А ты,
дружище,
ещё дитя, не ровня тяжести
вековой. Запомни: всё на земле — пустяк, пока ты жив и стоишь прямой.
Джой приехала на работу в понедельник утром с одной только мыслью, и она буквально зашкаливала в ее голове, переполняла её: выходные дни прошли без транквилизаторов и ухудшений. Она почти не думала о работе, ела три раза в день (ну ладно, в субботу — два) и даже поспала днём! После завтрака в «Провиденсе» Джой неожиданно заехала в «Скрепку» и купила картину по номерам — это было импульсивное решение, но хоть какое-то вне работы. Не то чтобы всё это давалось ей очень легко… Скорее, это было похоже на незапланированную, местами надуманную волну — волну стремления к жизни. Ей странно было осознавать, что так на нее повлияло «отвлечение», и то, сначала скорее вынужденное, чем желаемое. Может, Роуз действительно права? Капля нового в чем-то старом творит интересные вещи. Кто бы мог подумать. Она вышла из офисного лифта с гулко стучащим сердцем. Антидепрессанты на него не действовали так, как транквилизаторы, в дозе которых ее докторка разрешала лавировать между установленными границами. Без свежего гидроксизина в крови мир казался громче и динамичнее. — Доброе утро, — поздоровалась с Кевином Джой и кивнула миссис Трэнтон, что-то показывающей ему в компьютере. Они синхронно кивнули в ответ. Когда Джой скрылась за дверью своего кабинета, они переглянулись: — Что это с ней? Она поздоровалась? — удивлённо спросила секретаря миссис Трэнтон. — Ну да, — подтвердил Кевин. — И улыбается. Вы заметили? Однако спокойный настрой Джой продлился недолго. Был ли у него вообще шанс на существование в этом офисе? Уже совсем скоро её всколыхнул отчёт аудитора, нанятого проверить два её моторных завода — они были единственными среди прочих, которые просто изготавливали двигатели. Аудитор поведал, что один из них половину деталей на двигатель закупал в Китае, вместо утвержденного советом родного производства в США, и в этом дерьме замешаны как минимум три человека. Через них проходили непосредственный контроль закупок, перечисления средств и первичные финансовые отчёты перед главным офисом. Замешана ли в этом глава бухгалтерского отдела — под вопросом. И Джой, конечно, вскипела мгновенно. Кевин, который весь день провёл с миссис Трэнтон, утверждая планы ближайших встреч, кажется, весь оставшийся день дышал через раз. Ровно после того, как аудитор покинул кабинет Джой, она вылетела оттуда, метая молнии; у нее в руке был ее айпад с открытыми документами, а наушник в ухе светился ярко-синим. Шли гудки. Через десять минут в их офис прибыла полиция, и через двадцать — вывела двух директоров в их костюмах от Бриони в наручниках от Департамента полиции Лос-Анджелеса. Майкл Коста-Дуглас возглавлял отдел финансовых ресурсов, Рендольф Скотт — отдел контроля качества. После этого Джой зарычала, чтобы ей срочно подготовили вертолёт. Ее не было на месте шесть часов, и все это время Кевин нервно дёргал ногой, поглядывая на экран телефона. В начале пятого она, скрипя зубами, явилась обратно. Пилот сказал, что она летала в Мичиган — значит, на печально известный теперь завод. Проходя мимо Кевина, она потребовала отправить в переговорную нескольких сотрудников, и когда он зашёл, чтобы принести необходимые, уже распечатанные документы, Джой кричала так, что у него задёргался кадык, а все, кто сидел в зале — человек шесть, может, семь — приклеились к своему стулу намертво. Им было чего бояться. Троим ублюдкам грозил срок с конфискацией недвижимости и арестом счетов, а у них всех был шанс к этим идиотам присоединиться. Среди сидящих в переговорной была и Катаржина Дискенсен — глава бухгалтерского отдела. Дела обстояли плохо. — Если хоть кто-нибудь из вас знает то, чего не знаю я, то можете быть уверены, что, — услышал Кевин, когда уже нажал кнопку открытия двери, — я узнаю, а вы будете уволены по чёртовой, мать ее, статье! С нынешними технологическими возможностями, видите ли, крысята находятся очень быстро… Кевин поежился и покачал головой, когда дверь за его спиной закрылась, поглотив холодный, глубокий голос Джой. Она то повышала его, то говорила совсем негромко, и от этого становилось ещё хуже. Словно сидишь на бочке с порохом. Бах — и тебя уже нет. Джой Джет ненавидела враньё, и только последние дураки пробовали ей врать.* * *
Перерыв от части таблеток оказался лишним. Тем же диким вечером Джой осознала это в полной мере. Она поймала две панические атаки подряд, и никак не могла выровнять дыхание после. Она отправила Кевина в лофт, чтобы он привез ей два целительных пузырька, а когда он привез, Джой быстро отпустила его домой. Лишний свидетель её мерзопакостного состояния. Все остальные, кто хоть кое-как соприкасался с закупками, тратами и подтверждениями сидели в офисе сверхурочно, пока программисты проводили тщательный поиск по ключевым словам в их компьютерах и восстанавливали удаленные файлы, а независимая аудиторская контора проверяла всё найденное. Джой настояла на срочности. Проверка могла занять всю ночь, и она собиралась сидеть здесь до самого конца; она должна была немедленно знать, есть ли в её офисе ещё где пригретые крысы. Джой, притворившись необъятным одеялом, накрыла усталость, как только за окнами погас солнечный свет. Злость поутихла, но все же не оставила её окончательно. Каждый раз, когда случалось что-то подобное, у Джой будто бы ссыхался кусок сердца. Она точно не способна была понять, как можно предать дело, которому посвящаешь если не всю, то половину жизни, и ещё больше она не понимала, как сама могла не заметить такие дыры под носом. Подумать только. Это же сколько автомобилей отправились к своим хозяевам с совершенно дерьмовым двигателем. Сколько из них после опыта вождения такого брака наотрез откажется от её марки? Джой воспринимала эту возможность болезненно. Сама она всегда водила исключительно «БМВ», лишний раз подкрепляя надёжность своих автомобилей перед общественностью. Джой собственным лицом гарантировала качество, удобство и комфорт. И тут пощёчина — китайские блоки. Вонючие китайские блоки в именитых двигателях «БМВ». Это позорище. Невыносимое позорище. Джой ещё приглушила и без того тусклый свет в пространстве огромного кабинета. Ее голова грозилась вот-вот разорваться на части. Она откинулась на спинку кресла и, прикрыв глаза, начала массировать виски́. Иногда это помогало. Через минуту в селекторе заговорила Роуз. Джой открыла ей, и она вошла в кабинет с двумя бумажными пакетами из «Макдональдса». Она поджимала губы в сожалении, но не отчаянном; Роуз вообще была историей не про отчаяние. Она села в кресло напротив Джой и поставила пакеты на стол, в сторону. В ее обычно разгильдяйски-рокерском стиле произошел неожиданный сбой: на ней был черный льняной костюм, а не куртка из кожи и рваные джинсы. Джой подумала, что она очень красивая в этом костюме. Похожая на агат. — Я слышала, что случилось, — сказала Роуз, присев напротив. — Это ужасно, Джо. Люди бывают отвратительными гадами. Джой опустила руки на подлокотники и глубоко вздохнула, будто бы вся тяжесть мира сосредоточилась на ее тонких плечах всегда в деловом пиджаке. Роуз попыталась заглянуть в глаза сестры, которая, казалось, только-только начала вылезать из затяжной скорби, только сделала шаг вперёд… О нет. — Эй, ну ты чего?.. — тихо спросила Роуз, и в ее голосе было столько нежности, что Джой немедленно захотелось расплакаться. Роуз с каким-то леденящим ужасом увидела взгляд Джой — печальный, поникший, совсем убитый. У них обеих были глаза отца: большие, голубые, как капля воды; но если бы сейчас сфотографировать их, то у Джой и Роуз они бы выглядели совсем по-разному. Роуз отмечала это с болью в груди. А Джой — с горькой улыбкой. — Как ты думаешь. Почему это все время случается? — сдавленно спросила Джой. Роуз оказалось несложно догадаться, что она спрашивает не о работе. В этом ей не требовались консультации — сама могла их давать. Это только катализатор; в жизни Джой была всего одна тема, к которой вели все пути. — Я не знаю, — покачала головой Роуз. — У предательства бывает много причин. Какое-то время между ними царствовала тишина. За окнами во всю стену недавно совсем стемнело, и город зажёг огни. Что бы не случалось с людьми, живущими в нем, ЛА оставался прежним. Таким же. Нерушимым, гармоничным, олицетворяющим что-то большое и сильное, за что можно ухватиться, чтобы не упасть. Джой часто смотрела в окно из своего кабинета, и ей представлялось, будто бы всё как прежде. За стеклом ведь ничего не сдвинулось. — Роуз, — почти прошептала Джой, — она работала в том клубе, потому что ей было настолько плохо со мной? Снова. Роуз скрипнула зубами, задумавшись; вопросы Джой иногда приводили её в замешательство. Даже в детстве так было. — Я думаю, что… — сказала Роуз. — Возможно, она находила в той работе что-то, чего ей не хватало. Знаешь, иногда люди любят друг друга, но не так, как им бы хотелось, чтобы их любили. — Ужас в том, что мы были вместе шесть лет, — медленно ответила она, — Леты уже… Ее нет. Совсем нет. А я до сих пор не понимаю, как мне надо было любить её. И как мне надо было лавировать между ней и остальной жизнью. Работой. Не знаю. В работе всё проще. Нет никаких чувств к тем, кто делает что-то ненужное. — Джо, — осторожно начала Роуз, — тебе больше не надо знать, как ты должна была ее любить. Это знала только Лета. Это в прошлом. Лету нельзя вернуть. Как бы жутко это для тебя ни звучало, но она сама выбрала такую жизнь и такой ее конец. Да, ты тоже ошибалась в чем-то, делала не то, что хотела бы Лета… Но даже если ты ошибалась, — она протянула сестре руку, как всегда усыпанную кольцами, и когда Джой коснулась ее, ничего больше не звякнуло. Раньше Джой носила два кольца — помолвочное и подаренное Летой, а теперь они лежали в отдельной шкатулке. Эта мысль сжала ее, как в тисках. Роуз заставила Джой посмотреть на нее, чуть приподняв подбородок. — Послушай меня. Все люди ошибаются. Все без исключения. Это жизнь. Ты не должна винить себя за то, что сделала или не сделала для неё, потому что на тот момент, по какой-либо причине ты не могла иначе. Джой долго смотрела на нее, пытаясь применить слова Роуз к себе, но безуспешно. Джой слишком хорошо знала детали. И не знала, как оттереться от всей этой мерзости, которой сама же себя и полила. Столько всего можно было сделать по-другому, сказать, услышать, обратить внимание. Столько всего… А если Джой всего этого не сделала, то что тогда ошеломляющего в том, что она пропустила мимо трёх чертовых мразей в своей компании? Если Джой пропускала мимо ту, что была ближе, чем они. Или считалась таковой. Эта история была как черновик, вылезший лишь после того, как она вслепую исписала его весь, и теперь ей нужно где-то писать дальше. Писать что-то новое, но для нового не осталось чистых страниц. Все дальнейшее накладывалось ещё одним слоем, черным поверх красного. У Джой не было ни корректора, ни новой тетради. Она жила на фоне их с Летой историй, повторяющихся раз за разом за ее спиной, болезненно и ярко, как вспышки. Как резь в глазах. Джой не стала говорить Роуз, как не рассказывала и своей психологине, что чувствует, будто это она приставила тот чёртов пистолет к её виску. Она выстрелила. И она вся в её крови. Хорошие выходные теперь казались Джой ненастоящими, а та девушка, Рейна — и вовсе сном. Продолжительно осязаемой из всех людей в ее жизни оставалась только Роуз. Роуз спасала её своим присутствием. Она не исчезала бесследно, и была её размытым очертанием маяка в темном море. Она сжала ее пальцы сильнее. — Ты же знаешь, что я люблю тебя? — слабо улыбнулась ей Джой. Роуз растерянно моргнула, а потом тоже улыбнулась сестре. Они не говорили такого друг другу уже очень давно. — Ты приходишь всегда невовремя, но спустя минуту оказывается, что это совсем не так. Спасибо тебе. Правда… Я просто хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя. В горле у Роуз зашевелился давнишний ком, но она и глазом не повела. Она ответила: — Я тоже люблю тебя, и знаешь что? Ты должна поесть. Роуз вытащила из пакетов две порции «Цезаря», гамбургеры и заявила, что как только Джой съест хоть что-нибудь, то с нее крепкий кофе. Ночь предстояла быть долгой, Роуз знала, что Джой не поедет домой, и поэтому решила остаться с ней здесь. Они позвонили Али, и двойняшки по видеосвязи устроили им показ мод. Анна наряжала Лиама по последним дизайнерским стандартам, а Лиам, следующий в очереди, отыгрывался на Анне. Софи и Али хихикали на диване в зале, а Джой отвлеклась и даже поела, хотя не то чтобы ей нравилась еда из «Макдональдса», та самая, которую Роуз сама ела чуть ли не ежедневно. Знала бы об этом Али, отправляла бы ей доставкой свои салаты из Копенгагена. Джой улыбалась племянникам самой своей широкой и искренней улыбкой, когда те махали ей в экран, и немножко привирала Али, спрашивающей, не часто ли они питаются всякой гадостью. — Изредка, — отвечала Джой. Роуз неловко пожимала плечами. Она соврала бы, если бы сказала, что у нее не щемило сердце, пока ее семья в Копенгагене, в их доме, в который они с Али годами вкладывали столько любви, а она здесь, за тысячи километров от них. Роуз безумно по ним скучала. Иногда — до слёз. Она скучала по поцелуям Али с утра, по их разговорам на балконе, по семейным прогулкам по городу. Роуз обожала свою семью. Но ещё она соврала бы, если бы сказала, что чувствует себя в Лос-Анджелесе не на своем месте. Рядом с Джой — тоже маленькой частью ее большой семьи — она сейчас была нужнее… Когда их совместный отпуск в ЛА закончился, два с половиной года назад, Роуз снова пришлось делать выбор, очень похожий на тот, когда в ее двадцать два отец предложил выбирать между отношениями с любимой женщиной и родным домом. Конечно, разница была существенной: она не теряла Али и детей навсегда или на долгие годы, потому что Али поддержала её. Она улетела с детьми в Данию без Роуз, но они созванивались каждый день, а когда становилось совсем невыносимо, Роуз летала в Копенгаген. За последний год она виделась с Али и детьми девять раз. Иногда она оставалась на неделю, иногда — на две. В день рождения Али они с Роуз вырвались на четыре дня в Париж. Они не теряли связь, как часто бывает с отношениями на расстоянии, наоборот; Роуз будто бы начала любить ее ещё сильней. Вряд ли бы у них так получилось, если бы не семнадцать совместных лет за спиной. Вместе с этими двумя годами — аж девятнадцать. Поразительно, но правильный выбор бывает болезненным. Джой простила ее за то, что они перестали быть близкими слишком резко, тогда, в ее подростковом; и Роуз тоже почти простила себя. Исправить ошибки прошлого возможно лишь в будущем. Иногда в других обстоятельствах… И даже с другими людьми. Она не стала говорить Джо. Это не то, что ей нужно знать, но Роуз тоже работала над ошибками. До часа ночи они смеялись все вместе, а потом уже только вдвоем. Кофе из «Старбакса» помог выжить до пяти утра. В пять программистка с аудитором явились к Джо с отчётом, и Роуз уехала спать. Утренний свет мягко проникал в кабинет, большой и прозрачный. Рассвет за креслом сосредоточенной на разговоре Джой переливался розовым, золотистым и голубым. Небо плескалось в красках. Для него тоже ничего не изменилось. Жизнь продолжала своё движение.