Ножиком с сердца бы выскоблить эту боль, что застоялась в нем
мерзкой
гнилой
водицей, но я стою во главе череды гробов и не могу никого уже
добудиться.
Утро пятницы началось с теплого солнечного света в её лофте. Для Джой это было вполне привычно, но сегодня она будто впервые заметила существование солнечных лучей, о которых знала всю жизнь чисто теоретически. Жалюзи на одном окне, как раз напротив кровати, она не опустила на ночь, и теперь, когда июльское тепло нежно касалось кожи, Джой, проснувшись, просто лежала и наблюдала. Яркие блики согревали голые ноги, живот, плечи; она невольно вспомнила, как, восемь лет назад, в Сан-Мартезе она точно также лежала в постели гостиницы и разглядывала спящую Лету. В спину Джой нещадно вгрызалось бразильское солнце — огромные окна на тринадцатом были распахнуты настежь, — а Лета, освещённая им, словно не замечала этого. Она была привыкшей. «Бразилия южнее любого самого южного города в твоих Штатах», — так она говорила. Смеялась и говорила вот так. Тогда Лета была совсем юной… Восемнадцатилетней. Господи, Джой тогда и не понимала, насколько же это мало. В свои тридцать два Джой уже не представляла, что такое восемнадцатилетняя девушка в полной мере, а тогда, в двадцать четыре, наверное, не это было у нее в голове. Они же утонули друг в друге. Джой испытывала такую сумасшедшую страсть только однажды — тогда, с Летой, в Сан-Мартезе, а с тех пор больше никогда. Она много раз спрашивала себя, что с ней случилось в их первую, вторую встречу — почему именно Лета так сильно её привлекла? У Джой ведь были десятки вариантов, она буквально могла выиграть чемпионат по курортным романам. А в единственные долгосрочные отношения ее затащила маленькая невинная девочка, не делая для этого ничего. Первые месяцы Джой срывало крышу от этого факта — вау, рядом с ней маленькая невинная девочка. Она даже сейчас вся покрывалась мурашками, когда думала об этом. Но потом в груди все больно сжималось, потому что кровать в гостинице Сан-Мартезе сменялась окровавленным полом в гримерке клуба. Вот ей восемнадцать, она спящая, милая куколка без одежды. Вот ей двадцать четыре. И её нет. В итоге любых мыслей Джой всегда возвращалась в эту точку. Синий глянцевый пол, выбитая полицией дверь, Лета с потеками черной туши на щеках, а под ней кровавая лужа. Как и за кулисами любого клуба, играла музыка. Играла так, будто бы ничего не случилось. За неделю до они расстались с сумасшедшим скандалом. Джой ударила её, а Лета демонстративно выбросила своё кольцо. Послала её к черту. Маленькая невинная девочка. Джой выдернула себя из воспоминаний, когда поняла, что изо всех сил сжимает пальцы одной руки — другой. Нет, зря она ударила её. Зря она это сделала. Так нельзя. Но она была в таком ужасе, когда узнала о том клубе, о ее танцах… Джой чувствовала себя беспомощной. И поэтому ударила её. Такой была их последняя встреча. Джой отчаянно хотела отыграть все назад, прокрутив жизнь. Она бы всё Лете простила и умоляла бы простить её. Тогда бы все сложилось иначе, тогда бы Джой сейчас не лежала в кровати одна — Лета бы смотрела на нее и улыбалась, как в Сан-Мартезе. Джой сделала глубокий вдох. Самое время принять таблетки. Солнце, конечно, приятно согревало ее, но она встала и опустила жалюзи. И внезапно Джой обдало льдом. Бразилия, солнце, та гостиница. Лета тогда рассказывала ей о своей горе-семье, а за несколько месяцев до своей смерти она просила ее полететь в Рио, чтобы увидеть своих сестру и маму. Джой однозначно откинула эту идею, считая, что Мендесам наплевать на Лету, вспоминая, как они обошлись с ней; но разве у Джой было что-то лучшее? Разве Джой обеспечила ей защиту? Боже, почему она отказала?.. Она так и стояла у окна с опущенным жалюзи, прижав ладонь ко лбу; голова у нее теперь гудела так, словно в нее залетел целый рой пчёл. Джой высыпала на ладонь горсть разных таблеток и быстро проглотила их, запив водой. Все оставшееся утро, пока она одевалась, красилась и пыталась заставить себя допить кофе; пока она ехала по утренним улицам; пока поднималась на лифте в свой кабинет — всё это время в ее голове истошно вопило будто бы чужое желание: надо полететь в Рио. Семья Леты, может, действительно не была такой плохой. По крайней мере они точно были не хуже, чем у Джой. И они ведь даже не догадывались все эти годы, куда пропала их дочь и сестра и что с ней — вдруг они на самом деле, как надеялась Лета, думали об этом?.. А может, им нужна помощь? Или, если ее мать все же окажется безразличной, ее сестре, Рикки, захочется всё узнать? Ну, может, не всё. Но то, что Джой могла бы рассказать ей. Господи. Она поднялась на этаж и, совершенно в тяжёлых мыслях, вошла в кабинет, села в кресло и запрокинула голову, до одури сжимая подлокотники. Глаза защипало от подкативших к ним слёз. Несмотря на то, что ее слезы почти никогда не находили выхода, пытались они регулярно. Джой был чужд образ любимой мамы, но сестры… Одна лишь догадка о том, каково было Рикки, вызывала в Джой болезненные вспышки. Если бы ей не дали попрощаться с Роуз, если бы она знала, что могла просто увидеть ее в последний раз, как Рикки могла увидеть Лету, и кто-то не позволил этому произойти, Джой бы пристрелила этого человека без сожалений. Так что Рикки, если по правде, следовало бы пристрелить Джой. Джет бы ее поняла.***
…но во снах мне по-прежнему сладкие восемнадцать, и на бледных щеках путь веснушек рассыпан Млечный. я не знаю, что значит печалиться и сдаваться, и мне хочется быть сумасшедше-счастливой вечно.*
Рейна снова насухо вытирала чашки, стоя за баром «Тыквы». Радужный фарфор выставлялся в идеальный порядок, один на другой, и она довольно улыбалась то ли этому порядку, то ли самой себе. Через тонкие окна в маленькую кофейню проникал дневной свет, освещая красивые лица сидящих за столиками гостей. Рейна наблюдала за ними всё это время: два парня, девушка с парнем, одинокая женщина, две подружки из школы, что вниз по улице, к углу бульвара. Люди казались ей открытыми, как карта, которую можно просто прочесть. Она не зашифрована, не скрыта, не требует пароль. Она такая, какая есть — эта карта. И люди за чашкой кофе — эта карта. Скоро зашла в кофейню Аврил с улыбкой до самых ушей, когда на часах натикало два пополудни. Она, запыхавшаяся, села на высокий стул и молча уставилась на Рейну. На Аврил было лёгкое цветочное платье, словно она только что побывала на романтическом свидании, и макияж, придающий ей больше взрослости, чем казалось без: Аврил двадцать пять, но без косметики ей никак не дать больше восемнадцати. Аврил была обладательницей почти детского личика, в то время как Рейна — чересчур строгого, и когда они шли рядом, все думали, что Рейна ведёт ее за гаражи, чтобы пырнуть ножом в живот. Ещё в школе так думали. Поэтому Рейне всегда приходилось улыбаться, чтобы не казаться стервой, а Аврил — не улыбаться, чтобы хоть немного оправдывать свою взрослость. Но теперь она улыбалась чаще. Во все тридцать два. Она сдула медную челку до своего лба и продолжила гипнотизировать до чёртиков заинтригованную подругу. — Говори уже, — топнула ногой Рейна. — Ты наконец-то переспала с Джастином? — Пока нет, — засмеялась Аврил; в жизненных принципах они с Рейной похожи не были, так что спустя два месяца свиданий у нее с Джастином все ещё ничего не случилось, кроме поцелуев, и Рейна ждала этого, как праздника, вместо азартных игр. — Лучше! Рейна всерьез задумалась. Что могло быть лучше в контексте ее жизни? Работа в банке пять дней в неделю, а после ещё полный финансовый учёт «Тыквы». Иногда свидания с Джастином. Что ещё-то? — Тебя повысили до руководительницы отдела? — предположила Рейна. — Если нет, то я сдаюсь, ты меня обезоружила. — В этом месяце мы вышли в нехилый плюс! — радостно объявила Аврил. — И ещё кое-что. Мой начальник предложил полностью профинансировать открытие ещё одной «Тыквы». Рядом с банком. А потом, он сказал, если всё будет идти хорошо, мы можем запустить франшизу! Представляешь? Это так круто! — Сетфорд? — уточнила Рейна, молясь, чтобы не он. Но Аврил согласно кивнула. Сердце Рейны пропустило неровный удар; одна эта фамилия вызывала в ней рвотный рефлекс, и от Аврил её искривлённые губы, будто бы она копается в рыбьих кишках, а не вытирает чистую посуду, не укрылись. — Ну что такое? — с разочарованием выдохнула Аврил. — Почему ты не рада? — Я не хочу подпускать Сетфорда к «Тыкве», — ответила Рейна. — Мой максимум — это сделать ему кофе и передать стакан через бумажное полотенце его секретарю. Он старый мерзкий извращенец. — Брось, — поморщилась она. — Это совсем не так. Рейна посмотрела на подругу с откровенным отчаянием. Что-то со школы все же не изменилось: Аврил как была доброй наивной девочкой, так и осталась. Насчёт себя, конечно, Рейна тоже иллюзий не тешила — сама таким страдала (особенно при виде симпатичных девчуль), но не до такой же степени! Этот чёртов Сетфорд притворялся простодушным дедулей, а Аврил верила ему, как и всем вокруг. Она не замечала, что он смотрит на нее вовсе не как на подчинённую, или как на названную дочь — вовсе нет! — он разглядывал ее, словно Аврил товар на полках, и криво лыбился, опуская взгляд на ее задницу, стоило ей отвернуться. И Рейна очень переживала, что это скажется на Аврил. Что он обидит её, что пойдет дальше своих похотливых взглядов. Что сожмет однажды со всех сторон и просто раздавит. А если Сетфорд уже пытается наложить лапу на то, что ей дорого, значит, титры не за горами. — Аврил, — мягко сказала Рейна. Она отложила полотенце и чашки и взяла растерянную подругу за руку. — Сетфорд не вариант. Я знаю, как ты любишь «Тыкву», и я тоже ее люблю, но, пожалуйста, давай пока что оставим всё как есть. Мы обязательно откроемся ещё. Я тебе обещаю. Но не с помощью Сетфорда. Нет. — Он ничего не сделает, это всего лишь сотрудничество, это работа. Мы составим договор. Все будет правильно, — настаивала Аврил. — Рейни, тебе не нужно за это волноваться. — Юридически все может быть правильно, но дело не в формальностях, — покачала головой Рейна. — Он не знает границ между работой и нет. Я понимаю, ты хорошо к нему относишься, но… — она задумчиво прикусила губу, подбирая каждое слово. — Надо быть осторожнее, Ави, пожалуйста. — Но… — Прости, что я это говорю, но Коллин тоже казался тебе нормальным человеком, а ни черта. Это целых пять лет, а сколько ты знаешь Сетфорда? Это была крайняя мера. Рейна тут же заскрипела зубами. Аврил сначала застыла, а потом поникла, не найдя слов для ответа. Рейна очень не хотела напоминать о ее бывшем парне, но только это сравнение могло отрезвить Аврил по-настоящему. Хоть и прошло с тех пор целых полтора года, ее рана оставалась открытой. Ни сама Аврил, ни Рейна просто не могли забыть, как Коллин, всегда добрый и весёлый парень, выгнал ее зимой на улицу, без вещей и даже без обуви, когда узнал о ее беременности. Это было незапланированно, да, ну и что? Рейна никогда прежде не злилась так, как в тот вечер, и никогда и ни за кого ей не было так обидно, как за Аврил, пока она судорожно отогревала свою дрожащую подругу. Свою самую милую девочку на свете, которая не должна была переживать всё то, что ей пришлось пережить. Тогда Рейна просидела с ней рядом всю ночь, лицо Аврил горело от высокой температуры, а сбивать её она соглашалась только щадящими препаратами. Аврил хотела сохранить беременность. Но в три часа ночи — Рейна помнила это, как самый страшный сон, — Аврил начала дрожать настолько сильно, что впала в бред, и Рейна позвонила в 911. После этого она откинула одеяло, а потом в абсолютном ужасе разрыдалась, снова набирая короткий номер. Она торопила их в дикой панике, крича, что ее подруга истекает кровью и что, скорее всего, она потеряла ребенка. Тогда Аврил узнала, что не все люди, кажущиеся сладкими сахарными пончиками, такими на самом деле являются. А ее бывший осел узнал, что такое сломанный нос, потому что Рейна не могла держать в себе всю ту ненависть, которой он наградил ее своим нечеловеческим поступком. Она ни секунды не пожалела об этом, и не была уверена, что пожалела бы, даже если бы убила его. Ее арестовали из-за этого, но потом, выслушав, в чем дело, мягко намекнули Коллину, что лучше бы ему забрать заявление, что он и сделал, а Рейна ещё пятнадцать дней красила государственные заборы. Ну и плевать. Больше всего на свете она волновалась, что Аврил снова кто-то обидит; и страшно было то, что она часто на таких попадала. Как рыбка на крючок. В этом они казались похожими, только Рейна не смогла бы молча вытерпеть что-то гадкое. Она оправдывала своих девушек, пока они не становились бывшими, но Рейна считала, что это мелочи. Самым главным их грехом было то, что ни одна из них не любила ее по-настоящему — а в таком обычно не обвиняют. В случае Аврил дела обстояли хуже. У нее была одна большая проблема: например, ей нравились мужчины. То ещё дерьмо. В этом ей явно не повезло. — Ладно, может, ты и права, — вымученно улыбнулась Аврил. Она вздохнула и подняла на Рейну печальные глаза. Они у нее были очень красивые, как аквамарин, и вся она — нежная, хрупкая, как цветочный лепесток. Рейна хотела уберечь ее от всего, заранее зная, что не получится… Но пробовать ей ведь никто не запрещал. — Рейни, я понимаю, почему он тебе так не нравится. Я тоже не слепая, и замечаю, как он иногда смотрит на меня. — Тогда почему ты… — Мне хочется какого-то сдвига. Чего-то нового, хорошего… Я очень хочу верить, что «Тыква» не бесперспективна, и что у нас получится качественная сеть, и что когда-нибудь я смогу заниматься только любимой работой. Эти будни с бесконечными проблемами, счета… Иногда мне кажется, что у меня в жизни нет совсем ничего. — Эй, — как можно мягче посмотрела на нее Рейна. Она легонько приподняла ее подбородок, — у тебя есть прекрасное душевное место, которое мы с тобой создали с самой большой любовью, у тебя есть твоя светлая голова, у тебя есть перспективы и целая жизнь впереди. А если ты, наконец, перестанешь относиться к Джастину слишком серьезно, то ещё и секс. Аврил засмеялась. — Кажется, ты советуешь мне не относиться серьезно к жизни в целом. Рейна вернулась к чашкам. Она с самой своей легкомысленной улыбкой пожала плечами. — Ну да, наверное, так и есть. Если тебе не нравится твоя работа в банке, смени её. Если не нравится твоя квартира… Ты можешь вообще-то опять переехать ко мне, — подмигнула ей Рейна. — Всё переменчиво, ты же знаешь. Если уходит что-то одно, приходит что-то другое. Или кто-то. Все равно жизнь не закончится, пока ты не умрёшь, так почему бы не попробовать жить? С этим трудно было не согласиться.***
Вечером в тот же день по-прежнему была пятница, однако в груди Джой весь день ворочался тревожный ком, будто бы сегодня понедельник. Антидепрессанты и транквилизаторы, которые она почти исправно принимала, желая поскорее получить жизнь без них обратно, ей назначала профессиональная докторка психиатрии — но, меняя их время от времени, Джой замечала, что они уже слишком быстро становятся бесполезны. Первое время она сидела на каком-то модернизированном амитриптилине, от которого ее все время тошнило, а потом начала принимать венлафаксин — от него у Джой дико трещала голова. В транквилизаторах она лавировала, насколько могла, между рецептами на три препарата. Остановилась она на гидроксизине в разных в зависимости от состояния дозировках, который повсюду таскала с собой. Если у Джой начиналась паническая атака в неподходящем месте, она быстро искала в кармане пиджака ещё пузырек, название которого всегда забывала, потому что его фиолетовая крышка слишком выделялась среди прочих — Джой открывала её и закидывала под язык крошечную розовую таблетку. Сердце мгновенно замедлялось, картинка перед глазами стабилизировалась, пот на ее спине переставал менять температуры — от горячего до ледяного. Тогда Джой могла спокойно продолжать работать. Пузырек с фиолетовой крышкой был запрещен в США. Она принимала эту незаконно-волшебную таблетку в крайних случаях. Сейчас панические атаки не мучили её так, как первые месяцев восемь, так что Джой просто считала это страховкой. Она не могла позволить себе выглядеть психованной дурой, когда работала, при людях, считающих ее авторитетом. Да в принципе при ком угодно. Роуз, например, хоть и находилась рядом чаще других, она видела Джой в панике лишь пару раз, и этого для Джой было более чем достаточно, чтобы нацепить на себя клеймо позора. Она ни разу не плакала при сестре. Она даже в одиночестве не слишком-то умела плакать. Джой в тысячный раз листала последние аудиторские отчёты. За свою глупость — что не вычислила тех упырей сразу, — ей хотелось себя ударить. Снова, опять, в тысячный раз. За восемь лет во главе концерна с Джой много чего случилось, но она до сих пор не научилась принимать свои ошибки спокойно, не осыпая матами — конечно, мысленными — собственное имя. От неё всегда ожидали так много, а она смела с чем-то из этого не справляться. Но Джой привыкла исправляться в один момент. Латать все в секунде, чтобы никто не узнал, что случилось, чтобы журналисты не успели даже дернуться, чтобы не смаковали ее ошибки своими текстами; она ещё не получала никаких громких разоблачений, несмотря на то, что ошибки в своей личной жизни она не могла замести так быстро, как в бизнесе. Жёлтая пресса, конечно, выдавала всякое. Джой читала их шедевры налегке, веселясь, иногда отмечая, что даже эти проходимцы иногда попадают в цель, хоть им никто и не верит. Плохая репутация жёлтых фантазёров спасала хорошую репутацию Джет. Они писали про наркотики: «чтобы быть всегда включенной в работу, Джой Джет балуется цветными таблетками». Про ориентацию: «она называет себя лесбиянкой, но не прочь поиграть на два фронта». Про недвижимость в собственности: «у Джой Джет тридцать два объекта вне США». Про Лету: «вдруг это не самоубийство, а невеста просто знала о ней что-то неугодное?!» Все это было, конечно же, несусветным бредом. Но доля правды, известная только ей одной, имелась в некоторых статьях. Джой было даже неприятно продолжать их читать, настолько эти сочинения задевали её. Все, что писали о смерти Леты, о смерти матери — этой долбаной суке, Кэролин — и о том, что Джой не пришла на похороны последней… О том, что папа слишком быстро уехал после этого и, получается, бросил свою дочь справляться одной. Всё это они жевали и жевали в своих газетенках. В авторитетных изданиях писали кратко и по существу. Джой оставалась чистой, пока оставался чистым её бизнес. Она сделала глубокий вдох, прикрыла глаза, а затем медленно их открыла, глядя на циферблат часов на стене. Джой с утра не смотрела в зеркало. Сейчас уже почти шесть пополудни. Глаза жгло, словно кто-то засыпал туда песок. Ближе к вечеру так всегда случалось: голубой цвет мешался с розоватым, как закат за ее спиной. Вдруг умиротворяющую тишину нарушил голос Кевина из селектора, а затем он и сам вошёл в кабинет. Джой устало посмотрела на встревоженого секретаря, который, видимо, тоже давно не смотрелся в зеркало. Его мелкие кудри все больше напоминали гнездо. — Мисс Джет, — взволнованно начал он, — Макконахи собирается давать интервью. Он заявил, что — цитата: «Готов рассказать, какие они идеальные, что спихнули на меня свои косяки и закрыли в этой дыре». Ах ну да, конечно. Джой ожидала чего-то подобного. Крысы нападают, метя прямо в лицо, если зажать их в углу. Она открыла нижний ящик стола — он тоже открывался исключительно по живому отпечатку, — и вытащила оттуда файл с документами, подтверждающими его работу на «БМВ», восстановленные силами их программистки Эмили договора о купле запчастей из Китая подписью одного только Макконахи, оформление сотрудничества с конченой азиатской конторой на его имя… Разумеется, расследование активно проводилось и сейчас. Он был тупицей. Перекидывал деньги даже не на левые счета неизвестных подрядчиков, нет. Все зачисления происходили с официального счета его жены, куда доставлял их чёртов ублюдок Коста-Дуглас, в то время как мышка Скотт притворялся, что ничего не происходит. Катаржина оказалась ни при чем. Ее ошибка была только в том, что она иногда не думает, что подписывает, когда смотрит на делённые расчеты. — Я тоже собираюсь давать интервью, — спокойно ответила Джой. — Веласкес выяснил, что это дерьмо они успели всунуть только в одну партию для пикапов. Кэлли уже разрабатывает программу, по которой все бракованные моторы обменяют владельцам бесплатно. — Отлично, — сразу повеселел Кевин, — но лучше бы, конечно, он вообще не открывал рот, тогда бы… — Предлагаешь его убить? — спросила Джой, и тут ее телефон на секунду завибрировал. Она посмотрела на экран: сообщение. Привет, это Рейна. Как насчёт завтра? 😏 — Кхм, — неловко поджал губы он, опуская взгляд в планшет. — Ладно, я назначаю вам встречу с журналистами на завтра. Нам нужно его опередить. Джой молча смотрела на смс от Рейны несколько секунд, а потом подняла взгляд на Кевина. Интервью всегда затягивались надолго. — Хорошо, — бросила она. — А что у меня в воскресенье? — На восемь утра подготовят вертолет в Мичиган, там вас будут ждать Крисби и Рунхарт. Больше ничего. Это до вечера. Джой кивнула Кевину и отправила заканчивать оставшуюся работу. В последний момент она едва не заикнулась о Рио, но вовремя закрыла рот: она не знала точно, когда сможет вырвать время для этого. Да и семью Леты сначала нужно найти. Она могла бы уже попросить об этом Эмили, но Джой медлила. У нее не было ни малейшего плана, как с ними говорить, она боялась — может, поэтому? Джой боялась. Господи, да ведь Джой Джет ничего не боится! Она гипнотизировала сообщение от Рейны минут пять. Не завтра, не послезавтра. Не всю неделю. Это не должно было волновать Джет, но её волновало. На месте Рейны Джой бы забила хрен, если бы ей предложили приехать через неделю. А ведь с другой стороны: кто такая Рейна. Они странно познакомились, переспали, чего Джой особо не помнила, а потом Джет зачем-то нашла ее. Она иррационально хотела себе компанию на вечер, даже не на ночь. Ей показалось, что Рейна подошла, так зачем ещё кого-то искать? Новые люди в ее личной жизни были такой редкостью, что становилось смешно. Она даже «дружила» с теми, с кем было логично — по статусу, а совсем не по душевной близости. Может, если бы Джой воспитала в себе больше коммуникабельности, чем требовалось для заключения сделок и формальных контактов с сотрудниками, она была бы счастливее. Джой сдалась своим размышлениям об «уместности предложения», когда пришло время возвращаться домой. Она до скрежета зубов не хотела снова заходить в пустую квартиру. На работе реальность была другой, заполненной и родной, но в тихом лофте Джой чувствовала себя полумертвой. Она напечатала ответ: А как насчёт сегодня?