Мой нежный зверь

И все же я не зря надеялась, что плескание в воде хоть немного успокоят малыша. Что-то беспокоит моего сыночка, и он капризно себя вел и плакал почти целый день. Купание перед сном в теплой воде с цветной, пахнущей травами пене подуспокоили его. — Вот так вот, мой сыночек, — он спокоен, пока я полоскаюсь вместе с ним. Обматываюсь полотенцем, кутаю и его, беру на руки. Заглядываю в личико, протираю щечки и не могу не заметить, как в красных, заплаканных глазах появляются слезы. Губки начинают дрожать и кривиться в поступающих рыданиях. — Ну чего ты? Кристофер, у тебя что-то болит? Машет головкой, утыкается в шею. От его необъяснимых, беспричинных слез меня начинает трусить. Утром Викки обследовала малыша и заверила меня, что болевых очагов нет и ребенок полностью здоров. Это выбило меня из колеи. Болело бы у него что-нибудь, я бы помогла, вылечила. А так... Капризы и слезы, детские истерики, которые терзают мое сердце. — Все хорошо, мой родной. Все хорошо, — поглаживаю по спинке. Покачивая его на руках, направляюсь в спальню. Застаю в комнате Тома. Хотела отвлечь его от измерений шагами ковра, но передумала, увидев нескрываемую злость и недовольство на его лице. Расхаживая туда-сюда и сжимая кулаки, он бормотал что-то себе под нос. Понимаю, что он сейчас, как заведенная бомба, может взорваться в любую минуту. А самая большая проблема, наверное, в том, что я не знаю, чего от него ожидать. — Тише, Кристофер. Все хорошо, сыночек. Опускаю его на постель. Убираю с него мокрое полотенце, протираю сухой простынею. — Успокой. Его. Всего два слова. Таким голосом приказывают убить. Мерлин, ну почему нужно было приходить в мою спальню? Неужели нельзя было успокоиться, прежде чем прийти? — Кристофер, покажи маме, где у тебя болит? Что тебя беспокоит, сыночек? Даже внимания не обратил. Ревет. Склоняюсь, целую лобик. Замираю, прикоснувшись губами. Жар? — Том, отдай мне мою палочку. Ему нездоровится. Я хочу сама его обследовать. Мужчина молчит и неустанно продолжает свое занятие. К черту! Найду Викки. Беру ребенка на руки, делаю два шага и удивленно замираю, когда дверь в коридор захлопнулась. — Останься. Я пришел к тебе, — приказывает, признается, но даже и не смотрит на меня. — Том, мне нужно... — Успокой. Немедленно. Поджимаю губы, взглядом пытаюсь прожечь мечущуюся фигуру мужчины. Как он может быть беспристрастным к плачу ребенка? Как он может ставить свои желания выше потребностей малыша? Обида в душе борется со страхом. Почему он такой злой? Кто или что его так вывело? У него не случится выброс магии? — Тише, сыночек, все хорошо, — покачиваю мою родную плаксу, вновь возвращаюсь на постель, — мама рядом. Слегка подуспокоился, потирает кулачками глазки и так обиженно хмурится. Мой маленький, я понимаю ты, наверное, хочешь домой, в свою комнатку. Детям до трех лет нежелательны путешествия и переезды, а тут целый прыжок во времени. — Подойди ко мне. Сейчас же! Это уже перебор. — Отстань. Мне сейчас не до тебя, Том, — зло бросаю и замираю, осознавая смысл сказанных слов. С ужасом отмечаю, что топот за моей спиной прекратился. Тяжелое, глубокое дыхание обдало шею и ухо. Волосы на голове зашевелились, а все нервные окончания разом напряглись. Всепоглощающий страх заставил меня окаменеть, сидя перед хнычущим ребенком. Ужас сжал горло, а на глазах навернулись слезы, когда я поняла, что он не злой, нет, он просто в ярости. — Викки, — хрип возле уха. Хлопок. — Забери ребенка. Вздрогнула, словно меня ударила волна от взрыва. Легкий поклон, щелчок пальчиков и мой рывок к сыну был словно в замедленной съемке — мучительно медленным. Выдох, и я схватила пустое, еще теплое одеяло. — Крис... — в глазах мигом потемнело. Глубокий вдох, и я смаргиваю слезы, которые пеленой застилают глаза. Сильная рука надавливает на шею, и я утыкаюсь лицом в одеяло. Мужское тело навалилось сверху. Поворот головы в сторону, еще один вдох. — Верни, верни его, Том. Жадные поцелуи в шею и в открытые плечи. Сжимаю одеяло двумя руками, содрогаюсь от удушающих рыданий. — Кристофер... Верни его, Том. Верни мне его... Мужчина задрал край полотенца на моих бедрах, одним рывком содрал нижнее белье. Поморщилась от впившихся в кожу швов. — Делай что хочешь, но верни его, верни, Томас, верни мне сына. Движение на мне, крепко сжатые бедра. — Я умру без него. Сыночек... Лег на меня, схватил за подбородок и повернул голову назад, к себе. Губы впились в мои, язык властно ворвался в мой рот. Не целует, а жалит. Шея заныла сразу от неудобства, кислород не поступает, нос забит из-за слез, а рот нещадно насилуют голодные губы и язык мужчины. Оторвался, отпустил, и с жалостливым стоном утыкаюсь в одеяло. Глоток воздуха, и с выдохом я вновь прошу вернуть ребенка. Ощущаю легкость, ведь он отпрянул от меня, оставил. — Викки, принеси ребенка. Вымоленные слова, и с хлопком на одеяле появляется мой сыночек. — Что... Что ты с ним сделала, Викки? — Просто усыпила, госпожа. — Усыпила? Но ему было плохо, у него... — С ребенком все хорошо, госпожа. Он цел и здоров. Я исследовала его вновь, — эльфиха поклонилась и исчезла в хлопке. Осторожно, чтобы не разбудить, укрываю ребенка, целую в лобик. В расслабленное, спокойное личико, вытираю свои слезы. Мой родной, мама рядом. Ставлю одну подушку на другую между мной и малышом, так хочу защитить, создать барьер, чтобы он ничего не видел и не слышал из того, что будет происходить в этой комнате. Вытираю слезы со щек, оборачиваюсь к Тому. А он сидит себе, облокотившись на спинку кровати у ног. Расслаблен, смотрит куда-то через меня. Уж лучше бы у него был выброс магии, ей богу. Подтягиваюсь к нему, принимаюсь расстегивать пуговицы на его рубашке, берусь за пояс брюк... Остановил, сжав запястья. — Что ты делаешь? — взгляд осмысленный, спокойный. — Хочу завершить то, что ты начал... — Гермиона... — Ты ведь меня еще не трахал. Нужно исправить это, — снова тянусь к поясу, но он не разрешает. Держит мои руки в своих на уровне груди. — Прости... Прости, Гермиона, — тянет на себя, отпускает руки, обнимает. Но я тут же упираюсь ладонями ему в грудь и отстраняюсь. — Зачем ты так, Том? Ты ведь сам хотел быть нормальным! — Я выгляжу идиотом, когда пытаюсь быть нормальным. — Значит, насилие и угрозы тебя устраивают? Чертовы слезы предают огласке всю мою душевную боль и обиду. — Нет. Я не должен был так. Я просто был очень зол, — Том прикасается к моей щеке, мягко поглаживает, а я вновь ощущаю страх перед ним. — Кто тебя так вывел? — спрашиваю и перевожу дыхание, надеюсь, что он не заметил. — Пожиратели. — Было бы хорошо, если бы ты свою злость выносил на виновников, а не... — Они уже мертвы, — перебивает меня. Вздрагиваю. — Гермиона, — заметил. — Не... — отстраняюсь от него, смотрю с опаской. — Все хорошо, — берет за плечи, плавно притягивает к груди, — прости, — шепчет тихо. Утыкаюсь в шею, сжимаю рубашку на его груди. И обижаюсь, и злюсь, и прощаю. — Больше не буду, поверь, — шепчет, просит, как я недавно. Зажмуриваюсь и в глубине души хочу верить.