банальности

накопительный эффект — вещь неоднозначная настолько, насколько является спорным вопрос о преимуществе его положительной стороны над отрицательной. горячие источники, дождевые и солнечные ванны не прошли даром — чонгук в середине их маленького путешествия слег с простудой, мучаясь от жара изнутри и снаружи. обгоревшая кожа саднит — переворачиваться из стороны в сторону сущее мучение, хотя бы потому что вдобавок к осязательным моментам добавляется еще и неуемная головная боль, раскалывающая череп надвое. раскаленный воздух не делает ситуацию легче. с другой стороны — какая разница, если его чон мог захватывать только порционно через рот с воспаленным горлом. тэхен хмыкает: «лох». но увлажнитель воздуха с показной неохотой ставит рядом. чимин волнуется: «боже мой, как ты, температуру мерял? давление? пульс?» и высыпает горсть таблеток и порошочков рядом. подходящие по рецепту и те, что на всякий случай: от морской болезни (вдруг, ворочаясь, чонгук словит вертолеты, и ему захочется блевать), от диареи и аллергии. чону не нужна и половина, но он благодарно принимает эти синтезированные дары природы. джин ничего вслух не произносит, но заботливо приносит ему бульоны и сытную еду. периодически меняет влажные повязки, несмотря на все протесты чонгука в стиле «я не ребенок, я сам». усмехается: — вот и закрой свой возмущающийся ротик, как взрослый. а лучше открой и скажи «а-а». чонгук не смеет ослушаться — бульон оказывается на редкость похожим на мамин. глаза раздражаются ностальгией. парень никогда бы не подумал, что, поехав на море, обретет столько нянек. но даже и тем необходима передышка — после дневного похода в горы следуют оздоровительно-травмоопасные игры в волейбол, баскетбол, теннис и далее по списку. на которые те ушли чуть ли не с чоновским пинком — их выдуманный долг перед болезным только раздражал, хоть он и был неимоверно рад тому, что они сделали столько всего ради его маленькой неблагодарной задницы. не то чтобы ему очень хотелось, но да, ему чертовски хотелось поиграть, а не лежать прикованным к постели. но в нынешнем состоянии это не представляется возможным. мысли перетекают одна в другую вязко, нехотя. воспаленные глаза едва воспринимают окружающий свет за неболезненный — периодически веки смыкаются, и чонгук бы и рад уснуть, но отчего-то — саднящая кожа, будто бы ломающиеся кости и суставы, жарящее одеяло — не можется. метаться из стороны в сторону в поисках холодного островка на простыне уже нет сил, да и тех кусков тоже. он амебно разлегся и втыкает в потолок — проверять ленту тиктока мешают слезящиеся глаза и будто бы сдавленная в тисках голова. холодный влажный компресс становится сначала теплым с обеих сторон, а затем просто сухим. этот факт и сгущающиеся сумерки за окном позволяют предположить, что прошло часа три-четыре с момента его полного одиночества. душно. жарко. невыносимо. в этом длящемся вечность обрывке времени чонгук проводит непонятно сколько тысяч секунд. в дверь стучатся раза три, а затем она распахивается, внося сквозняк перемен по имени мин юнги. — ого, хен? а где твои гостинцы? — хрипит чонгук, сквозь кашель посмеиваясь, когда удивление проходит, трансформируясь в разливающуюся бальзамом нежность. мин пропускает мимо ушей все реплики и дотрагивается ледяной ладонью до лба. чонгук протяжно стонет и обхватывает чужую руку, прибивая к коже. юнги растерянно ухмыляется, словно сам не знает, зачем нацепил на лицо улыбку, но взгляд далеко не о радости. чонгук размыто смотрит на одноклассника сквозь пелену болезненного состояния и бормочет какие-то несвязные звуки. — пить хочешь? чон неопределенно мычит, закатывая глаза от удовольствия, когда юнги меняет руку на его лбу. — ты мой… спаситель. — не преувеличивай, — юнги мягко убирает прилипшие ко лбу волосы. — хе-е-ен. чонгука клонит в сон, и дальше он даже и не вспомнит, что делал юнги конкретно — все сливается в один комок событий: ему меряют температуру, поят водой, отводят в туалет, заставляют выпить таблетки, а какие — бог тому свидетель, меняют компрессы и так по кругу. даже ожоги мажут, прознав про такой досадный бонус. организм, почувствовав необходимое облегчение страданий, сдает позиции, и чон вырубается, запомнив только чепуху, которой забрасывал мина, лишь бы тот только говорил или касался его, чтобы чувствовать это присутствие. в бреду он валяется пару дней, а затем приходит в сознание и понимает, что тэхен уж слишком пристально и осуждающе пасет его везде, где бы он ни оказался. — мудак, — едко и обиженно. прямо посреди толпы: не сдержался. — и сколько бы ты крыл от меня, что это гребаный мин юнги? ким не уточняет, в чем провинился юнги, но это и не нужно — выражение лица говорит само за себя. чон ничего не отрицает, лишь всполошенно прикладывает к губам тэхена палец и смотрит так несчастно и выразительно, как только может. «пожалуйста, тэ», — мольба звучит в звенящей тишине в островке бала-маскарада между ними, где один из участников случайно обнажил себя, нечаянно обронив маску.