***
Последующие праздничные дни проходили в особняке также тихо, как и новогоднее утро. Семья Керклендов собиралась лишь на завтраки, ленчи и ужины. В промежутке между едой они разбредались по дому и занимались тем, о чем только могла желать их душа. Кто-то играл в крикет в зале (в основном мужчины, ибо дамы не особо любили эту игру), кто-то бегал по магазинам с прислугой, а кто-то коротал дни в библиотеке. Франциск не находил ничего прелестного в Керклендских гостях. Они были скучны для такого человека, как он. Что могла дать эта семья? Да ничего, в этом-то и дело. Единственное, что хоть как-то скрашивало его неприязнь — это появление Кэтти, которая, несмотря на свою миловидную внешность, почему-то отпраздновала Новый год в доме Керклендов, а не с семьей. Но ближе к концу праздников она начала ему надоедать. Франциск знал, что так поступать нельзя, но, как говорится, сердцу не прикажешь. Оно ясно говорило ему:«Не хочу, надоело, не то…» Потому встречи начали медленно, но верно сходить на нет. Однажды, прогуливаясь по облысевшему саду, где сохранилось особо крупное количество белого снега, Франциск разглядел среди корявых ветвей рыжую шевелюру. Это была жена того тихого писателя. Кевина, кажется. Что-то в тот момент шевельнулось в душе Франциска, когда тот залюбовался холодным и равнодушным взглядом молодой женщины. Несколько раз он пытался заговорить с госпожой Нуннэн без присутствия ее молчаливого супруга. Если сказать вкратце, то их беседа была похожа на ленивое мычание двух коров. Госпожа Нуннэн не хотела обращать внимание на француза, а Франциска лишь сильнее забавляла ее холодная неприступность. Немного поразмыслив, Франциск подошел со спины, обронил перчатку, охнул и бросился ее поднимать. Надеялся в душе, что номер сработает и знакомство завяжется… но как это было наивно. Женщина лишь на секунду замерла, окинула прохладным взглядом некоего репетитора, который возился возле ее ног, а потом молча удалилась восвояси. Франциск тихо чертыхнулся, но на самом деле не испытал ни грамма злости с неудачи. Наоборот, это его позабавило, и желание заговорить с Еленой начало разогреваться внутри него, будто ненасытное пламя. Мужчина кинулся за ней следом, на ходу пытаясь сочинить иные способы для завязки разговора, которые он отчаянно старался выудить из своего большого опыта. Разговоры о погоде не прокатили сразу — миссис Нуннэн не сбавляла шагу, когда он начал восхвалять чудное бирюзовое небо. Следующая попытка — сделать комплимент ее утреннему наряду. А ведь жена Кевина обладала далеко не дурным вкусом. Перламутровое сиреневое платье так идеально лежало на ее фигуре, что Франциск начал реально задумываться над тем, что в эту женщину возможно очень легко влюбиться. Нет, не просто возможно, даже нужно. И, похоже, он влюбился. Нет, серьезно. Он даже сам слегка ошалел от собственного тела, которое определенно желало познакомиться с Еленой получше. Промурлыкав чуть ли не на ушко ей о том, что платье ее великолепно сочетается с серьгами (а это была правда, сиреневые камни на больших кольцах мерцали не хуже всего наряда), женщина вдруг остановилась. Строгий холодный взгляд скользнул по образу Франциска и остановился на его лице. — Вам что-то от меня надо? — ее стальной голос мог бы прорубить собой бетонную стенку, но Франциск ощутил от этого лишь еще больший адреналин. — Что вы, что вы! — пропел он, не отрывая от женщины зачарованного взгляда. — Я просто прогуливаюсь по особняку, как и вы. Мы с вами уже пересекались, кстати. На празднике. — Не припоминаю. — М-м… Между прочим, я репетитор, — мужчина представился, немного согнув одну ногу в колене и наклонившись в вежливом поклоне. — Учу Алису французскому языку. — Как это прискорбно, — без особой жалости пробормотала миссис Нуннэн. — И что вам надо от меня? «Хочу увидеть вас раскрепощенной в моей постели, дорогая Елена», — невинно изрек голос в голове француза. Франциск слегка помотал головой. — Ничего особенного! — он развел руками. — Ничего я от вас не хочу! Правда-правда! — А что же тогда вы лезете ко мне? — женщина настороженно посмотрела на репетитора. — Раз вам ничего не надо… — Я? Лезу? — брови Франциска невинно поползли по лбу. Он-то думал, что одна Алиса способна молоть подобное, ан-нет… И все же… несмотря на очень схожий характер с мелкой племянницей, внешне они были абсолютно разными. Жена Кевина обладала такой холодной и неприступной красотой, о которой Алисе Керкленд оставалось только мечтать. — Да — лезете, — ответила женщина. — Попрошу вас больше не преследовать меня, иначе я пожалуюсь вашему работодателю, — и она гордо зацокала каблуками в сторону дома, где, возможно, сейчас, как и прежде, за рабочим столом сидел ее молчаливый муж-ирландец и продолжал усердно давить по кнопкам клавиатуры. И что она в нем такого нашла?! Не верилось, что Кевин со своим мертвецким молчанием мог кого-то ублажить в постели… Это было за гранью фантастики. Впечатленный холодным отказом, Франциск побрел в обратную сторону. Он не был расстроен своим проигрышем, ибо знал уже заранее, что это будет не просто. Алиса его предупреждала. Но мсье Бонфуа не собирался опускать руки. Он не любил получать свою награду без хорошего боя. В гостиной царила приятная пустота — даже прислуга (точнее ее остатки) куда-то подевалась. В центре зала продолжала мерцать разноцветными огоньками новогодняя елка, ее острый кончик касался белого потолка. Из полукруглых окон лился холодный дневной свет, на подоконнике томились снежные сугробы, и по бокам в стекле виднелась морозная роспись. В камине дымились черные угли, а в тени скучало новенькое пианино. То самое, которого так часто насиловали безжалостные пальчики маленькой Керкленд. Франциск очень долго не решался подойти ближе и прикоснуться к нему. Но вскоре смелость взяла над ним вверх, и он уже сидел за круглым стулом с мягкой обивкой, а его длинные пальцы нежно поглаживали гладкие белые клавиши. Ох, как же это было давно… Но Франциск помнил слишком ясно. Когда-то его водили на уроки музыки, несмотря на то, что он был этому яро против. Ему хотелось больше проводить время со своими друзьями, нежели просиживать вечера за музыкальными инструментами и получать удары смычком за каждую оплошность. О да, тот преподаватель был крайне сумасшедшим типом… Его мать мечтала увидеть в своем сыне знаменитого музыканта, который бы участвовал на концертах в опере, ездил по Европе и собирал за собой толпы поклонников. Порою ее желание дорастало до такого уровня, когда она не сдерживала крики обиды и иногда могла даже дать пощечину за непослушание. Франциск так и не стал музыкантом, в оркестровой яме так ни разу и не сидел, а на самих операх засыпал еще в самом начале представления, когда ходил туда, как слушатель. Однако старые уроки не остались забытыми. Бонфуа надавил пальцем на одну клавишу и услышал низкий и протяжный звук где-то под полированным деревом. К счастью, Алиса не успела расстроить инструмент окончательно, иначе бы звук не обладал такой чистотой. Что бы сыграть? Моцарта? Чайковского? Пьеса Щелкунчика как раз подходила по сезону. Франциск мысленно вспоминал положение каждой ноты. Легкий пробег пальцами по рядку клавиш, и пианино запело новогодним маршем, так, как не пело уже очень-очень давно. Возможно этот инструмент сам не знал, что способен на подобное, так как, до прихода Франциска, его в основном били и пинали. И он все это терпел, терпел, терпел… И вдруг все переменилось. Нежное прикосновение мужских пальцев создавало прекрасное произведение, опьяняющее слух. От появления Франциска все в этом помещении сразу переменилось. Окружающие цвета стали более нежными, более приятными, более очаровательными. Музыка успокаивала нервы. Переводила на новый уровень, где реальность не играла никакой роли. — Неплохо выходит, — услышал он голос за спиной. И резко отпрянул от инструмента. На пороге стояла Алиса. Спрятав руки в карманы пушистого халата, девушка прижалась спиной к дверному косяку. Франциск не слышал, как она пришла. Возможно, она стояла здесь уже давно. — Ты где-то этому учился? — Да, было дело, — Франциск невинно повел плечами. — Ходил на занятия. Из меня хотели сделать крутого музыканта, но — увы — мои интересы не сходились с интересами родителей. — Они тоже заставляли тебя заниматься? — Алиса изобразила кислую мину. — Видимо, это какой-то злой рок. Франциск глухо рассмеялся. — Ну, почему же? Я просто был слишком молод и подвижен, не любил сидеть на одном месте и заниматься каким-то определенным делом. Девушка ленивой походкой подошла к Франциску. Теперь в ее взгляде горело нечто, похожее на интерес. — Но если тебе это не нравится… — Кто сказал, что не нравится? — удивился Бонфуа. — Может раньше не нравилось, но мы же живые люди и мы склонны к переменам. Алиса нахмурилась от сказанных им слов, словно это больно резало ее слух. — Но только не я. Я ненавижу пианино. Франциск отвернулся от Алисы, так как не мог ей возразить. Не потому, что ему не было, что сказать, просто… он знал, что его слова окажутся пустым звуком. Как всегда. — Может, сыграть тебе что-нибудь? — предложил он без иронии. Пальцы все еще ныли, желая размяться на клавишах. — Да, как хочешь, — девушка махнула рукой. — Все равно кроме тебя к этой штуке больше никто не прикасается. Что верно, то верно. Франциск снова принялся за игру, но на этот раз он предпочел не Чайковского, а Бетховена. Все же эта игра казалась ему более простой, возможно, лишь потому, что на уроках музыки они часто проигрывали эти проклятые девять симфоний. Но если на уроках Франциск отличался лишь тем, что он был одним из худших учеников, то здесь он блистал, как звезда в беззвездном небе. Музыка лилась потоками из инструмента, сладко обволакивая собою рядом стоявшую слушательницу. Франциск краем глаза увидел, что девушка, облокотившись на полированный корпус инструмента, слушала его, прикрыв веки; ее светлые реснички удовлетворенно трепетали. Когда он закончил, Алиса поспешно вернула себе привычный образ «вечно недовольной особы». — Ну, как? — спросил он, улыбаясь. — Так себе, — пробормотала Алиса. «И почему же ты не можешь сказать мне правду? Так боишься стать доброй и чуткой?» — мысленно спросил он у нее, прекрасно понимая, что его вопрос останется без ответа. — Ты бы тоже могла так играть, если бы хотела, — сказал он. Алиса вопросительно на него посмотрела, словно он сморозил глупость. Ну да, она не могла поверить в то, что она — такая ленивая неумеха с большущим и эгоистичным самолюбием — сможет когда-нибудь понять пианино. — Хочешь, научу? Теперь пылали не только ее щеки, но и все лицо в целом. Девушка пошатнулась на месте, едва не свалившись с ног. А собственно, что же он такого сказал? Предложил помощь, всего-то. — Ты? Меня? — спросила она, шумно выдыхая. — Научишь? — затем тонкие, красные губки растянулись в ехидной усмешке. — Ты не сможешь. Меня уже много раз пытались обучить. Однажды отец привез одного знаменитого музыканта из Вены, надеялся, что его популярность разбудит во мне желание учиться. Но этот бедолага убежал из нашего дома без задних ног, проклиная меня и мой род. Так что делай выводы. — Тебе нравится слышать издевки? Нравится позорить своих родителей? Алиса заметно помрачнела от этих слов. Похоже, вспомнила новогоднюю ночь, когда Скотт не постеснялся перед всеми опустить свою родственницу ниже плинтуса. — Это не твое дело, — медленно процедила девушка, щуря глазки. Но ее угрозы больше не пугали Франциска, он лишь нежно улыбнулся девушке, словно она осыпала его комплиментами. — Иди сюда, не бойся, — Франциск поманил ее к себе пальцем. — Бери стул и садись рядом. — А если я не хочу? — Это твой выбор. Ведь не меня унижают на глазах всей семьи, а тебя. Ее отчаянные метания были короткими. Для начала она метнула на Франциска настороженный взгляд, хмуро посмотрела на пианино, затем с неохотой пододвинула второй стул. Не-ет, она не собиралась сидеть вплотную с французом. Почувствовав, как его колено уперлось ей в бедро, Алиса вздрогнула, испустив странное шипение и поспешила отодвинуться. Бонфуа смотрел на ее манипуляции с нескрываемым удовольствием. За этой девчушкой было очень весело наблюдать. Ведь он совсем не хотел к ней прикасаться, по крайней мере, осознанно. Его мысли были увлечены лишь созерцанием госпожи Нуннэн в каком-нибудь откровенном одеянии, а вот о противной шельме в очках мог помыслить только сумасшедший. — Ну, все, закончила? — заметив, что девушка сидит на стуле, поджав острые коленки, Франциск нехотя отвлекся от своих размышлений. — Клади руки на клавиши. — Что? Уже? — ее девичье лицо из темно-бордового стало белым, как полотно. — А как же устные уроки? Техника безопасности? Всякие нюансы? Франциск усмехнулся. — Все это бред сивой кобылы. Только практика научит тебя игре. Ты должна не напрягать свой мозг, а расслабить его, отдаться течению. Не волнуйся, твои пальцы сами запомнят комбинации. Можно? Он осторожно взял девушку за обе кисти (он вспомнил, как однажды сжимал их, пытаясь причинить боль, и легкая горечь подступила к его горлу), положил ее руки на клавиши. Он заметил, как сильно напряглось ее тело, словно… она чего-то боялась. Но то была еще не проблема. Франциск знал по себе, что волнение, как бы ты сильно не пытался его скрыть, будет усердно рваться наружу. Когда он убрал руки и попытался трезво посмотреть на результат своих стараний, то от увиденного зрелища едва не разразился смехом. Выгнутая девичья спина, согнутые в локтях деревянные руки, растопыренные пальчики (как белые червячки) едва ли касаются инструмента, а в зеленых глазах — натуральная паника. Франциск больше не мог терпеть, смех все равно упорно рвался наружу. — Да расслабься ты уже! — он легонько хлопнул ее по мягкой от халата спине. Девушка выглядела оскорбленной. Конечно, богатые не любят, когда их поднимают на смех, да еще пытаются фамильярничать. — Чего ты так волнуешься? — У меня ничего не получится. — Но если ты будешь и дальше убеждать себя в этом, то да, — Франциск небрежно смахнул с глаз застывшие слезы смеха. — Надо наоборот надеяться на лучшее и стремиться к совершенствованию своих возможностей. — Тебе легко говорить, ты-то все уже умеешь, — Алиса тоскливо вздохнула. — Но я ведь не с рождения все это умел! Я также, как и ты, учился, старался, стремился… и получил. Человек создан для того, чтобы жить и развиваться. У тебя тоже все получится, если ты приложишь к работе усилия. Алиса тяжело сглотнула и очень постаралась расслабиться. Не так, конечно, как требовал от нее мсье Бонфуа, ибо, несмотря на утешения, ее пальцы все равно выглядели деревянными и непослушными, но, по крайней мере, ее взгляд стал мягче, в нем не ощущалось прежней паники, с которой она пришла к решению сесть за инструмент. «Что же… — подумал Бонфуа. — Когда-нибудь, и это тоже пройдет…» Но за час их игры напряжение в зале лишь усилилось. Франциск был поражен тому, насколько сильно юная госпожа Керкленд не желала учиться новому. Ведь она знала, что уроки пойдут ей на пользу, знала. И все равно делала все наперекосяк. — Успокойся, — терпеливо повторял он раз за разом, когда англичанка начинала путаться в нотах и проявлять первые зачатки истерики. Ему было очень неудобно вести с ней работу. Игра на музыкальном инструменте — это очень тонкое искусство. Для того, чтобы познать его душой, одних слов не всегда бывает достаточно. Франциску было просто необходимо хоть иногда прикасаться к ее юным рукам, помогать им, направлять их. Но Алиса этого не хотела, ибо телесные контакты вызывали в ней отвращение. Почему же ты такая недотрога? Никто этого не понимал. Даже сама Алиса.***
Франциск постарался бесшумно запереть дверь. Все это время Алиса стояла позади него и смущенно поправляла свои светлые хвосты. Когда мсье Бонфуа выпрямил спину и повернулся к ней лицом, она заговорила: — Хочешь с нас еще бабки содрать? — Что? — опешил ее репетитор. — Если ты намереваешься учить меня игре на пианино, то ты, небось, захочешь получать за это и двойную цену, — холодные и расчетливые глазки стреляли не хуже пистолета. — Э… Я об этом даже не подумал, — честно сказал он и как-то глупо заулыбался. Ситуация действительно выглядела неудобной. Алиса продолжала сверлить его испытывающим взором, как машина-рентген. И ведь не верила, что Франциск говорит правду. — Ой ли? — ядовито ухмыльнулась она. — За просто так сейчас никто ничего не делает. — Ты очень плохо знаешь людей, — произнес он с натянутой ухмылкой. — В мире есть и те, кто готов творить добро безвозмездно. — Не думаю, что ты один из них, — заключила Алиса. Решив, что больше говорить ей с ним было не о чем, она быстро затопала в свою комнату. Вскоре она исчезла в коридоре, но шаркающий звук ее тапок продолжал назойливо звучать в ушах. — Неужто кто-то решил слепить из этого чудовища что-то приличное? — посторонний мужской голос выбил Франциска из колеи. Он вздрогнул и на секунду даже испугался, отчего страх прошелся по его телу холодными волнами. Затаившийся в тени коридора образ Скотта сделал ленивое движение рукой. — Франциск Бонфуа, не так ли? — шотландец вышел из тени, понимая, что прятаться уже нет смысла — он себя выдал. — Тот самый знаменитый герой-репетитор, которому удалось пережить больше месяца наедине с моей двоюродной сестричкой. Скотт Керкленд, — он любезно представился. — Я вас знаю, — ответил Бонфуа. — Вам что-то от меня надо, mon ami? — Мне? Абсолютно ничего. Я просто пришел на вас поглядеть. Хочется понять, каким образом вы смогли обуздать эту низкорослую стерву. В чем ваш секрет? Теперь у Франциска возникло желание рассмеяться в голос. Секрет? О каком секрете шла речь? Он просто пытался выжить. Как и многие другие, кто был без него. Никакого секрета. — Я видел, как вы играли с ней на инструменте, — продолжал говорить он, кивая в сторону запертой двери. — Согласитесь, она та еще бездарность. Франциск слабо нахмурился. Нет, он не собирался защищать Алису, однако ему совсем не нравилось то, с какой жуткой ненавистью о ней отзывался ее же родственник. Может Франциск чего-то не понимал в этих отношениях? — Что вам надо от меня, Скотт? — повторил он свой вопрос, но уже без ноток любезности. Он не был настроен на спор с этим юным хвастуном, и его абсолютно не впечатляли огромные заслуги шотландца. Кем он там себя мнил? Футболистом? Франциск никогда не уважал мировой футбол. Да — в детстве ему нравилось гонять во дворе сдутый мяч, но это было совсем другое дело. — Мне просто любопытно. С чего бы спустя годы изнурительных поисков учителей, стольких скандалов, слез и истерик, вдруг на горизонте появляется такой таинственный храбрец и умудряется совершить то, что было не под силу другим? Что же это такое, господин Бонуфо…? — Бонфуа, — поправил Франциск. — И уж поверьте, молодой человек, я не сделал ничего сверхнеобычного… Он смело отвернулся от шотландца, уже намереваясь уйти в свои покои и постараться забыть об этом напряженном разговоре, но тут… — Да ладно! Еще никому не удавалось подойти так близко к моей сестре! Она всех прогоняла всех, без разбору! Даже слышал, что некоторых она калечила физически. А вы, как я вижу, выглядите абсолютно здоровым. Стоите на двух ногах и не проявляете признаков аутизма. — Можете считать меня везунчиком, — Франциск не сбавлял шага. Он шел по коридору, громко стуча каблукам. Когда это он успел так вспылить? Злость буквально клокотала в его груди, и всякий раз, когда Скотт умудрялся его нагнать, огонь в груди вспыхивал с новой силой. Что же это значило? Что Франциску он был также противен, как и Алисе? Но он всего лишь восхитился его живучестью, хоть и сделал это слишком мерзко. Но отчего же Франциска так безмерно трясло?! И пока Франциск быстро размышлял над рядом возникших вопросов, Скотт успел схватить его за запястье. Франциск сделал резкий поворот на каблуках. Их взгляды встретились — оба свирепые, заполненные ненавистью и презрением друг к другу. Репетитор шумно задышал, не понимая, с чего бы одышке начаться именно сейчас? Скотт яростно стиснул зубы и зарычал, одергивая своего оппонента, словно встряхивая мокрым бельем после стирки. Француз едва ли удержался на ногах. — Эй! Ты чего?! — вскрикнул Бонфуа, но не так громко, чтобы их смог кто-то услышать. — Не смей приближаться к Алисе! — рявкнул на него шотландец, сверкая ярко-зелеными глазами. — Чего-о?! — Тебе повторить, ублюдок? — юноша придавил его к стене. Раздался глухой стук, словно об стену швырнули что-то неимоверно тяжелое. В следующую минуту сумасшедший малец уже стискивал пальцами его горло. — Не смей к ней прикасаться! — Да я и не думал… — Бонфуа зашипел, ибо боль в области шеи стала невыносимой. Все пути к дыханию были перекрыты железными пальцами Скотта. Оставалось только брыкаться и надеяться на пощаду. Но затем Франциск подумал о том, как же это нелепо выглядит со стороны… что он, как тряпичная кукла, висит в нескольких дюймах над полом, задыхается и булькает. Какая возмутительная картина! Резкий удар кулаком в грудь, и пришел черед задыхаться шотландцу. Его ледяные пальцы на мгновение разжались, и хватка ослабла. Франциск медленно скатился вниз по стене. Но расслабляться не было времени. Еще один решительный удар в челюсть, и Скотт, создавая изящный пируэт, отскакивает к противоположной стене, сбивая пузатую вазу с подставки и чуть было не падая на ковер вместе с ней. На лице Керкленда было изображено смятение, в глазах полыхала ярость. Юноша скалился, как рассвирепевший пес. Вероятно, он не ожидал такого поворота событий. Наивный дурак. Франциск погладил свою шею, ощущая на коже сильный жар. Боль постепенно утихла, но вот ощущение пальцев продолжало твердо держаться на месте. — Мне не нужна твоя Алиса, — с сухой ненавистью проговорил он. — Malédiction! Сумасшедшая семейка! И он спешным шагом направился в свою комнату. На свою территорию, где никто и ничто не смело беспринципно поднимать на него руку. В глубине души он страстно надеялся на то, что последнее происшествие окажется лишь страшным сном, но пылающая жаром шея твердо говорила об обратном. Он обернулся лишь один раз. Просто хотел убедиться в том, что больше его никто не преследует.