Кромешна

      Подготовка к личному турниру идёт из рук вон плохо.       Нервничает Камила, которая чувствует, как накаляет атмосферу её командное золото. Нервничает Саша — недопуск к команднику, а дальше что? Недопуск и до второго золота тоже, опять всё спишут на Камилу как на самую гениальную? Может, Сашу вообще до медалей не допустят? Чтобы чему-нибудь там научить, приструнить, попытаться в очередной раз укротить характер или что там ещё любит выдумывать всемогущий тренерский штаб. Более того, поддаваясь общему психозу, начинает нервничать и Аня тоже. И в общем и целом в женской одиночке царят разброд и шатание.       Саша привычно пытается ткнуться за поддержкой к Марку — но выясняет, что у Марка у самого всё плохо. Ему после двух результативных прокатов подряд нужно немедленно выдать ещё два результативных проката так же подряд, и по его потухшим глазам, в которых привычные искры яркой синевы выцветают в безжизненный серый, видно, что сил у него нет никаких. На себя самого даже сил нет — хотя при виде Саши он вскидывается, и старательно натягивает на лицо улыбку, и пытается сделать вид, что он всё так же похож на живительный фонтан, из которого можно пить взахлёб. Но не похож, конечно. Саше совесть не позволять вешать такому Марку на шею свои проблемы и требовать от него поддержки. Марка самого бы поддержать хорошо — Саша то и пытается сделать, когда гладит его по голове, перебирает в пальцах непослушные вихры и не знает, что сказать. Какое слово найти, чтобы оно помогло, а не надломило ещё хуже прежнего? Впрочем, Марку как будто достаточно одного только тактильного контакта. Он снова ластится к ладони, как тогда на трибунах, и улыбается мечтательно и мягко, и в нём снова загорается прежняя неугасимая искра.       Жаль только, что ненадолго — Марк снова выдыхается очень быстро. Саша мысленно клянёт Олимпиаду — даже счастье здесь какое-то паршивое, с горьким привкусом, а про поражение вообще думать страшно, оно, наверное, перемалывает с жестокостью камнедробилки.       Саша опасается, что Марк вот-вот к тому и прикатится. У него очень плохо проходит короткая, с совершенно не обязательными, но дорогими ошибками. Саша едва не срывает горло на трибуне, болея за него — а толку-то. Можно хоть трахею себе вырвать и на лёд швырнуть, а всё равно ничего не поменяется, на льду Марк всё равно будет один, наедине со своими нервами и своей усталостью. В короткой он им проигрывает, а назавтра на тренировке кажется уставшим ещё хуже прежнего, в ноль совсем. Саша думает, что так он сорвёт и произвольную тоже. Думает, что ещё раньше он убьётся об лёд в попытках выдавить из себя элементы.       Сорвавшись с очередного прыжка, Марк уже даже не пытается встать — утомлённо приваливается к бортику и сидит так, уставившись в пустоту, и лицо у него одного цвета со льдом. У Саши своя тренировка, которую необходимо не провалить, Саше не следует обращать на Марка внимания. Иначе тренеры немедленно ухватятся за первую же возможность и начнут зудеть и поучать, пока всю душу не вынут. Саша прекрасно об этом знает — и всё-таки останавливается рядом с Марком, опускается на колени. Он даже не замечает, и это режет до невыносимого: проклятая федра со своей жадностью совсем его загнала, разменяла на золото, которое и без того вряд ли бы ускользнуло, убила без веских причин. В отчаянной попытке разбудить, заставить встрепенуться Саша хватает его за подбородок и целует в губы.       Марк и тут реагирует заторможенно, до него все прикосновения доходят как через вату. Не сразу, но всё-таки его губы размыкаются навстречу, целуют в ответ. Марк быстро смелеет, обхватывает Сашу за талию, сам тянется навстречу. Саша чувствует, как он пытается толкнуться языком между губ — и приоткрывает рот, позволяя Марку всё, на что ему хватает смелости решиться.       И всё это — под негодующие крики Этери. Красота.       — Александра! Немедленно прекрати! Кому сказано! Александра!       Не сразу, но всё-таки Саша отрывается от Марка, чтобы не дожидаться, когда прочь потащат за волосы. Желает на прощание: — Держись, чемпион! — и едет к другому бортику, к тренерам, чтобы выслушать выволочку и гнев праведный.       Всё равно ведь возжелают наорать, так лучше пускай сейчас это сделают. Чего тянуть-то.       — Александра, напомни мне: для чего ты приехала в Пекин? — голос Этери звенит и лязгает сталью. — Чтобы отстаивать на соревнованиях честь страны — или чтобы шашни крутить?       — Что-то я не заметила, чтобы меня ставили на соревнования отстаивать честь страны, — огрызается Саша. Обида за командник и за Камилу ещё слишком свежа, чтобы получилось не дать ей выхода. — По-моему, для этих целей вы привезли в Пекин кого-то совсем другого!       На миг возникает ощущение, что Этери за такие слова влепила бы пощёчину, будь ей удобно дотянуться через бортик. Саша хватается за бутылку с водой, чтобы хоть чем-то себя занять, пока они не расскандалились окончательно. Честно старается себя сдерживать — да разве же позволят вот так просто взять и обогнуть опасный угол. Из-за бортика лезет ещё и Глейхенгауз, и они с Этери пилят вдвоём. У тебя проблемы с презентацией. У тебя опять не получается триксель. С чего ты решила, что у тебя есть время и право обхаживать Кондратюка.       — Он мой самый преданный фанат. Тренируюсь налаживать отношения с фанатами, — отвечает Саша. Пытается смягчить конфликт как может, да только опять не дают.       — И как далеко ты зашла в налаживании отношений? Может, ты ещё и спишь с этим «преданным фанатом»? — снова встревает Глейхенгауз. Саша вспыхивает от такого вопроса. Никто не имеет права тащить эти подробности на свет, вне зависимости от того, правдивы они или нет, ни у кого нет права лезть к Саше в трусы и в постель. Куда-то теряется желание сгладить ситуацию, совсем погасшее после грязного намёка, и руки словно сами собой швыряют в хореографа бутылку.       Саша не попадает, но и так разговор окончательно скатывается в склоку. Все друг на друга некрасиво орут, припоминают друг другу всё худшее, и с катка в итоге Саша вылетает, ощущая себя грязным ничтожеством. Тянет обессиленно зарыдать, и только нежелание показывать тренерам ещё и эту слабость заставляет сдерживать слёзы. Когда плеча вдруг касается чья-то рука, Саша ожесточённо сбрасывает её. И не сразу понимает, что это Марк, который догнал и рвётся утешить.       — У тебя проблемы из-за меня, да? — виновато спрашивает Марк. И снова тянется гладить по плечу, невзирая на полученный в первый миг отпор. — Сашенька. Я тебе мешаю? Прости. Мне… не возникать? Не подходить к тебе пока? Так будет легче?       — Не будет, — мотает головой Саша. Страшно представить себе, что Марк уйдёт и унесёт с собой вечное ласковое тепло, и останутся только осуждение и понукание со стороны тренеров, да подруги, которых уже, может, и подругами уже нельзя назвать из-за недоверия, пролегающего глубокой пропастью. Марк обнимает за плечи, и Саша обессиленно прижимается к нему, признаваясь: — Если ты уйдёшь, у меня не останется ничего, кроме проблем. Не бросай меня. Они ведь всё равно найдут, к чему прицепиться, а ты… мне легче, когда ты на моей стороне.       — Всегда! — горячо обещает Марк. И торопливо целует, сцеловывает слёзы, которые всё-таки ползут у Саши по щекам. — Сашенька, драгоценная моя, золотая моя! Если я могу тебе чем-то помочь, ты только скажи. Я всё для тебя сделаю.       Его нежность и искренняя готовность броситься на помощь понемногу исцеляют ужасную болезненную слабость. Саша находит в себе силы улыбнуться ему в ответ, а к вечеру и вовсе успокаивается. И думает, что ни за что больше не позволит так себя задеть. Потому что все эти нервы и психи только Саше и вредят, а значит, нечего допускать их вообще.       Вечером легко выковывать вокруг себя эту броню, заперевшись в своей комнате. Наутро же броня хрустит и гнётся: её едва не ломает острое, разъедающее чувство вины.       Саше, кажется, удалось вдохновить Марка на борьбу, но не удалось вдохнуть в него силы. Из-за этого произвольная выходит ещё хуже, чем короткая. Марк даже на безнадёжные элементы лезет, борется за них отчаянно и безуспешно, и проигрывает эту борьбу из раза в раз. Во второй половине, попытавшись вцепиться в каскад, он падает особенно страшно, сокрушительно бьётся об лёд бедром. До Саши долетает вырвавшийся у Марка отчаянный крик боли; у Саши сердце кровью обливается — винить в случившемся некого, кроме себя, кроме дерзкого поцелуя на тренировке, вселившего в Марка и отвагу, и надежду, и ещё чёрт знает что. Непонятно, как Марк ухитряется доехать произвольную до конца: он движется так, словно у него понемногу отнимается нога, и в кике выглядит совершенно разбитым. И место его от десятки лучших далеко, федра явно рассчитывала на большее.       Саша навещает Марка вечером, улучив момент, когда его соседи разбредаются по каким-то своим делам. Марк открывает не сразу, а когда наконец впускает Сашу — у него убитое, бесконечно уставшее лицо.       — Вот так вот я всех подвёл, — говорит он с порога. Прихрамывая, закрывает за Сашей дверь и горько кривит угол рта: — Все возложенные на меня надежды — взял и не оправдал. Да ещё с каким треском. Разжалуют меня за это из национальных героев.       — После того, как ты практически умер на льду? Пусть только попробуют! Не посмеют! — пылко возражает Саша. Заметная хромота Марка не даёт покоя. Уже тише и нежнее Саша замечает: — Ты же разбился почти. Как твоя нога? Сильно болит?       — Нога как нога. Растёт откуда положено. Заживёт скоро, — смущённо и расплывчато бормочет Марк. Ответ выходит, по сути, без ответа, и Сашу это не устраивает. Саша бесцеремонно всовывает два пальца за резинку спортивных штанов и дёргает их вниз вместе с бельём, спускает их с Марка с одной стороны и рассматривает оголившиеся бедро и ягодицу. От увиденного хочется грязно ругаться и кого-нибудь бить. На бедре у Марка пышно цветёт синяк, густо-лиловый, обширный, и частично переползает на задницу. Саша бережно поглаживает кожу по самому краю синяка, и размышляет, стоит ли пожалеть словами или это прозвучит унизительно, и не сразу замечает, как Марк пыхтит над ухом.       — Сашенька, — бормочет Марк, и щёки у него смущённо горят. — Сашенька, ты это зря. То есть, я хочу сказать… ты, конечно, можешь разглядывать меня без трусов сколько захочешь, я не против. Ты только имей в виду, что если ты продолжишь, то это… приведёт к определённой… ну, реакции? Понимаешь?       Это признание порождает в голове дерзкую мысль. Секунду Саша с ней борется, потом уступает — и с нарочитым удивлением приподнимает брови.       — Если я продолжу что? Делать вот так? — как можно невиннее уточняет Саша. И запускает под резинку штанов и вторую ладонь, ласково гладит крепкие ягодицы. Сладко видеть, как Марк реагирует на прикосновения: он жмурится, и дышит чаще, и ресницы трепещут взволнованно и часто.       — Саша, перестань, — просит Марк чуть слышно. И вразрез с собственными словами хватает Сашу за плечи, держит крепко, не позволяя отстраниться. — Не надо так, я же… Саш, я не сдержусь, если ты продолжишь.       — Не сдержишься? А что, ты хочешь что-то со мной сделать? — уточняет Саша с восторгом. Бесконечно сладко понимать, что Марк по-прежнему возбуждается от Сашиной близости, находит привлекательным угловатое мальчишеское тело. У Саши в груди щемит от этого понимания, и хочется приласкать Марка, сделать ему приятно, дать ему хоть что-то и за влюблённую преданность, и за сегодняшнюю отчаянную борьбу. Саша настойчивее сжимает пальцы на крепких ягодицах — осторожно, чтобы не сделать больно, — и с придыханием просит: — Расскажи мне.       Марк гуще прежнего заливается краской от этого вопроса и слабо мотает головой.       — Я ничего не хочу делать против твоей воли, — упирается он. — Неважно, чего я хочу, если этого не хочешь ты.       — А вдруг я хочу? Расскажи мне, — настаивает Саша. И пробует раздразнить, осторожно предполагает: — Может быть, ты хочешь, чтобы я встала на колени, а ты бы трахал мой рот? Или чтобы я стояла на четвереньках, а ты бы вставил мне сзади, и мы оба были бы почти одеты, только слегка приспустили бы одежду? А может, тебе больше понравилось бы раздеть меня полностью и разложить вон та том столе, чтобы ты всю меня видел, и как ты меня берёшь, во всех подробностях — тоже? — Саша распаляется от собственных всё более детальных грязных фантазий, чувствует, как между ног становится горячо и начинает медленно течь густая смазка, и снова просит: — Расскажи мне!       Марк с рычанием сгребает Сашу за бёдра и с силой вжимает в себя, держит с отчаянной цепкостью.       — Я хочу, — задыхается он и нетерпеливо втирается бёдрами; сквозь несколько слоёв ткани Саша чувствует, как у него накрепко стоит. — Снять с тебя это всё, раздеть тебя всю. Прямо здесь тебя хочу, на волосах твоих потрясающих, ты такая красивая, Сашенька!..       Саша жарко целует его в губы. Распускает волосы и просит: — Сделай это со мной.       Щёлкает, закрываясь, дверной замок.       Марк через голову сдирает с Саши футболку и полоску ткани, приличия ради имитирующую лифчик. Пылко ласкает, осыпает поцелуями шею и плечи и настойчиво давит на бёдра, заставляя опуститься вниз. От горячего напора колени сами подгибаются, и Саша послушно оседает на пол, утягивая Марка за собой. Сердце бешено колотится, и дыхания не хватает, и всё это до невыносимого хорошо. Саша впервые так отчётливо ощущает себя женственной. Девушкой. Желанной. Марк прижимает её к тонкому ковру, нависает сверху, зацеловывает и заласкивает так, что кожа горит даже от самых простых прикосновений. Его ладонь скользит по Сашиному телу, добирается до кромки спортивных штанов, на мгновение замирает — а потом ныряет под одежду, под бельё, и пальцы касаются Саши там, где она бесстыдно истекает влагой.       Саша скулит под обжигающей лаской. Реальность медленно уплывает в жаркое марево, совсем как тогда, на узком диване в таллинском отеле. Марк влажно целует в шею, шепчет что-то спутанное и продолжает уверенно двигать пальцами. Саша едва разбирает слова, Сашу плавит и перетряхивает от откровенных прикосновений. Саша крепче обнимает Марка, вплетает пальцы в спутанные волосы и сбивается на стоны. Горячими волнами удовольствия её уносит в сладкое полузабытье.       Словно в полусне она чувствует, как Марк выскальзывает из рук. Как он опускается ниже и снимает с Саши остатки одежды, как прикасается губами к коленям и бёдрам. Потом возвращается, снова мягко целует Сашу в шею, укрывает своим телом — и, насколько хватает ощущений, Саша чувствует его обнажённую кожу.       Она даже не понимает, откуда берётся вопрос, когда Марк вдруг шепчет: можно?       — Конечно, — торопливо кивает Саша. И обнимает Марка, целует шею и плечи, тянется к щекам и мажет поцелуями по губам, повторяет, пока Марк разводит её бёдра и толкается внутрь, дрожа от желания: — Конечно. Тебе можно. Милый мой.       В этот раз всё намного проще. Нет боли, которую приходилось глотать и давить первое время. Саша с отчётливой ясностью ощущает, как движется Марк внутри, как он погружается до конца, как начинает ритмично раскачивать бёдрами, оттягиваясь назад, чтобы потом вновь толкнуться глубоко. Каждый толчок — как бесцеремонное сладкое прикосновение там, где тело особенно чувствительное, уязвимое, нежное. Саша стонет и неосознанно сжимает Марка коленями, подаваясь навстречу.       Она делает больно — Марк шипит и дёргается — и не сразу понимает, что задела его разбитое бедро.       — Прости, — виноватится Саша и целует Марка, гладит по лицу, неумело пытаясь загладить свою ошибку. — Прости, пожалуйста! Я не хотела!       — Ничего, — ласково выдыхает ей в губы Марк. — Ничего, Сашенька. Только давай-ка… попробуем немножко по-другому, ладно? — Он вдруг подхватывает Сашу под колени, закидывает её ноги себе на плечи — и в такой позе двигается снова.       Сашу выгибает под ним. Саша задыхается от нахлынувших ощущений — теперь Марк пронзает её ещё глубже, распирает её изнутри ещё сильнее, и непостижимо, что такая раскрытая уязвимость приносит столько обжигающего наслаждения. Сбиваясь на вскрики, Саша зовёт: — Марк, Марк!.. — и тянет его к себе, сгибается почти пополам, чтобы Марк мог поцеловать её, жадно кусает горячие губы.       Она окончательно заходится в сладчайшей судороге, теснее прижимаясь к Марку, и с дрожью чувствует, как Марк отчаянно вбивается в неё в ответ, как внутри выплёскивается горячая сперма.       Они не сразу разнимают сплетённые тела и ещё дольше продолжают лежать рядом, среди разбросанной одежды, прямо на Сашиных разметавшихся волосах. Саше уютно рядом с Марком: временно словно нет ни Олимпиады, ни жесточайшей конкуренции, ни истрёпанных нервов, а есть только тёплый, от всего защищающий кокон объятий. Марка же словно терзают какие-то сомнения. Он время от времени вздыхает и наконец говорит с лёгкой горечью, целуя Сашу в макушку: — Я ужасный человек. С тобой нельзя так обращаться, ты же золотая! А я тебя… вот так, в коридоре прямо…       — Я слишком ценю твою любовь, чтобы предъявлять претензии к тому, в какой форме ты её выражаешь, — возражает Саша. Ласково проводит рукой по груди Марка и добавляет: — Да и потом, мне всё понравилось. У меня нет поводов для недовольства. Мне с тобой очень хорошо. И если тебе, как я надеюсь, тоже со мной хорошо, то в чём проблема?       Марк влюблённо обнимает Сашу. И бормочет бестолковые благодарности, и шепчет много-много нежных глупостей. Саша опять млеет от тёплой близости, и едва снова не забывает обо всём, пригревшись в ласковых руках. Она спохватывается, только когда из неё начинает вязко вытекать остывающая сперма. Саша сводит бёдра и стыдливо говорит: — Мне бы в душ.       Марк, кажется, до сих пор считает себя виноватым за не самый романтичный секс на полу, а потому немедленно окружает Сашу бурной заботой: тащит в душ на руках, укутывает халатом на выходе из душа и всё беспокойно косится на её ноги.       — Крови больше нет? — наконец решается спросить он. И со стыдом отводит взгляд: — А то в прошлый раз была… я же тогда тебе больно сделал…       Саша ловит его лицо в ладони, просит: — Посмотри на меня, — и убеждает: — Всё в порядке, Марк. Крови нет. И в прошлый раз была только потому, что ты у меня первый. Не грызи себя. Ты ничего плохого не сделал.       Марк, встрепенувшись, смотрит доверчиво и пронзительно.       — Я люблю тебя, Сашенька, — шепчет он ломко.       Марк оказывает на Сашу удивительное воздействие, заряжает сильнее, чем любые наставления тренеров. Саша возвращается от него с удивительным ощущением собственной силы. И даже не вздрагивает от пристального, колючего, неодобрительного взгляда Ани.       — Так это правда? Ты бегаешь по свиданиям вместо того, чтобы готовиться к личному турниру? — укоризненно спрашивает Аня. Саша только отмахивается от неё.       — Я не пропускаю тренировки. Готовлюсь как все, — замечает Саша. И переходит в наступление: — У тебя нет поводов меня упрекать за то, как я распоряжаюсь свободным временем. С чего бы вдруг? И вообще, тебе не плевать?       — Но ты же хочешь выиграть? — возражает Аня. — Как и я. Поэтому я просто даю тебе совет. Нельзя бросать подготовку, Саша. Ни на миг. Это только кажется, что нет ничего страшного, что ты же ходишь на все тренировки. А на самом деле — это как на беговой дорожке. Стоит замедлиться, и тебя отбрасывает назад, пока все остальные бегут и держат скорость. Не замедляйся, Саш. Потом ведь сама пожалеешь.       Саша уже знает, что этот подход не приносит ничего хорошего, не принёс ни единого золота за столько лет стараний. Возможно, действительно стоит попытаться подойти к соревнованиям по-иному. Не слушать Аню — пусть она бесконечно убивается в подготовку сама.       Перед личным турниром над головой Камилы, как бомба, разрывается новость о допинге. Саша и хочет ей посочувствовать — но в то же время не может не чувствовать в этом шанс для себя, возможно, единственный в жизни.       В короткой Саша выходит на лёд с готовностью бороться до победного конца.