I've grown a mouth so sharp and cruel, It's all that I can give to you, my dear. And when you come in quick to steal a kiss, My teeth will only cut your lips, my dear.
And I know that you mean so well, But I am not a vessel for your good intent.
I will only break your pretty things, I will only wring you dry of everything, And if you're fine with that, You can be mine like that.
© The Crane Wives — Tongues & Teeth
На втором этаже общежития шумно и оживлённо, и Арсений бы уже давным-давно сбежал к себе, если бы не был буквально придавлен к дивану весом Кати. Та без стеснения и особых церемоний закинула на него ноги — и правда охуенно красивые — и непринуждённо потягивала бутылочку пива, прекрасно зная, как Арсений хочет слиться, и именно поэтому никуда не торопясь. Вздохнув, Арсений прикладывается к своему коктейлю, — алкоголя там кот наплакал, желания напиваться нет совершенно, несмотря на царящую вокруг кутёжную атмосферу. В этот раз, кажется, повода особого нет, но когда это студентам, даже одарённым специфическими способностями, был нужен повод, чтобы устроить пьянку? Сидящий по правую руку Серёжа подпихивает Арсения локтем и, благослови его боги, вовлекает в непринуждённый разговор. Тема, впрочем, быстро сменяется на практику в ФСКАНе, — ни у кого из третьекурсников не было настолько интересного и жуткого дела, поэтому любопытствующие и жаждущие подробностей студенты лезли с расспросами в любую свободную минуту. И, если большинству хватало тяжёлого взгляда исподлобья, то отказывать друзьям было как-то неловко. Надежда на то, что Катя или Серёжа смогут что-то подсказать или как-то помочь, испарилась очень быстро: они только удивлённо раскрывали рты после очередных подробностей дела, а на вопросы разводили руками. Мысль о том, чтобы сводить Варнаву с её полезным «истинным» зрением на одно из убийств Арсений откинул очень быстро. Во-первых, вряд ли после нескольких проведённых профессионалами экспертиз даже она найдёт что-то новое. А, во-вторых, сама Катя в ответ на такое предложение скептично приподняла брови и выдала: «Я — на трупы смотреть? Ты что, Арсений, я для такого слишком молода и прекрасна». Исходя из этого получается, что сам Арсений не был ни молодым, ни прекрасным. Ещё бы это хоть как-то помогло продвинуться в расследовании, ради хоть какой-то подсказки или зацепки он уже был готов отдать… ну, не душу и даже не руку, но любимые джинсы — точно. Как раз когда Серёжу отвлекает разговором Позов, а Варнава увлечённо о чём-то щебечет с Миногаровой, Арсений тоскливо поглядывает в сторону лестницы и прикидывает, чем можно оправдать собственный побег. Видимо, где-то там наверху слышат его мольбы, потому что телефон в руке вибрирует, оповещая о входящем сообщении. «Воля вызывает, уже скинул адрес. Едем?». Похоже, Арсений превращается в того самого человека, которого вызванивают на работу даже в вечер субботы. — Труба зовёт, — комментирует он, осушая остатки коктейля в один присест и аккуратно снимая с себя Катины ноги. — Я поехал. — Тебе общество мертвяков приятнее нашего? — обиженно бубнит Варнава, но послушно садится на диване ровнее. — А, может, не мертвяков, а Шастуна? — с хитрой ухмылкой вставляет Маша. Арсений одаривает её тяжёлым красноречивым взглядом, но на Миногарову он почему-то не действует: они с Катей только гаденько хихикают, маша ему руками. — Совет вам да любовь, — напоследок желает Варнава, и на этом терпение Арсения заканчивается, и он ускоряет шаг. За курткой он решает даже не ходить, апрельский лёгкий холод ему не страшен. Наоборот, когда он выходит на улицу, лицо всё ещё горит огнём, а щёки, наверняка, покраснели. Вид Антона, курящего в ожидании Арсения, уже настолько привычный, что даже странно: ещё несколько месяцев назад сложно было предположить, что они в принципе могут общаться без взаимных издёвок и оскорблений. А сейчас Шастун улыбается ему при встрече так, что у глаз собираются крохотные лучики морщинок, и Арсений старательно притворяется, что от этого сердце в груди не делает предательский кульбит. — Не замёрзнешь? — вместо приветствия интересуется Антон. Арсений отрицательно качает головой и едва удерживает за зубами комментарий в духе: «согреешь, если что». — Поехали? — спрашивает он вместо этого. Антон кивает и головой качает в сторону дороги к метро. — Вроде бы кейс сегодня простой, — сообщает он по пути, — стандартного вида жертва, никакой нечисти вокруг. Вообще, похоже на то, что тело долго не замечали, нашли на заброшке. ФСКАНовцы уже на месте, нам надо так только, посмотреть на всякий случай, вдруг что-нибудь ещё почувствуешь. — Что, в этот раз никаких вампиров или даже утопцев? — со смешком произносит Арсений. — Ага, скукотища, прикинь? — в тон ему отзывается Антон. — Только ты, я и труп. — У нас это уже входит в традицию. Удивительно, что у них с Шастуном в традицию вошло что-то, кроме обмена ругательствами. Ехать приходится аж на другой конец города, а оттуда ещё около пятнадцати минут идти пешком, и Арсений уже морально готовится к жути в стиле «Сайлент Хилла», но, к его облегчению, они останавливаются в обычном жилом районе, а пресловутая «заброшка» — здание советских времён с выбитыми окнами и остатками былой роскоши, приютившееся между вполне себе функционирующих многоэтажек. Люди в форме ФСКАНа уже готовятся сворачиваться, но за последние пару месяцев Арсения и Антона медэксперты видели так часто, что без вопросов пускают за красно-чёрную ленту. Внутри здание оказывается полуразрушенным, если тут и была раньше какая-то мебель, её давно либо вынесли, либо пустили на дрова. То, что здесь периодически бывали люди, заметно по мелким деталям: сбитые в угол грязные матрасы, обёртки из-под еды, пустые пластиковые бутылки и, конечно же, использованные шприцы — неотъемлемый атрибут низов Петербурга. Область вокруг тела, укрытого знакомой чёрной плёнкой, явно слегка расчистили от мусора, и, наверное, впервые Арсений стремится поскорее подойти поближе к трупу, а не от него, — по крайней мере, так меньше вероятности наступить на что-то мерзкое. Да и дышится, в целом, легко, есть только едва заметный привычный запах гнили, но в этот раз не появляется тошнота, нет шёпотков на краю сознания, холод у солнечного сплетения еле заметный: некротическое облако почти выдохлось. — Он мёртв больше месяца, — сходу комментирует Арсений, даже не склоняясь над телом. Стоящий рядом медэксперт удивлённо приподнимает брови, но беспрекословно делает пометку в отчёте. — Может, даже два-три. — Это логично, — отзывается Антон. — Ну, мы в последнее время сталкивались со всякой попутной дичью, а тут тишь да гладь. Видимо, одна из первых жертв. Арсений кивает и всё-таки приседает на корточки, откидывая в сторону плёнку. Картина однообразная до отчаяния, меняется только одежда и пол, всё остальное безжалостный серый туман сметает за секунды — возраст, особенности внешности, примечательные черты, — превращая своих жертв почти в одинаковые пустышки. — Вы не дадите нам десять-пятнадцать минут? — вдруг спрашивает Антон, обращаясь к стоящему рядом медэксперту. Тот кивает и направляется к выходу, — видимо, Воля дал команду не ограничивать практикантов ни в чём. Это вызывает и волну гордости, и липкий, неприятный страх не оправдать возложенных надежд. — Я боюсь лезть, Антон, — признаётся Арсений, едва только медэксперт оказывается за пределами зоны слышимости. — В прошлый раз флёдеры вернулись обратно, потому что я их спровоцировал. А если сейчас будет то же самое? — Я так не думаю, — отвечает Шастун, приседая рядом. — Сам сказал, этот парень уже месяца два-три как мёртв, вряд ли тут осталось, за что цепляться. В крайнем случае, если реально что-то приползёт, дадим дёру, там внизу целый отряд ФСКАНовцев, уже разберутся как-нибудь. Звучит, в целом, разумно, да и Арсений в последнее время успел привыкнуть к той части своего дара, которая казалась для него навсегда потерянной. В конце концов, чтобы не дать ей управлять собой, нужно было её себе подчинить, а где и когда ещё тренироваться? — Ладно, — вздыхает, брезгливо опускаясь коленями на пол. — Только… не отходи, ладно? И, если только почуешь неладное, сразу меня останавливай. — Конечно, — уверенно отзывается Антон. Этой самой уверенности сейчас Арсению чертовски не хватает, и он решает перестраховаться: протягивает Антону руку, и тот, сперва озадаченно на него поглядев, берёт его ладонь в свою и крепко сжимает пальцы. Арсений кивает будто бы больше сам себе и прикрывает глаза. Свободную руку он кладёт на грудь мертвеца, и ощущается это так, словно на страховке он спрыгивает с большой высоты. Ладонь Антона кажется почти нестерпимо горячей, но, в то же время, вселяет спокойствие даже в том холоде и мраке, в который Арсению приходится окунуться с головой. Наученный горьким опытом, он не позволяет хаотичным образам заполонить сознание, — в этот раз их значительно меньше, и они будто бы тусклее, видимо, сказывается срок, прошедший со смерти. Но их блёклость и серость сейчас даже на руку, ни одно из воспоминаний не цепляет и не гипнотизирует, напротив, Арсений пролистывает их едва ли не со скукой. Знакомое девичье лицо, врезавшееся в память, он замечает сразу же и в этот раз пытается выловить всё, что с ним связано. Воспоминания обрывочные и блёклые, а ещё их очень мало, едва наберётся на одну-две встречи. Раздражённо сцепив зубы, Арсений копает глубже. Образы дальше будто убраны на дальнюю полку, и чтобы до них дотянуться, нужно опасно балансировать на шатающейся стремянке. Арсений уже думает отказаться от этой затеи, отпрянув в страхе, но в этот момент Антон слегка сжимает его пальцы в своих, словно фигурально эту самую стремянку придерживает. Правда, к разочарованию Арсения, в этих глубинных образах тоже нет никакой конкретики, а большая их часть и вовсе неразборчивая: сказывается даже не столько срок с момента смерти, сколько состояние тела. Серый туман явно влиял не только физически, — всё, кроме совсем уж поверхностных воспоминаний, оказывается перемолотым в труху. С трудом Арсений улавливает размытый образ Санкт-Петербурга с высоты птичьего полёта, а затем, словно напоследок, — снова лицо светловолосой девушки. Обратно он выныривает резко, судорожно хватает ртом воздух и едва не валится вперёд от головокружения, но Шастун вовремя перехватывает его за плечи и притягивает к себе. Судя по тому, что вокруг так же тихо, как раньше, да и сам Антон явно не торопится наводить панику, в этот раз обошлось без вампирских гостей. — Ну, как, Арс? — вставая на ноги и подавая Арсению руку, спрашивает Антон. — Узнал что-нибудь? — Та же девушка, что и в прошлый раз, — выдыхает Арсений. Пятна перед глазами проходят, головокружение тоже, да и в целом он чувствует себя вполне себе сносно, — есть лёгкая усталость, как после длинного рабочего дня, но всё в пределах нормы. — Её зовут Надя, и она в Питере. По крайней мере, была несколько месяцев назад, — произносит Арсений и имеет удовольствие наблюдать, как лицо Антона расплывается в довольной улыбке. Это ему так имя Надя нравится или что? — Арс, ты такой молодец! — воодушевлённо восклицает Шастун, хватая его за плечи. — Смотри, у тебя получилось воспользоваться даром даже с проклятьем! И в этот раз никто не приполз, я считаю, это успех. — Скорее всего, никто не приполз из-за того, что некро-облако уже рассосалось, а удачно пошарился я в значительной степени благодаря тебе, но спасибо, — со слабой улыбкой отвечает Арсений. Радости Шастуна это не умаляет, и Арсений сам невольно заражается этой эмоцией, улыбается шире, а затем и вовсе повисает на его шее. Антон со смехом обнимает его в ответ. Выуженные крохи информации, которая ещё неизвестно, пригодится ли, они передают сотрудникам ФСКАНа, — те клянутся сообщить обо всём майору Воле, после чего пакуют мёртвое тело в мешок и грузят в машину. Когда ФСКАНовцы уезжают, Антон с хрустом потягивается и с усталым, но довольным видом спрашивает: — Домой? Он, конечно, имеет в виду общежитие, где они разойдутся по разным этажам как минимум до понедельника, когда снова придётся ехать на практику. Но это уютное, тёплое «домой» заставляет Арсения несмело улыбнуться. И в этот момент сердце в груди замирает, улыбка сползает с лица Арсения, кровь отливает от лица, а пальцы рук будто покрываются коркой льда, — так резко они становятся холодными. Уже позабытое и выкинутое из головы ощущение чужой смерти будто огревает обухом по голове. И, если в прошлый раз оно было слабым и невыраженным, то сейчас в ушах гремит погребальный колокол, и даже кажется, что лицо Антона искажается в предсмертной муке. Он умрёт, понимает Арсений. Очень скоро он умрёт. Время растягивается в тонкую нить, и Арсений успевает прокрутить в голове тысячу и один вариант: когда? где? как? Очередной выезд от ФСКАНа, где уже не будет везти, как раньше? Выехавшая из-за поворота машина? Тот самый прозаичный кирпич на голову? Из транса обратно в реальность Арсения выкидывает резко: возвращаются звуки ночного города и яркость картинки перед глазами. Судя по всему, успевает пройти разве что несколько секунд, потому что Антон только-только замечает неладное. — Эй, ты как? Всё хорошо? Арсений встряхивает головой как собака и с удивлением осознаёт, что вспыхнувшее яркой искрой ощущение отступает. Так не было раньше никогда, предчувствие скорой чужой смерти либо было, либо исчезало после коренного поворота в судьбе, потому что эти самые повороты не менялись за мгновения, а поддавались цепочке из множества поступков и решений. Может быть, это так странно реагирует собственный дар Арсения, заглушённый проклятием и в последние пару месяцев вынужденно вытащенный наружу? В любом случае, ничего говорить Арсений не собирался. Даже не потому, что сказать человеку о его близящейся смерти — это слишком жестоко, а потому что не хотелось в это верить самому. Не может быть такого, чтобы с Антоном что-то случилось: он же такой хороший, сильный, несёт людям добро и справедливость, ну точно один из античных героев древнегреческого эпоса. Некстати Арсений вспоминает, что подавляющее большинство этих героев плохо заканчивали. — Всё нормально, — выдавливает он сквозь зубы. — Видимо, сильнее вымотался, чем думал. По пути обратно Арсений сам заводит непринуждённый диалог, чтобы хоть как-то отвлечься, знает, что Антон подхватит и заполнит неловкие паузы, — в этом плане с ним было комфортно. И не только в этом. Они уже поднимаются из метро на эскалаторе, когда Шастун делится неожиданным: — У меня недавно видение очередное было, только я в лучших традициях нихуя не понял. — Дождавшись вопросительно наклонённой головы Арсения, он продолжает: — Я там, в общем, тонул в чем-то типа болота, а ты на берегу стоишь. И я тебе кричу, мол, кинь мне верёвку хотя бы, а ты говоришь, что нет у тебя верёвки. А сам её в руках держишь. Пиздец, да? Вообще-то Арсений ожидал чего-нибудь более конкретного: тот же сон Антона про танцующих в клубе мертвецов был вполне себе прямолинейным, но тут и впрямь что-то непонятное. — Что я тебе могу сказать, не подходи к болотам в ближайшее время, — пожимает плечами он. — Эй, в смысле? — шутливо возмущается Шастун. — То есть то, что ты меня помирать бросил, — это нормально? Арсений не обращает внимания на кольнувший укол совести и недавние предчувствия, вместо этого обращаясь к старой-доброй самозащите. — Это тебе за все издёвки, понял? За все дурацкие шуточки про свиданки. Антон меняется в лице: сходит улыбка, брови удивлённо приподнимаются, а щёки почему-то покрывает румянец. — Э-э, Арс, — неуверенно мямлит он, — я, может, хуёво выражался, но… я, типа, не шутил? Ну, может, в последние разы уже не особо всерьёз рассчитывал на успех, но если б ты согласился… Арсений не успевает возмутиться просто потому, что эскалатор довозит их до поверхности, а короткая дорога до выхода из метро оказывается слишком шумной и людной, чтобы наводить суету. Но за дверьми метро Арсений хватает Антона за рукав куртки и тащит за собой в сторону, — тот не сопротивляется и покорно плетётся следом. — В смысле, блядь, ты не шутил? — разозлённой змеёй шипит Арсений Шастуну в лицо. — Да в прямом, блядь, — в ответ рассерженно срывается Антон. — Ты мне с первого курса нравишься, и это только долбоёб может не понять! Уже открытый для очередной гневной реплики рот Арсения захлопывается, кажется, даже зубы стукаются. Чтобы хоть как-то не потерять рассудок, он цепляется за мелочи: — Хочешь сказать, что я — долбоёб?! Шастун делает сконфуженную мину и виновато изгибает брови домиком. — Ну, только если чуть-чуть… — Арсений ощутимо пихает его кулаком в плечо. — Ай, блин, ладно, прости, ты не долбоёб! Эмоции бурлят внутри такой дикой смесью, что нужные слова подбираются с трудом. Разозлённо фыркнув, Арсений решает вообще ничего не говорить и, круто развернувшись на пятках, отправляется в сторону общежития. Антон нагоняет его спустя пару десятков шагов и пристраивается рядом. — Арс, прости, я не собирался… это вообще не должно было… Мы можем сделать вид, что я ничего не говорил? В голове крутится треклятое «нравишься». Не «нравился». До сих пор, получается? Непонимание и шок переплетаются с раздражением, но, наверное, самое страшное, что в самом низу под этой опасной лавиной теплится что-то вроде довольства и радости. — Если это правда, — пыхтит Арсений, не замедляя шага, — то почему твои придурошные друзья каждый раз ржали как кони? Антон тяжело вздыхает. К сожалению, за быстрым темпом ходьбы он поспевает без труда, чёрт бы побрал его длиннющие ноги. — Да они надо мной, — неохотно признаётся Шастун. — С первого курса прозвали «нищенкой» и постоянно стебали на эту тему. Я тебе клянусь, никто не смеялся над тобой! Тебя ж все побаиваются. — И, вообще-то, правильно делают, — выплёвывает Арсений, резко останавливаясь и поворачиваясь к нему лицом. — Есть, за что меня бояться. Шастун недоверчиво хмыкает и пожимает плечами. — Может быть, — соглашается он. — Но я не боюсь. Несколько долгих секунд Арсений внимательно вглядывается в его лицо, пытаясь выискать тень издёвки или насмешки, но Антон читается как раскрытая книга, все эмоции у него всегда на поверхности. Не найдя ничего криминального, Арсений поворачивается обратно и продолжает путь, на этот раз помедленнее. — Ты прости, если я тебя этим обидел, — почти неслышно произносит Антон. — Я как-то навязываться не хотел, но совсем ничего не делать и просто издалека смотреть не мог. Знаю, тупой способ привлечь внимание, это, наверное, как за косички дёргать. — Надо было просто хоть раз предложить без твоих дружков за спиной и заодно разжевать, что это не шутки, — бухтит Арсений, уже потихоньку оттаивающий. — «Мы встретились в маршрутке», — мимо нот протягивает Антон, за что получает тычок под рёбра и отскакивает в сторону. — Ай, да прекрати, что за абьюзивные отношения! — На тебе как на собаке заживает, — хмыкает Арсений. — Это не повод меня пиздить. Тут не поспоришь. Остаток пути они проводят в молчании, но оно не тягостное, скорее задумчивое. Арсений потихоньку справляется с нахлынувшей злостью и понимает, что она возникла, в первую очередь, из-за того, что он почувствовал себя полным дураком. Это он, получается, понапрасну ядовито огрызался эти два с половиной года? И они, в теории, могли дружить ещё с первого курса? Или, вообще, даже не только дружить, но это уже совсем не укладывается в голове. К моменту, когда они останавливаются у входа в общежитие, вокруг уже тихо и темно, лампочка над входом перегорела несколько дней назад и, видимо, должна была разделить судьбу местного лифта, починенного только спустя пару месяцев. Из всего общежития горит только парочка окон на последних этажах, видимо, кому-то не спится, так что из освещения лишь вдалеке стоящий фонарь, который только углубляет тени. Зачем они останавливаются и не идут внутрь, не совсем понятно, Арсений подчиняется какому-то своему инстинкту, — кажется, что они всё ещё не поставили точку в их разговоре. — Арс, я хочу спросить, только пообещай меня не бить, — несмело спрашивает Шастун почему-то почти шёпотом. — Обещаю, но с трудом, — закатывает глаза Арсений и на всякий случай скрещивает руки на груди, будто готовится защищаться. — Если бы знал, что я всерьёз, ты бы согласился? В темноте лица Антона не видно, и вполне возможно, что Арсений смотрит куда-то ему на нос или на губы. Наверное, и к лучшему, чёрт знает, что там сейчас можно увидеть в его глазах, — Арсений только помнит, что они красивые. — Я не знаю, — максимально честно, хотя и растерянно отвечает он. — Может быть? Если бы это было до того, как наши отношения испортились… я не знаю, Антон, это слишком сложный вопрос, да и зачем ты сейчас вообще это спрашиваешь, мы же… Арсений только успевает заметить, как чёрными тенями на фоне фонарного света взлетают руки Шастуна, а в следующий момент Антон притягивает его за предплечья к себе и целует, каким-то волшебным образом с первой попытки попадая чётко в губы. Сперва Арсений думает о том, что рот у Антона предсказуемо горячий и дыхание жаркое. Затем, что собственные скрещенные руки неудобно упираются в грудь Шастуна, а задирать голову для поцелуя непривычно. И только потом доходит, что с какого-то чёрта Арсений не только задирает голову, но и почему-то отвечает: приоткрывает рот, позволяя Антону скользнуть языком внутрь. В кои-то веки в солнечном сплетении скручивается не морозный холод, а раскалённый металл. Арсений честно расцепляет руки, чтобы оттолкнуть, только почему-то обвивает ими чужую шею и прижимается ближе. Где-то здесь закрадывается метафора про мотыльков и пламя, и, наверное, в этой народной мудрости есть смысл, но сейчас думать о том, почему это важно, не выходит. Горячие руки Антона забираются под лёгкую рубашку, обвивают за талию и прижимают ещё теснее, тело к телу. Свои собственные руки Арсений уже явно не контролирует, — пальцы одной обхватывают чужую шею, а второй он зарывается в спутанные кудри, и на несколько блаженных мгновений становится так восхитительно тепло и хорошо, что места страху и сомнениям просто не находится. Но мгновения тем и плохи, что коротки. Арсений не отскакивает в ужасе и не отталкивает от себя просто потому, что приходит в себя постепенно: уже остывая, чувствует осторожные и едва ощутимые поцелуи на щеках, на челюсти, за ухом. Из чужих объятий он высвобождается мягко, но уверенно, не позволяя отчаянно цепляющимся за него рукам Антона притянуть обратно. Арсений ничего не говорит, только отступает на шаг назад, чтобы не было соблазна снова кинуться в объятия или даже ещё раз поцеловать. Заезженные фразы крутятся на языке, но одна кажется шаблоннее другой. Это ошибка, и всё зря? Ты мне не нравишься? Мне это не нужно? Какое же бессовестное враньё. В итоге Арсений выбирает, наверное, наихудший вариант: сбегает молча и не оглядываясь. Сердце бешено колотится в груди, пока он быстро поднимается на последний этаж, и внезапная тахикардия накатывает не из-за физической нагрузки, к ней Арсений привык. Нет, тут что-то другое: что-то, чему Арсений пока боится давать название. Он заходит в комнату, запирает дверь на ключ и даже не включает свет. Раздражённо одёргивает задравшийся свитер, кожа под которым ещё, кажется, несёт отпечаток чужих касаний. Сон сейчас точно не придёт, поэтому Арсений решительно открывает окно нараспашку и садится на подоконник, бесстрашно свешивая вниз ноги. Окно в его комнате выходит на парк и проезжую часть, пейзаж не закрывают многочисленные жилые дома и офисные центры, и взгляд падает далеко, до самого горизонта. Арсений пытается сосредоточиться, осторожно взвывает к своему дару, будто трогает спящего зверя. Ему ещё никогда не приходилось призывать ястреба, тот был вольной птицей, всегда прилетал сам, когда захочется. И, наверное, впервые Арсений не просто хочет его позвать, но ещё и пытается. Проходит не меньше получаса, холод не беспокоит, но ноги и спина от долгого сидения начинают затекать. Если честно, Арсений был готов ждать ещё столько же, но вздёргивает голову, когда слышит знакомый шум от размаха больших крыльев. Ястреб делает широкую дугу прежде, чем приземлиться рядом на подоконник и издать негромкий высокий вскрик. Сглатывая ком в горле, Арсений гладит коричнево-оранжевые пёрышки и тихонько шепчет: — Блин, Глазастик, я так сильно вляпался. Ястреб переступает с ноги на ногу, подталкивает его руку головой и прикусывает за пальцы. Может быть, нет у него никакого умысла, но Арсений всё равно воспринимает это как просьбу продолжить. — Я, наверное, влюбляюсь, — совсем тихо, боясь признаться в этом даже самому себе, произносит он. — Ещё не окончательно, но… чувствую, что совсем скоро. Ястреб своим немаленьким весом запрыгивает на его ногу, — когти на секунду больно впиваются в кожу сквозь ткань джинсов, и Арсений морщится, — а затем притирается ближе. — Ты такой умный для птицы, — с удивлённым смешком шепчет Арсений. — Наверное, это потому, что ты волшебный. Глазастик издаёт согласный вскрик и затихает, пригревшись под боком. Арсений поглаживает его невесомо по крылу, пока не понимает, что готов рухнуть носом вперёд от сонливости. Ястреб, кажется, тоже прикорнул, потому что вздрагивает от телодвижений, а затем и вовсе упархивает высоко в небо. Арсений провожает его задумчивым взглядом, залезает обратно в комнату и прикрывает окно.