This house says my name like an elegy, Echoing where my ghosts all used to be. There's still cobwebs in the corners And the backyard's full of bones. Won't you stay with me, my darling, When this house don't feel like home?
Oh ashes, ashes, dust to dust, The devil's after both of us. Oh, lay my curses out to rest, Make a mercy out of me. © The Crane Wives — Curses
Отложив в сторону очередной премудрый талмуд, Арсений откидывается на спинку стула и тяжело вздыхает, потирая уставшие глаза. В библиотеке уже давным-давно никого, даже весь персонал ушёл домой, поэтому свет везде выключен, горит только парочка настольных ламп, разгоняющих тьму вокруг одного стола, видно разве что ещё несколько соседних полок, а дальше — темнота. — По-моему, это бесполезно, — со стоном признаёт поражение Арсений. — Мы не нашли даже близко ничего похожего, и, сдаётся мне, не зря весь питерский ФСКАН не может раскрыть это дело. Шастун сперва рассеянно мычит что-то вроде согласия, явно увлечённо дочитывая очередной справочник, а затем раздражённо захлопывает книгу и с хрустом потягивается. — Да я, если честно, и не рассчитывал. Так только, надеялся на какую-нибудь зацепку, чтобы, может, знать, что искать в следующий раз. Но это, конечно, фиаско, братан... Арсений хмыкает. Ни за какой доклад к семинару Шастун браться, естественно, не собирался — к следующему занятию Василий Петрович имел потрясающую привычку забывать о том, что происходило на предыдущем, он и имена-то студентов, которых учил уже третий год, не помнил. Поэтому, когда Антон предложил вместе поискать информацию по совету преподавателя, Арсений согласился исключительно потому, что это могло их хоть как-то продвинуть в расследовании, любезно выделенном им Волей. Шастун, правда, выбрал максимально неудачное время, чтобы выдвинуть своё предложение: прямо посреди учебного дня между парами, на глазах не только у их сокурсников, но и, кажется, всей остальной Академии. Студенты с первого по третий курс прекрасно знали, как обычно Шастун и Попов собачатся по поводу и без, а потому с лёгким удивлением наблюдали за вполне себе цивильным разговором. Арсений, правда, нервно поглядывал по сторонам, но закатывать сцену у него не было ни сил, ни желания, да и Антон подошёл из необходимости, а не ради издёвки, поэтому причин для отказа вроде как не было. Сейчас, впрочем, затёкшая спина, гудящая голова и абсолютно бесполезно потраченные несколько часов красноречиво намекали, что в случае отказа Арсений бы ничего не потерял. — Блин, ну не может же это быть что-то принципиально новое, так? — возмущённо спросил Шастун, складывая выложенные на стол книги в одну увесистую стопку. — Когда выявляют какой-то новый вид нечисти, всегда выясняется, что всё новое — это хорошо забытое старое. — Или ранее не найденное, — поддакивает Арсений, наблюдая, как Антон с нечеловеческой лёгкостью поднимает тяжёлую книжную кипу одной рукой и бредёт в сторону нужного шкафа, чтобы вернуть всё обратно. Арсений даже не завидует, какие-то небольшие плюсы к физиологии были практически у всех полубогов. Он, вот, быстро бегал, а ещё обладал сверхъестественной гибкостью. Но сверхсила, в отличие от бега и гибкости, гораздо чаще пригождалась в быту, как, например, сейчас. Нет, Арсений всё-таки немного завидует. — То есть мы просто плохо искали? — устало и слегка обречённо спрашивает Шастун. Арсений его уже не видит — тот скрылся за книжным шкафом, — поэтому повышает голос, когда отвечает: — Или не там. Шастун возвращается обратно, с размаху плюхается на стул и озадаченно чешет затылок. — Не знаю, Арс, я теряюсь в догадках. Мы вроде бы перебрали всю возможную нежить, у которой могут быть когти. Но картинка не складывается воедино, тут либо в результате высушенный труп, либо когти и кровища. А ещё эта твоя чуйка... ну, про «неизбежность»? Это же тоже наверняка имеет значение, но куда эту улику присобачить, я вообще понятия не имею. Он устало потирает лицо и откидывается на спинку, запрокидывая голову и слепо глядя в потолок. Пользуясь возможностью быть непойманным, Арсений украдкой разглядывает его профиль — ну прямо хоть сейчас высекай одну из статуй Древней Греции. Впрочем, холодный и бездушный мрамор не передаёт залёгших под глазами тёмных кругов, слегка покрасневших от духоты помещения щёк и потрескавшихся на морозе губ — в общем, всего того, что делало Антона больше человеком, чем богом. Удивительно, как все они — дети поднебесных — умудрялись сочетать в себе противоположности. — Может быть, и не надо тут ничего складывать? — неуверенно предполагает Арсений. — Ну, в смысле... может быть, виновников двое? Один с когтями, а второй без? — Типа Бонни и Клайда? — опуская голову, хмыкает Антон. — Я думал, скорее, кто-то разумный с прирученной нечистью, — произносит Арсений. Пользуясь тем, что сейчас его некому отчитать, он закидывает ноги на стол — те от долгого сидения на одном месте успели затечь. — Ну, знаешь, вроде фамильяра? Ко мне вот частенько прилетает ястреб, я очень смутно представляю себе, откуда он взялся, думаю, что мать так приглядывает. Шастун встречается с ним взглядом, и удивление на его лице сменяется на усмешку. — Я сомневаюсь, что те следы оставил ястреб, слишком большие. Разве что это были ястребы как те, которые спасли Гендальфа и компанию, — насмешливо фырчит Антон. — Во «Властелине колец» были орлы, — дотошно поправляет Арсений. Он совсем немножко фанат Толкина, даром, что сам творит чудеса похлеще пресловутого Гендальфа. — И я не думаю, что те следы оставил ястреб, просто привожу пример, что и такое среди нелюдей бывает. Дружба с животными, в смысле. Шастун кивает, но особенно эту теорию они дальше не развивают — оба понимают, что это так себе зацепка, которая совершенно не сужает их возможный круг поисков. — А ястребы разве символы твоей матери? — вдруг спрашивает Антон, глядя при этом куда-то в темноту библиотеки. Арсений озадаченно хмурится. — Может быть? — неуверенно отзывается он. — Я не спрашивал, а чётких инструкций по списку символов каждого божества нигде нет. У твоего, вон, такой перечень, прям на любой вкус. На этот раз смешок Антона звучит как-то совсем невесело, скорее даже зло. — Да уж, символов папаша наплодил, чтобы всем потомкам хватило, видимо. Шастун всё ещё не поворачивает головы, только барабанит пальцами по столу то ли нервно, то ли раздражённо. Арсений молчит тоже, повисшая тишина кажется ему тяжёлой, и это, наверное, первый раз за довольно приличное время, когда в компании Антона он чувствует себя неуютно — сейчас его присутствие ощущается не привычным тёплым солнечным светом, а, скорее, удушливым жаром. — А если бы ты мог выбрать какой-то символ матери, ну, знаешь, как свой собственный, — неожиданно подаёт голос Антон, — то какой бы выбрал? Вопрос застаёт Арсения врасплох — он о таком, если честно, не думал. Наоборот, большую часть жизни пытался не то чтобы скрыть, кто его мать, скорее, старался не акцентировать на этом лишний раз чужое внимание, дабы избежать косых взглядов и осуждения. Он перебирает в голове всю ту символику Морены, которую помнит ещё с детских лет, и задумчиво отвечает: — Не знаю, возможно, зимний косой крест? Он достаточно нейтрально выглядит, чем-то похож на руну. Антон рвано кивает, но никак не комментирует — мол, понял-принял, не хвалю, но и не осуждаю. Не то чтобы Арсений ждал его похвалы, конечно. — А ты? — зачем-то спрашивает он. Шастун явно медлит с ответом. Стук по столешнице замедляется, а потом и вовсе прекращается. Арсений отрешённо разглядывает его пальцы в куче колец и запястья в браслетах — ни на одном нет ничего, что кричаще бы намекало на Аполлона, ни солнца, ни лавра, ни лука со стрелами. — Кипарис, — наконец, отвечает Антон. Это не тот ответ, которого Арсений ждал. Если честно, он вообще смутно помнит, почему Аполлон как-то связан с определённым растением — если это, конечно, не проклятый лавр. Впрочем, задать свой вопрос Арсений не успевает, Шастун с лёгким, всё ещё нерадостным смешком продолжает: — С ним связан один из немногочисленных мифов, где батя — не конченый мудак. Легенда про лавр и Дафну — это вообще ода сексуальному домогательству, полный пиздец. А Кипарис, ну... грустно, но красиво. Вот теперь Арсений, наконец, вспоминает: кажется, была какая-то история про возлюбленного Аполлона, случайно убившего любимого оленя, а потом, по просьбе же самого Кипариса, превращённого божеством в одноимённое дерево. — И гейская тема раскрыта, — хмыкает Антон, поднимаясь на ноги. — Поехали в общагу, Арс, ещё на последний поезд метро успеваем. От всего услышанного Арсений оказывается в такой прострации, что даже не возражает. Да уже и не сильно-то хочется. Спустя несколько дней, когда они отправляются на очередной рабочий день на практике, поначалу даже кажется, что обойдётся без происшествий. Воля пожимает плечами, сообщая, что новых случаев не было, а из старых никакой полезной новой информации так и не выудили: все эксперты после осмотра тел озадаченно разводили руками. В итоге несколько часов Арсений с Антоном проводят, знакомясь с этими экспертизами в надежде найти хоть какую-то зацепку — безрезультатно, естественно. Рабочее время уже подходит к концу, когда внезапно в небольшой выделенный им двоим кабинет, больше похожий на каморку, вбегает Воля и принимается раздавать указания — Арсений краем уха улавливает адрес, уже надевая на себя верхнюю одежду. В этот раз ехать приходится на окраину города в промышленный район, где из сооружений одни только заводы, склады и бизнес-центры среднего пошиба. С учётом того, что в этот раз разнарядка пришла даже не от местного отделения полиции, а по анонимному звонку, сразу попавшему в ФСКАН, ожидать кого-либо на месте происшествия кроме, собственно, трупа, не приходится. Именно поэтому Арсений начинает даже переживать, что с его нахождением у них могут возникнуть проблемы — к этому моменту уже опустилась густая вечерняя темнота, а улицы окраинного района освещались скудно. Но по этому поводу Арсений переживает зря, красноречивую подсказку видно издалека. Они с Шастуном замирают оба, как по команде, едва только завернув за угол очередного склада. Впереди, на широком пустом участке между зданиями в воздухе видно бело-серое слегка светящееся марево, плавно двигающееся в разные стороны. Когда издалека доносится тонкий, берущий за душу вой, сомнений не остаётся. — Призрак? — шёпотом спрашивает Антон, неотрывно глядя вперёд. Визуала достаточно, чтобы прийти к такому выводу, но Арсений ещё и чувствует знакомый холод в груди, поэтому уверенно кивает. Остаётся ещё, конечно, куча вопросов, например, почему призрак появился, но сейчас гораздо сильнее волнует другое. — Мы полезем? — с опаской интересуется Арсений. И хотя ему действительно страшно — плавные движения фантома завораживают и пугают, — он уже отводит чуть назад правую руку, и в ладони с едва слышным хрустом возникает ледяное копьё. — Если обратно к Воле побежим, будем поводом для шуток до конца практики, — с лёгким взволнованным смешком отзывается Антон. Будто зеркаля позу Арсения, он поворачивается полубоком, и в его левой руке появляется почти идентичное копьё, только сотканное из солнечного света, отбрасывающего вокруг жёлтые отблески. — А ещё проебём места в ФСКАНе. Жалко. — Тогда ты отвлекаешь, я ищу привязку, — коротко бросает Арсений. Страх не отпускает, но появляется какой-то нездоровый азарт вместе с опасной мыслью — да что может случиться? Как будто бы они всё ещё на тренировке в Академии, и за спиной стоит всегда готовая помочь и поддержать Ляйсан. Фактически, конечно, никого из преподавателей рядом нет, есть только стоящий по правую руку Шастун. И это почему-то успокаивает. Арсений делает шаг вперёд первым, не бежит, но идёт быстро и решительно, чтобы не струсить и не передумать. За несколько метров холодок в груди вдруг обостряется, будто сужается в одну жирную точку, а та вытягивается в нить — прямиком к призраку. Видимо, связь эта двусторонняя, потому что призрак замирает и резко поворачивает голову. А затем издаёт такой пронзительный крик, что закладывает уши, и ужас пробирается в самое нутро. Арсений бросается вперёд, отводит удар костлявой руки с длинными острыми когтями копьём, подныривает, чтобы уйти от следующей атаки, и продолжает двигаться вперёд, к лежащему ничком на земле телу. Подставлять нечисти спину опасно, у неё не было ни малейшего понятия о чести и честности, поэтому остаётся только уповать на то, что Шастун не стормозит и не струсит. Судя по тому, что удар по спине так и не приходится, надеялся Арсений не зря. Сзади слышны хрипы призрака, перемежающиеся взвизгивающими криками, возня и лязг от когтей, скребущих будто по металлу, но Арсений пытается от всего этого отрешиться. Он переворачивает труп на спину, судорожно оглядывает тот на предмет вещей — что-то должно было не просто оставить человека в этом мире после смерти, но ещё и привязать его к конкретному месту. И тут же выявляется первая странность. Одежда на трупе явно мужская — грубая рабочая куртка, джинсы, ботинки на вид размера сорок третьего — да и, судя по широким плечам и узким бёдрам, тело явно принадлежало мужчине. А вот призрак женский — искажённый посмертием, нехарактерно вытянутый, даже со сгорбленной спиной фантом выше Шастуна, — но всё-таки женский. Руки длинные и тонкие, остатки волос доставали до поясницы, ноги были скрыты подолом длинного белого платья, из-за чего призрак не передвигался по земле, а парил над ней. — Полуденница? — ошарашенно бормочет Арсений, сам не веря своей догадке. Но глаза его явно не обманывают — внешне фантом имеет будто по линейке выверенное описание со страниц учебника. Зато сам по себе факт нахождения полуденницы здесь и сейчас кажется абсурдным: во-первых, те обитали в полях и не совались в крупные города; во-вторых, они появлялись только жарким летом; в-третьих, само их название недвусмысленно намекало, что ожидать таких призраков стоит в полдень. Тем временем, вокруг был заснеженный вечерний Питер. Арсений чувствует, что начинает немного ехать крышей. — Это полуденница! — повысив голос, решает поделиться своими умозаключением он. — Её вообще не должно быть здесь! Антон в этот момент уворачивается от очередного удара когтистой рукой и, едва не поскользнувшись на покрытой наледью земле, опирается на светящееся копьё. — Ага, блядь, ей это скажи! — огрызается он и, перехватив поудобнее оружие, делает выпад. — Мадемуазель, вы ничего не перепутали? Зима и ночь на дворе, алло! Шастун пока не выглядит выдохшимся, да и, судя по всему, не успел пострадать, поэтому паника Арсения не перерастает в катастрофичные масштабы. А повод для паники есть: помимо того, что сама невозможность появления полуденницы — уже сюр, это ещё и означает, что совершенно непонятно, как от неё избавляться. Уповать на то, что она сама исчезнет через какое-то время, как часто советовали в тех же учебниках, кажется сейчас нелепым — призрак и так наплевала на все общепринятые законы, так с чего бы ей не нарушить ещё парочку? Но, видимо, страх всё-таки поддаёт толчок судорожно работающему мозгу — Арсений поднимается на ноги и внимательно приглядывается к фантому. В отличие от обычных неприкаянных душ, полуденницы уже были настолько искажены своей неживой участью, что были не столько духами, сколько полуматериальной нечистью. А если есть материя, значит, можно причинить ей вред. Вот только оружие Антона для полуденницы было явно сродни хлопку по пальцам — не столько больно, сколько неожиданно и неприятно. Солнечное копьё проходило сквозь её полупрозрачное тело с небольшим затруднением, будто через густой кисель, но за собой не оставляло никаких видимых повреждений. Осеняет Арсения моментально — он ещё только додумывает свою теорию, а уже бежит её проверять. В отличие от оружия Шастуна, его собственное копьё изо льда заставляет полуденницу высоко и пронзительно вскрикнуть, поворачивая к нему обтянутый кожей череп и раззявленные в вопле челюсти. Там, где копьё проходит сквозь её туловище, остаётся почерневшая по краям дыра. Потому что вряд ли существу, появлявшемуся в жаркий полдень, будет страшен солнечный свет. А вот холод и лёд — вполне себе. Явно понявший его задумку Шастун отступает чуть в сторону, чтобы не лезть под руку. После этого расправиться с полуденницей остаётся делом времени — Арсений не позволяет страху завладеть собой, хотя в груди и тянет мертвенным холодом, а протянутые в его сторону светящиеся костлявые руки вызывают волну неприятных воспоминаний. Но, видимо, окружение всё-таки не играет полуденнице на руку — она явно не в своей среде, двигается медленно и предсказуемо, поэтому даже у осторожничающего Арсения не уходит много времени на то, чтобы изловчиться и загнать кусок льда призраку в голову. Полуденница замирает, а затем беззвучно растворяется в воздухе. Спустя пару секунд льдина, до того застрявшая в её глазнице, с грохотом падает на землю. Чувство холода в груди на миг поднимается к горлу и спирает дыхание, будто глотка покрывается льдом, и Арсений делает несколько судорожных вдохов прежде, чем понимает, что боль и страх — не его собственные, а только отголоски того, что чувствовала полуденница в последние секунды своей пусть и специфической, но жизни. Тёплая ладонь на плече слегка приводит его в чувства, глаза с трудом фокусируются на расплывающемся лице Шастуна. А затем ладонь оказывается уже на лице Арсения, по коже расползается приятное покалывающее ощущение, будто нагретым на солнце пером проводят по щеке. Следом возвращается слух: Шастун молчит, это видно по его плотно сжатым губам, но где-то вдалеке слышен гул трассы и общий городской шум. — В порядке? — спустя пару мгновений спрашивает Шастун, наклоняя голову, чтобы заглянуть ему в лицо. Арсений рвано кивает, разрывая тактильный контакт, и делает шаг назад. Когда Шастун отворачивается и склоняется над трупом, чтобы рассмотреть поближе, Арсений почти неосознанно потирает щёку рукой — тепло будто впиталось в кожу. — Не вижу ничего принципиально нового, — с сожалением произносит Антон, залезая в куртку мёртвого мужчины и выуживая оттуда пару мелких купюр и ключи на связке. Арсений подходит ближе и на труп смотрит с большим трудом — Шастун не стал убирать копьё, чтобы использовать его как источник света, и из-за этого пустые чёрные глазницы мертвеца кажутся ещё более жуткими. Теперь, когда полуденница исчезла, накатывают уже знакомые симптомы: гнилой запах, холод, лёгкое головокружение. Поэтому подходить ещё ближе Арсений не рискует, да и смысла в этом не видит. Пока Антон звонит Воле и вкратце пересказывает события, Арсений отходит чуть в сторону, где нос не будет так сильно забит гнилостной вонью. Дышать становится чуть легче, но, даже стоя к телу спиной, Арсений чувствует его присутствие. — Медэксперты и лейтенант от ФСКАНа будут минут через двадцать, — сообщает Антон, заканчивая звонок. Он приближается к Арсению, то ли случайно, то ли намеренно вышагивая громко, чтобы не напугать, замирает где-то за плечом, а потом вдруг неуверенно спрашивает: — Арс, а ты, ну… чувствуешь же всю эту некро-энергию, да? И всё? В смысле… тебе просто такой дар от матери урезанный достался, или ты этим не занимался по какой-то причине? Хотя Арсений приблизительно догадывается, к чему Шастун клонит, он всё равно поворачивается к нему лицом, скрещивает руки на груди и вызывающе бросает: — Что ты имеешь в виду? Антон явно мнётся, отводит в сторону глаза и неловко чешет затылок. — Ты не подумай, я не считаю, что это тебя делает хуже, но просто… У большинства полубогов от родителей достаётся полный набор. Если там много сфер, то всего по чуть-чуть, как у меня, например: и исцеление, и сны вещие, и вот, — Шастун демонстрирует светящееся копьё, — это тоже. А у тебя, считай, два основных направления, и в одном ты прям ас, а в другом… не умеешь? Не хочешь? Не пробовал? Желание огрызнуться и отбрехаться в этот момент очень сильное, но Арсений сцепляет зубы. Во-первых, потому что за всё время их совместной практики Антон действительно не показывал никакой гнилой натуры — может быть, поумнел наконец. Во-вторых, им предстояло ещё работать вместе, и лучше уж поставить точку в этом разговоре сейчас, чем растягивать вопросы до бесконечности. — Не умею, не хочу, не пробовал, — со вздохом отзывается Арсений, опуская голову. — То есть дар по всей этой… мёртвой части у меня есть. Но он заблокирован. — В каком смысле? — озадаченно спрашивает Шастун. Ну, конечно же, он захотел подробностей. Арсений поджимает губы и взвешивает все «за» и «против» — он вообще мало кому об этом рассказывал. В конце концов, желание больше не возвращаться к этой теме перевешивает. — Мой отец работал в ФСКАНе, — глухо произносит он, всё ещё не поднимая глаза. — Капитан оперативного отдела. Когда мне было пятнадцать, он взялся расследовать дело о группе сектантов-нелюдей, занимавшихся нелегальной некромантией. Поднятие мертвецов, использование нежити в личных незаконных целях, всё по классике. И, видимо, докопался до правды, потому что, в конце концов, его убили. А ещё и на мне отыгрались: прокляли так, что я теперь частью своих способностей пользоваться практически не могу. Остались какие-то жалкие огрызки типа того же чутья, но на этом всё. Арсений делает глубокий вдох — в горле появился ком, на этот раз вполне объяснимый, а не вызванный жуткой энергетикой. Больно даже не от мыслей о собственном «недуге», а от воспоминаний — они с отцом были очень близки, видимо, папа пытался заместить почти полное отсутствие матери в его жизни. — И, честно говоря, я не сильно страдал от недостатка умений всё это время, — фыркает Арсений, загоняя слёзы поглубже — не хватало ещё показать слабость при Антоне. — Всё равно от этой стороны моего дара не может быть ничего хорошего. Краем зрения он видит, что Шастун пожимает плечами. — Не знаю, мне кажется, сейчас бы он помог нам быстрее разобраться с происходящим и, возможно, предотвратить последующие смерти, — негромко произносит Антон. — Но это только моё мнение. А это проклятие… ты пытался его как-то снять? — Не то чтобы с энтузиазмом, но да, пытался, — признаётся Арсений. — Но колдовали на славу, даже Варнава с её «истинным» зрением его не видит, глубоко сидит. Может быть, уже и не избавлюсь никогда. Так что не рассчитывай, что я вдруг по щелчку пальцев решу нам дело. — Жаль, а так хотелось примазаться к лёгкой славе, — хмыкает Шастун. Наконец, подняв голову, Арсений встречается с ним взглядом. Если честно, это именно тот вывод об Антоне, который он бы сделал пару месяцев назад. Но сейчас решает сперва проверить и не зря: Шастун смотрит с пониманием и лёгкой улыбкой на губах, без какого-либо осуждения или язвительности. Возможно, поэтому, когда прибывают сотрудники ФСКАНа, он соглашается поехать обратно в общежитие вместе — снова. Пускай это уже и входит в привычку. Время позднее, и они доходят пешком до остановки, откуда автобус довезёт их почти до дверей дома. Транспорт оказывается почти пустым, только кондуктор и пара пассажиров, поэтому Арсений с Антоном без зазрений совести усаживаются в самом конце. Вообще-то с Шастуном неожиданно комфортно молчать, это одновременно удивляет и радует. Много с кем Арсений мог поддержать диалог благодаря подвешенному языку и начитанности, но вот так, чтобы даже в тишине ему с кем-то было уютно и ненапряжно, — такое встречалось редко. Может быть, сказывалось то, что благодаря совместной практике они всё-таки сблизились, несмотря на то, что Арсений упирался руками и ногами. Может быть, и конфликт этих почти трёх лет был раздутым до космических пропорций. Не то чтобы обида за поведение Шастуна уже исчезла, нет, Арсений для такого слишком злопамятный и гордый, но Антон уже не кажется врагом номер один, наоборот, вызывает неподдельный интерес. Арсений сперва украдкой разглядывает его профиль — сам Шастун бездумно глядит в окно на проплывающий мимо ночной город — и не может не признаться самому себе, что смотреть на Антона объективно приятно. Есть в его внешности какая-то гармония, близкая к идеальности, будто бы все черты лица, причёска и даже казавшиеся раньше аляповатыми побрякушки складываются в один слитный образ. И при этом не возникает уже приевшейся метафоры к античным статуям — те лишены вообще каких-либо изъянов в своём гладком белоснежном мраморе. У Антона изъяны есть: губы непропорционально пухлые, волосы разметались беспорядочно, родинка на носу, подбородок мягкий, нетипичный для греческих идеалов красоты. И всё-таки эти изъяны его не портят, наоборот — придают человечности. В своих размышлениях Арсений оказывается в таком трансе, что сам не понимает, в какой момент вдруг подаёт голос: — А вы с Кузнецовой всё-таки встречаетесь или нет? Шастун оборачивается к нему, удивлённо приподнимает брови. Арсений бы и рад прикусить язык, да свои слова обратно уже не заберёшь. К чему он вообще это спросил? В своих рассуждениях про недостатки решил коснуться того, какой казался ему самым страшным? На самом-то деле, Арсению и впрямь любопытно, и этот интерес появился не сейчас, а уже давно. В Академии по поводу Шастуна и Кузнецовой ходило много слухов, но никто, наверное, кроме близких друзей, не мог сказать ничего со стопроцентной уверенностью, даже вездесущая Варнава разводила руками. Вроде как общественное мнение всё-таки нарекало их парой, но, с другой стороны, Кузнецова позволяла себе откровенный флирт с любым представителем противоположного пола, а Шастун в это время даже не менялся в лице. Да и не было у них никаких типичных для влюблённых взаимодействий: объятия больше походили на дружеские, а так никаких держаний за ручку или поцелуев. Несмотря на всё своё любопытство, Арсений вполне готов к тому, что сейчас Антон огрызнётся с резким «Не твоё дело». Он бы сам так и сделал. Но Шастун усмехается краем губ и отвечает: — Нет. И не встречались никогда. Будто бы получив разгадку какого-то страшного секрета, Арсений ожидает, что вот сейчас его неуместное любопытство будет удовлетворено. Но душа почему-то требует подробностей, а Антон, к счастью, не заставляет вытягивать из себя клещами. — Хотя она мне поначалу нравилась, ещё на первом курсе, — произносит он, откидываясь на спинку сидения и запрокидывая голову, благо, перед ними проход, и Шастун без зазрений совести вытягивает вперёд длинные ноги. — А потом, знаешь, как отрезало. Я вдруг осознал, что она ж мне двоюродная сестра, у нас дед один. Шестерёнки в голове Арсения прокручиваются с невероятной скоростью, и он выдаёт смешливое: — Зевс, что ли? — Он самый, — бурчит Антон, — чтоб ему там икалось. — Недостаток олимпийского пантеона, — хмыкает Арсений. — В любой момент можешь наткнуться на родственника. — Если б это был главный недостаток, было бы заебись, — неожиданно серьёзно произносит Антон. Арсений поворачивается к нему, встречает тяжёлый взгляд и понимает, что секрет отношений с Кузнецовой был полной хернёй по сравнению с тем, что он может узнать сейчас. — Можешь пояснить? — осторожно интересуется он. И вот тут уже он бы понял и беспрекословно принял, если бы Шастун не захотел распространяться дальше — тема взаимоотношений с родителями для многих полубогов была болезненной. И, по-видимому, Антон действительно задумывается, стоит ли продолжать, потому что молчит подозрительно долго. А когда начинает говорить, становится понятно почему — тайна-то по сути и не его личная. — Многим из нас достаются достаточно сильные способности, особенно детям совета дюжины. Вроде как чем известнее божество, тем оно могущественнее, и, как следствие, тем больше даров перепадает наследникам. Мне ещё повезло, я только пару раз в детстве чуть не выбил себе светящейся палкой глаз, хотя кошмарами, которые оказывались вещими, знатно намучился, пока не научился осознанным снам. Типа, знаешь, не нравится мне этот сюжет, давайте следующий. Арсений кивает: хотя вещие сны ему и не снятся, но проблемы с контролем ему знакомы. Даже снежная стихия поддавалась ему в своё время с трудом, что уж говорить про более тёмную и мрачную сторону его дара. — У Ирки с этим полный пиздец был, — тем временем продолжает Антон. — У неё ж способка такая специфическая, с гипнозом и феромонами, и в подростковом возрасте она её практически не контролировала. Ладно одноклассники на неё вешались, к ней и взрослые мужики вечно яйца катили. Даже её отчим. Волна обжигающего стыда и жалости оказывается неожиданной — Ира была последним человеком, к которому Арсений обычно испытывал такие чувства. Но всё это не было похоже на враньё, и какой бы высокомерной сукой Кузнецова ни была сейчас, никто не заслуживал подобного к себе отношения. Между ними повисает тишина, на этот раз не такая комфортная, как раньше, но больше потому, что каждый погружён в свои невесёлые мысли. Может быть, в какой-то степени Арсений и надумывает, но ему вдруг начинает казаться, что, возможно, поведение Иры спровоцировано её прошлым: раньше вертели ей, а теперь она вертит людьми вокруг, как хочет. Тут же, правда, в голове всплывает ехидный голос Джейка из «Бруклин 9-9»: «Классный мотив, всё ещё убийство». Но тут уже не Арсению судить, он бы сам предпочёл не иметь такого человека в своём окружении, но советовать Шастуну что-либо не собирался. — Среди наших, — негромко продолжает Антон, — ну, олимпийцев, есть присказка. Мол, чтобы до тебя снизошёл твой божественный родитель, нужно это заслужить. Чего-то добиться в жизни, стать если не героем, то хотя бы подобраться к этому званию в рамках того, что позволяют современные реалии. Вот тут уже укол вины Арсений в себе тщательно давит. Да, в отличие от тех же олимпийцев, девяносто девять процентов которых никогда в жизни не видели одного из своих родителей, он свою маму знал лично. Богиня смерти, конечно, была не образцовой матерью, но Арсений с ней, по крайней мере, имел честь общаться лицом к лицу, а ещё знал, что она за ним приглядывает и по-своему о нём печётся. Но испытывать за это вину он не собирался, родителей не выбирают. Так что пускай чувство вины будет у тех, кто его заслуживает. — Недолюбленные дети, — рассеянно комментирует он. — Есть в этом какая-то мировая несправедливость, — отрешённо произносит в ответ Шастун. — Не говорю, что у обычных смертных так не бывает, но для нас это, считай, аксиома. Когда любовь родителя — не что-то безусловное, а то, что нужно заслужить. Арсений кивает, зачем-то опускает глаза вниз и смотрит на расслабленные руки Антона — почему-то возникает желание взять его ладонь в свою, чтобы выказать так сочувствие и поддержку. Но, к счастью, Арсений вовремя вспоминает, какие у него обычно ледяные руки, и что такое прикосновение скорее напугает, чем поддержит, поэтому одёргивает себя. Дальше до общежития они добираются практически молча, перебрасываются только обсуждениями практики. Прощаются на лестнице у третьего этажа, где Антон устало, но тепло улыбается на прощание и желает спокойной ночи. Эта улыбка врезается в память и не отпускает до того самого момента, как Арсений не погружается в тревожный беспокойный сон.