Кромешна

      Саше кажется, что из всех доступных глупостей была сделана не худшая. Даже как будто наоборот — самая удачная. Она не имеет ничего общего с членовредительством, никак не угрожает карьере Саши, зато приносит сладкое чувство удовлетворения от мысли, что Этери никогда бы не позволила чему-то подобному случиться в разгар соревнований, но тем не менее, это и случилось у Этери под самым носом, вызывающе открыто, прямо в холле отеля. С отдельным удовольствием Саша вспоминает Марка — Марк целовал, горел и звучал так, будто и вправду любил. Будто Сашино тело — некрасивое, угловатое, неженственное — действительно казалось ему привлекательным, действительно было для него желанным, несмотря ни на что. Саше приятно думать об этом.       Приятная мысль почти теряется из-за того, как складывается произвольная. Было бы сказочно, если бы любовь Марка вдохновляла, давала крылья и толкала на подвиги; на деле же Саша ошибается в произвольной на двух квадах из четырёх и теряет всякие шансы на победу. Упиваться любовью после этого не хочется — наоборот, хочется что-нибудь ломать и громить, и злиться на весь мир. Марк этого настроения совершенно не улавливает и настойчиво лезет утешать. Саша запирается от него в номере, чтобы Марк не попал под горячую руку.       Саша вообще на какое-то время запрещает себе отвлекаться на Марка. Из грядущего на Сашу уже надвигается самая главная задача сезона — Олимпиада.       Хоть Марк и источает уверенность, что именно в Пекине пятиквадка у Саши получится, пускать этот вопрос на самотёк нельзя. Сама себе предоставленная и брошенная, пятиквадка не получится вообще никогда и ни у кого. Саша надрывается на катке, не позволяя себе отвлекаться, — сперва в Москве, потом, практически не выныривая мыслями из тренировок, на базе в Красноярске, и планирует продолжать делать то же самое в Пекине. Надежд нет ни на внезапную благосклонность судей, ни на ошибки соперниц-подруг. Только собственным упорным трудом можно выковать эту золотую медаль.       Пекин ждёт. И он не сдастся сам по себе.       Олимпийская деревня в Пекине кажется Саше похожей на базар, на аляповатый блошиный рынок. Такое чувство, что она специально устроена так, чтобы заманчивые сувениры попадались на глаза как можно чаще, притягивали взгляд и вынуждали оставить деньги в магазине. Частично уступая окружающему буйству сувениров, Саша покупает маленький, с ладонь, китайский флажок. Поясняет Ане, удивлённо вздёрнувшей бровь: — Раз своего флага всё равно нет, — и какое-то время с умеренным энтузиазмом им помахивает. Пока откуда-то из-за спины, проскочив под поднятой рукой, не выныривает Марк.       Марк себя в сувенирах не ограничивает: он уже шастает в нелепой шапке с помпоном, украшенной олимпийским лого. И просит, протягивая Саше телефон: — Ты не сфотографируешь меня? Хочу посягнуть на олимпийские кольца.       Саша фыркает: — Потом бы посягнул. Что они, убегут от тебя, что ли? — но всё-таки снимает Марка, пока он повисает на зелёном кольце, как макака. Поверх экрана всплывает уведомление. Сперва Саша честно хочет его проигнорировать. Потом видит, что это не личное сообщение, а какая-то новость, и замечает свою фамилию, и, не сдержавшись, нажимает.       Статья по ссылке — в высшей степени идиотская. Неизвестный автор пафосно рассуждает об атмосфере в Хрустальном, уподобляет группу «жерлу кипящего вулкана» и уверяет, что в Пекине должен «произойти взрыв». Ни слова серьёзной аналитики. Ни одного упоминания техники, сложности, качества. Только нелепое гадание на чужих эмоциях.       Рядом вновь возникает Марк и тоже кидает на экран любопытный взгляд, спрашивая: — Что читаешь?       Саша вздыхает. Возвращает Марку телефон и говорит невесело: — Мне иногда кажется, что никому не интересно, как я умею делать четверные. Что от меня на этой Олимпиаде не квадов ждут, а скандала. Может, прямо сейчас дать кому-нибудь из девчонок под дых? Чтобы сразу обеспечить эксклюзив и дальше спокойно тренироваться?       Марк берёт Сашу за руку и серьёзно качает головой, и помпон у него на шапке по-дурацки покачивается вправо-влево. Пальцы у Марка тёплые, ласковые — и голос тоже тёплый и ласковый, когда он убеждает: — Саша, не надо. Какая разница, что там какой-то дурень накатал у себя в блоге? Ты выше этого, выше драк. Ты золотая.       — Твои бы слова, да судьям в уши, — бормочет Саша. И не сразу отнимает у Марка руку: появляется смутное чувство защищённости, когда их ладони соединены, и странно крепнет уверенность в собственных силах. Потом Саша ловит на себе пристальный, жаляще внимательный взгляд Этери и отстраняется, кидает Марку: — Иди дальше сувениры покупай. — Звучит грубовато, но Марка в который уже раз это совершенно не смущает и вообще не отпугивает.       — Может, вечером вместе сходим? — предлагает Марк, послушно разжимая пальцы. — Или следующим вечером. Или… в общем, когда тебе будет удобно. Не хочешь? — У него привычно искрящиеся, полные надежды глаза. Саша думает, что он, может быть, по-своему прав, когда упорно верит в лучшее — две золотые медали у него на шее словно бы поощряют эту веру. И Саша тоже поощряет, когда расплывчато соглашается: — Ладно. Как-нибудь сходим. Олимпиада длинная, посмотрим, когда будет свободный вечер.       Лицо Марка озаряется улыбкой.       — Я буду ждать, — нежно обещает Марк. Снова смешно кивает помпоном на шапке и испаряется под очередным напряжённым взглядом Этери. Саше опять до неприличия это нравится: Марк — непозволительный, не одобренный, на Марка нельзя отвлекаться. Именно поэтому есть странная сладость в том, чтобы демонстративно подпускать его к себе. Может же Саша разрешить себе хоть что-то, кроме бесконечных четверных.       Пока, впрочем, приходится сосредоточиться на четверных. Саша пытается загнать себя до автоматизма. Выбивает дополнительный лёд, с удвоенной силой налегает на физподготовку. И снова бьётся о триксель — иногда он получается, но чаще с ним опять не совладать. Саша столько времени тратит на прыжки, что едва не упускает, как рядом начинает разрушаться очень важное.       Сашу не допускают до командника. Это странно и непонятно. Федерация может комбинировать спортсменок любыми способами почти, ничем не рискуя, потому что никто до таких баллов не дотянется, если не произойдёт ничего из ряда вон выходящего, — но почему-то отказывается от комбинаций вообще. Саше понятно решение отдать короткую Камиле и её безоговорочно шикарному трикселю. Но произвольная! Сашина сильная сторона! Плотнейшая пятиквадка, которая даже при ошибках приносит огромные баллы. Почему не поставить её? Не поверить в неё? Почему опять всё отдают Камиле? Саша бесится, давит и доказывает, снова ругается с тренерами и под конец едва не опускается до мольбы, пытаясь переубедить и уговорить как-нибудь повлиять на решение, изменить состав на командник. Без толку. Всё отдано Камиле.       Всё без толку.       Сашу тянет в истерику. Саша чувствует себя так, будто из-под ног планомерно выбивают почву, ломают пальцы, не позволяя хвататься и цепляться, топчут шансы, уничтожают и без того слабые проблески надежды. Решимость внутри, казавшаяся ранее стальным стержнем, вдруг ощущается хрупкой, почти стеклянной. Саша судорожно ищет, чем отвлечь себя, чтобы не рехнуться от дурных мыслей, потерянно листает новостную ленту, старается зацепиться взглядом хоть за что-нибудь.       И бесконечно жалеет, когда цепляется, потому что это очередной беспощадный удар в спину.       У Марка в инсте уже полно историй, которые он успел отснять после прилёта в Пекин, будто ни на миг камеру не выпускал из рук. Тон всех историй вроде бы лёгкий, беззаботный, очень светлый — но в каждой почему-то есть Камила. Ходит рядом, любое занятие разделяет. И улыбается светло, смотрит очаровательно — а у Саши тянутся пальцы глаза ей выцарапать, Саша в шаге от того, чтобы сухо, бесслёзно завыть в потолок в отчаянии. Неужели Камиле мало золотых медалей, которыми её так старательно забрасывают? Зачем ей ещё и Марк? Почему она пытается отобрать всё? Что следующее — воздух?       Поутру при первой же встрече Саша ловит Марка в коридоре, вцепляется ему в воротник олимпийки и трясёт что есть сил, наплевав на то, что в любой момент в коридор может выйти кто-нибудь ещё и начать смотреть, как на спектакль. Ярость и ревность душат изнутри. Марк, не сопротивляясь, мотыляется под руками, как тряпичная кукла.       — Вот так, да? — шипит Саша. Кажется, ткань потрескивает под руками — но и чёрт с ней. Хочется то ли надавать Марку пощёчин, то ли верёвкой его к себе привязать, чтобы ни к какой Камиле больше не убегал. С другой стороны — а если он уже почти убежал? Пока видел от Саши в основном игнор и отказы? Как его теперь возвращать? Саша думает об этом — и слышит бессилие в собственном голосе, когда снова спрашивает: — Всё? Ты перебегаешь к другой юбке? Это финал? — Бесславный и унизительный финал для такой громкой и преданной любви, какую рисовал Марк, если и вправду так. Как можно было предсказать такой исход, глядя в нежные, упрямо горящие глаза — у Саши до сих пор не получается до конца поверить, несмотря на то, что во всех историях Марка непременно Камила, Камила, Камила.       — Куда я перебегаю? — а у Марка искреннее недоумение на лице. — К какой юбке? Саша, Сашенька, ты что? Что на тебя нашло?       Он кажется таким честным в своих вопросах, что у Саши отлегает от сердца. Саша выпускает его воротник и скомканно объясняет: — Твои истории. Там сплошь Камила. Зачем ты её за собой таскаешь? Зачем она за тобой ходит, как хвост?       — Я таскаю? — всё так же непонимающе уточняет Марк. Его встревоженное лицо медленно проясняется, когда он спрашивает: — Саша, ты что… ревнуешь?       — Нет, — быстро говорит Саша, почти отталкивая эту мысль. Руки Марка обвиваются вокруг талии, согревают и успокаивают, и Саша признаётся, утыкаясь лбом ему в плечо: — Да. Мне стало страшно, что Камила тебя уведёт.       — Да ты что? Никогда в жизни, — ласково уверяет Марк. Обнимает крепче, теснее прижимает Сашу к себе, беспорядочно гладит по спине. У Саши глаза горячо щиплет, когда Марк шепчет с нежностью: — Милая. Не бойся, милая, только ничего не бойся. Ты… верь мне, пожалуйста. Я тебя не оставлю, я всегда на твоей стороне. Я знаю, что сейчас все с ума по Олимпиаде сходят, все друг на друга из-за этих игр косо смотрят, а журналисты ещё на скандалы подбивают, грязь вытаскивают. Поэтому я, наверное, понимаю, почему ты не очень веришь окружающим. Но ты не переживай, пожалуйста. Ты мне дорога, и я всегда буду за тебя, что бы ни случилось на этой Олимпиаде. Ты только услышь меня, пожалуйста. Ладно?       Ты тоже мне дорог, думает Саша, продолжая прятать лицо у него в плече. Марк, кажется, единственный, кто так открыто и настойчиво верит в Сашу и не устаёт твердить об этом. Страшно вдруг перестать ощущать его поддержку, перестать чувствовать, как за плечом бьётся его сердце, преданное, горячее и сильное. Саша думает об этом, но вслух говорит совсем другое: — Ты предлагал сходить за сувенирами, помнишь? Можем сегодня вечером вместе пройтись. Хочешь?       Марк кивает с таким энтузиазмом, что у него, кажется, чудом не отваливается голова.       Они встречаются вечером — и выясняют, что сувенирами закупаться надо было сразу, как приехали, а теперь это дело сложное. Теперь везде стоят долгие-долгие очереди, и Саша с Марком тоже в них вынужденно втыкаются. Это не скучно — Марк энергично болтает обо всём на свете и словно зажигает пространство вокруг себя, как бенгальскими огнями, — но довольно холодно. Саша мёрзнет в опрометчиво надетой толстовке, зябко сводит плечи. Марк сперва держит Сашины ладони, суетливо дышит ей на ледяные пальцы — а потом расстёгивает и распахивает свой куда более плотный пуховик.       — Давай. Иди сюда, а то совсем замёрзнешь, — приглашает он. На миг Саша смотрит с сомнением — посреди олимпийской деревни, на глазах у всех, лезть к Марку под пуховик? — потом думает, что, в принципе, плевать, и ныряет между распахнутых пол. Марк укутывает пуховиком и теплом, прижимает к груди, чуть слышно урчит. Потом довольное урчание постепенно перерастает в голос, и Марк бормочет: — Саша, какая ты!.. И так близко. Боже. Саш, я сейчас кончусь от счастья, честное слово!..       — Я тебе дам, — ворчит Саша и пытается ущипнуть Марка за бок, насколько позволяет тесный кокон объятий. — Не смей кончаться! Слышишь? Ты мне нужен.       Марк крупно вздрагивает.       — Хорошо. Раз такое дело — тогда, конечно, кончаться я не буду, — радостно соглашается он. Немного молчит, потом осторожно зовёт: — Саш? А ничего, что я к тебе обращаюсь… ну, как к девушке?       Саша думает, что только Марку и могло прийти в голову беспокоиться из-за того, правильно ли он делает, поступая, как все вокруг, и небрежно дёргает плечом: — Ничего. Пускай будет так. Это привычно. Даже правильно теперь, наверное.       Им обоим понятно, что поход за сувенирами — это больше предлог для встречи. Поэтому они берут одного только сувенирного Дунь Дуня на двоих, а потом долго, медленно бредут обратно к дому сборной, потому что Марк продолжает укутывать Сашу своим пуховиком, и шагать быстрее это не помогает. До дома они добираются уже довольно поздно; Марк ещё пытается фонтанировать энергией, но уже заметно, как он утомлённо хлопает глазами. Оно и понятно — ему завтра вставать раньше раннего, чтобы к пяти утра уже начинать готовиться к команднику. На прощание Саша целует его в полутёмном коридоре. Марк давится удивлённым восклицанием, но отвечает.       — Саша? — потрясённо шепчет он в полумраке; его интонации — почти такие же полные недоумения, как были утром. — Что случилось? В чём дело?       Саша целует его ещё раз, пытаясь вытравить из его голоса это удивление, отчасти похожее на недоверие. И просит: — Порви этот командник завтра. За нас обоих.       — Может, тебя ещё тоже поставят в командник, — бормочет Марк и беспорядочно, но очень ласково гладит Сашины плечи. — Как могут не поставить? У тебя же такая потрясающая произвольная! Такая сильная! Не может быть, чтобы тебе не дали её прокатать.       Саша уже точно знает, что никуда не поставят и ничего не дадут, потому что уже всё решено. Но слепая, влюблённая вера Марка приятно греет изнутри, смягчает режущую боль чужого пренебрежения и даже как будто исцеляет. Саша понимает, что подсаживается на эту веру, как на наркотик, зависеть от неё начинает — но неужели нельзя позволить себе этот допинг в борьбе с Камилой? Когда на стороне Камилы, кажется, стоит весь остальной мир, включая тренеров и судей?       Все дни командника Саша неизменно проводит на трибуне, как на дежурстве. Отбивает ладони и едва не срывает голос, болея за Марка, и даже заставляет себя смириться, не закипать изнутри, когда на лёд выходит Камила. Пусть. Если это принесёт Марку золотую медаль — пусть Камила сейчас купается в овациях, похвалах и космических надбавках. Это можно стерпеть.       Камилу, как обычно, после прокатов закидывают комплиментами и превозносят до небес. Саша сознательно отрезает себя от всего этого — не хватало лишний раз слушать, какая гениальная-идеальная-непобедимая претендентка на медали завелась в штабе, какая несокрушимая машина шаг за шагом идёт на очередной рекорд и за личным олимпийским золотом. Такие дифирамбы не успокаивают ничуть, а наоборот, растравливают и без того уставшие нервы. Чтобы не соприкасаться со всем этим, Саша тащит Марка смотреть другие соревнования, идущие позже. Марк выглядит так, словно вот-вот схватит инфаркт от счастья, словно одновременно и золотая олимпийская медаль, и долгожданная девичья благосклонность — это для него слишком много и не помещается одновременно в голове. Теперь очередь Саши часто гладить его по плечу. Саша как будто пытается собрать его, ошалевшего, не позволить ему рассыпаться, разлететься на конфетти.       — Ты молодец, — говорит ему Саша и поднимается рукой выше, гладит шею и горячую щёку. — Чемпион. Страна от тебя без ума.       Марк смотрит пылающими глазами, доверчиво жмётся щекой к ласкающей ладони. И двусмысленно спрашивает: — А ты?       — И я без ума, — признаётся Саша. И позволяет Марку крепко себя обнять, и думает, что было бы замечательно оказаться вправе ответить «да» на оба вопроса. Оказаться чемпионкой. Пример Марка заряжает. И если в закулисных расчётах Сашу уже списали со счетов — это напрасно. Саша с этим в корне не согласна и совершенно не планирует сдаваться. Ещё есть возможность собраться и перевернуть всю игру.       Ещё есть шанс.