hi, Maggie

Рукоятка складного ножа удобно помещалась в женскую ладошку. Темное дерево, инкрустированное цветными стеклышками самых разных оттенков синего. От сапфирового до бледно-василькового. Волнистые линии струились вдоль древка рукоятки, сливаясь в одну и снова разветвляясь в каком-то хаотичном порядке, они напоминали нейронную сеть. Имитировали ледники. Они тускло поблескивали, переливаясь в солнечном свете. Черный дуб имел шероховатую поверхность и непривычно малый вес, такой, что у девушки легко получалось крутить его в руках, рассматривая. Всю неделю Мэгги провела в лазарете. Она пропустила следующую вылазку в Арбархилс и целых два собрания Совета. Ей хотелось вернуться к политике, но из-за карантина она все еще не могла себе этого позволить. Иногда к ней заглядывала Кэрол и держала в курсе почти всех последних новостей поселения, советовалась по поводу вопросов руководства, поскольку Совет не мог принимать решения без участия бывшего лидера Хиллтопа. А еще заставляла есть. И Мэгги это страшно не нравилось. Но если ей удавалось запихнуть в себя хотя бы две ложки томатного супа, то женщина угощала ее свекольными печеньями или яблочным джемом, что Мэгги всегда оставляла для Хершеля. Она не понимала, почему Кэрол с ней возится. Она думала, что ей невероятно повезло не заработать какое-нибудь воспаление легких, отделавшись всего лишь синяками и тремя стежками, наложенных на рану на лбу. Она просыпалась каждое утро с черной дырой в груди и зияющей пустотой вместо мыслей. Мэгги чувствовала вину. Она накладывала Хершелю холодные компрессы каждые два часа, чтобы сбить у ребенка неутихающий жар. Одна из разновидностей оттяжной терапии, о которой Мэгги помнила с раннего возраста. Под вечер мальчику обычно становилось лучше, и тогда они даже немного разговаривали. Температура не снижалась уже несколько дней подряд. И все это начинало походить на какую-то изощренную пытку. Нужны были антибиотики, однако достать их по-прежнему было гораздо сложнее, чем оружие или батарейки. В мире, в котором свирепствовал смертельный вирус, все остальные болезни, казалось, больше не имели никакого значения. Ситуация с медикаментами оставалась напряженной. Противовирусных было в обрез. Тайленола в запасах лекарств почти не осталось, а нужных антибиотиков не было вовсе. Мэгги помогала с работой в лазарете и знала, что для их получения необходимо проведение хотя бы примитивного биологического синтеза, для которого у них не было ни материалов, ни подходящих условий. Кое-что она помнила из своей практики в колледже. Лекарственные средства должны размещаться в специальной коробке с сохранением стандартной упаковки этикеткой вверх. Растворы для инъекций, капли и большинство мазей хранятся в холодильнике в подсобке, соблюдая необходимый температурный режим. Шприцы важно было защитить от воздействия прямых солнечных лучей. Изучение подобных тонкостей помогало разложить мысли по полочкам. В конце концов, это превратилось в своеобразную панацею. Мэгги чувствовала вину. И крайне редко покидала госпиталь, устроенный в здании у пруда, чтобы прогуляться вокруг него. Она называла это прогулкой. На самом деле проводила у водной глади не больше десяти минут. И то, кажется, это было всего один раз. И то, только потому, что однажды ее заставила Кэрол, но в следующий раз девушка так отчаянно сопротивлялась, что женщина бросила все попытки вытащить ее на свежий воздух. — Тебе нужно хотя бы иногда выходить на улицу. Мэгги, это неправильно — запирать себя в четырех стенах и ждать, что это что-то исправит. Перестань мучить себя. Ты не меньше нужна ему живой и здоровой. Кэрол распахнула шторы, впуская в комнату свет. — А что бы сделала ты? Женщина замерла, не ожидая такого резкого вопроса. Она во все глаза смотрела Мэгги в лицо, впитывая эмоции, которые жили в ней последнее время. Отчаяние. Надежда. Страх. Горькое-горькое. Отчаяние, которое так близко подтолкнуло ее к краю, что Кэрол хотелось одернуть девушку назад, чтобы она не свалилась в эту пропасть, даже не пытаясь ухватиться за край. — Я облажалась, Кэрол. Мэгги чувствовала вину. За то, что Ниган в конечном итоге оказался прав. За то, что занималась поисками припасов, будто совершенно забыв о том, что у нее есть ребенок, который до сих пор нуждался в ее внимании. За то, что все время своего отсутствия она думала только о том, каким законченным эгоистом был Ниган, а не о том, что в Александрии ее ждал собственный сын. За то, что даже не предупредила его перед тем, как уйти. Но воспитала его так, что если она уходит, значит так нужно. Ее не будет столько, сколько потребуется. Столько, сколько потребуется. Она гладила его по голове и думала только о том, что волосы у него точно такие же мягкие, как у Гленна. И глаза у него карие-карие, почти черные, только на солнце блестят янтарем. Мэгги проводила с Хершелем все свое свободное время, пока он находился под пристальным наблюдением Лауры. Она оказалась единственной выжившей в группе медиков. Лаура была не намного младше Мэгги и едва успела закончить медицинский колледж до того, как началась эпидемия. Ей пришлось быстро учиться. Однажды, когда они разговорились с Мэгги, она рассказала, что присоединилась к Нигану и проповедуемой им идеологии только потому, что знала его совсем другим. Ниган сложный. И мысли о нем сложные. Тяжелые. Мэгги не видела его уже неделю. Не то, что бы она специально следила за временем. Нет, разумеется, нет. Еще чего. Он ясно дал понять, что собирается уйти, скорее всего, его уже давно не было в поселении. Мэгги не знала. Никто не говорил с ней об этом, а сама она никак не представляла себе как подобраться к этому вопросу, не вызвав лишних подозрений. Она не хотела о нем думать. Это было ни к чему. Но воспаленное сознание услужливо подкидывало те самые подозрения. В том, что помимо мыслей о Совете, будущем Александрии и, самое главное, о Хершеле, в ее разуме были те самые. Неподъемные. Откровенные. Голова шла кругом. Черт возьми. Она совершенно не понимала, как так случилось. И самое главное — как это остановить? Мэгги ловко крутанула нож между большим и указательным пальцем, и когда он, совершив полный оборот, приземлился ей точно в ладонь, девушка отложила оружие на тумбочку. Она собиралась вернуть его. Правда, собиралась. То ли из-за обостренного чувства справедливости, то ли потому, что это казалось ей вполне весомым поводом, чтобы… Что? Она просто вернет вещь. И с этим будет покончено. Пока у нее есть что-то принадлежащее ему, это не будет давать ей покоя. Пусть ее благословит Люцифер. Колокольчик над входной дверью коротко звякнул. Мэгги метнулась глазами к источнику звука, замерев в предвкушении. Сердце гулко ударило в груди и рухнуло куда-то вниз. Почти болезненно. Лаура влетела в приемную ураганом. Она кинулась к своему столику и, в спешке вытряхнув ящики, схватила журнал, в который записывала пациентов и показания к лечению их болезней, принялась судорожно что-то переписывать на отдельный листок. Ее светлые кудри высоко перехвачены заколкой, обнажая широкую татуировку на шее. Мэгги подобралась. Разочарование утонуло на выдохе. Кого ты ожидала увидеть? Просто смешно. Она прочистила горло, привлекая к себе внимание. Лаура вздрогнула. — Мэгги, — девушка скованно улыбнулась и вернулась к записям, — прости, я тебя не заметила. — Что-то случилось? Мэгги поднялась с пухлого кресла, обитого синим бархатом, и подошла к письменному столу медсестры. — М-м, — протянула Лаура, постучав кончиком ручки по губам, будто что-то припоминая, — не думаю. Нет, вряд ли. Аарон собирает группу за лекарствами. Не помнишь, что там с амоксициллином? — Закончился, — уверенно констатировала девушка, отстраненно наблюдая за тем, как шустро буквы складываются в слова размашистым небрежным почерком. После утреннего приема таблеток Хершелем, Мэгги как обычно проводила инвентаризацию медикаментов. Расход лекарств по возможности старались минимизировать, но даже для оказания первой неотложной помощи их оставалось катастрофически мало, так что если бы в лазарете был кто-то еще помимо ее сына с обычной простудой, они бы уже не справлялись. — Когда Аарон хочет отправиться? — Сейчас. Лаура что-то отрывисто чиркнула в конце списка и исчезла так же быстро, как и появилась, звякнув колокольчиком над дверью. В холле снова стало тихо. Так мертвецки тихо. Высокие часы монотонно громыхали секундной стрелкой, будто кто-то бил в гонг. Больничные стены душили ее. С той же холодной размеренностью, с какой в углу приемной стучал метроном, они сжимались кольцом в ее голове, запирая в четырех углах. И, наверное, однажды сожмутся так сильно, что рухнут под собственной тяжестью. Мэгги нужно было что-то, чтобы не допустить этого. Что-то, чтобы отвлечься. И это что-то лениво потянулось в ее грудной клетке от упоминания предстоящей вылазки, толкая ее к противоположной стене и приоткрытой двери. Мэгги заглянула в комнату Хершеля прежде, чем покинуть здание. Мальчик сидел на незаправленной кровати спиной к девушке в окружении разбросанных игрушечных динозавров. Он что-то с воодушевлением рассказывал себе под нос. И Мэгги разрешила себе несколько безмятежных мгновений понаблюдать за его увлеченной игрой, не раскрывая своего присутствия. Она прислонила голову к косяку, опустив ладонь на металлический шарик дверной ручки. Просто наблюдать за ним и за его безграничным энтузиазмом. Она думала о том, какой хрупкой ей казалась детская непосредственность в нынешнем мире и о том, как сильно ей бы хотелось делить эти сокровенные моменты с Гленном. Вот так просто. Такая тоскливая мысль заставила Мэгги грустно улыбнуться. Она прикрыла дверь и вышла на дощатую террасу. Тусклое солнце едва просвечивало сквозь плотные кучевые облака, затянувшие лазурное небо. В подвесных горшках из терракотовой глины распустились нежные бело-розовые соцветия гортензии. Под ногами скрипнула деревянная ступень. Такое тихое-тихое утро. Меньше чем через час должна прийти Джудит. Она навещала Хершеля каждый день в одно и то же время и учила его складывать бумажных журавликов. Не стрелять из револьвера, не метать ножи или устанавливать ловушки. Просто складывать журавликов. Будто и не было никакого конца света и никаких ходячих, и дети на некоторое время могли побыть всего-навсего детьми. Мэгги направлялась к часовне, где проходили все собрания Совета, но за высокой дубовой дверью не обнаружила никого, кроме Габриэля и Лауры. — Они только что ушли, — поспешила ответить девушка до того, как Мэгги успела озвучить вопрос. Мужчина коротко кивнул то ли в знак приветствия, то ли в подтверждение словам медсестры и завозился с ворохом бумаг, разложенных на круглом столе. Мэгги замерла на пороге, оторопев. Она так быстро вышагивала по пустынной улице Александрии, что совсем не успела подумать о том, зачем так спешит, и, что самое главное, для чего. Поэтому она прямо сейчас пыталась выдумать что-то на ходу. — Нужна помощь? — Да, — согласился Габриэль, не отрываясь от изучения документов, — кто-то ворует еду в сарае, — он поднял на нее встревоженный взгляд. Мужчина выдержал недолгую паузу, пока Мэгги не оказалась достаточно близко, чтобы обратить внимание на графики и таблицы на столешнице, а затем продолжил. — И, Мэгги, боюсь, что в скором времени площади Александрии может оказаться недостаточно, возможно нам придется вернуться к территориям Хиллтопа. Дэрил привел новых людей, сейчас они на испытательном сроке. При упоминании заброшенного поселения, что-то в груди девушки ощутимо кольнуло, возвращая ее воспоминания к старинному особняку на окраине штата. — Собираешься каждый раз запирать новичков в клетки? — Мы должны быть осторожны. — Есть более гуманные способы, — Мэгги скрестила руки на груди, — мы могли бы привлекать их к помощи в восстановлении. — Это следующее. — Ты перегибаешь. Священник виновато пождал губы, глядя на девушку. Она обогнула стол, остановившись чуть правее мужчины, и склонилась над листами, рассматривая и сверяя цифры. И было что-то в ее позе. Почти неуловимое. Почти угрожающее и в то же время совершенно естественное. — Ты могла бы помочь Джерри в саду. Мы поставили охрану возле склада, так что Джерри скоро должен будет сменить Нигана на дежурстве. Ее будто ударили под дых. Мэгги чувствовала себя так, словно ее колени должны вот-вот подкоситься, а ладони не найти на полу опоры. Она не хотела дышать и не хотела задыхаться. Но воздух в помещении точно стал на йоту тяжелее. — Он… здесь? Мэгги заставила себя говорить уверенным и спокойным голосом. Будто все было под контролем. Будто в груди все не кипело и не пузырилось. Ужас холодом кольнул самый кончик языка. Слова вырвались изо рта быстрее, чем она успела их обдумать. — Почему тебя это удивляет? — Лаура непонимающе переглянулась с Габриэлем, машинально заправив за ухо непослушную прядь, выбившуюся из аккуратной прически. — Просто не думаю, что доверять подобную ответственность кому-то вроде него хорошая идея. Девушка пожала плечами, но это движение показалось ей таким скованным, словно тело до самой макушки налилось свинцом, пригвоздив ее к месту в этом неуправляемом оцепенении. Все под контролем. У нее все под контролем. — Он доказывает свою ценность, — Лаура сгребла часть бумаг, постучала уголком стопки о поверхность столешницы и, прижимая ее одной рукой к груди, юрко выскользнула из часовни. Мэгги бросила долгий взгляд за спину священника, уперевшись в узкое решетчатое окно. Всматривалась в густую зелень деревьев, поразительным контрастом пестреющих на фоне рваных белоснежных облаков. И стены. Высокие серые стены. Ей невольно вспомнился родительский дом. Огромная ферма, спрятанная от посторонних глаз где-то в сельской местности, недалеко от восемьдесят пятого шоссе. На открытом цветущем лугу возвышался белоснежный дом с зеленой мансардной крышей и просторной верандой, где у самого порога росли пушистые одуванчики. И что там теперь? Вопрос так и засел в голове невнятным гулом. Руки крепче обхватили локти. Внутри ворочалось какое-то странное, слегка давящее чувство, зудящее под самыми подушечками пальцев. Щемящая тоска или… Нечто растущее, неосознанное. Сейчас всем было страшно. Нужно быть паталогическим слепцом, чтобы этого не заметить. Но это пройдет. Должно пройти. Боковым зрением Мэгги уловила растерянность Габриэля. Он почесал затылок, щеки, расправил манжеты рубашки прежде, чем обратиться к девушке. — Да, кстати, насчет Хиллтопа. — Если ты не против, я бы хотела обсудить это на общем собрании, — строго проговорила Мэгги, поворачивая голову, — со всеми. — Да, да конечно, — священник немного замялся в неловкой паузе, возникшей между ними на короткое мгновение, оттянув воротник и погладив большим пальцем колоратку, — как скоро ты к нам вернешься? И что-то в его тоне заставило девушку застыть. Возвращая в старую часовню, где совсем немного пахло скипидаром и еще меньше ладаном. Чтобы мозги встали на место. Громадные валуны собственных мыслей внезапно сдвинулись, точно они были крошечными шестеренками отлаженного механизма, таща за собой другие, новые воспоминания, от которых по коже пробежали мурашки. — Кажется, Хершелю становится лучше. Думаю, через пару дней я снова буду в строю. Мэгги выдохнула, судорожно сглатывая. Гленн мертв, а это останется в ней. И это то, от чего она не собиралась бежать. Это то, что в определенные моменты казалось ей настоящим спасением. Ее собственным лекарством. Она по-прежнему оставалась матерью Хершеля и лидером своего народа. Она старалась. Правда, старалась. И почему-то только сейчас, по пути к небольшому саду, устроенному перед ветряной мельницей, почти против воли девушка задумалась о Нигане. Она думала о том, что он уже давно покинул Александрию при первом удобном случае, но к ее удивлению, по каким-то неизвестным обстоятельствам продолжал оставаться в поселении как ни в чем не бывало. И если это действительно было так, то в какой-то донельзя ничтожной степени ее задевал тот факт, что он ни разу не попытался найти ее хотя бы для того, чтобы вернуть свою вещь. Боже, к черту. Почему ее вообще это волнует? Она бы швырнула этот нож прямо ему в лицо. Без колебаний. Быстрым и точным броском. Хладнокровно. Выверено и четко. Так, как умела только она. И никто другой, разумеется. И неужели Кэрол ничего не знала? Он собирался уйти и… Мэгги остановилась посреди дороги, словно врезавшись в невидимую стену. Кулаки сжимались и разжимались сами собой. Не сказал никому кроме нее? В груди настороженно заворочалось смятение. Оно моментально отразилось на лице девушки. Сжатые в тонкую полоску губы и сведенные к переносице брови так сильно, что между ними залегла морщинка. После болезни Хершеля Ниган оказался единственным, кто знал, как добраться до склада припасов Джорджи и единственным, кто мог провести туда кого-либо, так что он продолжал оставаться в Александрии в виду своего внезапно востребованного положения. Он все так же мог уйти по завершении последней вылазки, но он этого не сделал. Он мог уйти на следующий или в любой другой день, но он этого не сделал. У Мэгги стало бы с десяток меньше проблем, если бы он, наконец, исчез. Но он этого не сделал. И теперь она сходила с ума от неопределенности. Черт с ним. Просто черт с ним. Ниган сложный. Где-то на задворках самой темной части своего разума Мэгги раз за разом ругала себя за тот факт, что могла убить его в любой момент, но почему-то до сих пор так и не сделала этого. Скорее всего, этого не происходило по той же причине, по которой Ниган продолжал оставаться в поселении. Мысли сожаления копились в ее голове по мере того, как шли дни. Один за другим. А совесть сжирала ее изнутри диким, хищным зверем. Таким, каким она видела его напротив камина в заброшенной деревушке. Обнаженная дьявольская сущность. Мэгги была уверена, что единственная причина, по которой он все еще оставался в живых, заключалась в том, что Ниган снова и снова доказывал свою преданность перед жителями Александрии. Он по-прежнему оставался мудаком. По-прежнему дышал лицемерием. Но без заручения сторонней поддержки у Мэгги не было совершенно никаких оснований действовать против него. О, сделай она это — никто даже не заметит. Ниган достаточно умен, чтобы знать, что Мэгги обязательно попытается, если очень сильно захочет. Они оба это прекрасно понимали. Все всегда упиралось в практичность его мышления, в его стратегию. И все больше походило на соперничество на пустой шахматной доске, где у обоих в рукаве припрятан ферзь. Шах. Мэгги уже мчалась по улице, судорожно фильтруя легкими кислород и яростно моргая. Короткие ногти ощутимо впивались в ладони. От злости под кожей вспыхнуло фейерверками физическое шевеление, колющее и зудящее, словно миллион раскаленных игл. Ниган — квинтэссенция хаоса. Казалось, что он был создан специально для нынешних условий апокалипсиса. То, как он органично в него вписывался, словно сам был по крупицам соткан из той же материи. Совершенный беспорядок. Мэгги напрочь игнорировала вероятность того, что свет мог создать такого отвратительного человека, как он. В конце концов, это совсем не походило на оправдание. Поэтому, когда все было кончено настолько, насколько возможно, и когда мир снова попытался показать доброту и надежду, то люди вокруг впервые за долгое время ощутили потребность вновь проявлять милосердие, пожалев даже такую изуродованную душу. Потому как если бы мир не пощадил ее, Ниган бы тоже ничего не получил. Девушка приветливо махнула Джерри, который очищал от старой краски грани деревянных подпорок и дверцы теплицы. Собрала волосы в высокий хвост и стянула с ограды пару садовых перчаток. Они совсем немного не подходили ей по размеру, но вполне сгодились для работы в земле. Несколько лет назад она собиралась прикончить бессердечного человека, убийцу, чья сущность прогнила сильнее, чем плоть мертвецов. Но стоило ей открыть решетку, он, стоя на коленях, сам молил ее о смерти. Он желал ее. Желал ее настолько, насколько сильна человеческая потребность жить. Желал ее только потому, что стал тем, кем стал. Люсиль. Мэгги предположила, что она была причиной. Потому что когда он плакал и умолял быть со своей женой, она поняла, что только потеря близкого человека способна взрастить нечто настолько чудовищное и безжалостное. Движимое гневом и возмездием. И она не станет монстром, она не станет тем, чем позволил стать себе Ниган. Не станет же? И если она не сможет быть со своим мужем, он не сможет быть со своей женой. Кажется, теперь ферзь был только у нее. Он не заслуживал пощады. Он не заслуживал ничего из того, что у него было сейчас. Но она казнила Грегори и оставила Нигана в живых. А Рик Граймс мертв. И, наверное, уже ничего не имело значения. Потому что. Она научилась быть жесткой, но в грудной клетке что-то все еще настойчиво билось, стучало о ребра. Горячее, влажное, трепещущее. По крайней мере, это было неплохим напоминанием о том, что у нее все еще было сердце в отличие от мужчины, которого она оставила в тюремной камере. Но если бы она спросила о Люсиль, он бы рассказал ей? Человек, который больше не был за решеткой. Он бы рассказал ей? Девушка провела практически весь день в теплице, занимаясь кропотливой высадкой овощей, удобрением ягодных культур и рыхлением грунта. Она была так увлечена, что совсем не заметила, когда Джерри оставил ее одну. Раскапывая лунку в земле, чтобы поместить тут невысокий росток, Мэгги вдруг не обнаружила поблизости садовых инструментов. Выглянув из парника, она тут же врезалась взглядом в фигуру мужчины вдалеке. Ниган направлялся к руинам у въездных ворот, которые восстанавливала группа незнакомых ей людей. Он быстро поднял руку в приветственном жесте, заметив девушку, отсалютовал. Получилось порывисто, скомкано. Она моментально съела это движение взглядом. Почти повторила за ним этот жест. Почти машинально, почти случайно. На щеках заходили желваки. Мэгги вспомнила свое потрясение, когда увидела перед собой Нигана спустя столько лет. Вспомнила ту ярость, охватившую ее тело в первый день. И растерянность, сковавшую внутренности. Она наблюдала за ним с холодной расчетливостью. Ждала. Преисполненная праведным гневом до самых кончиков пальцев, она видела перед собой… Она не могла точно сказать. Собранный, тихий, сдержанный. Диаметральная противоположность. Раньше он был громким и раздражающим, устраивающим долбаное шоу из своего появления. Теперь он выглядел так, будто стал чертовым ящиком Пандоры. И это словно казалось еще более устрашающим. Он по-прежнему говорил слишком много и по-прежнему привлекал к себе внимание. Постоянно в поле ее зрения. Мэгги раз за разом убеждала себя, что замечает его случайно, а весь этот спектакль разыгрывается ей назло. Не иначе. Ничего другого Ниган делать не умеет. Злит. До плотно сомкнутых челюстей и скрипа зубов. Провоцировал. Играл с ней точно кошка. Когда тяжесть лидерства вернулась, и ей напомнили, что им необходимо сделать все возможное, чтобы вернуться домой с едой, она вынуждена была признать, что находилась не в том положении, чтобы продолжать отталкивать Нигана. Мэгги держала дистанцию. Он каждый раз делал к ней ровно два шага, в то время как она делала один широкий назад. И тогда он останавливался. Она не позволяла, попросту не могла. Между ними всегда будет эта стена, потому что он навсегда останется убийцей отца ее ребенка, а она навсегда останется лгуньей. И сколько бы она не взводила курок против него, ее оружие каждый раз было опущено. Поэтому, когда нужно было выполнить миссию, которая считалась самоубийственной, она взяла с собой Нигана, надеясь, что ей больше не придется видеть его лицо. Она не убьет его, но что-то там за периметром может. Она не могла причинить ему боль своими руками, поэтому старалась укусить его посильнее словом. Метким, оскорбительным, толкающим и презрительным. Потому что она могла. Потому что он, черт возьми, заслужил отношения гораздо хуже. Ни искупления, ни милосердия. Границы между добром и злом к настоящему моменту были слишком размыты. Не было нужды в рассудочной ярости, был просто инстинкт. Даже не чувство. Жжение, пылкость и бешеное сердцебиение, перехватывающее дыхание. На какое-то время он перестал подпитывать ее огонь, превратившись всего лишь в тень своего былого притворства. Он менялся, и Мэгги отчаянно этому сопротивлялась. В нем так же плескался эгоизм, но даже он теперь казался оправданным. Хоть и по-прежнему раздражающим и невыносимым. Она ненавидела. Менялся ли он взаправду или создавал видимость, не имело значения. Он все еще был человеком, ответственным за убийство людей, о которых она заботилась. Он все еще был Ниганом. Он хотел своего места в обществе и имел право бороться за него. Все, что она могла — это предоставить ему шанс быть полезным, пока он оставался с ними. Ниган принял эту возможность без колебаний. И никак не мог понять, почему до сих пор не умер от ее рук. Мэгги не могла дать ответ. Она не могла потому, что это была ее глубочайшая правда. Горькая, точно смола. И жуткая. За которую она боролась сама с собой, чтобы продолжать сохранять ему жизнь каждый день. Поэтому ему все еще позволялось дышать с ней одним воздухом, поэтому он держал последний кусочек ее израненной надежды на лучший мир, где людям не нужно будет делать ни хрена для того, чтобы не умереть с голоду, где злость и беспомощность не управляют разумом. Надежда на реальность, в которой они могли бы добиться большего успеха, могли бы следовать правилам и заставить все работать так, как того хотели Рик, Карл и ее отец. Она видела в Нигане монстра, но теперь он стал благодетелем. Его убийство означало бы уничтожение любого шанса на то, что она способна создать нечто хорошее. Вот почему он был жив. Потому что ей нужно было доказательство того, что она может стать лучше, ей нужно было заслужить тот мир, о котором говорил Карл, и который она хотела бы для своего сына. Так что она знала, что должна двигаться дальше. Она чувствовала, что менялась сама. Перед тем, как закончить с работой в цветнике, Мэгги еще раз обошла клумбы и полила растения. Она надеялась, что труд в саду поможет ей справиться с беспокойными мыслями, избавив ее от мучительного раскаяния. Но вместо этого она получила новый предлог для размышлений. И ей совсем не понравились те закоулки собственного разума, до которых она сегодня добралась. Тихий и ленивый весенний вечер. Он казался ей до жути знакомым и до жути странным. Мэгги возвращалась в лазарет, а небо, разукрашенное алым закатом, казалось то ли пепельным, то ли багряным. И было таким, что глаз не оторвать. Воздух наполнился приятной прохладой и стрекотом сверчков. Хотелось умыться. Смыть с себя пыль и грязь и навязчивые воспоминания. Они словно не давали ей полноценно дышать. Она услышала детский смех, как только переступила порог. Лауры нигде не было. Хершель играл с Джудит, сидя на полу в своей комнате. Они обернулись на звон колокольчика. — Привет, мам. Усталая улыбка невольно приподняла уголки губ. — Привет. — Тяжелый день? — Джудит оперлась локтями на матрац кровати, чуть поддавшись вперед. В ее тоне проскользнули сочувственные нотки. Девочка рассматривала ее с неприкрытым интересом, подолгу разглядывая ее обувь, так что взгляд сам собой опустился вниз. Мэгги потерла лоб тыльной стороной ладони, коснулась уха, будто хотела заправить прядь. Остановилась в дверном проеме в нескольких шагах от детей. — Бывало и хуже. Джудит кивнула. Она сильно повзрослела. Мэгги помнила ее совсем малышкой, а теперь в девчачьем лице угадывались изящные черты Лори. В ней горел огонь. Решимость и смелость, унаследованные от отца и привитые ей в условиях апокалипсиса, делали из нее настоящего бойца. Однако даже в нынешнем мире она оставалась просто двенадцатилетней девочкой. Наивной, доверчивой и в то же время очень сообразительной. Просто ребенок. — Уже поздно. Дэрил будет волноваться, если ты будешь гулять после темноты. — Но мы же еще играем, — вскликнул Хершель, разведя руками. — Тебе пора отдыхать, — разъяснила Мэгги, стараясь придать голосу нарочитой строгости, — вы сможете продолжить завтра. Мальчик грустно выдохнул, откладывая в сторону бумажного журавлика, которого все это время держал в руках. Джудит коснулась его пальцев, чуть сжала, словно пытаясь приободрить, и поднялась с места. — Но, — две пары глаз в нетерпении уставились на девушку, — милый, ты можешь проводить Джуди. Девочка просияла, моментально переменившись в лице, она кокетливо заулыбалась, повернувшись к Хершелю, от чего мальчик смущенно, почти обиженно отвернулся, промолчав. Мэгги зашагала в ванную. Теплая вода действительно помогла. Сквозь плеск, раздающийся от разбивающегося потока о керамическую раковину, девушка слышала, как звякнул дверной колокольчик, когда Джудит ушла. Стало тише. Погрев несколько секунд руки и ополоснув лицо, Мэгги сдернула с металлического крючка махровое полотенце и прижала к щекам. Капли стекали по ее локтям и с тихим звуком падали вниз на белоснежный камень. Она не замечала. Все думала о том, что делать дальше. До слуха донесся повторный звон. Неужели что-то забыла? Мэгги опустила ткань, и взгляд наткнулся на собственного ребенка, замершего посреди коридора в отражении зеркала. В совокупности с шумом воды раздался низкий мужской голос. Девушка тут же выкрутила вентиль, прислушиваясь. — Привет, приятель. Страх лизнул загривок, разносясь по спине волной ледяных мурашек. Внезапное опасение тут же зажглось в груди, заставляя дернуться вперед. В комнате горел свет. Как он смеет? Вторгаться в ее личную обитель безопасности. Она проводила здесь столько времени, что ей казалось, что это место целиком принадлежит ей. И заявляясь сюда, он будто бросал вызов импровизированным стенам убежища, воздвигнутым ею собственноручно как демонстрацию внутренней силы. Бросал вызов ей. Хершель молчал. Уставился на него так, словно Ниган был экспонатом в музее. Мальчик рассматривал его во все глаза и хмурил маленькие брови. — Держу пари, ты здоров, как космонавт, — мужчина опустился перед ним на корточки, чтобы удерживать зрительный контакт. — Мама не разрешает с тобой разговаривать. Ниган рассмеялся. И в этом было столько фальши и притворства, что сперло в груди. Подобие оскала. — Надо же, — смех исчез, и вместо него растянулась ухмылка, — твоя мама довольно справедлива. Мэгги в три направленных шага оказалась рядом с Хершелем, заслонив его собой. Мальчик моментально спрятался за спину девушки. Она тут же распрямила плечи, едва ли не до хруста сведя лопатки, словно старалась стать на пару дюймов выше. Лицо Нигана ненормально быстро стало каменным. По нему скользнула почти неуловимая тень… удивления? — Иди к себе, милый, — девушка чуть склонила голову к сыну, однако взгляд оставался неподвижно прикован к мужчине, — я скоро подойду. Дверь за Хершелем захлопнулась, и Ниган выпрямился. Когда они остались вдвоем, она вдруг внезапно для себя самой осознала. Он не был огнем и не был тенью. Он был чистым бензином для ее пламени. И оно обладало поистине сокрушительной силой, способной сжечь их обоих и все вокруг дотла в считанные секунды. — Не ожидал тебя здесь увидеть. — Что ж, к твоему сожалению я здесь, — с расстановкой произнесла она, складывая руки на груди и прожигая его взглядом. Он не отрывал от нее холодных глаз, лишь мельком проследил куда-то за спину девушки, зацепившись за поблескивающее оружие на тумбочке. Нога, которой притопнула Мэгги, привлекла его внимание, и Ниган, нахмурившись, взглянул на ее кроссовки, на неприкрытые щиколотки. Затем, поднимаясь выше — к колену и линии бедра под плотными джинсами. Зачем-то на секунду представил изгиб ее талии, скрытой под свободной рубашкой без рукавов. Ниган запустил пятерню в волосы, ероша и приглаживая их одновременно, прогоняя из головы мимолетный образ. Задравшийся рукав обнажил участок кожи чуть ниже локтя, в спешке забинтованный грязной тканью. Ниган готов был поклясться, что заметил неподдельный ужас, сверкнувший на долю секунды в зеленой радужке. Присмотревшись, Мэгги различила багровые пятна крови. Что-то страхом сковало легкие. Что-то громко вопящее. Вынуждающее ее сильнее обхватить локти. — Тебя укусили? — невесомо. Тихо, почти не разжимая губ, чтобы не услышал дрожи в голосе. Мужчина тут же одернул ткань рубашки. — Нет. — Тогда что это? — вопросительно кивнула она и почувствовала, как учащается сердцебиение, и холодеют подушечки пальцев. Мэгги собиралась отступить, но внутри нарастало сопротивление такой неистовой силы, что, казалось, будто все ее тело сковало стальными кандалами. — Неудачное приземление, — отчеканил он таким тоном, что в его словах не приходилось сомневаться ни секунды. — Не припомню, чтобы Александрия была небезопасной. Девушка прислонилась плечом к дверному косяку, неверяще вглядываясь в лицо мужчины напротив. Ледяной воздух вот-вот заморозит, отключая голову. Его легкий запах впился в легкие, раскурочивая их наизнанку. Будто острый нож под ребра, будто возвращая ее на неделю назад одним мощным толчком. И от него застыла кровь в жилах. — Я был в Святилище. Медленно проговорил Ниган. Он смотрел на нее с напряженным ожиданием. Мэгги хотелось крикнуть на него, чтобы он не молчал, но страх заталкивался в глотку, душил и закручивался тошнотворными кольцами, не давая произнести ни слова. Она ощутила, как шагнула навстречу. Неосознанно и будто бы случайно. Светлые глаза сузились, а губы поджались. Ждала его оправданий, сжимая челюсти и вскидывая подбородок. Запоздалое проявление смелости. Особенно учитывая то, что он уловил, как она едва заметно вздрогнула, побледнев. Нужно быть слепым, чтобы не заметить, как напряглось ее тело. Ниган улыбнулся. Он получал удовольствие от того, что видел перед собой. Он делал хуже. Знал, что делал хуже и продолжал ковырять эту затянувшуюся рану. Разглядывал это в отражении ее глаз. Но иначе он не хотел. Издевался почти намеренно. И это доставляло удовлетворение в каком-то извращенном его проявлении. Отчаянное и невыносимое, не приносящее облегчения. Но оно зудело под кожей, дергая за язык. — Думала, это появилось здесь само? — он махнул в сторону. Вопросительные нотки метко укололи, заставив Мэгги повернуть голову в указанном направлении. Взгляд зацепился за пластиковый подоконник чуть правее мужчины и за две упаковки ампул амоксициллина на нем. Лекарственный препарат для лечения инфекционных заболеваний. То, что нужно. Жадный огонек на секунду вспыхнул в груди, но девушка быстро взяла себя в руки. Она напрягла зрение, снова и снова пробегая глазами по крупным буквам, напечатанным на коробочке, словно хотела убедиться в реальности происходящего. Она хотела коснуться ее, провести пальцем по гладкой картонной поверхности, ощутив только тисненную надпись. Но замерла, не шевелясь. Ниган стоял, недвижим, расслабленно опустив плечи и оперевшись ладонями о спинку кресла. Мэгги пыталась прочитать его выражение лица, но видела лишь самодовольную улыбку и заговорщицкий прищур, почти полностью скрывший темную радужку. Он знал. Знал о Хершеле и о том, что в лазарете не хватает нужных медикаментов. Черт. Его осведомленность начинала действовать на нервы. — Аарон сегодня утром собирал группу для поиска лекарств. Я знаю, что тебя с ними не было, — выпалила на одном дыхании и тут же прикусила щеку изнутри. — Верно. Я подслушал их разговор, они почти ничего не нашли, так что я действовал один. Напыщенный, самодовольный идиот. Зачем? Зачем он это сделал? Неужели она теперь должна сказать «спасибо»? Дьявол, только не это. Только не для него. — Нам не нужны твои подачки. Голос такой, что им впору вколачивать гвозди. И слова, которые хотелось выплюнуть ему в лицо кровавыми сгустками. Они были больными и горячими. С температурой под сорок и весом где-то под тонну. Дикие. Безысходные. Такая упрямая, господи. Если бы ее гордыня обрела физическую форму, она бы неминуемо в ней захлебнулась. — Я хочу помочь. — Зачем ты это делаешь? — Потому что однажды я уже облажался. Позволь мне сделать что-то для него, — Ниган выдержал ее долгий взгляд, преисполненный предубеждения, — ты ничего мне не должна. Мэгги медленно выдохнула. — Я хочу убедиться, — она сделала осторожный шаг вперед, проглотив неприятный комок, вставший поперек горла, который вызывал у нее приступ мнимого кашля, — покажи мне. Покажи. Мне. Черт возьми, Мэгги, что ты творишь? Она чувствовала себя так, словно вместо того, чтобы закатать рукав она попросила его снять рубашку. Интересно, сколько пуговиц он бы выудил из петли прежде, чем небрежно стянуть ее через голову? Жар залил ее щеки. Смущение. Злость. Заставили опустить голову, уставившись в контуры дощечек английского паркета. Не отводя глаз, Ниган послушно выпрямил локоть перед собой и начал разворачивать кусок ткани, демонстрируя внутреннюю сторону предплечья с глубокой рваной раной. Мэгги приблизилась, скользнула взглядом по его рукам. По выступающим фалангам и узловатым сплетениям голубоватых вен. Самые обычные руки. Такие могли бы принадлежать врачу или писателю или, например, учителю, но они принадлежали самому настоящему дьяволу. Сильные. Напряженные. Участок кожи чуть выше запястья, испещренный свежими, едва зажившими шрамами заставил Мэгги поднять глаза в немом вопросе. — Напоминание от Альфы, — мужчина безучастно усмехнулся. — Это нужно обработать. Она слышала собственный тон и хвалила себя за то, каким равнодушным он был. Ровный и безразличный. Хотя внутри нее все кипело. Лучше бы ей молчать. — В этом нет необходимости. Я имел дело с дерьмом и похуже этого. — Хочешь сдохнуть от заражения? — Я уже оставил привилегию своей смерти на твоей совести. — О. Просто заткнись, — Мэгги сильно закатила глаза и едва не задела кончиками волос его нос, когда резко развернулась, чтобы пройти к шкафчику с лекарствами. Она сняла с верхней полки небольшую металлическую коробку, стукнула ей о стол и откинула крышку. Ниган ничего не ответил. Не сдвинулся ни на дюйм, только следил, не отрываясь, за ее быстрыми движениями и опущенной головой, пока она копалась в разных пузырьках. Она стояла к нему вполоборота, и он видел лишь бронзовую скулу и неровную линию аккуратных стежков над бровью. Перехваченный резинкой высокий хвост и застегнутая под самое горло на все пуговицы рубашка. Собранная, напоминающая тонкую холодную иглу. Девушка вернулась к мужчине с нужным флаконом. Обхватив свободной рукой его поврежденное предплечье, она развернула его к свету, обильно заливая рану раствором. Ниган не успел увернуться, отшатнуться или вообще хоть как-то среагировать. С тихим шипением втянул воздух сквозь зубы. Было не больно. Его кожа горела под ее пальцами. Только ощутив ее прикосновение, он понял, какое это приносило облегчение. Черт. Он даже не стал отодвигаться, только слегка напрягся, потому что Мэгги оказалась теперь куда ближе, что наталкивало на определенные мысли, далекие от сути разговора. Прохладные подушечки невзначай огладили поверхность шрамов, расслабились, а большой палец обрисовывал контуры татуировки. И в следующий момент комната исчезла. Был только ее сосредоточенный взгляд из-под полуопущенных ресниц и почти нежные касания. Он почти закрыл глаза. Теперь, когда они остались наедине, казалось, что между ними было что-то еще. Ускользающее, почти эфемерное. И в то же время глубокое и личное. Такое, что все ее слова, брошенные раньше, начинали растворяться в той густой мощной буре, которая заволокла его глаза. В нем что-то творилось. Он стал закрытым, еще более устрашающим. Словно ему нечего было терять. И она не он. Нет. Они разные. — Довольно забавно находиться сейчас здесь, с тобой, и наблюдать, как ты пытаешься мне помочь. Дьявол, помоги. Они слишком разные. Они же с разных планет. Из разных вселенных. Он злил ее, раздражал. Разрушал своим существованием. Своими бесконечными комментариями не к месту. Она проигнорировала слабую колкость, нахмурившись, отпрянула. Почувствовала как вспыхнула от гнева каждая клеточка ее тела и, неглядя всучив Нигану антисептик, на одно короткое мгновение вперилась своими горячими зелеными глазами в его лицо. — Справишься, — она вернулась к аптечке. Такие зеленые-зеленые. Точно сверкающие изумруды. Цвета весеннего леса и цвета крепкого мятного чая. Слишком много поэтики. Однако это было первым, что пришло на ум. И первым, что наотмашь ударило по мозгам, отрезвляя, возвращая к сознанию. Когда он закончил, Мэгги нанесла на марлевую ткань обезболивающую мазь, а затем несколько раз обернула подготовленную повязку вокруг пореза. Едва прикасаясь, девушка зафиксировала ее. Застыла. Рассматривая тонкие линии чернил на предплечье мужчины, которые сплетаясь, вырисовывали самые разные рисунки, девушка не сразу словила себя на том, что уже бесконечно долгое количество времени разглаживает узелок на повязке. Вскинула подбородок. А внутри ревела целая стая. Голодная, дикая. Господи, да что с ней сегодня такое? Отойди, Мэгги, просто отойди. Не смей. Черт, почему все так невпопад? Последние дни смешались в какой-то странный непонятный коктейль. Угольки зрачков сверкнули, словно лед в полумраке комнаты. Сверкнули и тут же погасли точно по щелчку. Мутный-мутный лед. Он мог бы быть красив, если бы не дышал этой насмешкой, что прибивала ее к земле. А он все вколачивал в нее эти гвозди, растягивая улыбку и облизывая губы в своей привычной манере. То, что случилось неделю назад в незнакомом доме… Напугало ее. И продолжало пугать сейчас в приемной лазарета с белоснежными стенами, которые она считала твердой гарантией безопасности не только своей, но и своего сына. Не то, что сделал Ниган. Нет, просто смешно. Этого мудака Мэгги никогда не боялась, ее испугало то, что она увидела. Несмотря на то, что все произошло с большой скоростью, что-то в ней самой по-прежнему цеплялось за это воспоминание, которое впечаталось в нее подобно грузовику, размазалось пятном масляной краски и будто бы заполнило ее целиком до самой макушки. Мэгги не могла от него отвернуться. Это было чем-то иным… Несвойственным ему. Неподдельным. Это был другой Ниган. Незнакомый. Неправильный. Она никогда не видела в нем человека, который способен хоть что-то чувствовать, кроме жажды власти. Всегда эгоистичный, беспощадный, лживый сгусток яда, которым, она не понимала, как он до сих пор не подавился. Она не видела в нем и капли человечного. Но тогда, стоя посреди каминной залы, ощущая, как саднят ладони, и держа острие ножа на пульсе мужчины, ей показалось, что его взгляд обнажился. До самой корки. Стирая все предрассудки. И то, что мелькнуло в его глазах… То, что было действительно страшно. Потому что показалось настоящим? Последнее время она не могла объяснить довольно много вещей. Например, почему внезапно она стала замечать Нигана? Это чудовищно отвлекало. Просто теперь он почему-то был. На совместных вылазках и на дежурстве склада с припасами, потому что кто-то, черт возьми, кому вообще взбрело подобное в голову, воровал еду. Был на улице и был около теплицы. Так или иначе, он был рядом с ней. Даже сейчас. Сейчас? Он смотрел прямо на нее. Так никто еще не бесил. Мэгги почувствовала как холодеет от ужаса, и открытые плечи покрываются ровным строем неприятных мурашек. Она поежилась. Встретила прямой взгляд. Не моргнула. Только бровь приподняла, когда кончик его языка медленно очертил контур нижней губы, оставляя влажный блеск. Мэгги опустила длинные ресницы и проследила это движение взглядом. Жадно. И крошечным запретным червячком в голове заскользила мысль: каково это — поцеловать Нигана? И ей вдруг стало страшно. Так панически страшно, как не было еще ни разу в жизни. Она наверняка перегрелась сегодня на солнце. У нее повышенная температура, тошнота и сильная головная боль. Отвратительная тупая головная боль, которая липла к вискам еще полдня после разговора с Габриэлем. Она жужжала надоедливым насекомым от осознания того, что чертов Спаситель до сих пор не покинул Александрию. Мэгги замерла, хлопая глазами. Ниган хищно наблюдал за тем, как рубиновый румянец ярко окрашивает ее щеки. Такой жаркий. И на секунду представил какая, должно быть, горячая у нее сейчас кожа. И сколько под ней грязной, бурлящей крови. Распаленная до красна ее испугом и яростью. Такая, что волосы дыбом. — Почему ты не ушел? — Оу, готов поспорить, ты ждала этого? — холодно осведомился он, рассматривая ее с головы до ног. Секундное промедление. Оно бы осталось для мужчины незаметным, если бы он не был так сосредоточен. Он чувствовал сильнейшее желание стереть это выражение с ее лица. Мэгги недолго молчала прежде, чем ответить, словно выбирая подходящие слова в своей чудесной светлой голове, где разум не затуманен гадкими, глупыми мыслями. А мысли у нее, на самом деле, мрачнее самой черной тучи. Постыдные, нездоровые. — Нет, — голос дрогнул. Ее выдох. Ниган ощутил его на языке. Перекатывал во рту, чувствуя легкую сладость ее слов, о которых она уже пожалела. Чуть было не закрылась руками. Да! Пронзительный вопль внутреннего голоса. Такое ненужное откровение. Черт, Мэгги, да что с тобой такое. Пожалуйста, не сдавай позиции. Она изо всех сил старалась не показывать, как сильно ее прибивает вся эта ситуация. Но Ниган приблизился к ней, чуть наклонился, а ее ладонь уже врезалась в его грудь, останавливая, не позволяя. Шарахнулась назад, как от огня. Она не понимала одного. Зачем теперь ему подходить так близко? Слишком близко. Это мешало нормально дышать и соображать, оставляя только ощущение жара его тела и бессильной разбуженной злости. — Ты, должно быть, в курсе, что Святилище заброшено, как и все другие станции, благодаря вам и вашим людям. У нас были врачи, были лекарства… — густой и низкий рокот, которого он сам от себя не ожидал. Только вдыхал ее запах, который полностью окутал его в ее непосредственной близости и тут же выплюнул обратно. Мэгги перебила. — У нас было все, пока не появился ты, — ткнула в него пальцем, отталкивая. Она горела, объятая собственной яростью так сильно, что, казалось, дотронься — обожжет адским пламенем. — Научиться выживать в этом мире — настоящее дерьмо, — вздохнул он. — Игра в диктатора научила тебя этому? — Знаешь, Мэгги, когда у тебя есть сила, есть власть, то сказки о прекрасном и светлом будущем — всего лишь пустая трата времени. Признайся, ты знаешь это лучше меня. — Мои люди меня уважают, а не боятся, — хрипение, выдавшее ее с головой. — Это одно и то же не находишь? Ниган беспечно вскинул брови. Он обошел ее полукругом. Остановился, прислонившись к столику, за которым сегодня утром Лаура составляла список лекарств. Засунул руки в карманы штанов, сквозь ткань четко обозначились выступающие костяшки. Рукав его рубашки по-прежнему был расстегнут и задран выше локтя. Полуулыбка мне-известны-твои-слабые-стороны. Мэгги не сдержалась и раздраженно фыркнула. — Нет. — Да. Она сверлила его прямым взглядом, мрачнея с каждой секундой. — Мир изменился, Мэгги, стало меньше людей, за которых можно бороться, меньше врагов. Черт, даже поводов для борьбы стало меньше. — Хочешь сказать, что ты жалеешь о содеянном? Они оба застыли друг напротив друга, почти ощетинившись. Нигану казалось — он так громко жалел, что это сожаление можно было услышать. Это то, что удерживало его на ногах. Точно так же, как и то напряжение, которое доверху наполнило белоснежную приемную. Оно звенело натянутой до предела струной, едва уловимым для слуха писком. Дверь позади девушки скрипнула. Хершель осторожно выглянул в открывшийся проем. — Мам, — позвал он, — ты споешь мне перед сном? — Да, — Мэгги обернулась на звук, — конечно, милый. Хершель потянул ручку и перед тем, как закрыть дверь, остановился на пару мгновений, чтобы украдкой недобро взглянуть на мужчину. — Он хороший парень. Внезапно оттаявший тон, почти мягкий, заставший девушку врасплох. — Не смей приближаться к нему. Шепот. Наверное, самый громкий шепот, который Ниган только слышал в своей жизни. Вкрадчивый, угрожающий. И огромные, распахнутые глаза. Несущие в себе такую безудержную храбрость, в которую так легко поверить. — Легче. Я не чудовище. Я бы не стал обращаться с ребенком как с дерьмом. — Ты прав. Ты, действительно для него не чудовище, всего лишь человек, от которого стоит держаться подальше. Может быть, ты хочешь стать для него тем, кто расскажет ему, что ты сделал с его отцом? — спросила она, стараясь сдерживать эмоции, чтобы он не смог разобрать ни одной, заставляя себя успокоить этот беспокойный вихрь, закручивающий настоящее торнадо внутри, затягивающее в самый эпицентр. — Почему ты не скажешь ему? — возразил он. — Жду, когда ты, наконец, отрастишь яйца, чтобы сделать это первым. Легкие сжались. Мэгги собиралась ответить что-то, чтобы размазать его по стенке своим отрицанием, заткнуть, напомнить, где его место, но зачем-то одернула себя, шумно выдыхая. Почему? Потому что она решила дать ему второй шанс. Нет, двадцать второй. Просто будь рассудительной, Мэгги Ри. Всегда такая здравомыслящая и правильная, так почему же сейчас не хватало выдержки? Потому что. Это было единственным доказательством того, что она может стать лучше, ей нужно было заслужить новый мир. Она давала второй шанс в первую очередь себе. И это вовсе не оправдание. Скорее, подтверждение того, что все заходит слишком далеко. Что-то происходит. И даже отрицать глупо. Что-то действительно происходило. И, дьявол, как же ей хотелось, чтобы это было только в голове. Это бы сделало все куда проще. Взял, вытряхнул и забыл. Но здесь было что-то другое. Что-то слишком. Бестолковое, ненужное. И в этом участвовала не только голова. Она вся — до самых кончиков пальцев ног. Осознанно. Она не знала ответа. Она контролировала другое. Ревущее и рвущееся наружу. Очевидное. Ниган боролся за свое место в обществе, и у Мэгги опускались руки. Тонкая полоска света стелилась по полу. Ниган проследил ее направление до самой неплотно прикрытой двери Хершеля. — Похоже, он не сильно мне доверяет. — Зато я, кажется, начинаю.