Only Just Like That

     В тот день я облегчённо улыбнулась Нобучике в ответ, радуясь его согласию на мою спонтанную и за секундные хаотичные размышления ставшую такой важной просьбу как получивший долгожданный подарок ребёнок, ещё наивная и не подозревающая, как именно поначалу нам придётся срабатываться и привыкать друг к другу, и радостно предвкушающая совместные тренировки, соблазняющие мою душу и воспламеняющие тело от мыслей о том, что я буду один на один с Гино по несколько часов в день в столь напряжённой и, как отчего-то мне казалось, располагающей к доверию обстановке традиционного доджо.      На деле же попавшая в лапы реальности, довольно урчащей из-за новой добычи, зародившая во мне столько желаний сразу и ослепившая меня чувствами самонадеянности и самоуверенности идея моментально засияла в моих глазах совершенно другими оттенками, резко и неожиданно прорезав своими острыми гранями газовую вуаль накрывших меня с головой ожиданий и надежд, растворившуюся теперь в воздухе будто разрубленный катаной заблудший призрак. О чём я только думала!.. Что за безрассудство учинила, потакая собственным, далеко не благородным прихотям!.. Избалованная и тем не менее ненасытная, польстившая на якобы готовые воплотиться наяву фантазии… и получившая вместо них не прекращающуюся, изощрённую муку, так сумасбродно подписавшись на её безлимитный абонемент. Находиться в одном, открытом только для нас двоих зале вместе с Гинозой и отчаянно пытаться контролировать себя — невыносимо, невозможно, нереально, всё равно что вышагивать по тонкой ниточке над бездной — несчастная лопнет под тяжестью сумасшедшего акробата или же он сам неминуемо сорвётся, разбиваясь на бесчисленные осколки об алчную тьму загребущей пропасти. Я обрекла себя на терзающие моральные пытки, оковывавшие мою купившуюся на прекрасную возможность лицезреть моего мучителя, даже не подозревающего о своей роли, глупеющую от одного проникновенного взора глаз приглушённо изумрудного цвета, наивную, навеки порабощённую душу в стальные цепи желания и жестоко стягивавшие её в своих чувственных тисках всякий раз, как только Нобучика подходил ко мне — шаги босых ног глухой гулкостью раздавались в преисполненном буддийского спокойствия доджо — и, проверяя правильность моей позиции, поправлял неидеальные на его взгляд детали и тем самым заставлял меня изо всех сил сдерживать мелкую дрожь, пробивавшую тело: он медленно скользил сильными руками по замершей в изваянии мне, начиная от самых ступней и поднимаясь выше; едва касаясь, ощупывал, напрягла ли я мышцы или пытаюсь уличить свободную минутку для передышки; постепенно пружинисто приподнимаясь с корточек, молодой человек возвышался надо мной, и тогда я украдкой бросала на него тоскливый взгляд, в становившимся новыми оковами отчаянии понимая, что Гино предельно серьёзен и сосредоточен, действительно желая выполнить мою просьбу — научить кэндо и только-то, не замечая моего состояния, в котором отчасти была виновата я сама, и посему мне оставалось лишь как можно незаметней перевести дыхание и проваливать раз за разом попытки взять себя в руки. «Гино, Гино, как ты можешь так владеть собой в такие минуты?.. Как у тебя только хватает сил!.. И целомудренности, и этого милого, но совершенно не спасающего меня сейчас благородства… Да думаешь ли ты об этом вообще?..» — мысленно стонала я в отчаянии, ловя себя на том, что среди моих чувств сжалась в комочек печальная зависть: я многое бы отдала без вопросов за подобное непререкаемое самообладание. Научусь ли я ему, занимаясь кэндо всерьёз и продолжительное время?.. Наверное, если не… Нередко с целью объяснить и показать на примере — как маленькому ребёнку, в самом деле, но сил противиться у меня нет — Нобучика становился за моей спиной, управляя таким образом моими руками и стараясь при этом придерживаться чопорно вежливого расстояния, которое, однако, я без всякого сожаления истощала в ничто, якобы случайно — замечает ли он?.. понимает ли?.. — прижимаясь к его груди и с удовольствием отмечая и — совсем мельком — нашу идеальную разницу в росте, и — уделяя всё своё внимание — исходящее от него тепло, всегда желанное, бесценное и трепетно лелеемое мною, как бы жарко — физически и морально — мне ни было бы на самом деле.      Распалённая коварным либидо, нашептывающим несвязные, но тематически объединённые, возбуждающие фантазии, терпящая поражение в борьбе с чувствами за самоконтроль, потерявшая надежду подобрать нужный хлыст к своим непокорным мыслям, отчаявшаяся я не могла верно концентрироваться, упуская детали, казавшиеся Гино такими важными, и невольно заставляя его сердиться, отчего его тонкие, красивые брови сдвигались под тяжестью грозности, губы сжимались в невысказанном и прекрасно сдерживаемом недовольстве, а и без того тёмную зелень глаз скрывала дымка пасмурности. Контролируя, держу ли я спину ровно, и предпочитая непослушной мне небольшое расстояние между нами, Нобучика как-то медленно провёл щинаем по моей спине снизу вверх, ненароком прижимая плотную ткань уваги к взмокшей коже и вызывая сим стайку взбесившихся мурашек по всему телу и перехватывающееся от неожиданности дыхание. Неутолимая жажда моей фантазии представила мне, будто по спине моей скользит смертельно остро заточенная катана, злорадным, но снисходительным к своей жертве шипением поведывающая мне о своих кровавых планах, алчущая впиться в обнажённую беззащитную шею и обагрить её и белый ворот уваги моей горячей кровью, заставляя меня испуганно замереть и затаить и без того неровное дыхание, и будто мой зеленоглазый мучитель, примеривший словно созданный для него лично образ — существовавших так давно и теперь ставших всего лишь красивыми легендами — бущи, поймавшего провинившуюся в чём-то девушку, в скучающей, тягучей лености и апатичном смятении от предоставленного ему выбора медлительно решает участь своей неосторожной добычи, постепенно склоняясь к варианту терпко сладкого, жестоко пламенного и дарящего ни с чем не сравнимое наслаждение, взаимно желаемого насилия над её телом и душою. От этой сцены перед глазами и её развитием в среде моих ошалевших от анархии мыслей мне нестерпимо захотелось спрятать пылающее лицо в ладонях и провести под ледяным душем не менее получаса. «Гино… Говорят, от возбуждения можно умереть. Мой идеальный убийца…»      — Ои! Сконцентрируйся! О чём ты думаешь?.. — не хуже вожделенного мною ледяного душа меня огрел рассерженный, подобный грохочущему вдалеке и угрожающему всем грому, заставивший непутёвую ученицу вернуться в не менее терзающую, чем фантазии, реальность голос Нобучики, и затем в ошеломительное удивление меня привёл непредвиденный, безболезненный, но весьма ощутимый и мотивирующий — вот только на что, ха-ха?.. — удар щинаем ниже поясницы, прямо по ягодицам, отчего я оторопела и с нелепым видом уставилась в ответ на своего молодого учителя. «Сконцентрируйся… Каким, чёрт возьми, образом!.. Если ты постоянно так на меня действуешь…» — впервые за долгое время я одержала скромную, но победу над собственными мыслями, прикусив язык и не дав каверзному возмущению вырваться из моих уст. «Неужели ежедневные медитации стали давать результаты?..» — не удержалась я от саркастической мысли, искоса одаривая сэнсэя хмурым и жадным, быстрым взором.      — Продолжай, — холодно скомандовал Гиноза, игнорируя мелкие молнии, которыми я от безысходности запускала в него посредством кратких взглядов, и, отставляя послуживший орудием наказания щинай в сторону, скрестил руки на груди, пряча их в широкие рукава уваги, продолжая наблюдать за мной сердитыми глазами, в коих замерла тёмно-зелёная, готовая разразиться буря. «Моя любимая поза… Гино, что ты делаешь со мной… Ты хоть понимаешь, как действуешь на меня?.. — думала я во время нудного отрабатывания не менее скучных базовых приёмов. — Интересно, полегчает ли мне, если ты наконец меня обесчестишь? И когда, чёрт побери, ты только собираешься это сделать!..»      Но самым страшным для меня были всё-таки не постоянно терзающие мою голову эротические мечтания, от которых не существовало никакого спасения кроме того единственного, что Гино не желал или не думал пока применять ко мне. Больше всего на свете я боялась разочаровать его: не справиться с нагрузками, бросить в какой-то момент занятия и оказаться в его глазах и в своих так точно «микка боозу». Он, скорей всего же, поймёт и не станет мне препятствовать, но от этих мыслей на душе становилось так мерзко и гадко, словно чистый весенний дождик, омыв меня, обнажил какую-то неприятную грязь, несвойственную и противную мне, так тошно и отвратительно, что даже взбудораженное либидо, пристыженное своим беспримерным поведением и жалобно скулящее, будто побитое злое животное, ослабляло свои силки и давало мне передохнуть, возвращая недолгий мир в мои усмирённые раздумья. Шестое чувство неодобрительно подсказывало мне, что полюбивший идею учить меня увлекшему его кэндо, скрытно польщённый моим стремлением узнавать его и его интересы и поощривший это Нобучика будет не столько разочарован во мне, пусть даже вряд ли такое могло бы стать причиной потенциального ужасавшего меня разрыва отношений когда-нибудь в итоге, сколько он будет расстроен и печален, но не даст и малейшим чувствам грусти из-за разбитой вдребезги идеи показаться на поверхности граней тёмного изумруда его глаз, восприняв подобное моё решение спокойно и с достоинством и наверняка добавив что-нибудь утешительное, чем только добьёт меня вызванным самой собой раздражением от собственного провала. Я не могла такого допустить — огорчить Нобучику. Никак и никогда, ни за что. Как и не могла дать жизнь ещё одному страху, перебиравшему нервы будто струны жалобно певшей арфы: ненарочно внушить своими антиуспехами наблюдающему мои неудачи Гино мысль, будто он не способен преподавать своё любимое дело или обучить кого-то — и особенно меня — даже самому элементарному. Насколько этот шепчущий мне гадости страх мог оказаться правдивым, я не знала, но он подстёгивал меня наравне с караваном прочих опасений. Чёрта с два я брошу кэндо или не справлюсь! Не имею права! И поэтому я продолжала свои попытки одолеть базовые техники, предварительно скрутив шальные мысли в тугой, не распутываемый и более не мешающий мне клубок, живя только лишь заставлявшим меня съежиться и бояться осуществления страхов, недовольным «Неверно!» и воскрешавшим от всех опасений, вдохновлявшим и вселявшим надежду «Хорошо. Продолжай в том же духе».      — Ты даже не вспотела, — в первый день тренировок категорично сообщил мне нахмурившийся Гино: он считал противную мне испарину показателем усердности на занятии и, к моим досаде и даже стыду, в чём-то был как всегда прав. Но тогда мне нечего было ему ответить, кроме нечленораздельного ворчания и слабых оправданий, всё равно не скрывавших факта того, что я безбожно халтурила и что молодой человек это прекрасно понял.      И совсем других результатов я добилась благодаря прилежному послушанию и беспрекословному слушанию справедливых указаний и исправлений Нобучики спустя какое-то время, которое заняла моя борьба с самой собой и собственными распустившимися желаниями, паразитически обвивавших мои мысли, будто вьюнок — не способный защититься от него дом.      — Сегодня ты хорошо отработала, — одарил меня честно заработанной похвалой Гино, весьма довольный моими маленькими успехами и добившийся от меня сегодня идеального выполнения некоторых элементов, направляясь в мою сторону с расслабленной полуулыбкой, так приятно озарявшей его милый моему сердцу взор. «Ох, Гино… Я с ног валюсь и вся взмокла. Как я только могу нравиться тебе такой?.. — смиренно и флегматично думала я, отвечая своему сэнсэю тёплой улыбкой, тихо радуясь, что он доволен мною, и уже привычно продолжая не оставлявшую меня мысль, добавлявшую в мою улыбку лишь больше мечтательности: — Какой же ты всё-таки неправильный и исключительный…»      — Джя… — с некоторой свойственной ему неловкостью произнёс Гиноза, намереваясь отправиться в душ — я постаралась не развивать эту мысль, всегда готовую расцвести безграничными фантазиями на тему — и в мужскую раздевалку, что собиралась сделать и я, но в другом, к сожалению, направлении. Но только после того, как…      — Ои, Нобучика, — окликнула я его как можно более спокойней и затем неуверенно, медленно приблизилась — ноги внезапно показались мне ватными и не слушающимися из-за нараставшего смятения — практически вплотную к остановившемуся и внимательно ожидавшему продолжения моей фразы молодому Инспектору, ни на секунду не отпуская его доверительного и тёплого взгляда и следя за его реакцией. Он молча и терпеливо ждал, но в моих планах совсем не было намерений говорить что-либо дальше.      Сердце предательски клокотало, обуреваемое коктейлем из переплетавшихся и являвшихся порождением друг друга смущения, волнения и сладостного предвкушения, спасительно заглушая своим рокотом во мне все мысли, кроме одной, но и наделяя меня странной слабостью, туманившей примолкший и не вмешивающийся разум; неровное, урывочное дыхание не могло насытиться будто бы раскалившимся за мгновения, жарким, точно более не предназначаемым для вдохов воздухом, словно заполнявшим светлое благодаря полупрозрачным щоджи доджо покалывавшими и прорезавшими атмосферу молниями-искорками, подбадривающе подстрекавшими меня быть смелее и исполнить спонтанно задуманное. Вряд ли мне бы сразу в ту минуту пришёл в голову вразумительный ответ, задумайся я о том, почему неожиданно решилась на это и почему не стала дожидаться каких-то более, возможно, подходящих условий и обстоятельств или не предоставила окончательный выбор места и времени своему молодому человеку. Всё это абсолютно не имело значения для меня сейчас и потеряло всякую ценность; скорее, на мою произраставшую из чувства того, что я заслужила такую награду, уверенность и на будто бы естественно лопнувшее, как и закономерно ожидалось когда-нибудь, терпение теперь работал всего один принцип: непременно сейчас и ни минутой позже, больше мне не выдержать.      Я медленно подняла левую руку, едва ощущая её от одолевавших меня сомнений и разрозненно жужжащих, будто улей пчёл, мыслей, скользнув ею вверх по ткани уваги Нобучики, и крепко обхватила край одежды, будто случайно проведя большим пальцем по обнажённой груди, так близко находившейся от моего наверняка покрасневшего от желаний и смущения лица. Только овладеваемый удивлением и примешивающимся к нему непониманием, дезориентированный Гино на миг разорвал связь наших взглядов, проследив за движением моей руки и снова обращая взор на смотревшую снизу вверх на него меня, а я всё так же неспешно — вряд ли я ускорилась бы, даже будучи в состоянии это сделать — и настойчиво потянула за уваги на себя, желая сократить столь любимую мной разницу в нашем росте и приблизить к себе его лицо, приподнимаясь ради пущего удобства на носочки. Ободрённая тем, что он не сопротивляется и не отталкивает меня, утопающая в полуночной зелени его — я с лёгким умилением впервые заметила, какие пушистые, недлинные, хоть и вполне в меру и как всегда идеально, хорошенькие реснички у Гино — глаз, чуть расширившихся от замешательства, чувствовавшая его невольно участившееся дыхание на своём лице, отдавшаяся взрывающимся фейерверком эмоциям, забыв вдохнуть, я наконец — как хорошо, что он не носит очки на тренировках, они помешали бы мне сейчас… о чём я только думаю в такую минуту!.. — слабо коснулась расслабленных, полуоткрытых губ моего оторопевшего Инспектора своими, пронзённая резким потоком неожиданно сильных ощущений и прервавшая зрительный контакт, непреднамеренно закрыв глаза, хотя и изначально храбрилась не делать этого. Аккуратно и бережно — мой нулевой в этом нелёгком деле опыт не отпускал из своих испуганных объятий осторожности в боязни ошибиться и испортить момент — я медленно и неторопливо целовала Нобучику, осыпая его мягкие, податливые, неожиданно горячие и сухие уста лёгкими, безобидными, но словно обжигавшими нас обоих, прошивавшими странными, но приятными разрядами покусываниями, не особенно понимая, что и как надо делать, но предоставляя эти решения воле чувств, иногда томительно прерывая поцелуй на мгновение и затем в смущённо-коварной усмешке нежно оттягивая его то нижнюю, то верхнюю губу, но, не решаясь на большее, возвращаясь к поцелуям. Не выдерживая нарастающего духовного давления, возбуждающей, сводящей с ума пульсации, охватившей тело и лишавшей меня последних сил, и странного, овладевающего мною ненасытного жара, я в попытке спасти себя от слабости и подкашивающихся коленок схватила Гино за рукав свободной рукой и завела его руку себе за спину, требуя таким образом поддержки и объятия и немедленно — наконец-то, нерешительный ты мой… — получая желаемое, чувствуя, как молодой человек крепко обнял меня, скользя по спине тёплыми ладонями и заставляя трепетать и физически, и морально, и — доджо огласил глухой звук выпавшего, не замеченного нами щиная — безапелляционно прижал к себе сильней и болезненно приятно эгоистичней, отчего я, судорожно выдохнув, оторвавшись от его губ всего лишь на долю секунды, в то же мгновение отпустила край уваги и устремила обе руки вверх, запуская изголодавшиеся по этому моменту из-за моих бесконечных фантазий пальцы в чёрную, густую и слегка влажную у корней шапку его волос, блаженствуя от ощущения шёлковых, мягчайших и неожиданно слегка прохладных прядей и беспечного, вольного перебирания их уникальной нежности, с превеликим удовольствием утопая в тонких ниточках и запутывая в них свои жадные пальчики. Увлёкшаяся, распалённая и практически не удерживающаяся на ногах, бездумно доверяясь сильным рукам Гино и наслаждаясь его надёжной страховкой, я не уделила рассеянное, разорванное на лоскутки пылающими чувствами внимание какому-то одному моменту — наверное, тому, когда моего лба отчего-то, но так приятно коснулась ласковой щекоткой его шёлковая чёлка — и не сразу поняла, что Нобучика постепенно, но верно и настойчиво перехватил мою инициативу, обжигая мои припухшие губы нежными и осторожными, но так немилосердно жестоко для остатков моего разума перемежавшимися с решительностью и страстностью в большей степени и гораздо менее робкими, чем были мои, поцелуями, подчиняя и без того обессиленную, беспомощную меня себе и не давая выиграть эту схватку и выйти из неё живой, превращая своими волшебными действиями моё тело в истощённую, хрупкую оболочку, наполненную шумящими, непокорными, словно разбушевавшееся море в шторм, чувствами и уничтожающими слабую, пребывающую в полуобмороке душу безрассудными желаниями и полностью и беспросветно зависящую от терзающего непрекращающейся лаской молодого Инспектора.      Ками-сама, ведь это всего лишь только наш первый — мой и его тоже, как я узнала несколько позже о пикантной и так распалившей меня в ночь Х интимной детали его биографии — поцелуй, сорвавший нам головы от долгого томления и глупого ожидания, подначиваемого эфемерными сомнениями по поводу друг друга и казавшимся непреодолимым смущением. «Если ты не догадаешься сделать первый шаг в следующий раз, то я уложу тебя на лопатки прямо здесь, в доджо, Инспектор Гиноза Нобучика, и ты не посмеешь сопротивляться мне», — коварно и удовлетворённо строила планы я, не догадываясь даже, как относительно скоро получу и этот его бесценный подарок мне, пытаясь восстановить дыхание и наслаждаясь родным запахом Гино, нежась в его крепких объятиях и прижимаясь щекой к его груди, чувствуя, как он так же, как и я, приводит в порядок самоконтроль и дыхание, выдыхая тёплый воздух, смешно касавшийся моей макушки и вызывавший у меня тем самым лёгкую полуулыбку. ______________________________________________ Бущи — японское и единственно верное название «самурая», которое в свою очередь было искусственно создано европейцами. Микка боозу — дословно «монах на три дня». Выражение используется для снисходительного и даже насмешливого обозначения человека, который, занявшись каким-либо делом, вскоре бросает его ввиду чрезмерной сложности или мгновенно утерянного интереса. Щоджи — это правильное написание «сёдзи».