{×××}
— Ну... Что, получается, в следующий раз увидимся в пятницу? — Антон передал Тошкину шлейку в руки хозяину, стараясь при произнесенных словах сохранить свой крайне непринужденный вид. Они уже дошли до автобусной остановки. — Да... — Арсений, наконец сбросив с лица натянутую улыбку, которую он давил из себя целый день, опустил голову. Вот побрал же черт этого Шастуна, с которым так сложно даже попросту разъехаться. Где-то вдалеке уже послышался скрип вечернего автобуса. Тошкент задумчиво покосился в сторону. Арсений очень глубоко вздохнул. Те самые слова, которые он просто обязан, в конце-то концов, вот прямо сейчас сказать Антону, буквально кружились в воздухе. Настолько отчетливые и каждому дураку понятные... Да только с губ в очередной раз сорвалось совершенно не то. — Антон... — Арс поднял голову, уставившись в зеленые глаза, в которых, он только сейчас заметил, блестели бездны той до одного момента искусно скрываемой грусти. — Я давно хотел тебе сказать... «Ну же! Вот сейчас, пока автобус еще не подъехал, сейчас — самое время!» — жутко громко отбивало азбукой Морзе сердце, но Арсений в этом алфавите чувств был слишком плох. — Дело в том, что... Тошкенту не семь лет. Ему три года... С половиной... «Ровно столько уже живет моя к тебе любовь» — хотелось бы добавить в конце, но Арсений определенно не имел намерения спасать ситуацию и вылезать из жопы. Он был намерен плыть, как кусок дерьма по реке, и ни о чем не думать. Точнее, это сначала он ни о чем не будет думать, а потом обязательно подумает, проанализирует, загонится в край, потому что до сих пор не признался, решит снова попытаться изъяснить свои чувства, а когда наступит тот подходящий момент, просто струсит. И так по новой и по несколько сотен раз. Глупое, до ужаса нелогичное поведение. Такое присуще только влюбленному человеку. — Я знаю, Арсений. А вот это однозначно выбило Арса из колеи. — Но?.. — Мне Матвиенко поведал как раз три года тому назад, когда мы с ним вместе проект делали, помнишь? Хотя, скорее всего, не помнишь. Я случайно за работой бросил, что у меня кот Сенька есть, а он усмехнулся, ляпнув, что ты собаку себе недавно завел и Тошкой назвал. Но потом очень грозно добавил, чтобы я держал язык за зубами при тебе. — Антон на этот раз искренне улыбнулся. Арсений аж подавился воздухом: — Вот же... то есть, ты всë это время знал?.. Антон кивнул: — Не хотел расстраивать твое самолюбие. К тому же подумал, что, может, это Серый попутал — он ведь мне это сказал, когда мы оба в зюзю отмечали удачно доделанный проект. Этот же, кстати, который вместе сдавали. — А еще лучшим другом называется... Вот как приеду обратно, заскочу к нему на квартиру, устрою сюрприз, выскочу из торта, которые он так сильно любит, и дам пиздюлей. — старческий бубнеж Арса прервал шум подъезжающего транспорта. Но даже сквозь этот шум до ушей Шастуна с легкостью долетел тяжелый вздох с противоположной стороны. Арсений очень завидовал смелости Антона, ведь сам он никогда бы не сделал два шага навстречу, с предложением обняться. Арс вообще в последнее время казался самому себе чертовым инвалидом на все эти чувства, которые он испытывал, но которые не мог правильно выразить, чтобы Антон понял хоть что-то. Хоть единый намек. Шаст положил свои теплые и большие ладони прямо на его лопатки, отдавая тепло нагретых рук. Арсений, уткнувшись в ворот черной ветровки, приятно пахнущей блинчиками с вишневым вареньем, которые они все вместе кушали вчера вечером, промолвил, кое-как набравшись смелости для этой реплики: — А ты знаешь, что объятья на самом деле так прекрасны, потому что правая сторона нас не имеет сердца, то есть, она практически пуста, а когда мы обнимаемся, то две половинки сердца находятся одновременно с двух сторон, образуя собой полноценное сердечко, каким мы его себе представляем на тех же рисунках и символах? Антон, пока слушал, казалось, не дышал, внимая каждому слову. А потом сжал чужое тело еще крепче, прежде чем отстранился. — Пора. — шепнул он, указывая за спину. — Да... Пора. — Арсений покрутил головой, подзывая Тошку. Нервно перебирая лямку рюкзака, он, не оборачиваясь, залез в автобус. Сев у окна, Арс на протяжении десятка секунд наблюдал за Шастуном, доставшим из кармана лишь одну единственную сигарету, а не целую пачку, прежде чем наполовину пустой автобус тронулся и под колесами его заскрипела грязь. Он впервые за весь этот промежуток совместно проведенного отпуска видел, чтобы Антон курил. В том-то и дело, что он у него сигарет вообще не наблюдал, даже в тех же карманах, когда одалживал ветровку, чтобы по-быстрому сгонять в магазин. Когда какая-то тоненькая нить подозрения связалась в его мозгу в полноценный канатище полного убеждения, он звякнул молнией рюкзака, пытаясь среди вещей первой важности найти собственную пачку сигарет, которые он не удосужился вытащить после того самого дня в парке. Наконец зажав серую упаковку в руке, он приоткрыл картонную крышку, дабы пересчитать ее содержимое. Вместо шестой сигареты внутри был обнаружен пучок свежих, даже с невысохшими еще капельками росы, цветочков, буквально пару дней назад по новой распустившейся во всей деревне акации. Так вот зачем Антон хотел сходить прогуляться — у них во дворе акация не росла. Но, очевидно, именно она так сильно нужна была ему. Акация белая — «спасибо за проведенное время». Акация распустившаяся — тайная любовь.{×××}
Знаете, то самое чувство, когда хочется домой, а вы, ну, как бы... И есть дома? А вот Арсений знал. Он понял, что не имел особого желания находиться в собственном одиноком гнезде буквально через день, когда, выспавшись и отдохнув после противного и неудобного автобуса, сел разбирать сумки и обнаружил внутри не просто привезенные из деревни вещи, а целую гору воспоминаний. Окончательно его добила соломенная шляпа, которых изначально было две, и в которых, абсолютно идентичных, они вместе с Антоном гоняли весь месяц под палящим солнцем. В следующий раз они должны были встретиться только через два, до потери сознания каких долгих дня, и то — на работе, а не в свободной дружеской обстановке. Да и без того Арс имел лишь размытое понятие, когда Шастун в целом соизволит приехать обратно в Питер. Он, вроде как, сказал, что ненадолго задержится, чтобы помочь бабушке. Именно поэтому им и не удалось поехать вместе. Но и Арс, как бы сильно не хотел, тоже остаться не мог — у Тошки уже как два месяца запись у ветеринара висела. В итоге, пытаясь хоть как-то скрасить наслаивающийся поганой темнотой вечер, Арсений решился позвонить Матвиенко, с предложением сгонять в бар. Тот, конечно же, по старой дружбе не смел отказаться от такого заманчивого предложения, несмотря на то, что сам пить отнюдь не собирался.{×××}
— Але? Антон? Жопа. Шасту такой решительно информативный звонок поступил в тот же субботний вечер. Точнее, практически в начало воскресенья. Он приехал из деревни полдня назад. За это время успел разобрать сумки, сгонять до подруги на другой конец города, чтобы забрать кота, на том же конце города около получаса томно повздыхать рядом со скамеечкой, где больше месяца назад встретил курившего Попова, потом всю дорогу до дома думать о нем же... И вот только к глубокому вечеру, после долгожданного принятия душа, на который он за месяц мытья исключительно в бане готов был молиться, Шаст наконец плюхнулся на диван, пальцами зарывшись в черную шерстку Сени. Жаль, конечно, что не того самого. Но, очевидно, со Вселенной у Шастуна с самого рождения выстроилась крепкая нить полного взаимонепонимания, потому что только он вновь подумал о Попове, как телефон принялся устраивать вибродискотеки где-то под жопой. — Але, Сережа, пися. Кому передавать эстафету? Ты вообще время видел? И что у тебя с голосом... А... Арс? Это ты, а где... — (выдох в трубку: как же много экшена за несколько секунд) — Ты бухой, что ли? Да слышу я это твое «немножечко». Забрать? Ты... что, прости? Да слышу я, про твое это «забрать»... Серый, ты очень не вовремя, я еще с этим не договорил. Спроси у него, сколько ему понадобится времени на возможность свалить куда подальше, чтобы через полчаса я уже приехал и надавал ему знатных пиздюлей? Молчит? Ну, это ненадолго. И тебе за компанию, Сереж, тоже достанется. Ты же, черт этакий, уже три года не пьешь? А-а, сидел и смотрел, пока друг в одиночестве спивался? Умничка. Быстро адрес мне скинул. Всë, отбой. Как говорится, вспомнишь лучик — вот и говно. В которое Антон в очередной раз вляпался по самое не хочу. В итоге пришлось ехать на улицу Пушкина в дом Колотушкина с двумя ебанушкинами, чтобы забрать одно бренное тело, так сильно просящее именно Шастуна отвезти его домой.{×××}
— Ой, Тоха, Тоха, мне без тебя так пло-о-хо... — проскрипел Арсений, завалившись наполовину на барную стойку. — На сердце суматоха, я точно говорю! Ой, Тоха, Тоха, не потерплю подвоха... — он резко повысил громкость своих воплей, заголосив практически на весь бар. Благо из-за шума толпы этот жуткий вой услышали немногие. Но главное, что до адресата «музыкальная открытка» долетела. — Он эту песню сегодня в караоке уже... Раз семь заказал. — Матвиенко, скрестив руки на груди, усмехнулся. Ржет еще, паразит. — Осталось только охать, я так тебя лю-... — Арсений резко сдулся, выпятив нижнюю губу, когда к нему подошел Матвиенко и кто-то еще. Кто-то, кто очень громко пыхтел. Но Арсу было не особо важно, кто этот «кто-то» — его лишь волновало, что он не закончил свое восьмое по очереди признание в любви! На плечо его резко упала чья-то рука. Не Матвиенко — пальцы слишком длинные для этого коротышки. — Ой, здрасьте, а ты ничетакой... — Арс, подперев голову рукой, с почти закрытыми глазами принялся изучать внешность своего нового-старого знакомого. Шастун с такого заявления был на грани потери дара речи. — Ты ебнулся совсем? Алло? — Шаст пару раз щелкнул пальцами перед чужим носом. Арсений, поморщившись, отбил маячившую руку, прежде чем изобразил, выдвинув мизинец, жест телефонной трубки: — У аппарата, я вас слушаю. — Арс, это я, — Антон, завидев, что Арсений вообще нахер закрыл глаза, ткнул его в макушку, точно кучку говна на тротуаре палочкой. — Нет! Арс — это я! — Арсений весь аж встрепенулся, закачав головой. — Или... Ты тоже Арс? Блин... Тогда крутяк... Серый, вставай между нами, загадывай жланье! Если бы вместо взгляда Шастун полоснул по этому пьянющему лицу такой же остроты ножом, то Арсений бы уже давно плавал в луже собственной крови. А пока что обошлось без жертв. Наверное, еще и потому, что Арс, недолго думая, точнее, совершенно не думая — куда уж ему, в таком-то состоянии, — просто завалился на локоть гораздо сильнее и, очень не сексуально открыв рот... уснул. Антон, под собственный глубокий вздох, вперемешку с таким же вздохом Матвиенко, вызвал такси на свой адрес. Растекшись по всему салону, Арсений, в наполовину сонном состоянии, не церемонясь, полез своей лапищей в карман чужой куртки. — Фу! Молодой Чумодан, у вас тут в кармане... Э-э... какашка?.. — заключил он брезгливо, но руку не вынул. Антон тоже засунул собственную кисть, дабы понять, что эта пьянь имела в виду под «какашкой», так внезапно оказавшейся в его кармане. — Арсений, из «какашек» в моем кармане только твоя рука. А ты сейчас щупаешь кусочек недоеденного гематогена! Шаст устроил в кармане борьбу ладошек, усиленно стараясь разжать чужую кисть, схватившую гематогенку. — А ну, брось каку! Ей больше месяца, она там наверняка плесенью покрылась уже! Он наконец выгнал Арсения из кармана, уложив его руку ему же на коленку. Арс разочарованно пернул ртом, вновь закрывая глаза и укладывая голову на чужое острое плечо. И только когда он уже, то ли проснувшись, то ли так и не засыпая, открыл глаза возле двери незнакомой квартиры, до него, кажется, дошло. — О боже... Вы не так всë поняли, я не... — он в панике сжал виски, понимая, что поехал куда-то в незнакомую срань, очевидно, не просто для того, чтобы пить конфеты и кушать чай, а для дел куда более серьезных, поэтому поспешил начать рассыпаться в оправданиях, дабы не замарать собственную репутацию. «Береги честь смолоду» или как там в этой Капитанской дочке говорилось? Арсений слишком давно читал — в классе эдак шестом, — он такими темпами даже на трезвую-то голову с трудом вспомнит. Но как только к нему повернулось знакомое лицо Шастуна, непонимающе или просто угрюмо сдвинувшее брови, он прошептал: — Шастун... — Да, Арс, не поверишь, пока что ты весьма наблюдателен в своем-то состоянии. Ты действительно «не Шастун», знаешь ли. По крайней мере, пока что. — на последних словах Шаст прокашлялся, надеясь, что Арс утром не вспомнит этой тупой реплики. Но очень надеясь, что вспомнит по крайней мере всë свое позорное остальное. — Знаешь, этот твой взгляд такой... не был бы я таким пьяным... Обязательно превратился бы в горстку пепла от чувства раскаяния за всё свое уж-жасное поведение. — Арсений, пьянь, плут, чертила, и уж тем более сам себе хозяин, протопал прямиком в зал, выстроив маршрут к мягенькой софе. В голове его продолжали шалить мысли о том, какой же все-таки Шастун хороший. И приехал, и забрал, и отвез домой, и вообще любит он его пиздецки. Видимо, и на улице Арсения был сегодня не просто праздник, а пир на весь мир, потому что мысли материальны. Никакой эзотерики, просто, блять, язык за зубами держать надо было крепче. — Шастун, люблю тебя пиздецки. — как подумал, так и вылетело. Но главное, конечно, что сам Арс со всей бухой искренностью продолжал верить, что отнюдь, только, и с к л ю ч и т е л ь н о в мыслях позволил этому признанию действительно прозвучать. Шастун, не понимая, послышалось ему, али нет, тупо повернул голову в сторону, уставившись в некую невидимую камеру, и при этом весьма красноречиво поднял брови. Показалось, как пить дать. Просто показалось. — Стой! — но вдруг он заметил, как Арсений заимел намерение вот-вот с размаху плюхнуться на его крохотного брата-близнеца — не на сырой пельмешек, нет, (с какой бы стати на софе валялись разбросанные сырые пельмени?) — на котейку Сеньку. Но Арсений, кажется, уже выстроил с черношерстным свою «миндальную связь», так как мохнатая его жопа (не поповская), лениво поднялась, перекочевав в другой угол софы. Поповская же жопа плюхнулась на освободившееся место. — С Вашего позволения, пожалуй, прилягу. Благодарю. — Арс с вечно отсутствующим, не то что в пьяном состоянии, а в принципе в состоянии Арсения Попова угрызением совести, наконец врезался собственным лицом в мягкую обивку дивана и засопел. Антон, понимая, что такой расклад дел его не устраивал от слова «совсем», постарался, как можно шумнее, сесть рядом, не упуская возможности «случайно» отдавить Арсению какую-нибудь правую булку или половину ляжки на худой конец. — А ну, просыпайся, симулянт! — первый и, увы, последний толчок пришелся Арсению на парочку ребер. Но, единожды захрапев, Арсений не собирался просыпаться за сегодняшнюю ночь по чьему-то там велению, кроме веленья собственного организма, даже один раз. Лично для Арса его положение приходилось самой складной и ладной вещью в эту ночь. Значит, остальное его волновать не должно. А ему, блять, и не надо — его и не волновало. Шаст, несколько секунд с непонятными эмоциями глядя в голубые глаза пушистого Сени, а не того бухущего огрызка, который, развалившись в позе звезды, спал рядом, наконец встал, понимая, что сейчас еще полночи придется расстилать постель в спальне, в которой он не спал уже около года со дня покупки новой плазмы, стоящей в зале. Хотя... Это почти не беда. Даже несмотря на то, что время близилось к двум, сон у него как рукой сняло. Еще лучше сказать — смыло восьмикилометровой морской волной после всего-то произошедшего. Надевая наволочку с полосками разноцветной зебры на подушку, Антон тихонько напевал ранее подхваченную в баре от Арсения песню. И тоже переделанную на новый — пьяненько-поповский лад. — Ой, Тоха, Тоха, не потерплю подвоха. Осталось только охать, я так тебя... — он вдруг тоже запнулся, как и Арс тогда, развалившись на стойке, застывая с рукой, засунутой по самое плечо в наволочку. — Люблю? А... Возможно, и не показалось ему тогда.{×××}
— О-о-о, дорогуша моя, голубоглазая, до такой же изысканной синевы опухшая, проснулась уже? — Антон, сидя за кухонным столом, улыбнулся и вскинул руку с часами. — Всего лишь начало первого, вот это ты даешь в такую-то рань вставать, совсем жаворонок! Арсению было почти стыдно. Но только «почти», потому что похмелье давало о себе знать, а едко восклицавший Шастун немножечко портил идиллию прекрасного солнечного утречка. Или же больная голова портила ее — одно из двух. Арс, стараясь изо всех сил скрыть свой страдальческий вид, присел на стул. — Ладно уж. Голова сильно болит? — Антон взял со второго стола растворенную заранее таблетку аспирина и подал стакан в чужие руки. — Помнишь что-нибудь со вчерашнего вечера? — он очень многозначно провел рукой по воздуху, как бы подталкивая Арсения к вопросу о его месте нахождения. Шастун, будь на его месте, первым делом задал бы вопрос о том, в какие такие незнакомые ебеня он попал. — Я был не настолько пьян, чтобы не запомнить вчерашний вечер. — Арсений, фыркнув, постарался оправдать свои пару лет любительского театра, коим он баловался в молодости, и тут же спрятался в засаду за стакан. Антон чуть ли не к самому Богу улетел на своих поднятых бровях. — Правда? Арсений уверенно угукнул. — И даже помнишь, как в такси флиртовал со мной и спрашивал, занят ли я? Арс подавился. Спасибо хотя бы, что вода не пошла носом. Хватит уже в роли кринж-иконы находиться. — Эм... Ну... — в воздухе закончился кислород, а в мозгу Арсения — словарный запас. — А когда я тебе сказал, что занят, ты сначала разнюнился, а потом уснул и дрых всю дорогу до квартиры. До, на секундочку, моей квартиры, если ты вдруг еще не заметил. Арсений до сих пор, как потерялся с минуту назад в собственных мыслях, словно в лесу с голодными волками, так и не мог найти выход. И адекватный набор слов для ответа тоже заблудился где-то в тех же координатах, но определенно на другом конце полушария, так что ничего у него решительно не получалось. Он еле выдавил из себя: — А ты... Ну... Занят? Не знал... — не заметив даже, насколько жалким голосом он озвучил этот вопрос. — Влюблен. И вот в этот самый момент жужжащий водоворот нескончаемых и не до конца трезвых дум прекратился. Остановился на полном бегу. Врезался в это самое произнесенное слово и, споткнувшись об него, упал, с болезненным хрустом разбившись. Как говорится, всë, что нас не убивает, добьет когда-нибудь потом. Арсения, кажется, добило. Теперь ему даже не стыдно было за то, что он разрыдался, как маленькая девочка, прошлой ночью в такси. Потому что сейчас плакать хотелось больше всего остального. — Возможно... Действительно не так много помню. Я тебя тогда поздравляю... Любовь — это чувство прекрасное, высок... Шастун, казалось, тех еле слышных лепетаний на грани чужой истерики не слышал, поэтому продолжил, как ни в чем не бывало: — Но вот что самое трогательно-комичное, так это твои покрасневшие от подступающих слез глаза, которые с такой грустью смотрели на меня в такси, пока я говорил, что влюблен в некого Арсения. Представь себе, ты его вот точно так же поздравил! Я чуть не уссался там со смеху. Тоже какую-то пургу про любовь и высокое чувство нес, — Антон, некоторое время пряча улыбку за ладонью и еще пару секунд глядя на потерянное выражение побледневшего лица, как у проснувшегося в мешке с мукой ежика, залился смехом. — Арс, ну, ты думаешь, что людей, у которых даже питомцы названы именами друг друга, и которые не просто целый месяц в деревне неловко шарахались друг от друга, как от компостной кучи, облепленной мухами, но еще и на протяжении нескольких лет совместной работы; ты думаешь, что этих людей потенциально может связывать простая дружба? Или товарищество? Или чисто рабочие отношения? Антон этот риторический вопрос задал настолько уверенно, точно сам для себя уже давно всё бесповоротно решил. — Я думаю, что нет. Я за два дня без тебя еще раз окончательно всë передумал. И наконец додумался, — а станет ли хуже, если я первым признаю это? Дам чувствам огласку? Понял, что нет. Тем более, когда чувства, я смею думать, взаимны. И у тебя уже не получится оправдаться, особенно после вчерашнего... — Я и не собирался. — пискнул Арс, вроде как, выйдя из оцепенения. — Что? — Антон, имевший намерение наехать на этого Попова в случае отказа того от своих чувств, и если тот будет всячески их отрицать, немного не ожидал даже, но удивление это, не сказать, что было неприятным. — Я не собираюсь сейчас защищать в поте лица свою несуществующую гетеросексуальность. Ты мне больше, чем просто нравишься, я понял это уже давно, в отличие от тебя. Кстати, я буквально узрел весь спектр твоего кризиса ориентации. Там и отрицание, и гнев, и торг... Антон усмехнулся: — Не смейся громко, но, я до сих пор думаю, что не являюсь, ну... Геем? Мне проще живется в ладах со своей совестью, если я говорю себе, что являюсь Арсениесексуалом. Я специально открыл миру эту новую форму ориентации, чтобы не возникало лишних вопросов. Да и просто потому, что не нравились мне до тебя никогда мужики, и я планирую на тебе же и остановиться, знаешь ли... Арсений уже откровенно издевался над раскрасневшимся, но таким героически храбрым в самом начале своих речей Шастуном, без ехидства смеясь. — Ой, ты тоже хорош. Давно он, видите ли, понял, что я ему нравлюсь. А вот я, в отличие от тебя, хотя бы нашел в себе силы и смелость признаться, схавал? — Шастун, гордо задрав подбородок, скрестил руки на груди. — Знаешь, что-то как-то такая заявочка с претензией не очень на признание-то похожа... — Арсений скрестил руки в ответ. Антон, точно нахохлившийся воробей, подорвался со стула и без приглашения плюхнулся, но как можно аккуратнее, на чужие колени. — А вот так? Под «вот так» Шастун подразумевал самый дорогой поцелуй в его жизни. Дорогой, потому что только на него он потратил несколько лет бездействия при сильной симпатии, и такой дорогой, потому что ни за какие миллиарды миллионы тысяч он бы не променял этого дорогого сердцу человека, хотя и слегка воняющего перегаром. Но сейчас Арс помоется и вообще как новенький будет — еще лучше, еще любимее, еще дороже. — Если так... Ну... — разорвав поцелуй, Арсений постарался отдышаться, положив ладони по обе стороны тонкой талии. — Уже лучше. Но не идеально. — Ах так!.. Шастун собирался отработать признание до автоматизма. Он этому Попову еще покажет, что такое «идеально».