When I was sixteen, my senses fooled me, Thought gasoline was on my clothes. I knew that something would always rule me, I knew the scent was mine alone. All you have is your fire And the place you need to reach. Don't you ever tame your demons, But always keep 'em on a leash.
© Hozier — Arsonist’s Lullabye
Озеро впереди — тёмное, неподвижное и гладкое, как зеркало, на идеально ровной поверхности нет ни единой волны. Арсений стоит на самом краю берега, ему холодно и страшно, хочется позвать кого-нибудь из старших, но голос не подчиняется, каждую клетку тела будто парализовало. Вода спокойна, но прямо под ней копошится нечто мрачное и прогнившее. Арсений чует его, и оно чует Арсения, протягивая из глубины свои руки. Сперва — фигурально, а затем и буквально. Водная гладь идёт лёгкой рябью, на поверхности появляются белые пальцы, ладонь, рука, а следом голова. Наполовину беззубый рот раскрывается в беззвучном крике. В хоррорах обычно показывают, как устрашающе хрипят зомби, но этот лежавший на дне озера труп поразительно молчалив, может быть, потому что связки давно сгнили. От тишины, правда, становится только страшнее. Арсений смотрит в пустые глазницы, пока мертвец неторопливо и почти бесшумно выбирается на берег. Смотрит и не может пошевелиться, а по щекам текут слёзы от ужаса. Он не может сказать ни слова, а потому тоже молчит. «Редкий дар», — говорила мать. — «Мальчик будет очень способным». Бездна взывает к бездне, мёртвое тянется к мёртвому, и Арсений — хоть и живой, но чувствует себя пустышкой, раскопанной могилой, из которой веет холодом и сыростью. Нельзя позволить этой пустоте сожрать тебя, её нужно подчинить, а вместе с ней — саму смерть. А до тех пор смерть будет подчинять тебя. Арсений чувствовал мёртвое, а оно отзывалось взаимностью, чувствовало его в ответ. И тянулось, протягивало свои истлевшие руки, трепетно желая познакомиться поближе. Утопленник хватает его за лодыжку, впивается мокрыми и ледяными пальцами. Крик застревает где-то в глотке, и, когда земля уходит из-под ног, Арсений просыпается. Всё тело покрыто холодной испариной, в самой комнате душно, и с трудом Арсений вытаскивает себя из кровати и открывает окно. От морозного воздуха в этот раз становится не лучше, а хуже, ощущение прилипшего к коже пота вызывает отвращение, и Арсений, едва переставляя ноги, идёт с себя его смывать. Этот сон не снился ему уже очень давно, года три-четыре точно. Он всегда был одинаковым, возможно, потому что почти в точности повторял реально произошедшие события. Только там, в прошлом, когда Арсению было восемь, успела прибежать его бабушка, выдёргивая из хватки мертвеца и оттаскивая от опасного озера. Во сне на помощь Арсению никто никогда не приходил. Видимо, старые воспоминания всколыхнули недавние события, чем ещё это объяснить, Арсений не знал. С момента последней практики, где их торжественно познакомили с трупом, прошло три дня, и всё это время сон давался с трудом. А сегодня, вот, ещё и старые кошмары стали снова мучить. Арсений не особенно верит в плохие приметы, но всё происходящее наталкивает его на невесёлые мысли. Он собирается всё ещё в лёгкой прострации — вещи валятся из рук, пуговицы на рубашке вдеваются не в те петли, шнурки на кроссовках завязываются в кривые узлы, и Арсений раздражённо запихивает их внутрь под стопу. Уже спустившись на первый этаж общежития, он понимает, что забыл сменную одежду — у него сегодня по расписанию второй парой была Общая боевая подготовка у Ляйсан, — поэтому возвращается обратно, из-за чего опаздывает на автобус. На пару он прибегает вовремя, влетая буквально за минуту до преподавателя. Хотя Продвинутую монстрологию у них вёл уже старенький и равнодушный ко всему мужичок, оправдываться и извиняться Арсений не любил. Он падает на свободное рядом с Серёжей место, под его удивлённым взглядом достаёт из рюкзака ручку с тетрадкой, а на обеспокоенные вопросы на предмет того, всё ли в порядке, только отмахивается с небрежным «Потом». Василий Петрович заходит в аудиторию минута в минуту, рассеянно здоровается и, встав за трибуну, начинает неторопливую лекцию. Они у него всегда звучат одинаково, Арсений до сих пор поражён, как настолько интересный предмет, где изучаются история и особенности различной нечисти, можно вести так нудно — талант, не иначе. Вот и сегодня уже минуте на двадцатой заунывного рассказа про гаркаинов Арсения начинает клонить в сон — ночь была беспокойной, он совершенно не выспался, а монотонный голос преподавателя гипнотизирует так, что глаза закрываются сами собой. Но где-то на краю сознания возникает тревожный звоночек — не столько из рассказа преподавателя, сколько из собственной писанины в тетради Арсений вдруг начинает видеть странные совпадения. «Нападают неожиданно, опускаясь на жертву на своих крыльях, напоминающих крылья летучих мышей», «выпивают жертву досуха», «гаркаины ненасытны, размерами достигают полутора-двух метров в холке, поэтому с лёгкостью поглощают человека в одиночку». Когда Василий Петрович всё с той же нудной интонацией переходит к описанию несчастных жертв гаркаинов, Арсений, наконец, осознаёт, почему насторожился. Он поднимает голову от тетради, чуть оборачивается назад и встречает такой же озадаченный взгляд Шастуна. Антон вопросительно приподнимает брови и слегка кивает головой в сторону преподавателя, мол, не наш ли случай. Но тут Василий Петрович непринуждённо сообщает, что в процессе поедания гаркаины имеют привычку разрывать свою пищу на части, и Арсений со вздохом качает головой. Он уже планирует вернуться обратно к записыванию лекции и попыткам не уткнуться носом в стол в процессе, когда Шастун вдруг поднимает руку. Когда это остаётся незамеченным преподавателем, низко склонившимся над своим конспектом, Антон требовательно подаёт голос: — Василий Петрович, можно вопрос? Тот удивлённо озирается, замечает неожиданно проявившего инициативу Шастуна и, явно сконфуженно кашлянув, отзывается: — Да, молодой человек? — Может ли гаркаин оставить жертву нетронутой? Ну, то есть высушенной, но в остальном целой? У всей остальной аудитории — на Продвинутую монстрологию ходило большинство их курса, — его вопрос вызывает удивление. Причём, не столько суть, сколько сам факт того, что на лекциях Василия Петровича кто-то подаёт признаки жизни. Преподаватель задумчиво чешет полысевший затылок и неуверенно отвечает: — Сильно сомневаюсь. Гаркаины, как и большинство других представителей нечисти, — малоразумные существа, ими движет хищный инстинкт и необходимость пропитания. — Тогда кто может иссушить тело, при этом его не покалечив? — продолжает допытываться Шастун. По аудитории разносятся возбуждённые шёпотки. Арсений бросает в сторону Антона вопросительный взгляд, не очень понимая, чего тот пытается добиться. Не может же быть такого, чтобы офицерский состав ФСКАНа не знал чего-то, что знает престарелый преподаватель Академии? — Молодой человек, я за все годы своей профессиональной деятельности не слышал о подобном, — возмущённо кряхтит Василий Петрович. — Но, раз уж вы так настойчивы, предлагаю вам обратиться к обширной библиотеке нашего учебного заведения, а на следующем семинаре поделиться со всем курсом своими находками. По аудитории разносятся злорадные смешки. Арсений и сам не удерживается от ухмылки, глядя на недовольно бормочущего себе под нос Шастуна. Ну правда, на что он рассчитывал? Что разгадка их первого в жизни криминального дела так близко? Было бы даже обидно, если бы всё решалось так просто. Остаток пары у Василия Петровича проходит без инцидентов, разве что Арсений разок чуть не роняет голову на парту, но вовремя приходит в себя и встряхивается. Выходя из аудитории и заметив за дверьми Шастуна, Арсений насмешливо бросает: — Неплохая попытка. Антон обиженно фыркает и оставляет его пассаж без ответа. На Общую боевую подготовку третий курс идёт дружным строем — её посещают практически все, даже те, кому по профессии она не сильно пригодится. Ляйсан ко всем находит индивидуальный подход, разделяя курс на небольшие группы в зависимости от уровня подготовки и специфики способностей. Арсений в какой-то степени гордился тем, что с ним обычно занимались индивидуально. С Шастуном, впрочем, тоже, но это достижений самого Арсения не умаляло. Очередное занятие не становится исключением — сразу после разминки и пары кругов пробежки по залу Ляйсан разделяет их на части и в последнюю выделяет Арсения с Антоном, махнув им рукой, чтобы подождали, пока она раздаст указания остальным. Пользуясь возможностью, Арсений усаживается прямо на тёплый песок и тяжело вздыхает. Он надеялся, что тренировочный зал, за три года обучения ставший уже почти родным, приведёт его в чувства — тут всегда царила своя особенная атмосфера. Он не был похож на типичные школьные спортзалы, хотя бы потому что был в три раза больше, а ещё — поделён на зоны. Одна была отведена под базовые тренировки, вторая — под спарринги, третья и самая обширная — под полосу препятствий. Вдоль стен тянулись стойки с различным холодным и метательным оружием, и разнообразие было таким большим, что Арсений до сих пор не знал всех названий. Обычно в тренировочном зале у него получалось отвлечься от всех назойливых мыслей и выплеснуть через физическую нагрузку накопившийся стресс. Но сейчас голова тяжёлая от недосыпа, а ночной кошмар всё ещё всплывает в воспоминаниях. Всплывает, м-да. Опустивший голову вниз Арсений замечает Шастуна, только когда его ноги появляются в поле зрения. Уставшее рассеянное подсознание отмечает, что это, вообще-то, очень красивые ноги — спортивные шорты Шастуну идут. — Ты как? — интересуется Антон вроде бы с неподдельным беспокойством в голосе. Арсений поднимает голову, замечает, что Шастун разминает плечи — готовится к указаниям от Ляйсан — и отзывается не столько злобно, сколько устало: — Тебе какое дело? Антон плюхается задницей рядом на песок и раздражённо вздыхает. — Слушай, Арс, я понимаю, что я тебе не нравлюсь, но мы с тобой вроде как вынуждены сотрудничать. Думаю, что мы оба заинтересованы в хорошей оценке за практику, поэтому давай, что ли... не знаю, закопаем топор войны, раскурим трубку мира и что там ещё делают? Первый порыв Арсения — презрительно фыркнуть и выплюнуть что-нибудь ядовитое исключительно в качестве механизма самозащиты. Но прошедшие пара недель наводят на мысли, что вряд ли Шастун замышляет какую-то гадость, он для этого слишком простой и прямолинейный: хотел бы как-то навредить, уже бы сделал это в открытую. Сложные схемы с втиранием в доверие и дальнейшим ножом в спину были скорее в духе Арсения, и, наверное, пора было переставать судить всех по себе. Но два с половиной года насмешек не выветриваются из памяти, поэтому Арсений позволяет только небрежное: — Исключительно в деловых целях. — Лучше, чем ничего, — слабо улыбается Антон и протягивает ему руку для пожатия. Арсений медлит, но всё-таки жмёт её. Ладонь Шастуна оказывается предсказуемо тёплой на контрасте с почти ледяной арсеньевской, но виду не подаёт ни один, ни другой. Разобравшаяся с остальными студентами Ляйсан подбегает к ним — в своих тёмных леггинсах и спортивном топе с копьём на перевес она похожа на современную интерпретацию амазонки. Арсений с Антоном подскакивают на ноги одновременно и замирают в ожидании указаний. — Так, мальчики, давайте вам что-нибудь посложнее придумаем, — довольно мурлычет Ляйсан и направляется в сторону полосы препятствий. Самая дальняя зона тренировочного зала была похожа на мешанину из деревянных конструкций — разного размера колья образовывали лестницы, перекладины, клетки и выступы, то уходящие резко ввысь, под огромный потолок, то снова спускаясь к полу. Но главный фокус был, конечно, в том, что каждый раз полоса препятствий была разная. Ляйсан небрежно взмахивает рукой, и с грохотом и скрежетом деревянные колья начинают перестраиваться — одни исчезают, другие выдвигаются из песка и стен, складываясь в новые фигуры. Несколько разнокалиберных конструкций поднимаются под потолок, и там резко обрываются, лишь несколько выступов из песка подсказывают, что спуск будет резким. — Значит так, цель добраться до верха, по пути поразив все мишени, кто первый окажется внизу, тот молодец, — командует тем временем Ляйсан, последним изящным движением руки заставляя небольшую деревянную приступку вылезти из пола, обозначая, тем самым, старт полосы препятствий. — Где взять оружие, знаете, хотя оно вам вряд ли понадобится. Удачи. Арсений провожает её удивлённым взглядом, но не перечит. Такое, чтобы на тренировке его ставили против Шастуна, у него впервые, но полоса препятствий и впрямь рассчитана на двоих человек: мишени для стрельбы выстроены слева и справа идентично друг другу. Перед стартом Арсений разминает руки и ноги, массирует шею, параллельно мысленно нащупывая свой дар — тот отзывается знакомой прохладной волной вдоль позвоночника. Шастун рядом повторяет его махинации, по крайней мере, те, что заметны глазу — как он контактирует со своими способностями, Арсений не имеет ни малейшего понятия. Неожиданно для себя он чувствует азарт, при этом здоровый. У него нет желания уделать Антона или выебнуться перед ним — они разные, буквально противоположности, и доставшиеся от божественных родителей подарки тоже отличаются диаметрально. Да и победа в этой импровизированной гонке не принесёт ничего, кроме морального удовлетворения. — На счёт три? — спрашивает Шастун, придирчиво оглядывая хаос из деревянных препятствий перед ними. Арсений кивает, уже внимательно осматривая ближайшую конструкцию и прикидывая, как быстрее на неё взбираться. Они вместе отсчитывают до старта и срываются с места. Для первых нескольких препятствий не нужны даже сверхъестественные способности, хватает и общей физической подготовки — Арсений с лёгкостью запрыгивает на ближайшую балку, оттуда подтягивается на руках выше, через перекладину добирается до следующей платформы. За Шастуном ему следить некогда, но ярко-жёлтое пятно его футболки мелькает где-то рядом на периферии зрения. Дальше уже начинаются испытания посерьёзней, риск не допрыгнуть даже с разбега слишком велик, и Арсений прибегает к дару — он бы посчитал это читерством, если бы в этом не был весь смысл. Сил вложить приходится много, поэтому волна мороза вдоль позвоночника на этот раз ощутимая: лёд выстраивается в почти плоскую поверхность, позволяя беспрепятственно пройти буквально над пропастью. Арсений продвигается дальше — времени в обрез, поэтому он не строит роскошных замков, а по-быстрому создаёт примитивные приспособления: то ступеньку, то удобный спуск. Когда он добирается до первого ряда мишеней, он позволяет себе бросить взгляд на соседнюю половину — Шастуну приходится справляться без дополнительных поверхностей, здесь у Арсения преимущество. Однако он уже на поверку знал, что свою фору он потеряет на стрельбе. Морозная дрожь взбегает вдоль спины, холодит лопатки, и с тихим шорохом в ладони появляется ледяное копьё. В одну мишень Арсений попадает с первого раза, во вторую приходится метнуть копьё дважды. Уже собираясь продолжить полосу препятствий, он снова кидает взгляд на Шастуна и на несколько секунд залипает. Оружие в руках Антона будто соткано из солнечного света — изящный длинный лук возникает из воздуха и светит так ярко, что режет глаза. Стрела из идентичного материала — если свет вообще можно назвать «материалом», — попадает точно в центр мишени с первого выстрела. Арсений залипает: на идеальную стойку, на уверенный хват лука, на то, как между длинных пальцев бело-жёлтые мерцающие искры собираются в древко и наконечник стрелы. Поняв, что на глазении теряет драгоценное время, Арсений выругивается себе под нос и продолжает полосу препятствий. Они так и продвигаются к финишу: у Арсения преимущество на преодолении конструкций благодаря возможности выстраивать себе дополнительные блоки и ступеньки, Шастун же быстрее и лучше стреляет. Желание всё-таки одержать верх подстёгивает, и когда Арсений взбирается на самую вершину конструкций и смотрит вниз, он понимает, что сейчас всё зависит от того, кто первым спустится. Сердце ухает в пятки, к такой высоте он не привык, и сейчас бы Арсений с радостью позаимствовал у Серёжи его умение телепортироваться. Но в его распоряжении только ледяные конструкции. Расстояние до пола — добрых этажа четыре, и на такую огромную платформу у Арсения просто не хватит сил, тем более, когда он уже изрядно выдохся в предыдущий десяток минут. Поэтому остаётся только экстренный спуск: создавать куски пологой горки, мгновенно разрушая остающиеся за спиной и выстраивая за их счёт продолжение. Ювелирная работа, впрочем, Арсений своим даром владел практически в совершенстве. Но предательское «практически» играет свою роль: уже в процессе Арсению вдруг думается, что спуск настолько резкий, а лёд под рукой вызывает такой холод по всему телу, что всё это похоже на погружение на дно промёрзшего озера. Перед глазами вспышкой мелькает воспоминание о мертвенно-бледных руках, тянущихся из-под тёмной водяной глади, и дар даёт осечку: платформа под ногами исчезает раньше, чем успевает появиться следующая, и в следующий миг Арсений кубарем летит навстречу полу. Он зарывается лицом прямо в песок и несколько секунд в шоке пытается осознать, что произошло. Затем находит силу в руках, поднимается и отплёвывается — благо, успел вовремя закрыть глаза. С другого конца зала слышится обеспокоенный голос Ляйсан: — Арсений! Живой? Выплюнув очередную порцию песка, Арсений прислушивается к себе и собственным ощущениям и понимает, что пострадала в основном его гордость. — Порядок, — отзывается он, повысив голос, чтобы Ляйсан его расслышала. Он знает, что этого хватит — в Академии с ними особенно не сюсюкались, а уж Ляйсан и подавно. Арсений садится, разминает шею и плечи — кажется, действительно ничего особенно не пострадало, если не считать пару ушибов и синяков. Подняв голову, он наблюдает, как Шастун спускается с вершины на манер скалолаза, держа в руках верёвку, сотканную всё из того же яркого света. Едва он касается ногами песка, верёвка тает, разлетаясь яркими искрами, да и те пропадают через пару секунд. — Арс, ёб твою мать, ты как? — ошарашенно спрашивает Антон, с разбегу приземляясь рядом на колени. — Ничего не сломал? Арсений демонстрирует стёртые ладони и аналогично повреждённые колени. — Считай, отделался лёгким испугом, — хмыкает он. Он ещё не успевает толком переварить тот факт, что Шастуна, по-видимому, заботит его состояние, а тот уже подкидывает новый шок-контент. Арсений, конечно, представлял себе, какого рода способности у Антона: часть видел своими глазами на тех же тренировках, про часть слышал в слухах и разговорах, о части догадывался, исходя исключительно из наследственности. Аполлон вообще был божеством широкого профиля: и швец, и жнец, и на дуде игрец олимпийского разлива. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Шастун прикладывает ладони к его коленям, и из-под них исходит приглушённый свет, а затем уже Арсений чувствует сразу две вещи: тепло, будто греешься на солнце, и саднящая боль в содранной коже проходит. Когда Антон отнимает руки, на коленях не остаётся ни единой царапины. — Что вообще произошло? — тем временем как ни в чём не бывало интересуется Шастун. — У тебя же обычно идеальный контроль, никогда такого раньше не было. Арсению хочется и съязвить, и смутиться одновременно: Антон за ним, что, следил все эти два с половиной года? Но возмутиться не получается — Шастун всё с тем же непринуждённым видом берёт его руки в свои, и ладони окутывает жаром, который, удивительно, не обжигает, а, наоборот, приятно греет. Видимо, Арсений оказывается настолько впечатлён и ошарашен, что на автомате говорит чистую правду: — Да мне сон сегодня такой дерьмовый приснился, до сих пор в себя прийти не могу. Саднящая боль в ладонях тоже проходит. Шастун напоследок сжимает его пальцы в своих — его руки настолько тёплые, что, кажется, солнце греет где-то под кожей, — и отстраняется. — У тебя сны не вещие случайно? — интересуется он, нахмурившись. — Ну, у меня вот видения бывают, часто во снах приходят. Правда, вечно размытые и косноязычные, хер разберёшь, о чём они. Арсений удивлённо приподнимает брови. Кажется, с каждым днём он узнаёт о Шастуне всё больше и больше. — Нет, — качает головой он. — И слава богам, наверное. С кряхтением усевшись рядом на песок, Антон вытягивает ноги — в шортах они кажутся ещё длиннее, чем обычно, — и устало вздыхает. Арсений вдруг ловит себя на мысли, что ему рядом с Шастуном не то чтобы спокойно, скорее — обычно. Как у него бывает только с друзьями, когда не держишь себя в постоянном напряжении, не ждёшь злобных подначек или настороженных взглядов. Тем более странно осознавать, что эту безмятежность вызывает Антон, которого Арсений два с лишним года назад успел уже записать в списки личных заклятых врагов, такая себе персональная цель для Немезиды. — Но я всё равно первый пришёл к финишу, — не удерживается он от самодовольной подначки. — Не так элегантно, как планировал, но всё же. Вместо ожидаемого презрительного смешка или даже попыток переубедить, мол, вообще-то ты не пришёл к финишу, а влетел в него носом, Антон вдруг весь подбирается и воодушевлённо произносит: — Блин, вообще, это так круто, что ты своим льдом, как хочешь, можешь вертеть. Ну, в смысле, любые формы контроля, безграничный полёт фантазии. Сегодня, видимо, день под девизом «невероятно, но факт». Отрицать тут глупо, свой дар — иногда пафосно именуемый «криокинезом», — Арсений отточил почти до совершенства. Проблемы пока были с объёмами и масштабами, но с точностью и разнообразием он уже точно разобрался. Во многом благодаря тому, что на управлении льдом было сконцентрировано всё его внимание, он ничего толком больше и не умел, а если и умел, то игнорировал за ненадобностью. В этом плане Шастун был противоположностью: его спектр способностей варьировался от того же исцеления до, как оказалось, вещих снов. Это, впрочем, наталкивает Арсения на определённую мысль. — А что ты можешь создавать? Шастун мнётся, пропахивает мягкий прохладный песок кроссовками и неуверенно бубнит: — Да только оружие. В основном, лук со стрелами, иногда ещё холодное — копья там, щиты, мечи. Арсений задирает голову, разглядывая вершину деревянной конструкции под потолком. — Но верёвку же ты сделал? А это не оружие. — Это как баг, — хмыкает Шастун. — В теории лассо в какой-то степени оружие. — По-моему, это не баг, а фича, — произносит Арсений, опуская голову и бросая на Антона косой взгляд. — А ещё мне кажется, что все ограничения — исключительно в твоей голове. Дар — гибкая штука, и, если ты можешь прогнуть своё умение в одном месте, сможешь и в другом. Ты хоть пробовал? Арсений думает, что вот сейчас, вот в этот момент Шастун покажет настоящего себя, злобно ощерится и выдаст что-нибудь колкое и обидное, тем самым демонстрируя, что предыдущие пара недель были ложью и пусканием пыли в глаза. Но, кажется, Арсений снова судит всех вокруг по себе, потому что Антон пожимает плечами и совершенно спокойно отвечает: — Да как-то... пробовал пару раз, не то чтобы прям всерьёз... да не выйдет у меня ничего, я под такое не заточен. Вот оружие создавать — это пожалуйста, это я умею. Арсению вдруг становится одновременно тревожно и смешно — жуткая комбинация, на самом деле. Шастун как будто озвучивает его собственные страхи и опасения, облекает в косноязычные слова мысль о том, что все они — дети божеств, пускай даже разных пантеонов, — обречены быть тем, кем их создали родители. И, к несчастью, не простые смертные, которые как раз в большинстве случаев занимаются воспитанием, а те самые небожители, девяносто девять процентов которых в судьбе своих земных детей не заинтересованы вообще. Эта мысль в кои-то веки не столько пугает, сколько злит. Арсений раздражённо закатывает глаза и поднимается на ноги. — Не попробуешь — не попробуешь, — глубокомысленно выдаёт он и протягивает Антону руку. — Вставай, я покажу на примере, вдруг, получится. Шастун смотрит на него удивлённо, но от предложенной помощи не отказывается — встаёт рядом и улыбается как-то неуверенно и будто бы робко. Чудес, конечно, не происходит, а Арсений не оказывается гениальным учителем. Наоборот, вдруг сталкивается с тем, что будто бы пытается глухому объяснить, как правильно слышать, причём ещё и объясняет словами, так что коммуникация выходит так себе. Он вроде бы и рассказывает, как научился сам, показывает примеры: мол, смотри, я могу сделать изо льда стену, а могу фигурку собачки с такой точностью, что хоть прямо сейчас на выставку вези. Антон, конечно, радостно разглядывает и стену, и собачку, но в своих попытках сотворить что-либо, помимо предметов, созданных причинять боль и убивать, сильно не продвигается. Даже обычная палка выходит у него с таким острым концом, что можно начинать охоту на вампиров — хотя и светится красиво, конечно. Ляйсан разгоняет их после окончания тренировки, почему-то хвалит их обоих с улыбкой и желает удачи на сегодняшней практике. Уже в раздевалке, когда Арсений после душа пытается на ещё слегка влажное тело натянуть футболку, Шастун неожиданно вырисовывается рядом. — У меня с занятиями на сегодня всё, у тебя ещё что-то есть? — спрашивает он, подтягивая повыше лямку рюкзака. Мимо проходят Позов с Журавлёвым, и если первый не обращает на них вообще никакого внимания, то второй сверлит спину Антона озадаченным взглядом. Арсений в кои-то веки с ним солидарен. — Э-э, я... — мямлит он, поскорее продевая голову в вырез футболки. — Да, у меня сейчас ещё Теория управления стихиями. — Тогда я подожду, и поедем вместе? — Под всё ещё ошарашенным взглядом Арсения Антон добавляет неуверенно: — Ну, на практику? Вообще-то все предыдущие разы они ездили порознь, даже если с учёбой заканчивали одновременно, и Арсений не планировал это менять. Но, что уж тут врать самому себе, лёд тронулся. И Арсений, наверное, тронулся вместе с ним. — Хорошо. У выхода с главного корпуса тогда, — коротко бросает он, накидывая рубашку, подхватывая сумку и на крейсерской скорости огибая Шастуна, чтобы поскорее выйти из раздевалки. И, даже несмотря на спешку, он успевает почувствовать странное, уже давно забытое ощущение: как будто в грудной клетке, где-то у солнечного сплетения, вдруг обдаёт холодом. В дверях раздевалки Арсений оборачивается, бросает взгляд на Антона и понимает, что это чувство связано с ним — и сам Шастун тут совершенно ни при чём, стоит вон, болтает о чём-то с Макаром и заразительно смеётся. Арсений хорошо помнил этот холод. Он чувствовал его незадолго до смерти отца, а спустя несколько лет — дедушки. Чувствовал в четырнадцать, проходя мимо соседа по лестничной клетке, который спился через несколько месяцев. Чувствовал в семнадцать, приходя в гости к бабушкиной подруге и знакомясь с её дочерью, которую на следующий день насмерть сбила машина. Этот холод предвещал чужую смерть. И сейчас костлявая рука уверенно указывала в сторону Антона. Но, вообще-то, сверхъестественная чуйка Арсения частенько давала сбой: он чувствовал смерть бабушки ещё в десять лет, а та пережила сердечный приступ, и холод пугливо отступил. Чувствовал смерть одноклассника, но тот упал с крыши гаража и отделался переломом ноги. Чувствовал даже смерть бабушкиного кота, а Ваське шёл семнадцатый год, и судя по наглой морде, он планировал пережить всех вокруг. Такой себе индикатор Шрёдингера: вот он, наверное, умрёт; а, может, и нет. Кто его знает, всё в мире бренно, время — социальный конструкт. Покачав головой, Арсений выходит из раздевалки и отправляется на пару. Занятие выбивает из его головы все посторонние мысли, преподаватель — Игорь Юрьевич — начинает жестить с первых минут семинара, даром, что кажется эдаким свойским парнем и шутником. Когда Арсений выползает на улицу, выжатый, как лимон, Шастун ждёт его чуть в стороне, но, увидев, выбрасывает окурок в урну и приближается. — Харламов зверствовал? — с сочувствующим смешком спрашивает он, заметив явно потерянный вид Арсения. — Просто пиздец, — вздыхает Арсений. — Поехали, может, хоть Воля что хорошее скажет. В конечном итоге, оказываются ли надежды на «хорошее» от Воли напрасными или не очень, Арсений так и не понимает. Они добираются до ФСКАНа на общественном транспорте, оба облегчённо проходят мимо задолбавшего оупен-спейса и поднимаются сразу выше, к кабинету майора. Тот оказывается на месте и при виде Антона с Арсением довольно улыбается. — А, пацанва, здорово, — радостно приветствует Павел Алексеевич и откладывает в сторону рабочие бумаги. — Проходите-проходите, у меня для вас новости. Арсений неуютно топчется на месте. Интуиция ему подсказывает, что прошлая их совместная поездка с Волей была только цветочками, и сейчас в нём борются нежелание снова проходить через это дерьмо и страстная жажда доказать всем вокруг и самому себе, что и не через такое дерьмо Арсений может пройти. — Значит, ситуация такая, — приобретает вдруг серьёзность Воля. — Мне вот буквально только что сообщили об ещё одном найденном трупе. Наши судмедэксперты уже выехали, и, поскольку это дело веду я, меня там ожидают в ближайшее время. Но. Павел Алексеевич откидывается на спинку стула, барабанит пальцами по столу, будто специально нагнетает обстановку, и оглядывает их обоих внимательным, цепким взглядом. — Я могу поехать и прихватить вас с собой. Могу водить вас везде за ручку и под конец практики даже поставлю по пятёрке в отчётах исключительно за храбрость и инициативность. А ещё вы можете заняться этим делом сами, и тогда до момента, пока вы не окончите Академию, я вам лично своей жопой буду места у нас на службе греть. Горло перехватывает, потому что — вот оно. То, ради чего Арсений так рвался на эту практику и почему так радовался, когда получил заветное место. Он грезил такой возможностью лет с пятнадцати, а теперь ему как будто бы преподносят её на блюдечке. С другой стороны, воспоминания о том, как удушливый страх стягивал горло, а в груди ворочалась тёмная сторона его дара, заставляют усомниться, а точно ли оно того стоит? — Я думаю, вы понимаете, почему я отправляю вас двоих и почему думаю, что у вас есть шансы справиться, — тем временем продолжает Воля. — Такой чувствительности к специфической энергетике, как у тебя, Арсений, нет ни у кого в нашем Управлении. Ощутив на себе пронзительный взгляд, заглядывающий будто бы в самую душу, Арсений невольно съёживается. А затем вдруг чувствует на плече тёплую ладонь — Шастун улыбается ему ободряюще и насмешливо отзывается: — Как же вы, Павел Алексеевич, справитесь? Места греть два надо, а жопа у вас одна, уж простите за прямоту. — Ну-ка не умничай тут мне, Антоха, — фырчит Воля. — Я способ найду. Так что, поедете? Периферийным зрением Арсений видит, что Шастун смотрит на него — видимо, не хочет принимать решение за них обоих. Он встречает взгляд Антона, и тот вопросительно приподнимает брови, мол, и какой будет вердикт? Арсений вздыхает как перед прыжком в холодную воду. — Давайте адрес, — коротко бросает он и надеется, что не пожалеет. В этот раз добираться приходится на общественном транспорте, благо, ехать недалеко, всего пара остановок на трамвае. Адрес им дают условный, только название переулка, но долго искать не приходится, уже издалека видно характерную красно-чёрную ленту, огородившую территорию, и стандартную парочку любопытных прохожих. Арсений приближается с опаской, потому что одновременно ощущает себя одним из этих прохожих, которым запрещено переступать за ленту, и, в то же время, ещё на подходе чувствует знакомый неприятный холод, и дело вовсе не в минусовой температуре на улице. Видимо, заметив его неуверенность, Шастун замирает в паре метров от места событий и поворачивается к нему лицом. — Всё в порядке? — спрашивает Антон с сомнением на лице. — Хочешь, я один схожу? Подмывает, конечно, мелочно согласиться, но это означало бы растоптать свою гордость окончательно. — Чтоб ты себе все лавры забрал? — наигранно храбрится Арсений. — Нет уж, пойдём. Он позволяет Антону идти первым, и, пока тот переговаривает с судмедэкспертами, Арсений настороженно прислушивается к собственным ощущениям. В этот раз фонит точно сильнее, может быть, потому что они приехали быстрее, и с момента смерти прошло не так много времени. Ощущения похожи как две капли воды, тот же самый холод, тот же гнилостный запах, тот же неразличимый шёпот в ушах — только интенсивнее. Но в этот раз Арсений морально готов, поэтому даже находит в себе силы приблизиться к трупу первым. Тело уже накрыли чёрной плёнкой, которую слегка припорошил мелкий февральский снег. Арсений, перебарывая страх и отвращение, приседает рядом на корточки, откидывает в сторону плёнку и видит знакомую картину — та же серо-зелёная кожа, облепившая кости, те же пустые глазницы, мёртвые тела настолько идентичны, что кажутся абсолютно одинаковыми. В этом есть, наверное, какая-то ирония: после смерти все равны. За спиной Арсений слышит шаги и, даже не оборачиваясь, понимает, что это Шастун. Он подмечает странность: от Антона не то чтобы исходит тепло, скорее, рядом с ним витающая вокруг морозная атмосфера будто отступает, заменяясь на обычную зимнюю прохладу. — Энергетика та же самая? — интересуется Шастун, приседая рядом и с лёгкой гримасой сочувствия оглядывая тело. — Ага, — кивает Арсений. — В этот раз сильнее, думаю, потому что с момента смерти прошло меньше времени. — Ещё бы понять, что эту смерть вызвало, — озадаченно бормочет Антон. — Мне тут уже сказали, что экспертиза вообще ничего не выявила, прикинь? Они там сами все в шоке, первый раз у них такое, что даже причину смерти определить не могут. Арсений кивает и выпрямляется. Что-то не даёт ему покоя, будто засевшая заноза — свербит на краю сознания и не отпускает. Он делает в сторону пару шагов и чувствует, что тот самый гнилостный запах исходит не только от трупа. Оглядевшись в узком проулке, Арсений разглядывает стены и неровный асфальт — благо, сегодня они приехали раньше, чем в прошлый раз, и дневного света хватает. Землю укрывает лёгкая порошка, и Арсений мягко ведёт рукой по воздуху, смахивая снег в сторону, будто пыль с полки. Чутьё его не обманывает — на асфальте оказывается несколько уже подсохших пятен крови. Антон рядом присвистывает, машет рукой кому-то из медэкспертов, но чуйка Арсения ведёт его дальше, глубже в проулок. Он чувствует себя на грани транса, даже прикрывает глаза, отдаваясь на волю интуиции, зрение ему сейчас только мешает. Пальцы будто бы сами по себе шевелятся, словно проходятся по гитарным струнам, и мягкий сухой снег с лёгким шелестом расползается в стороны. Когда Арсений открывает глаза, он сперва даже думает, что интуиция его подвела — вокруг ничего нового, всё та же знакомая питерская грязь и наледь. А затем он догадывается склониться ниже и замечает три выщербленных на поверхности льда царапины — будто кто-то провёл когтистой лапой. Очень большой лапой, с очень острыми когтями. — Антон! — повышает голос Арсений, чуть поворачивая голову, но не сводя глаз со следов, будто боится, что они исчезнут. — Позови экспертов, пускай заснимут. Шастун, по-видимому, выполняет просьбу, потому что спустя какое-то время рядом вырисовывается сотрудник ФСКАНа и, кивнув, мягко отодвигает Арсения в сторону. Оставив дело профессионалу, Арсений поворачивается к Антону и кивает на свою находку. — Что думаешь? — Какая-то когтистая тварь из нежити? — предполагает Шастун, задумчиво почёсывая затылок. — Раз, по твоим словам, тут некроматической энергией несёт за версту, то это, скорее всего, явно было что-то из умертвий. Что у нас там с когтями... Баргест? Арсений, если честно, сейчас не вспомнит ни одного варианта — в голове как будто вата, нос забивает запах гнили и рефлекторно начинают слезиться глаза. — Арс, а ты... — Антон запинается, и Арсений смотрит в его сторону, вопросительно вскинув брови. Шастун, явно с трудом подбирая слова, продолжает: — Ты можешь своим даром... ну... как-то с мёртвыми общаться? Типа как медиум? Так бы спросили просто жертв, что с ними случилось, и дело с концом. — Нет, — отсекает Арсений, резко мотнув головой. — Нет — это в смысле не можешь? — допытывается Шастун. — Или не хочешь? — Это в смысле иди нахуй, — неожиданно даже для себя огрызается Арсений. Антон поднимает руки в примирительном жесте. — Эй, ладно тебе, я не настаиваю. Просто у нас зацепка такая крошечная, из неё хрен что вытянешь. Вот я и подумал, у тебя ж мать — прямо по этому профилю. Вдруг... Арсений и сам не знает, почему в итоге решает попробовать — может быть, потому что Шастун, в общем-то, прав, а, может быть, и самому хочется рискнуть если не подвинуть свои границы, то хотя бы их потрогать. Он делает несколько осторожных шагов обратно к телу. На этот раз не склоняется и вообще скорее пытается уловить тяжёлую затхлую атмосферу вокруг, чем «прислушаться» к мертвецу — тот характерно молчалив. Сперва не приходит ничего нового, всё тот же стылый холод, та же дрожь в кончиках пальцев, тот же ком в горле. А затем появляется даже не какое-то конкретное чувство — не видение, не звук, даже не запах, — а что-то вроде эмоции. Обречённость. Мысль эта оказывается настолько размытой и непонятной, что, разозлившись, Арсений прикрывает глаза и пытается копнуть глубже. И тут же чувствует, как резко усиливается ощущение холода — кажется, будто кровь в венах стынет не фигурально, а вполне буквально, кожу неприятно стягивает, и где-то у солнечного сплетения закручивается в пружину ощущение пустоты. Когда уже чудятся нечеловеческие хрипы, а за закрытыми веками мелькает картинка, в которой неподвижный до того труп скидывает с себя чёрную плёнку и поднимается на ноги, Арсений резко открывает глаза и отшатывается. Упасть ему не даёт Шастун, вовремя перехвативший за плечо, и в этот раз Арсений ему даже благодарен, потому что голова кружится до тошноты. — Арс? — взволнованно подаёт голос Антон. — Это должно было с ним случиться, — хрипит Арсений в ответ. — Его смерть была неизбежная. Шастун явно непонимающе хмурит брови, но, прежде чем он начнёт расспросы, Арсений умоляюще просит: — Уведи меня отсюда, пожалуйста, иначе я потеряю сознание. Антон кивает и, подхватив его под руку, тащит прочь из узкого переулка.