаме и домашних мягких тапочках, парни слезли с той волшебной крыши, намереваясь в своих весьма очаровательных прикидах покорить уже выгнанных пастухом коров и лошадей. Ну, и наверняка сердце самой Валентины Степановны. До приезда бабушки оставалось полчаса, а до отъезда парней из деревни ровно две недели.