Only Just Like That

     Словно с невиданной щедростью неожиданно решившее проявить благородство в угоду плохо скрываемому самолюбованию, рассыпавшись в ничто, тешась собственным великодушием, вредное, негуманное, человеконенавистническое и эгоистичное время в странной покорности и в проявлении удивительной милости исчезло, не оставляя своих неказистых отпечатков, испаряясь без всякого поощрения со стороны залоченного на одном лишь действе внимания двух всецело и во всех смыслах поглощённых друг другом людей, исчезло бесследно и даже бескорыстно не напомнило о себе напоследок. Слепо повторяя за замершим, бесстыжим и обычно глухим к потребностям своих подопечных, хладнокровным временем, огромный, любивший портить чужое удовольствие, малодушный мир послушно и моментально сократился в размерах, сжимаясь в бившийся жарким, разлетевшимся на спасительные, но не поддающиеся лоскутки, неслышно потрескивающим от напряжения, как от тока, раскалившимся воздухом, клокочущий под напором взрывающихся от долгого, томительного ожидания ощущений, бесценный в своей хрупкости и тесный от пылавшего возбуждения вакуум, окруживший нас двоих, скрывший от всего и вся в горячности единения — физического, духовного, ментального, чувственного — на всех уровнях… Подвергаясь самоуверенному, капризному напору будто внезапно налетевшего урагана, всё существенное и не очень, всё, что могло и не могло, смиренно испарилось, потерялось самоотверженно или насильно, будучи не в состоянии проникнуть за обозначенные невидимыми чертами границы, извлекая из самых своих глубин — как некое нежное, трогательное сокровище — по-настоящему имеющее значение, бережно окутанное в тепло смысла, воздушное в своей лёгкой, искусной магии, благоговейное мгновение. Волшебное мгновение, когда каждый нерв в сладостном предвкушении напрягается, готовясь к ожидаемой, желанной, бурной и сносящей всякие преграды, эмоциональной встряске, сжимается в пробирающей до самой последней ниточки трепещущей души, всевластной взбудораженности, разбивающей всякую мораль и безнравственно окрыляющей; когда два жадных, безжалостно и насмешливо распрощавшихся с разумом, поглощённых противоположным, притягательным взором, бесстыдно и даже с доверчивой гордостью обнажённых и оттого раскованных, породнившихся взгляда с полной отдачей и безрассудной добровольностью тонут в друг друге, проникают в глубь становящегося единым сознания и позволяют безнаказанно обладать собой; когда два тяжёлых дыхания сталкиваются в неразберихе бесформенного воздуха и опаляют своих хозяев, не оставляя другой возможности поддерживать силы — только претерпевать высокую температуру раскалённого кислорода и в буквальном смысле дышать друг другом… Когда любое неосторожное прикосновение или хаотичная ласка расставляют почти ожоги на и без того словно воспалённой, сверхчувствительной коже и вызывают накатывающие без устали, как в преддверии шторма, бурные и бессистемные волны мелкой, предательской дрожи, участвовавшей в общем хоре расхрабрившихся эмоций, распевшихся под напором неминуемо приближающегося блаженства; когда бешено разгонявшее по будто бы вибрировавшим венам взрывавшуюся беспощадной лавой, ускоренную волнением и инфицированную похотью кровь, клокочущее от перевозбуждения сердце смиренно замирает на доли секунды, позволяя насладиться долгожданным моментом, ощущения от которого как брызги тока налетают столь мгновенно, как если бы законы скорости были пустым звуком, и, бесцеремонно обращая беззащитное в такой ситуации внимание в рабство, категорично устанавливают собственное неоспоримое и желанное, в чём-то приятно тиранизирующее господство.      Бессознательно скользя подрагивающими, как будто более не моими, ослабшими и немеющими пальцами по сильной спине Нобучики словно в поисках поддержки, беспомощно обнимая мужчину и с отчаянным, непоколебимым доверием прижимаясь к нему, ощущая, как он обнимает меня в ответ, обеспечивая такой необходимой и надёжной опорой, как одна его рука мягко и бережно поглаживает мою спину, распространяя приятнейшие мурашки по оголённой коже, а другая аккуратно и крепко придерживает за бедро, я не заметила перехватившее на миг дыхание, наградившее свою хозяйку секундным помутнением сознания, и не отводила отуманенный безрассудством и желанием взгляд от темнейших, изумрудных, одурманивавших меня глаз, пристально следивших за мною и перебиравших жадным, любящим взором каждую крупицу моей нагой перед ним души, ничего не скрывающей и даже жаждущей быть изученной и в очередной раз присвоенной зеленоглазым брюнетом. С особой беспечностью распрощавшаяся с навязчивыми и более не слышными, не мешающими моралями, как будто иссохнувшими в жару каплями, предававшаяся совратительному, восхитительному действу, распоряжавшемуся ненасытной, исступленно и почти гневно клокочущей истомой, завоевавшей моё тело и вскипавшей в требовании удовлетворения, ликуя из-за достигнутого нами обоими наивысшего уровня единения — физического и духовного, со странным, порочным смущением, алеющим на щеках, я позволяла Нобучике, любовно, чувственно и чутко исследовавшему мою безгранично доверившуюся ему душу посредством проницательного взора, наблюдать за моими неподдельными, бесстыдно пляшущими в глазах реакциями на сотворяющееся мужчиной овладевание мною во всех смыслах, не сдерживая блуждающую на губах соблазнительную и предовольную улыбку, читая на его лице такую же — лёгкую, неуловимую, умопомрачительную, коварно провоцирующую меня, без труда управляющую мной и такую любимую.      Не существовало ничего священнее и прекрасней в этом мире, кроме захлёстывавшего меня и мои чувства будто долго подбиравшимся, грозным тсунами и разрушавшего всю бессмысленность, создававшего нечто новое и существенное, контролировавшего наши ощущения и сплачивавшего нас в единое, неделимое целое, останавливавшего само время момента присвоения меня законно имевшим все права и уверенно заявлявшим о них тёмновласым Инспектором, являвшимся полновластным собственником всего, чего бы он только ни пожелал, относительно своей личной и добровольной, сошедшей с ума по зеленоглазому мужчине пленницы. Не было и не могло быть какого-либо другого, полноценного и затапливающего медовым, ласково обжигающим теплом счастья, кроме как принадлежать Гино: чувствовать его в себе и принимать с особой благодарностью и страстью; отдаваться ему безудержно и одержимо снова и снова; безропотно, с некоей почти благоговейной, неуправляемой радостью становиться его частью и одновременно всецело обладать им самой; растворяться духовно и ментально в его раскрытой лишь для меня одной, жаркой, трогательно ранимой, нежной и тем не менее сильной, доминантной и строгой, решительной душе. Ничто не имело более значение и рассыпалось в собственной бессмыслице, едва только стоило мне ощутить, как наконец-то смилостивившийся над нами обоими Нобучика делает меня своей, закрепляя надо мною неоспоримую и единоличную власть, не позволяя нашим взглядам потерять друг друга в застилавшем туманом вожделения дурмане, не давая мне даже на долю секунды прикрыть отяжелевшие веки и с лёгкой усмешкой слушая мой сдавленный и хриплый полустон-полувыдох, выдававший смешавшиеся во мне напряжение и подступающее облегчение, коварно ведущее за собой новый виток изумительных, желанных страданий, из коих выстлан путь к нашей общей, опьянившей своих жертв, восхитительнейшей цели — к бескомпромиссному, полному, взаимному и объединяющему на всех уровнях, жизненно необходимому обладанию друг другом до потери пульса, лишения сознания и растраты последних остатков сил.      Соблаговоливший одарить нас обоих вожделенным освобождением от раскалившегося добела напряжения, накрывшего сети наших нервов будто острой, металлической паутиной с шипами, пропитанной электрическим, трескучим током и искусно оплетавшей своих пленников в изощрённые, сладостные и нравящиеся в своей непристойности пытки, но намеренный до самого конца истязать наши порядком истощённые тела и дальше, не спеша и умело, нарочно продлевая мою муку, властно указывая полуприкрытым, взбаламученным неприличной жаждой взором на своё доминирующее надо мной положение, коему я, мазохистски и добровольно предаваясь новой экзекуции, и не думала противиться, Нобучика мягкими, но возбуждающими в своей коварности поглаживаниями переложил обе руки на мои ягодицы, лишая спину надёжной поддержки и ничем не заменимого тепла и вынуждая меня крепче обнять мужчину, прижаться своей грудью к его сильней — вплоть до мимолётного ощущения приятной болезненности от сего действа, и принялся уверенно направлять меня, отдавая предпочтение для начала медленному, но способному довести мою душу до безумства ритму. Поддаваясь очередной игре на выдержку и принимая её изумительно нечестные по отношению ко мне условия, я не подавляла с таким удобством устроившуюся на моих устах многозначительную, как можно более очаровательную, развратно блуждающую улыбку, покусывая собственную нижнюю губу, и отпускала на волю беззастенчиво воспарявшие стоны, тут же таявшие в тесном из-за наших разгорячённых дыханий вакууме жаркого воздуха и так незаметно поощрительно воздействовавшие на Гино, снисходительно и с издевательски насмешливой, но переворачивавшей всё внутри, такой нежной усмешкой воспринимавший мои выходки и подстрекавший меня на большее. Не желая в лёгкой капризности уступать мужчине первенство хотя бы в роли главного совратителя и не собираясь оставлять его действия безответными, предоставив тем самым ему всю власть над нами, я искренне и вдохновлённо стремилась разыграть симфонию нашего общего удовольствия внесением и неосознанных, и намеренных ноток, рождаемых несдержанной магией нарочитых и случайных прикосновений. Мои пальцы собственнически жадно и скрупулёзно изучали идеальную мужскую сильную обнажённую спину, бессистемно лаская каждый сантиметр нежными поглаживаниями, иногда сменявшимися неосторожными и резкими царапинами в такт строго и почти бесцеремонно требовавшим моей полной и самоотверженной отдачи, аморально покоряющим осчастливлено безвольную меня, раскованным и ведущим нас к восхитительнейшей лавине блаженства, уверенным движениям Нобучики. Ехидно и самовольно проскользнувшая среди взбудораженных, абстрактных и перемешано-разрозненных собратьев мысль — о том, как сии моментально, кратковременно разбухавшие, возмущённо или же, напротив, горделиво спокойно алеющие следы моей несдержанности контрастируют с белоснежностью спины своей хаотичной росписью, словно изрезанный лезвиями фигуристов и остающийся столь же невозмутимо прекрасным лёд, как нечаянно обжигавшие нежную кожу царапины от моих ноготков неизящными мелкими шрамами пролегают странным узором собственнических меток — заставила меня через докричавшуюся совесть осознать важную, нерушимую и определённую, без налёта чего бы то ни было ясную и даже очевидную истину. Истину, радостно вспыхивавшую в моей груди каким-то мощным и тёплым, согревающим светом, ярко конкурировавшим с разыгравшейся бурей возбуждения и, более того, будто добавлявшим захватившему все чувства и разум желанию сильнейшую и без всякого сомнения главную ноту сладости, безапелляционно руководившую нами обоими и являвшую собой весь непререкаемый смысл: я страстно, самоотверженно хотела не столько получать, сколько отдавать Гино всё, что имею и могу, бескорыстно и без оглядки на присущий мне когда-то эгоизм делиться с моим дорогим мужчиной всем и одаривать его в разы больше, чем он меня, жить этим забавным соревнованием, в коем игроки взаимно заинтересованы друг в друге так, что отчаянно и уже бессознательно нуждаются в дыхании драгоценного, возведённого в ранг почти что божества, ненаглядного соперника больше, чем в своём собственном, что уже практически помешаны друг на друге, друг в друге и что подобное самозабвение в другом человеке, когда-то давно даже не знакомого и нежданного, кажется столь естественным и единственно важным, по-настоящему имеющим значение. Ах, как же сильно я желала не причинять Нобучике даже малейшую, пусть и случайную, физическую боль, желала дарить ему только наслаждение, быть его персональным, перманентным удовольствием, которое никогда бы не попало в жгучие лучи даже слабого сомнения и которое бы не захотелось никогда сравнивать с чем бы то ни было, желала отдавать себя ему всецело и полностью в тысячах, миллионах, триллионах самых разных смыслов, добровольно приносить себя ему в жертву, охотно без остатка сливаться с его душой и телом, становясь его собственной крупицей, его незаменимой и необходимой частью, желала доказать моему зеленоглазому брюнету, что могу не только жадно принимать его дары мне, но и отвечать искреннейшей, пылкой страстью, возвращая ему свой надуманный долг и стараясь оттого многократно умножить накатывающее на меня блаженство исключительно ради и для Гино.      Словно одержимая новой идеей, напрасно и глупо боясь быть неправильно понятой Нобучикой или не успеть выразить ему все чувства, властно и нахально одолевающие меня, не успеть передать свою глубокую, ещё не признанную слишком рациональным и не приемлющим такие нежности разумом, нерушимую и горячую привязанность к мужчине, продолжая придерживаться одной рукой за его спину, не останавливая неосознанные поглаживания уже чуть ли не дрожащими пальцами, я аккуратно и осторожно отправила другую руку в не блещущее новизной, но волнительное путешествие: жаркая, влажная ладонь намеренно медленно ласкала открытое её развязным прикосновениям, напряжённое тело мужчины, перебегая со спины на талию и затем на его вздымающуюся от отяжелённого желанием дыхания грудь, беспардонно вмешиваясь в наши объятия и на мгновение разделяя нас с целью тут же взлететь повыше, одаривая сумбурной, краткой нежностью ключицу и предовольно устраиваясь на шее брюнета, позволяя истомившимся по сему действу, ненасытным пальчикам запутаться в взмокших у основания аспидно-чёрных локонах, прохладным шёлком будто пытавшихся остудить мой пыл, но только лишь больше и сильней воспламенявших его.      Безнаказанно и полноправно проникнувшие в оголённые души друг друга два взгляда беззащитно и самоотверженно путались каждый в противоположном и столь естественно, неминуемо сливались воедино так стремительно и безвозвратно, точно мы тут же лишались всякой способности понимать, что окружает нас, где мы находимся и что именно видим перед собой, кроме поглощающего, одурманивающего творящимся хаосом и туманом смешавшегося с иррациональным помешательством на партнёре вожделения, сверхважного и любимого взора, беззаветно теряющегося в твоём собственном. Я беспомощно и с мазохистским удовольствием таяла в изумрудных, предательски затемнённых водоворотом эмоций вперемешку с ясно и чётко отвечавшей на мой призыв нежной и уверяющей в своей непоколебимости преданностью мне, зачаровавших меня на веки веков очах, даже не стремясь осознавать что-либо, помимо затягивавших мою приверженную мужчине душу на самое дно коварных и тем не менее бесценных чувств, играючи сталкивавших своих наивных жертв в объятиях, поцелуях, соитии, превращая их в неразделимое целое, вынуждая счастливо захлёбываться друг другом и никогда не быть насытившимися. Таяла безвольно и с абсолютным согласием на любые испытания за подобную ни с чем не сравнимую и не имеющую предела цены награду, утопала в жаркой теплоте зелени — чей оттенок коварно заманивал своей уникальностью и незаметной, магической мягкостью словно ненароком заставлял попадать под свои чары, кои не под силу быть снятыми ни одним живым существом — глаз Инспектора Гинозы, пропадала в бурных, взбушевавшихся исключительно и только для меня тёмно-нефритовых волнах этого неукротимого, самобытного, гордого и ранее предпочитавшего лишь одиночество океана, тонула в раскрытой ради меня сильной, волевой и тем не менее ранимой и нежной душе, ласково и категорично окунавшей благодарную, трепещущую от урагана эмоций пленницу в собственное, когда-то замкнутое и осторожное сознание и делающей её своей важной частицей… Ощущая восторг физического и ментального единения с моим мужчиной, безоговорочно и благоговейно принимая дарованное мне и стремясь отдать взамен не меньше, я безотчётно понимала, сколь хрупок миг и сколь он безгранично взаимен: погружённая в духовный мир Гино, утащенная на дно его самых сокровенных переживаний и невысказанных, но прорывающихся ко мне в подобные моменты нерушимой близости любого рода, сильных и искренних чувств, купаясь в несравненной теплоте его эмоций по отношению ко мне, всецело принадлежа ему, я точно так же безропотно и с альтруистичными горделивостью и радостью распахивала перед моим мужчиной свою душу, с тайным трепетом и даже счастьем обнажая её перед его проницательным взором, с упоительным, захлёстывающим доверием предоставляя Нобучике себя для всего, чего бы он ни пожелал — изумительный миг, когда мы оба знаем и бесконечно уверены в том, как высоко ценим друг друга и как отчаянно, безрассудно нуждаемся в непрерывной, постоянной, абсолютной взаимности.      Слепо ведомая зеленоглазым брюнетом и подчиняющаяся его доводящему до исступления, коварно меняющемуся ритму, готовая по-настоящему кричать от уносящего меня в безумство, сладостно терзающего блаженства и не способная в хаосе ощущений на большее, нежели на давно вырвавшиеся из-под моего захудалого самоконтроля, улетевшего в никуда, как не перевязанный крепкой ниточкой воздушный шарик, аморально неприличные и хриплые стоны, заставлявшие мои и без того пышно рдеющие щёки вспыхивать совращающим Гинозу, обольстительным в своей распущенности смущением, исступлённо прижимаясь к нему словно сумасшедшая утопающая, я не прерывала священную связь зрительного контакта и медленно вплетала слабые пальцы глубже в агатовую тьму шёлковых волос, сильней цепляясь за тонкие, прохладные и влажные пряди, гонимая желанием притянуть к себе голову собственного соблазнителя и иссушить нестерпимую жажду страстно и безостановочно целовать его. Повиновавшийся моему капризу, сулившему лишь приумножение нашего общего наслаждения, изумрудноокий источник моей жизни, удовольствия, тепла — абсолютно всего!.. — со снисходительно одобряющей, очаровательной лёгкой нарочитой усмешкой приблизил ко мне лицо, опаляя моё неровным, едва ли поддающимся сдерживанию, инфицированным возбуждением, жарким дыханием и заставляя ненароком ещё глубже взглянуть ему в глаза, полуприкрытые пухом ресниц и ниспадающей, частично прилипшей ко лбу чёлки. С особой безжалостностью потрясающее моё истощённое воображение сочетание мглы аспидных, из вредности и с неповторимым шармом несколько вьющихся на самых кончиках, коротких густых локонов и благородно темнейшей изумрудности требовательного, собственнически приковывающего к себе взора, раскованно и нахально не скрывающего своей нужды и неистово, разъярённо бушующего страстями, как пробуждённый, дикий и непокорный, хищнически голодный океан, вновь создало перед моими и без того затуманенными роем чувств глазами — взгляд которых бессовестно и бесповоротно потерялся в прекрасной зелени взгляда противоположного — яркую картину того, как пасмурное, разящее грозовыми громом и молнией, самовольное и не прирученное никем и ничем ночное небо сталкивается в смертоносном, вызывающем сражении на выносливость и силу с толщами не уступающей ни в чём и даже не желающей идти на компромисс, невыносимо строптивой и горделивой океанической ледяной воды, как одна бескрайняя, жадная, ненасытная бездна пытается поглотить другую точно такую же, как они связывают друг друга мучительными, не ведающим пощады, холодными и равнодушными к своим жертвам, крепчайшими лианами нескончаемого ливня, становясь невероятно схожими в этой страсти и не подозревая о своём реальном сходстве, взбаламучивая и уничтожая, порабощая и покоряясь, разбиваясь насмерть и оживая снова и снова… Воистину завораживающая, пугающая и чувственная картина, маниакально продолжавшая преследовать мой воспалённый эмоциями, потерявший вожжи контроля и надежду воцариться с непременным упразднением творящегося хаоса, беспомощно и немощно распавшийся на слабые осколки аргументов, доводов и фактов, израненный небрежным игнорированием и попавший в сети бурлящих, в полной мере властвующих, самозвано руководящих ощущений, лишившийся короны и окончательно сдавшийся разум.      Будучи не в состоянии всматриваться в этот обрушивающийся на меня океанически изумрудный взор, с прекрасной немилостью вытворяющий с моей душой ту же сладостную пытку, коей его владелец подвергал себя и меня, не щадя нас обоих и вынуждая балансировать на грани в первую очередь физического и морального истощения и издевательски оттягивая момент желаннейшего, блаженного облегчения, будучи не в силах выдерживать эту хаотичную, мощную картину, сумбурно и дико управлявшуюся с моим покорным воображением, я, беспрекословно повинующаяся заданному темпу и подстраивающаяся под него, как примерная сама послушность, наконец-то с жаждущим трепетом коснулась приоткрытых уст Нобучики своими, захватывая то одну губу, то другую, дерзко нарываясь на его не менее вызывающие ответы, позволяя нашим языкам сталкиваться и бороться за право главенствования — безумное действо, мало похожее на страстный, требовательный поцелуй или азартную, околдовывающую игру, скорее отдалённо напоминавшее безрассудную схватку, почти что ритуальное жертвоприношение — отчаянное, восторженное, искреннее дарение себя полностью и как можно с большим излишком драгоценному противнику, овладевающему своей пленницей собственнически, инстинктивно, бездумно, жадно, резко… С неукротимой радостью и непомерной алчностью я хватала ртом опаляющее дыхание Гино, легкомысленно не обращая внимание на глупость такого поступка и последствия, и по-сумасшедшему бесстрашно захлёбывалась его выдохами, практически лишая себя возможности хоть как-то дышать и оттого невольно продолжая искать живительные глотки настоящего воздуха, не ведая более, где и в чём прячется моё спасение. Лишь только глубже я утапливала немеющие пальцы в чёрной, влажной шевелюре Нобучики, лишь только лихорадочней урывала удерживающие меня в сознании несдержанные, деспотичные поцелуи, лишь только с фанатичной преданностью сохраняла зрительный контакт, как бы ни тяжелы слабостью были веки, лишь только крепче прижималась к моему мужчине, с упоительным трепетом и сотрясающей меня, обессиливающей дрожью чувствуя, как с приятной, назойливой болезненностью моя грудь расплющивается о его и как твёрдые камешки моих сосков возмущённо трутся о его горячую кожу, бередя нервную систему восхитительными, молниеносными и многочисленными импульсами удовольствия, как тесно и страстно соприкасаются наши орошённые испариной тела, словно мы пытаемся вжиться друг в друга, чтобы окончательно стать единым целым, как бескомпромиссно и начальственно мой зеленоглазый повелитель истязает нас обоих, доводя до истощающего исступления. С умопомрачением, в полузабытьи ощущая всё ярче и по нарастающей, как во мне по-хозяйски и жадно движется мужское естество, объявляя меня своим личным, лучшим и единственно важным трофеем и великодушно награждая взрывающимся подобно нескончаемому фейерверку длительным наслаждением, ещё не достигшим своего пика и упрямо и верно стремящимся к этому. Ощущая с накатывающим самозабвением, как внизу живота неистово бушует и набирает мощь нечто бесформенное, жизненно необходимое, разящее, жгущее — непревзойдённое и несравненное, долго и мучительно желанное — и как это нечто, возмущённо буйствуя, яростно клокочет внутри, требуя освобождения, словно зажатая доселе в тисках томительного ожидания, сжимавшаяся до сих пор в пульсирующий, огненный комок возбуждённости, но теперь разрастающаяся, неразборчиво и ненасытно сжирающая в качестве источника своих сил мои чувства и эмоции, своевольно захватывающая поводья власти и угрожающая мне маленькой, но восхитительной смертью, неукротимая шаровая молния. Её набухшие изумительным ядом из с трудом сдерживаемого тока, заражённые электричеством снаряды ловко и умело, завоевательски и собственнически в доли секунды разящим каскадом вплетались в беспомощно сдающуюся воле оккупанта бесконечную сеть натянутых и будто трепещущих в ожидании развязки нервов. Её медленно поражающая бесподобной негой, распущенная и первобытная энергия молниеносно распространялась по всему подверженному штормовым волнам дрожи, истощённому телу, категорично и жёстко стягивая все — и особенно те, что уже практически не поддавались контролю, располагаясь внизу живота и руководя главным процессом — мышцы в некую нарочито и временно покорившуюся пружину, понукая не щадить себя и напрягаться всё больше и больше и причиняя тем самым незначительную, но различимую и органично вписавшуюся в невидимые, но ощутимые звенья удовольствия болезненность. Мне казалось, что осталось лишь несколько мгновений и я переполнюсь этой не ведающей границ и не признающей их дикой, хозяйничающей, безнравственной шаровой молнией, что она жадно и бессовестно поглотит меня и Нобучику, используя в своих целях как добровольно попавшуюся в ловушку добычу и взрывая нас в благоговейном, сумасшедшем восторге, и накроет с головы до ног разрывающим и безжалостным каскадом импульсов, лишающими последнего шанса на спасение и одновременно благосклонно и снисходительно дарующими его, высокомерно и самоуверенно не считаясь с нашей выносливостью, обрекая на самоуничтожение, чей беспристрастный таймер был легкомысленно и нечаянно нами запущен в обратном порядке и чей отсчёт, всё ускоряясь под натиском безумствующего азарта, неумолимо приближался к нулю, перескакивая секунды и минуты в ликующей спешке и торопясь внести свой завершающий и бесценный вклад…      Предчувствовавший вместе со мной этот миг и нуждавшийся в нём не менее, чем я, Гино незаметно, но властно перехватил мою инициативу в поцелуе и играючи в очередной раз присвоил неоспоримое и излюбленное мною право истязать меня сильней, невозможней и исступлённей, взыскивая требовательней, эгоистичней и строже мою и без того самоотверженную, из последних сил отдачу — и я как никогда понимала его, желая того же. Нам всего было мало и хотелось ещё, каждая капля наслаждения приносила за собой срывающую остатки моралей и цепляющегося за них разума, невыносимую, алчную жажду большего как можно скорей без всяких ограничений и оглядок на любые помехи, включая ослабленную стамину, изрешечённую пламенеющими, воинственно настроенными на победу чувствами и ощущениями и разгорающейся в нас, пульсирующей, хлещущей блаженством словно плетьми, готовящейся и слепо приверженной своей миссии феноменальной молнии. Поддавшись несомненному и непререкаемому, довлеющему влиянию своих и моих распущенных, вырвавшихся на свободу и торжествующих инстинктов и желаний, всё крепче сжимая меня в сильных руках, Нобучика с дикой, почти умоляющей и одновременно деспотичной нуждой впился в мои губы, изничтожая всякую призрачную и доселе подливавшую масло в огонь церемонность вместе с ритуально сожжённой в этом же огне выдержкой, в тот же миг бессовестно завладевая моим ртом, захватывая в плен язык, отчего я с пылом такого же, как у него, сумасшествия, с восторженным ликованием откликнулась на безмолвный призыв — практически не подлежащий возражениям приказ — и ответила ему со всей сосредоточенностью и самозабвением, стремясь ублажить моего мужчину и дать ему то, что он хочет, что ему сейчас столь необходимо. С превеликой радостью подчиняясь воле изумрудноокого, всё ещё тесно связывающего наши души через доминирующий зрительный контакт, ненасытного брюнета, тратя практически мифические, выдуманные от отчаяния силы на совратительный, умопомрачительный поцелуй и полностью доверившись, я медленно под мягким, но напористым давлением Гино отклонялась назад, прогибаясь в спине, и неосознанно крепче стискивала бёдрами его талию — то ли в безотчётном и ненужном поиске подтверждения поддержки, то ли для пущего выказывания нетерпения. Чувствовала, как надёжные мужские руки вперемешку с грубостью и замаливающей несдержанность нежностью скользят по моим ногам и ягодицам, мнут податливую, изласканную кожу, хозяйски перемещаясь всюду, куда соблаговолит секундная прихоть, и, не оставляя ни одного не вознаграждённого вниманием участка, подвергают тщательному и скрупулёзному изучению нагую спину, поглаживая без устали снова и снова, позволяя пальцам пробегать вдоль позвоночника и забираться повыше ради беспорядочного перебирания свободных спутавшихся прядей волос, как потом горячие ладони рассеянно возвращаются ко мне на пояс, неосторожно сжимая в бездумном порыве и тем самым вырывая из моих уст протяжный, случайный стон, и как затем всё повторяется раз за разом, словно и без того знающий моё тело досконально, чуткий Нобучика не может или не хочет остановиться, ревностно продолжая свою столь высоко оцененную мной миссию.      О, как же страстно и отчаянно я молилась — шептать, просить или связывать мысли в слова я отныне была не способна более — о том, чтобы причиняющие мне такое непревзойдённое удовольствие, любимые и самые чудесные, чувствительные руки ни в коем случае не замирали ни на миг!.. Их восхитительные, жаркие, безупречные ласки обретали в моих заражённых похотью и помешательством фантазиях особый, тайный смысл: в покрывало моих секретов укутывалось странное, жадно трепещущее и мазохистское мечтание о том, чтобы мой мужчина без всяких сожалений, безапелляционно сминал меня вплоть до боли, вплоть пусть даже до синяков — кричащих и дерзких, непоследовательных меток единовластного и полновластного собственника, бескомпромиссно ставящих на мне яркую, неоспоримую печать безусловного принадлежания одному только Гино и только ему. Мне оказалось совершенно всё равно, как бы это выглядело и воспринималось, я хотела целиком и полностью отдаваться моему зеленоглазому счастью, так очевидно не одобрившему бы мою идею и абсолютно не пожелавшему бы истязать меня до реальной и серьёзной боли, до настоящих шрамов и кровоподтёков, и за такое бесценное дорожение мною я готова была ради Нобучики на что угодно, лишь бы возместить хотя бы долю такого трепетного обращения и внимания ко мне. Хотела быть не просто носителем его авторитарной, неповторимой, не подлежащей никакому взлому, нерушимой печати, я хотела быть приватизированной им навечно, быть присвоенной с той самой ясностью и бесповоротностью, чтобы ни у кого даже не возникало бы ни малейших сомнений, желала быть во всех смыслах отинспектированной им от и до со всей важностью и присущей ему идеальной ответственностью, жаждала пребывать под его неустанным, перфекционистично осуществляемым, прокурорским надзором и надеялась навсегда стать столь же жизненно необходимой ему, сколь он был необходим мне. Я буквально дышала им: его дыхание служило мне воздухом, словно ничему и никому другому я не могла доверять во спасение себя самой, а его изумительный, родной, уникальный, сводящий меня с ума и спускающий с поводков все мои самоконтроли и инстинкты, всегда такой успокаивающий, окутывающий в настоящую безопасность и в то же время сногсшибательно возбуждающий запах лишал меня всякой воли, становясь практически наркотиком, и пробуждал во мне странную, навязчивую, но невообразимо привлекательную идею: я хотела пахнуть им, пропитаться его запахом, как эксклюзивными духами, чтобы даже на время самой кратчайшей разлуки хотя бы иллюзия его постоянного присутствия и его покровительственной, особенной защиты оставалась со мной; чтобы это охраняло меня, отгораживая от всех своеобразной меткой и высокомерно сообщая всем чужакам и друзьям, чья именно я; чтобы грело мою душу и тело, поддерживая пламя жизни, в те ночи и дни, когда нам исключительно лишь по долгу службы приходится расставаться… Только Гино — его взор, голос, прикосновение, ласка, тёплая полуулыбка или усмешка, всё это и больше, намного больше — был моим личным и единственным источником каких бы то ни было сил — физических, ментальных, духовных, всех-всех, вплоть до ощущения той магической способности желать просыпаться по утрам — и я мечтала быть таким же персональным источником энергии и счастья для него, мечтала и решительно старалась воплотить это желание в реальность, делая для него и ради него всё, что было в моей компетенции и что по какому-то недоразумению оказалось сверх моих возможностей. Словно нарочно — или всё-таки неосознанно?.. — ослепшая и покорно, с радостью подчинившаяся чрезвычайно завидной в таком бесподобном случае доли ведомой, добровольно и совершенно уверенно избавляясь от всего, что не касалось или не было связано с Инспектором Гинозой, я не видела и не собиралась видеть что-либо и кого-либо, кроме него, намеренно и с ненормальным для моей былой сущности бескорыстием отрекаясь от собственного эгоизма, принёсшего мне когда-то немало пользы, моментально померкнувшей перед глубоким, проникновенным взором строгих и знающих себе цену нефритовых очей благороднейшего тёмного оттенка и трусливо испарившейся из списка моих приоритетов вместе со своим хозяином — их заслуги и помощь в распознавании мира оказались очевидным ничто по сравнению с тем, что мог дать мне мой зеленоглазый мужчина и как эти дорогие моему сердцу, неимоверно важные и никак не заменимые отношения повлияли на мою до сих пор ничем не примечательную, неинтересную и обычную жизнь с жёстким и достаточно ограниченным набором слишком практичных и целесообразных ценностей. Моим единственным и окончательно выверенным, последним и решающим каждую мелочь ориентиром отныне стали исключительно его принципы, его желания, его действия и поступки, и я была бы абсолютно и бесконечно счастлива, если бы могла исполнить каждое его обронённое или невысказанное слово — ещё одна из моих многочисленных, любовно кружащихся вокруг моего брюнета и посвящённых ему мыслей, кропотливо претворяемых мною в действительность. Моя нестерпимая, ничем и никак не подавляемая нужда в Нобучике почти с фанатичным помешательством требовала от меня чего-то, кажущегося невозможным из-за непостоянства наших судеб, недостижимым из-за изменчивости и капризности мира и одновременно невероятно близким, родным, реальным и настоящим: с удовольствием и нескончаемой радостью всегда принадлежать ему, обладать им и находиться до последнего вздоха под его такой приятной властью, неизменно быть с ним во всех смыслах и быть безоговорочно его, с особой, нежной благодарностью принимать его — любого, всякого, с чем угодно, как угодно, рядом с собой, в себе — без исключений и тут же безвозмездно отдаваться ему и одаривать в ответ вместе с тем чем-то куда более высоким и неоспоримым…      Чутко предугадавший даже раньше пребывавшей в вихре сумасшедших чувств меня моё же полуобморочное состояние из-за чрезмерной усердности в угождении брюнету безнравственным поцелуем и вследствие того слишком незначительной доли кислорода, мгновенно среагировав и с досадной, неосознанной усмешкой легонько напоследок прикусив мою нижнюю губу, проницательный Нобучика предоставил мне столь необходимый доступ к воспалённому атмосферой, горячему, но живительному воздуху, не прерывая своё коварное дело и беспорядочно, но ласково касаясь устами моей щеки, уха, спускаясь ниже и осыпая страстным вниманием шею, отчего я, жадными глотками испивая выданное мне спасительное яство, несдержанно всхлипнула от смешавшегося с наслаждением бессилия и, судорожно и ненасытно выдыхая, растревожила жаркость сжимавшего нас в любовных тисках вакуума бессвязными, пылкими, умоляющими о чём-то, неосторожно обжигавшими лицо Гино нашёптываниями, кои в безумной лихорадочности отчаявшейся мне даже было не под силу расшифровать и кои интуиция мужчины отчего-то безошибочно и точно распознавала. Потеряв возмутительно, но восхитительно изнуряющий зрительный контакт, я наконец-то, пусть и явно ненадолго, изнеможённо прикрыла глаза, с каплей вмиг утонувшего в море эмоций облегчения опустив казавшиеся невыносимо тяжёлыми веки, и безответственно позволила усилиться в стократ штормовым, бушующим из-за божественных ощущений от прикосновений Гино и нашей близости, неистовствующим волнам блаженства, нападавшего с новыми силами на мою нервную систему и заставлявшего меня выгибаться в диком восторге и срывать слишком ослабевший, неподконтрольный голос почти на хриплые вскрики. Практически не чувствуя собственную блуждавшую по спине мужчины руку и рискуя потерять её послушание мне, я в бессознательном поиске поддержки нетерпеливо и без всяких церемоний перебросила её ему на плечо, зарываясь пятернёй в спутанные, прохладные от влаги волосы, и тем самым случайно вынудила его — или, может, так совпало, к чёрту точности, главное не то… — завершить истязание моей шеи прикусыванием тонкой, и без того пылающей от ласк кожи и резко поднять тёмноволосую голову, в свою очередь привлекая моё рассеянное, опьяневшее внимание и снова соблазняя меня вопросительно и лениво приоткрыть глаза… И в тот же последний, словно бы всё расставляющий по своим местам, неизбежный миг моё необдуманное решение коварно и бесчестно обернулось безнравственной, беспринципной ловушкой для нас обоих, категорично приговаривая к окончательной и бесславной, но такой блаженной, долгожданной, фантастической погибели и моментально, не считаясь с секундами и командирски подгоняя их чрезвычайно ускорившийся ход, безотлагательно приводя в исполнение свой не подлежащий опровержению вердикт, столь милостиво заставивший себя ожидать страстно и мучительно…