***
Энтони обнимал свою Сью. Девочка плакала, выплакивая и сиротское детство, и суровую тетю, и все то, что происходило потом. Она плакала, не в силах остановиться, а мама Мария обнимала их обоих, глядя с таким пониманием, что плакать хотелось только еще сильнее. Родители этих двоих довольно быстро договорились, расположившись в домиках на берегу какой-то реки, а сами дети просто не могли расстаться даже на секунду, что создавало определенные проблемы при походе в туалет. Разлучить их, правда, никто и не пытался. — Справа! Справа! — кричал Энтони ночью, его обнимала Сью, уговаривая проснуться. — Это прошло, это не повторится, — шептала девочка своему развоевавшемуся любимому. — Прости, любимая, — отвечал ей проснувшийся пацан, только что во сне атаковавший Пожирателей. — Тони! Тони! — визжала ночами Сью, и тогда уже мальчик тормошил ее. Взрослые люди слышали страшные по сути своей детские крики ночами и только тихо плакали. Это было непросто понять и еще сложнее принять, но приходила ночь, а с ней и война. Уродливая старуха мучила двоих детей, раз за разом окуная их в яростный бой…***
Откуда Эмма взяла эту кассету, Марк не представлял… Усевшиеся перед экраном видеомагнитофона, дети пожирали глазами кадры хроники той войны и слушали песни. О чем они думали… Мужчина не мог это сказать. Песни, такие близкие и Варваре, и Ване песни будили воспоминания, заставляли плакать… На экране, подобно Ванечке, поднимал роту в атаку командир, а песня билась горячим пульсом в ушах: «Последний бой — он трудный самый»… Варенька не замечала своих слез, подпевал, блестя глазами, Тихомиров: «С чего начинается Родина»… А потом заиграла тревожная музыка. Лишь услышав первые слова, Варенька разрыдалась, подпевая звучавшим голосам: «На всю оставшуюся жизнь нам хватит горя и печали»… Зачем Эмма это сделала, мужчина понимал, их дочь выплакивала войну. Ту самую войну, приходившую в снах… Лязгом сцепок вагонов, воем пикирующего «юнкерса», поднятой в небо землей взрывов, отчаянной атакой бойцов… Эта война приходила каждую ночь, заставляя Тихомирова кричать, требуя поддержки, докладывать о прорвавшихся танках и с матом поднимать в атаку бойцов. Эта война подкрадывалась к Вареньке, холодом и голодом той страшной зимы, страхом бомб, ужасом за Ванечку она хотела сломать девочку, поставить на колени, свести с ума, но дети были вместе, как одно целое они противостояли своим кошмарам. — Варя, Ваня, — мягко произнесла Эмма утром. — Через два часа у нас самолет. — А куда? — тихо спросила девочка, очень плохо спавшая этой ночью — к ней приходила семья. Ее ленинградская семья. А женщина всю ночь, вздрагивая, слушала, как доченька прощается с мамой, папой и маленькой сестренкой. Она слушала эти слова и не могла даже подняться, чтобы разбудить девочку. Поэтому сегодня они летели туда, где… — Мы летим в Ленинград, — произнес Марк, заставив Варю замереть, с надеждой вглядываясь в лица родителей. — Спасибо, — поблагодарил Тихомиров. — Спасибо за то, что поняли. — Вы наши дети, — ответил ему Марк фразой, которая, по мнению мужчины, все объясняла. Поездка в аэропорт, сам аэропорт, даже внешний вид самолета мозгом Вареньки не фиксировались, она была там — в своем несгибаемом городе. Она желала и очень боялась увидеть город, покинутый зимой сорок второго года. Девочка знала, что ее Ленинград сейчас называется совсем иначе, но была благодарна маме за то, что та именовала город так, как Варвара привыкла. Это действительно было нужно — пройтись по Невскому, по полному людей проспекту… Не боящихся обстрела людей. Всмотреться в сытые лица юношей и девушек, никогда не знавших, что такое блокадная норма. Город, ставший огромным, медленно стирал в памяти картины… прошлого. И вот, наконец, Пискаревка. — Мамочка… Папочка… — Варя, нашедшая имена родных, тихо плакала, ведя по ним пальцами, а чуть поодаль стоял маг-целитель, судя по характерной униформе, и глядел на девочку понимающим взглядом. Не она первая… — Пойдем, малышка, — предложила Эмма, а Варя уже без усилия над собой назвала ее мамой, отчего женщина заулыбалась. — Значит, это не другой мир? — тихо спросил Иван у Марка, на что тот грустно улыбнулся. — Скорей всего, другой, сын, — мужчина немного подумал над тем, как бы это получше объяснить. — Повторение общности миров не означает. — Вот как, — хмыкнул Тихомиров. — Хорошо, а нас теперь куда? — Ну как куда, — улыбнулся Марк, приобняв мальчика. — Реабилитация, школа и целая жизнь впереди. — Вы нас не разлучите? — Варя прижалась к Ивану, обнимая его руку всем телом. — Не разлучим, — улыбнулась Эмма, погладив девочку. Варвара очень тянулась к родительской ласке. Она сама не могла объяснить себе, почему. — Почему мне так хочется, чтобы погладили? — не выдержав, спросила девочка. — Во-первых, ваши души слились с детскими, поэтому вы сейчас больше дети, — начал объяснять Марк. — А детям нужна ласка. Во-вторых, гормоны у вас детские… — Поня-я-ятно, — протянула девочка, припоминая прочитанное в колдомедицинском справочнике. — Получается, мы дети с памятью взрослых? — Да, доченька, — кивнул мужчина, давно уже разобравшийся в сути произошедшего. — То же верно в отношении ваших боевых товарищей. — Значит, война закончилась… — Тихомиров пытался уложить эту информацию в голове и не мог. Он просто не мог понять, как это — нет войны. — Мы поможем вам это почувствовать, — Марк отлично понимал боевого офицера. К счастью, реабилитологи знали, что делать с состоянием юного капитана и как ему помочь. — Мир… — прошептала девочка. — Мир… — она будто пробовала на вкус это слово, пытаясь прочувствовать его. Варя в эти дни много плакала, иногда даже сердясь на себя за это, но мама успокаивала девочку, отлично понимая ее состояние. И Варвара принимала новый для себя мир.***
— Минерва МакГонагалл, — докладывал колдомедик комиссии МКМ. — Психиатрическая патология на почве искусственно заниженного либидо. — Что это значит? — далеко не все члены комиссии понимали колдомедицинскую терминологию. — Она девственница, — вздохнув, сообщил более простым языком целитель. — При этом гормоны и желания… хм… желания партнера снизила себе специальными зельями. В связи с этим у женщины нарушилась психика, так как гормоны не только за желания отвечают, и она самоутверждалась за счет детей, зачастую унижая и производя другие действия подобного толка. — А точно она себе сама снизила? — после отравленного зельями мастера-боевика председателя комиссии уже ничего не удивляло. — Абсолютно точно, — кивнул колдомедик. — По ее словам, желала стать самой умной, считая, что половое влечение этому помешает. — Вот дура… — хмыкнул председатель комиссии, и присутствовавшие на докладе мужчины и женщины только молча согласились с этим мнением. Копаться в семейном анамнезе немолодой женщины ни у кого желания не было.