Only Just Like That

     Приносивший столько беспрерывно льющегося, никак ненасыщающего попавшихся на удочку инстинктов страдальцев, аморального удовольствия и сладкой муки, подчиняющий одну душу другой и связывающий их воедино на равных началах, будоражащий и не оставляющий выбора зрительный контакт вмиг восстановлен: мой ищущий поддержку взгляд стремительно и с абсолютным, непоколебимым доверием ринулся в омут манящего, родного, любимого взора цвета нефрита с безукоризненным оттенком, бесстрашно окунаясь в него и с радостью, самозабвенно и всецело растворяясь в нём. Точно восприняв сие как верный знак для себя и резко взвившись победным уничтожающим пламенем из-за такого незамысловатого, но решающего и волнительного духовного воссоединения, нахальная, возмущённо и буйно пульсирующая невыносимой, приятнейшей, неудержимой огненностью в чреслах, подобная неуёмному дикому пожару шаровая молния, хитро и расчётливо выждавшая своего часа, бесцеремонно захватив власть над изнурённые телами и безоговорочно поработив ослабшие в урагане напряжения и страсти, ищущие спасения души, с осторожностью опытного охотника подстерегла нужное мгновение для нападения на уже окончательно запутавшихся в по-простому искусной ловушке первобытных чувств, потерявшихся в водовороте ощущений, отчаявшихся и наивных жертв, умело расставив не знающие пощады, неразрываемые, мощные силки и стратегически продуманно раскинув воздушные, цепкие, крепчайшие сети, и победно разорвала словно бы сдерживавшие её до сих пор оковы, вырываясь за очерченные ей фатально проигравшим разумом границы. Раскалённая, ликующая, самовольно освобождённая, беспрекословно, легитимно независимая и вдохновлённо прекрасная, коварно и смело воспользовавшаяся подходящим моментом наивысшей слабости своих пленников, раскованная молния искромётно разлетелась на тысячи себе подобных электрических осколков, с вызовом бесстрашно отказываясь нести почётную миссию источника двух жизней и с жадностью сумасшедшего исследователя-энтузиаста бросаясь в пучину привлекательного, соблазнительного хаоса-искусителя. Взорвалась несдержанно, алчно, эгоистично и с теми же упоительным отчаянием и полноценной отдачей, словно в последний, самый значимый раз. Взорвалась безапелляционно и категорично так, как набухшее от неуправляемого желания и бесконечной усталости выносить непрекращающиеся пытки, не справившееся с нетерпением и своей же неограниченной энергией, внушительное, величественное и смертельно жаркое солнце с сотрясающей подвластные ему миры дрожью самоуничтожается — точно отмерившая нужный счёт гигантская, равнодушная, но будто с некой долей высокомерного злорадства, безжалостная бомба — и миллиардами ещё горящих обломков решительно и окончательно, бесповоротно разносится по собственной, потерявшей для него смысл Вселенной, не считаясь ни с чем и ни с кем, немилосердно подвергая неумолимой опасности сгореть заживо, вынуждая вновь и вновь претерпевать накатывающий, сшибающий с ног, лишающий остатков разума и сил, божественный трепет, мгновенно и нагло пробивая себе путь во всех направлениях и великодушно окатывая души и тела испепеляющим пламенем, яростно и хищнически напавшим без всякого предупреждения, зло вымещавшим неудовольствие невозможностью вырваться наружу, сметавшим любые возражения и несуществующие преграды и захватнически, с чрезмерным излишком заполнившим собой добровольных пленников до отказа, до предела, до краткого помутнения в сознании. С торжествующим, бешеным клокотанием и со всей своей колоссальной, необыкновенной, неоспоримой скоростью разрушительное, бесподобное, ошеломительное тепло — практически смертоносный жар наивысшего, достигшего желанной кульминации возбуждения, пренебрежительно распявшего все границы допустимого и расплескавшегося жадным, бескрайним, победившим океаном — овладело завоёванной, воссозданной будто заново паутиной обожжённых экстазом нервов, искрившихся сильным, сосредоточенным током сумбурных, долгоиграющих импульсов, и вероломно, самодовольно обрушило на истощённые, изнеможённые тела вожделенную, беспощадно атаковавшую ощущения бурю, разлетавшуюся непрерывными, частыми, мощными волнами нарастающего наслаждения, отталкивавшимися от отчаянно и слишком быстро бившегося — как второе, но не менее важное сердце — и воинственно, нещадно пылавшего в чреслах, собственнически перехватившего власть, главного эпицентра удовольствия. Мелкие, неуловимые, стремительные, многочисленные электрические заряды с завидной дотошностью и проницательной скрупулёзностью, не обделяя сладостно убийственным вниманием ни одну клеточку или нерв, резко и последовательно прошили всё тело, заставляя максимально напрячься и мгновенно вытянуться до самых кончиков пальцев, жёстко и повелительно требуя таким образом незамедлительный доступ к ещё не одаренным великодушно приятнейшей дрожью участкам и по-хозяйски, что есть мочи обхаживая оголённые, сверхвосприимчивые и абсолютно беззащитные чувства неминуемым и магически одурманивающим ударом непередаваемого, уникального, первозданного в своей восхитительности, дикого и неподконтрольного восторга.      Бескомпромиссно, дерзновенно и радикально, без бесполезной для меня и абсолютно ненужной надежды на восстановление и скорейшую пощаду, решительно снеся сдерживавшие доселе преграды, разъярённое и алчущее возмездия за столь долгое пренебрежение его требованиями, стремящееся установить собственное неоспоримое господство и покарать посмевших противиться его воле, прорвавшееся сквозь плотину из опьяняющей смеси разума, эмоций и ощущений и разрушившее её в щепки одним надменным выпадом, огненное тсунами резко и молниеносно захлестнуло моё тело, скручивая в сумасшедший водоворот чувств душу, распространяя некую первобытную, неистово клокочущую энергию и взамен сжигая остатки моих истощённых сил, оставляя за собой сплошной ментальный восхитительный ожог, полыхавший неимоверным удовольствием, то обманно и вероломно затухающим, то вновь торжественно разгорающимся благодаря новым притокам неутихающего, стихийно буйствующего наводнения из пламени блаженства. Подвергнувшись столь неуправляемой, капризно и нагло сметающей всё на своём пути, ураганно экстатической атаке, я беспомощно содрогнулась под штормовым шквалом отчётливо доминирующих в свершившемся хаосе электрических, подпитанных огнём наслаждения зарядов, по-хозяйски и умело распоряжавшихся восторженными, бесконечными импульсами и коварно, в не разгаданной мною последовательности бьющих ими мою душу словно тонкой и волшебной плетью, и лишилась на мгновение — одно, два… и как если бы по кругу, с перманентным и автономным повторением равнодушной, не умеющей сочувствовать, но феноменальной и чертовски необходимой программы — и без того сбившегося, слабого дыхания, судорожно и беззвучно попытавшись схватить хотя бы каплю раскалённого, но живительного воздуха горящими после поцелуев, пересохшими губами, отчего на жадно всматривающиеся в зеленоокий, воплощённый в моём ненаглядном Нобучике мир, но будто бы уже ничего не видящие глаза неожиданно и резко, не преминув тут же исчезнуть, накинулась трусливой предательницей секундная тёмная пелена. Мой рассредоточенный, расфокусированный, почти жалобный и непонимающий взгляд беззащитно цеплялся за обнадёживающий, поддерживающий и служащий для меня источником жизни нефритовый взор, столь о многом и откровенном, чувственном, личном что-то бессловесно говорящий мне, не уразумевающей точный смысл и не способной облечь его в форму конкретных фраз, лишь только на самом потаённом, всегда хранящем незыблемое молчание до подходящего, по его мнению, момента, интуитивном уровне бессознательного отдающей себе отчёт о бесценном значении этого не требующего быть озвученным любовного признания в нежной слабости и бесконечной привязанности и ещё совсем не догадывающейся о собственном аналогичном, глупом, но таком прекрасном и хрупком сердечном пленении и абсолютно созвучном мыслям моего мужчины согласии сойти с пьедестала естественного эгоцентризма и утонуть в объятиях отношений — в первую очередь духовных и лишь затем физических, ставя отныне превыше всего интересы и желания объекта урезанного, но счастливого внимания.      Словно бы растворяясь в обнимающих меня, родных, теплейших руках Гино, ставших мне надёжной, верной, сильной опорой и одновременно ласковой, ни с чем не сравнимой колыбелью наслаждения, превращаясь в побеждённого страстями и инстинктами, трепещущего от накатывающих и взимающих свой неоправданно великий, приятнейше возмутительный налог, будто намеренно не унимающихся так просто волн, околдованного восторгом призрака, отдавшись изумительному процессу блаженного истощения, испивающего мои силы, я не сводила затуманенных, упорно не поддающихся тяжёлым векам и усталости, отчаянно нуждающихся в своём видении глаз с отвечающего мне тем же, бережно хранящего зрительную связь Нобучики, неосознанно, бездумно, бессистемно и с граничащим с фанатизмом обожанием предаваясь излюбленному изучению таких изысканно красивых, со строгой мягкостью очерченных, столь любимых линий его лица, безнадёжно пленявшего меня всякий раз, когда наши взгляды соприкасались даже по самому незначительному поводу, и великодушно избавлявшего от оков любых мыслей, по какому-то наверняка глупому, случайному и несущественному недоразумению оказавшихся не связанными с моим личным и единственным Инспектором. Одурманенная налетавшим снова и снова, пульсировавшим во всём теле, испепелявшим и ещё не насытившимся нами диким жаром, безропотно ожидая грядущей за своими подчинёнными, непристойной, порочно величественной и милостиво приносящей упоительное облегчение, непреклонно подступающей разрядки, я крепче и отчаянней хваталась мелко дрожащими, словно онемевшими руками за податливые, прохладные от влаги, шелковистые и спутанные моими нечаянными усилиями прядки ониксово-чёрных волос, со всей затопившей меня нежностью и не поддающейся контролю лаской как можно аккуратней и заботливей пропуская их сквозь плохо повинующиеся мне пальцы, одаривая хаотичными, урывочными поглаживаниями его густую шевелюру и прилежно стараясь тем самым выразить всю свою ему признательность, пребывая в расстроенном незнании того, как ещё отблагодарить его за то, что выбрал именно меня и что столь безоговорочно сделал своей, и оттого лишь рьяней отвечая на действия моего мужчины. Взмокший, до предела напряжённый, но не искавший скорого расслабления и не позволявший нам раньше ему только известного времени захлебнуться в кульминационном водовороте жизненно необходимого блаженства, не справлявшийся с тяжёлым и усталым дыханием, но насколько возможно сдерживавшийся и потому упрямо терзавший нижнюю губу прикусываниями — чем ненамеренно вызывал у меня стихийное, щемящее сердце желание безостановочно и мягко, самозабвенно целовать его — Нобучика уверенно и решительно прижимал меня к себе, как свою нуждающуюся в защите и надёжности собственность, как нечто хрупкое и бесконечно дорогое — я без всяких сомнений в сией данности ощущала это важнейшее в моей жизни признание, бессловесно звучавшее в каждом его прикосновении и поступке, как и всегда, так и сейчас, только многократно острее, и моя душа трепетала в окутывавшем её аномальном и волшебном тепле — и ненавязчиво поддерживал, не давая нам обоим окончательно ослабнуть и упасть, отчего я изо всех сил и с серьёзной ответственностью стискивала бёдрами его талию, внося свою лепту в нашу устойчивость, и отклонялась назад, пытаясь служить Гино опорой. Взгляд его полуприкрытых бархатом ресниц, приобретших необыкновенный, вызывающе и неповторимо красивый, приглушённый штормящими страстями самый тёмный и благородный оттенок изумруда, завораживающих меня очей был абсолютно и бескомпромиссно сосредоточен на моём лице, безапелляционно выхватывая и пленяя мой тянущийся к нему взор, и ни в коем случае ни на миг не допускал нарушения священного в своей откровенности зрительного единения наших душ. И всякий раз, когда я с робким восторгом и неверием в предоставленное мне счастье, с упоением и радостью храбро ныряла в омут взирающих на меня с такой облечённой в строгость нежностью, с таким не имеющим аналога, сокровенным теплом и с такой искренностью, родных и хранящих мягкую, едва различимую, но так любимую мной улыбку, ласковых исключительно для меня глаз, доверительно предоставлявших бесценный и бережно хранимый мною пропуск в самые потаённые уголки его сознания, то мне в тот же момент начинало казаться, будто скачущее в безумном, беспорядочном темпе сердце колотится в груди столь дико и яростно, безрассудно отправляя к чёрту размеренный и здоровый, нужный ему ритм, бьётся отчаянно и неистово и, легкомысленно не принимая необходимых мер успокоения и контроля, возбуждённо клокочет и будто разум смущённо усмиряется и без боя покоряется бешеному рокоту чувств исключительно потому, что Нобучика изучает меня вскруживающим мою ненормальную, потерявшую ориентиры и нашедшую их в зеленоглазом брюнете, буйную голову взором — абсолютно любым: кратким, страстным, случайным, долгим, любящим, сердитым, строгим, нежным, сконфуженным, задумчивым, властным, доминирующим… каким угодно!.. Ему достаточно было посмотреть на меня, обнять мимолётным или продолжительным сим предназначенным лишь мне — его вечной добровольной пленнице — стоящим всей моей жизни взглядом, как я моментально становлюсь податливой и трепещущей от захватывающего надо мной контроль странного, неопознанного чувства, превращаюсь из кого-то когда-то конкретного и индивидуального в личную собственность брюнета, торжественно передавая все мыслимые и немыслимые права на меня моему ответственному и исполнительному Инспектору, погибаю в самых разных пожарах, на кои горазда в отношении его моя сошедшая со спокойных и безопасных путей рациональности и логики душа. И это с трудом распознаваемое в нечто определённое, но отчётливое, прочное и крепкое, главенствующее ощущение капитально, на фундаментальном уровне связывает все мои чувства в тугой, неразрубаемый комок и разжигает пламя из доверившихся интуиции чувств в первую и основную очередь именно из-за одного только взгляда ненаглядного Гинозы и лишь во вторую из-за того, что мой мужчина творил с моим телом, объединяя нас в одно абсолютное целое во всех смыслах.      Нобучика… Даже сейчас, в этот интимный, преисполненный аморального таинства соития, мой Нобучика с какой-то магической и непонятной мне уверенностью сохраняет присущие ему и в любой другой, совершенно обыденной ситуации, совсем чуть-чуть ослабшие под напором бесстыдных инстинктов, подчинённые вышколенному самоконтролю молодого человека неоспоримое достоинство и ежесекундно соблазняющую меня, сводящую с ума, не поколебимую ничем мужественность и остаётся безбожно, непростительно привлекательным, несмотря на пытающиеся очернить неприличной порочностью его облик детали. Одолевшая его неизбежная испарина нарочито коварно заставляла коротенькие, тонкие прядки липнуть к оголённой, предоставленной в моё распоряжение шее и к моим играющим с шёлком волос пальцам, повторяя это нехитрое дело благодаря своим свойствам с агатово-чёрной, пропитавшейся потом чёлкой, отчего она постепенно, но верно спутывалась в беспорядке и лезла в глаза, мешаясь не только ему, но и мне, безуспешно пытаясь нарушить связь наших нуждающихся друг в друге взоров и тем самым вызывая во мне желание ненароком откинуть ониксовые нити и смахнуть водянистые горошины, оккупировавшие его виски и пафосно поблёскивавшие у корней. Затуманенность ласкающего мою душу, пробирающего до самых глубин сознания нефритового взора откровенно и ярко демонстрировала мне бьющиеся в неистовом шторме и затемняющие безнравственностью цвет его глаз, вздымающиеся волны океана из взвихряющихся чувств, аморальной похоти и присмиряющей грубость вожделения, доминирующей и мягко присваивающей меня, оберегающей властности. Тяжкое, неустанно отбирающее последние капли сил напряжение отчётливо виднелось в каждой чёрточке лица зелёноокого брюнета, с уверенностью читалось в его взгляде и ясно осознавалось мною, стоило лишь провести слабой рукой по его плечам и скользнуть ладонью по спине, разукрашенной моими уже чуть припухшими, неосторожными царапинами, ощущавшимися под подушечками пальцев… Даже попавшийся в плен распущенных, порочных инстинктов, уверенно доводящий меня до безумства самым непристойным, но восхитительнейшим способом из всех, несколько разрумянившийся от воцарившейся здесь жары и внутренней горячности, мой милый Нобучика оставался неизменно красивым и навечно завораживающим моё внимание, с трудом одерживал победу над готовым разлететься на мелкие осколки самоконтролем и не давал обессиленному в борьбе с хулиганившими чувствами разуму окончательно сломиться в их пользу, не терял в моих глазах делающей его таким особенным аристократичной, начальственной строгости и продолжал крепко обнимать меня, которая в противоположность ему позабыла все рамки приличий, совсем раскрасневшись и пылая изнутри, потерявшись в вихре эмоций и фатально проигрывая самовольно и нахально срывающимся хриплым стонам и несдержанным, редким, кратким вскрикам и нашёптываниям каких-то разорванных, недосказанных фраз, смысл коих сиюсекундно растворялся за ненадобностью в пламени вожделения. Ах, Гино… Ни в одном языке мира никогда не найдётся столько подходящих к моему уникальному и неповторимому мужчине слов, сколько мне жизненно необходимо иметь в запасе и в скольких я отчаянно нуждаюсь сейчас для полноты выражения своих чувств по отношению к нему, для внятного формулирования всех бунтующих и порабощённых им мыслей и сговорившейся с привязанностью признательности. Никогда мне не хватит всех современных и древних, существующих и мёртвых языков, неологизмов и архаизмов, синонимов и антонимов — каких возможно и невозможно описаний и лексических средств — для того, чтобы подобрать хоть сколько-нибудь достойные его и годные изречения, и никогда все обнаруженные мною, созданные самостоятельно и ещё только готовящиеся появиться, даже самые необычные эпитеты не смогут — сложно или просто, витиевато или примитивно, элементарно или красноречиво — раскрыть и расписать по пунктам этот бесповоротно овладевший мною мысленный беспредел, разъяснить значение такого приятного и тёплого хаоса в моей душе, а также вдобавок детально и чётко отразить моё к нему отношение и до мелочей точно воссоздать образ Нобучики.      Преисполненная некой сокровенной и мистически священной энергией, порождённой или моими столь удачно выстроенными и так мистически осуществившимся надеждами и мечтами, или вконец обезумевшим, маниакально преследовавшим желанное и почти пойманное освобождение, доведённым до максимума возбуждением, охваченная сжигавшей разум специфической лихорадкой я медленно, словно собираясь с силами для последнего рывка на этой потрясающей, но изнурившей нас дистанции, потянулась к лицу Гино, одновременно попытавшись привлечь его к себе ближе и сразу же получив выпрашивательно-требуемое, и умоляюще, исступлённо, будто молитву, облачённую в плащ недоговорённого, скрытого признания, намеренно, но спонтанно, горячо и почти беззвучно прошептала в одном выдохе длинное и прекрасное имя моего мужчины, чувствуя, какой упоительной, головокружительной сладостью оно тает на устах и какой тайной смысла объято в этот миг. На лице Нобучики, охотно ответившего на мою молчаливую просьбу склонить голову ко мне и оттого нечаянно опалявшего меня своим жарким дыханием, промелькнула лёгкая, неявная понимающая улыбка, смягчающим, искренним и милым облаком ненавязчиво и уверенно проявившаяся в доселе полном некоторого слабого, но ощутимого напряжения взгляде и уютно устроившаяся в уголках губ, неоднозначно и мотивирующе воздействуя на меня, успокаивая и в то же время чертовски воодушевляя. Не упуская открывшейся возможности и случайно осуществляя мой ещё один не успевший пока сформироваться из-за суматохи в мыслях каприз, желавший этого не меньше, чем я, брюнет предпочёл в очередной томительный раз избавиться от ненужного по своей сути расстояния между нами — я не нарочно и судорожно вздохнула, с ненормальным удовольствием набирая в лёгкие жар его учащённого дыхания и в предвкушении жадно подаваясь вперёд — и осторожно, аккуратно и с щемящей моё бешено клокочущее сердце лаской коснулся моих пересохших и оттого горящих, припухших и всё равно вожделеющих продолжения терзаний уст своими, мягко и крайне нежно пленяя меня, не оставляя никакого выбора, пусть даже я и не воспользовалась бы никогда этой бесполезной без Гино свободой и легкомысленно отказалась бы в тот же миг от такого возмутительного предложения и от сопровождающих сие абсолютно любых и всех благ, коих я не могла бы разделить с ним. И затем он словно бы задумчиво и неуверенно наградил ставшую слишком восприимчивой мою нижнюю губу слабым, совсем не болезненным, но чувственным и неожиданным прикусыванием, не сразу отпуская её на волю и придерживая лишь на секунду…      Этого оказалось достаточно: та самая знаменитая из-за своего вероломства, финальная, переполняющая чашу, становящаяся излишней, решительная и эгоистичная капля — незримое правонарушение, почти преступление, коим она взывает к немедля реагирующему, тут же завоевательски вступающему в свои права, ультимативному, захватывающему господство катарсису — оказывается пересёкшей границы дозволенного, равнодушно подвергая участников процесса в этом конкретном случае мучительной приятности и утешающему влиянию великодушного освобождения, ответившего на наконец-то услышанные молитвы. Незначительное, не играющее никакой важной роли и так мало привлёкшее к себе внимание, необдуманное действие возымело разрушительный, подобный своенравно сошедшей без всяких на то причин лавине, взбудораживающий, неминуемый и ошеломительный эффект в целом. Разбухшая где-то внизу живота, исходившая резкими, мелко сотрясающими тёплыми приливами, не считавшаяся с медленно поглощающим меня изнурением, перемалывающая ощущения в единую фантастическую, опьяняющую смесь и одновременно служившая им источником, превратившаяся в сгусток бешено пульсирующей, живой и по-вольному дикой энергии, занимавшая главенствующее в моём мировосприятии и мыслях — разумеется, после безусловно доминирующего в них Гино… — положение, утопившая меня в сладкой, истязающей неге, по-хозяйски управлявшая сетями нервных импульсов, одурманивающая удовольствием шаровая молния наконец-то исчерпала свои силы и возмущённо, торжествующе и несравнимо мощно взорвалась в последний раз, в мгновение ока рассылая по истощённому телу стремительный умопомрачительный заряд смешанного с электричеством восторга, исторгаясь коварно и хитро оставленными напоследок и оттого приобрётшими неповторимую уникальность, слаженно атаковавшими слабый организм, но несистематичными и потому вмиг возносящими на самый верх наслаждения новыми волнами, безапелляционно провозглашая безоговорочную власть благородно снизошедшего на своих поддавшихся страстям пленников и снисходительно спасавшего от помутнения разума посредством смертельно необходимого облегчения, уносившего в собственном самодовольном вихре души порабощённых, беспардонно и чертовски вовремя настигшего нас блаженства. Окончательно и будто отныне навсегда теряясь в урагане слившихся воедино эмоций и ощущений, я содрогнулась под натиском ликующе разбивающегося на части и горделиво, словно отработав и выполнив долг, молниеносно покидающего напряжения, срывающего с нас одну за другой надменно сковавшие цепи возбуждения, и ухватилась с раздирающим отчаянием и упоением соскользнувшими с шёлковой шевелюры слабыми руками за плечи мужчины, непроизвольно сжимая пальцы, чтобы удержаться, и, наверное, больно впиваясь в кожу причинившими и так немалое вредительство ноготками. Учащённое и тяжёлое дыхание резко перехватило, и вынужденная потому безуспешно и жадно вдохнуть я лишилась на миг доступа к живительному кислороду, одарённая секундным потемнением в глазах, как ни странно, постоянно действующим точно некое, что-то имеющее против меня усиление реакции отвечающих за осязание чувств и вызывающим бурное обострение тактильности. Безумно скачущее само с собой наперегонки сердце заставляло меня полыхать изнутри и почти таять от внутреннего жара и добросовестно, исправно разносило по венам разгорячённую словно лаву, инфицированную похотью и пьянящей свободой, практически превратившуюся в сжиженную лихорадку кровь, то ли ополчившуюся на непутёвую хозяйку за такие неоправданные скорости, то ли с превеликой радостью разминавшуюся таким эгоистичным образом и нахально тестирующую на прочность надоевшие ей вены, служившие для карминной эссенции своеобразной тюрьмой. Подвергнувшись пронизавшему тело будто насквозь сотнями тысяч зарядов току, ведомая инстинктами и мало понимающая причины собственных действий, как и желаний, я раскованно и безотчётно откинулась назад, прогибаясь в спине и крепче хватаясь за Нобучику, едва ли ощущая, как он непроизвольно и чуть-чуть болезненно сжимает меня в своих руках, с особой бережностью не отпуская и поддерживая, пусть мне и перестало удаваться быть хотя бы себе опорой, и оттого я лишь сильней стискиваю его талию ногами и неосознанно, вальяжно вытягиваюсь в напряжённую, сверхчувствительную, с минуты на минуту готовую порваться, перетруждённую от нещадной и слишком умелой игры скрипичную струну, давая возможность даже незначительным каплям потрясающего экстатического коктейля попасть в самые сложно доступные места и беспечно заразить восхитительным, головокружительным облегчением каждую требующую сего божественного нектара клеточку.      Пропадая без вести в захлестнувшем меня наконец долгожданном шторме наслаждения, я жалобно и беспомощно всхлипнула, нечаянно прикрыв глаза и тем самым разорвав исцелявший до сих пор нас зрительный контакт, но тут же явственно ощутила, как горячее дыхание Гино опаляет шею и как от этого разбегаются в благоговении мурашки по восприимчивой и истерзанной поцелуями коже, и как до потерявшего чувство реальности слуха доносится из его уст мало разборчивое, облачённое в выдох нежного, хриплого шёпота моё имя. Ах, как же оно звучит в его исполнении!.. Какой одухотворённой значимостью и сокровенностью пропитана уникальная, чарующая музыка его голоса — особенно в такие интимные моменты, особенно когда он столь лично обращается ко мне и так тщательно и с удовольствием — неосознанно или специально, спонтанно или намеренно — смакует каждый слог, приобретающий смысл исключительно благодаря извечно гипнотизирующему меня тембру… И как же сводит с ума и одновременно возносит на самую вершину блаженства понимание того, что нещадно и упрямо одолевающая моего мужчину вопреки его провалившейся попытке контролировать себя мелкая дрожь, вынуждавшая его сильней и приятнейше грубей сжимать меня в и без того крепких объятиях, наравне с несдержанностью и пылкостью во всех движениях и действиях являет собой не поддающееся никаким сомнениям неопровержимое доказательство: Нобучика, что и я, попался в плен тем же расхулиганившимся, абсолютно безнаказанным и захватившим безраздельную власть чувствам, безрассудно нырнул вместе со мной — или за мной?.. — в омут взбунтовавшихся инстинктов, взявших реванш за постоянные цепи в повседневной жизни, разгулявшихся и презирающих любые рамки, испытал, как и я, все до единой потрясающие, ума лишающие, неповторимые и всякий раз совершенно особенные эмоции, так чертовски умело и коварно природой смешанные с многократно обострёнными ощущениями в пьянящий непревзойдённый нектар, испить который одновременно нам было бы не под силу именно друг без друга или же, по досадному и оплошному, вполне исправимому недоразумению, с кем бы то ни было другим. Без этой связавшей нас в переносном значении в неразделимый и тугой клубок сладости — быть вдвоём, принадлежать и отдаваться друг другу, становиться одним целым и на ментальном, духовном уровне снова и снова сливаться воедино, доверять и доверяться так искренне, отчаянно и с нерушимой уверенностью в партнёре — ничто не оказалось бы возможным. Ничто и никогда не сравнится с тем необъятным и заботливо, охранительно тяготеющим над нами, доминантным чувством абсолютного, полного, неоспоримого, глубокого, всецело ощущаемого, безотказно заполняющего души и импульсами разбегающегося по сети нервной системы, ультимативного и не оставляющего выбора, сплетавшего нас отныне и навсегда, окрылявшего экстатическим восторгом, синхронного и несомненного единения, влиятельно нашедшего отражение в каждой детали у нас обоих и не оставившего без внимания ни крупицы: нас подводили и тяжело дававшееся и постоянно сбивавшееся дыхание, которому только предстояло прийти в норму, как и учащённому, не так часто, как нам хотелось бы, срывавшемуся в подобную неприличную гонку сердцебиению, и граничащая с валящей с ног усталостью слабость физически изнурённых тел, наряду с эмоциональным истощением нуждающихся в хорошей релаксации совсем другого теперь рода, и не сдающая отвоёванные позиции проступившая испарина, словно воздух раскалился и медленно и со вкусом варил нас в невыносимой жаре отступающего возбуждения, ещё витавшего в искусственно созданном им вакууме вокруг своих пленников и повелевавшего легко подчинившимися ему запахами волшебного удовольствия и высокими температурами.      Мои ещё не оклемавшиеся от перемешавшего их чувственного урагана мысли не обнаруженном мною неясным и ленивым облаком кружились вокруг будоражащего, заставляющего меня невольно трепетать, затапливающего лаской, окончательного и нарочито неторопливо приходящего осознания того, что теперь опять мы с Нобучикой добровольно и сознательно стали ещё ближе — насколько это было возможно в сравнении с уже существующей между нами нерушимой и главенствующей в наших жизнях близостью — другу другу, опрометчиво и неразумно падая в лапы поджидающей наших таких откровенных, прячущихся в неприличной и совратительной оправе физической связи, священных признаний привязанности. Дурманящего и восторженного осознания того, что мы в очередной раз с безрассудством сошедших с ума предались сладостно-мучительным, изумительным пыткам и снова — я верю, нет, до глупости убеждена: так будет всегда — оказались в выигрышном и абсолютно, идеально равном положении, практически единовременно достигнув по молчаливому, неписанному и едва ли подразумевающемуся им и мною договору определённой только нами границы этой безудержной и всепоглощающей страсти, вместе покорив самую важную и нужную любым отношениям вершину неповторимого и немилосердно вызывающего привыкание, как амброзия, блаженства, и что эта завершающая картину, затейливо сотканную из наших эмоций и ощущений, решительная, как последний и аккуратно ложащийся, наносимый эстетики ради штрих, и чёткая, прекрасная в своей милости к нам, ощутимая каждой клеточкой синхронность — красноречиво гласящий о собственной непередаваемой значимости показатель всей глубины и серьёзности нашего с Гино единения, в несколько извращённой ритуальности свершённого с полнотой ответственности на всех связывающих нас уровнях — от порочно низменного и инстинктивного до сакрально высокого и одухотворённого. С капризной леностью я приоткрыла глаза, с удовольствием и преданной радостью встречая совсем близко смотрящий на меня со скрытой и мягкой полуулыбкой нефритовый взор, и не спеша, в пользу простых мимолётных поглаживаний скользнула слабыми, будто чуть-чуть онемевшими пальцами по плечам мужчины, перекладывая уставшие пребывать в приподнятом состоянии руки ему на талию и скрепляя их у него за спиной в замочек, по-прежнему не позволяя себе совсем расслабиться, но на деле не особенно нуждаясь в любой опоре: он крепко и надёжно обнимал меня, собственнически прижимая к себе. «Нобучика… Как же я счастлива иметь возможность быть твоим личным удовольствием… И как же я хочу всегда приносить тебе только удовольствие…» И словно в ответ на мою слишком раскованную и почти жалобно молящую мысль, из-за случайности совпадения его поступка с коей моё сердце беспомощно ёкнуло, зеленоокий брюнетистый центр и смысл моей жизни склонился к моему лицу, припадая губами к губам, и бережно сорвал осторожный и лёгкий поцелуй, вкладывая в него столько всего невысказанного и не требующего быть произнесённым, столько сокровенного, признательного, благодарного и личного, что я растроганно таяла в благоговейном трепете от захлестнувших меня ответных чувств. «Нобучика…»      …Купаясь в безбрежных, приветливо и радушно тёплых и уже не стягивающих нас в узел напряжения волнах умиротворённого наслаждения, перемежающегося с упоительной бескрайностью не иллюзорного, настоящего и утвердившегося в наших душах спокойного счастья, ещё подверженная последним, постепенно теряющим силу и временно уходящим в тень до следующего им вызова, но по-прежнему восхитительным и по-новому приятным нашествиям мурашек по изласканной и почти болезненно отзывчивой ко всем прикосновениям коже, я мирно нежилась в дарующих такие необъяснимые защищённость и безмятежность, родных объятиях моего проницательного и чуткого Гино, обнимая его в свою очередь и продолжая выводить пальчиками по спине мужчины бессмысленные и витиеватые узоры, и прижималась щекой к его груди, пока он лениво игрался с моими бессовестно спутавшимися волосами, то и дело по-хозяйски запуская в них пальцы и тем самым отчего-то заставляя меня безотчётно расплываться в предовольной улыбке. Накатившая на нас обоих слабость пришлась как нельзя кстати: изнурённые и уставшие мы могли в полной мере вкусить все прелести духовной близости, такой же чистой и ясной, как морской горизонт на рассвете после бурного ночного шторма, не отягощённой терпкой сладостью — подобной той, коей обладает выдержанное и дорогое вино — порочности и не запятнанной жадностью инстинктов, однако по иронии так изумительно обостряющейся исключительно благодаря аморальному и требующему всей нашей отдачи физическому контакту.      «Я ли… проиграла?..» Странная, ещё не до конца сформировавшаяся мысль медленно и задумчиво вилась среди своих собратьев в моей голове так же спокойно и рассеянно, как молчавший Нобучика неторопливо и рассредоточено наматывал на палец прядку моих волос, упрямо раскручивавшейся раз за разом и снова попадавшей в плен, что безбожно отвлекало меня от любых раздумий, не сумевших своей настойчивостью захватить власть надо мной и оттого ворчавших где-то в отведённом им уголке моего утихомирившегося разума, кропотливо восстанавливавшего собственное временно осаждённое господство.      «В самом деле я?..» Подсмеивающееся над моей невнимательностью сейчас, лёгкое и незаметно погружающее меня в дебри туманных и неясных рассуждений недоумение мягко и бережно оплетало мои не способные никак защититься и бесцеремонно отдавшиеся релаксирующим волнам спокойствия и отдыха чувства и разрозненные мысли, только начиная складываться в более конкретный и взлелеянный любопытством вопрос, плавно обрастающий всё новыми — как обрастает веточка дерева почками и листвой в пору подкрадывающейся весны.      Кто из нас двоих — Нобучика или я — увенчан лавровым венком победителя, а кто довольствуется жизненно необходимым принадлежанием обладателю триумфа и всех прилежащих к нему почестей и призов?.. Кто в итоге оказался провокатором и кто — провоцируемым?.. Поддавшись спонтанной и вызывающей фантазии относительно испачканных каплями крови и мангового сока пальцев Гинозы, не я ли оказалась главной причиной сотворённого аморального и такого умопомрачительного действа?.. Или же, слабовольно сдавшись бескомпромиссному напору моего молодого человека, прямо-таки созданного для роли лидера и так соблазнительно с нею справляющегося, я упустила сладкую конфету всевластия?.. Значат ли моё безмолвное согласие на безропотное подчинение зеленоглазому совратителю и такое неадекватное, но исполненное и оттого окутывающее нас необъятной и взаимной радостью желание беззаботно покоряться ему вновь и вновь, что я действительно единственная проигравшая?..      Но я абсолютно не ощущаю себя таковой: творящийся в моей душе и вызывающий приятное смятение, ещё не решающийся на размах, уютно колючий и немного растерявшийся ураган, то и дело нахально и пока слабо посягающий на безоговорочное и легитимное правление рациональности и разума, уверенно и однозначно заявлял совершенно об обратном — нельзя быть более счастливым и умиротворённым человеком, нежели я. Разве может хотя бы на секунду возможность быть с моим ответственным и серьёзным, прекрасным и в моих глазах безусловно и показательно совершенным Инспектором Гинозой Нобучикой обернуться досадной неудачей, стать неудовлетворительным проигрышем, обозначиться горьким поражением?.. Вопиюще глупое и противоречащее всем писаным и неписаным законам духовного равновесия, оскорбительное предположение, не поддающееся никаким представлениям и оправданиям: я определённо вытянула счастливый лотерейный билет, невообразимо редкий и бьющий все рекорды из-за беспредельной цены, столь гигантской, что почти несуществующей, и неизвестно за какие успехи попала в персональный рай, чьим негаснущим и жизненно необходимым мне солнцем был именно Нобучика. Как же я надеялась и желала являть из себя такой же важный смысл для него и как же я хотела быть его личным выигрышным билетиком…      Отмахнувшись от назойливых и странно отягощённых мыслей, устав от их бессменного роптания, я запрокинула голову, опираясь подбородком на грудь мужчины, и взглянула на моего драгоценного Гино снизу вверх, с лёгкой досадой чувствуя, как предовольная улыбка самовольно расползается на губах, бесстыдно сдавая меня с поличным, едва стоило мне попасть под гипнотизирующий всё моё существо и так мягко и скромно порабощающий тёмно-изумрудный взор, и откровенно веселит — по глазам же вижу!.. нельзя же так обезоруживать меня одним только взглядом!.. это, в конце концов, так восхити… возмутительно нечестно!.. — умело соблазнившего свою наивно попавшуюся пленницу и наслаждавшегося отвоёванным положением Нобучику. Не удержавшись от ехидства, я тихонько, будто не хотела потревожить идиллию успокоения, шепнула хрипловатым и не скрывающим беззаботного удовольствия голосом:      — Как пальчик?..      В полуприкрытых, лениво прищуренных очах моего избранника промелькнуло не оставшееся незамеченным слабое недоумение, порождённое запоздалым и милым пониманием каверзного вопроса и потому моментально исчезнувшее в более влиятельной и основательной эмоции, властно устроившейся во взгляде молодого человека и уверенно показавшейся в уголках губ: мягкая, снисходительная и очаровательно неловкая усмешка на его лице заставила моё сердце в очередной раз дрогнуть и восторженно забиться быстрей. Обольстительно растягивая гласные, я с бессознательной и не покидающей меня улыбкой продолжила лукавый допрос:      — Больше не болит?..      — Совсем нет… — аккуратно и нежно убирая с моей щеки за ухо прядку, отчего его пальцы скользнули лёгким и тёплым прикосновением по виску, неспешно и тихо отозвался Нобучика, задумчиво и рассеянно рассматривая меня проникающим в самые потаённые комнатки души взором, и я почувствовала, как волны мурашек всколыхнулись и воинственно промчались по всей коже и как только пришедшее в норму дыхание перехватило, едва стоило мне услышать снова его голос: спокойный, приглушённый и низкий, с остаточной, неприлично воздействующей на меня и чертовски обворожительной хрипотцой, мягкий и магнетически влияющий, гипнотизирующий наверняка навечно и одновременно столь ласковый, родной и добрый — без всяких сомнений мой любимый жанр музыки, коим мне никогда не насытиться и не наслушаться; мой бесценный наркотик и моё исцеляющее от всех недуг лекарство.      — Это хорошо… — не то прошептала вслух, не то рассредоточено подумала я, охваченная рассеянным, не дающимся мне конкретизации ради и несущим в себе странный, туманный и тем не менее в чём-то отчётливый заряд, интересным и слабо распознаваемым, но всеобъемлющим ощущением, что на самом-то деле всё абсолютно ясно и понятно, вставая на свои положенные места. Нет никаких выигравших и проигравших в нашей паре и не было, и быть не могло, и не будет никогда: мы в изначально равном положении и не сменим его ни при каких условиях, обстоятельствах или недоразумениях, оставаясь единым, неразделимым целым, так глубоко и тесно связанным морально, что уже не различить той оставшейся где-то далеко черты дозволенного уровня привязанности к человеку, которую мы так легкомысленно и в то же время уверенно пересекли, вместе — по обоюдному, не оглашённому, но прочувствованному согласию — свершив не получившее пока никакого резонанса деяние, и потому совершенно невозможно одному из нас заполучить в чём-то более высокую позицию, чем у другого, ибо мы обладаем редким даром без всяких сомнений и терзаний честно доверять себя своему избраннику и получать взамен такое же безграничное доверие — и даже, наверное, по-сумасшедшему с излишком. И если вдруг, по какой-то глупой ошибке или недочёту каких-то мифических высших сил, это окажется именно нашим миру поражением, то я знаю абсолютно точно, что оно без преувеличения на полном серьёзе самое сладкое, самое важное, самое незаменимое, самое желанное и самое потрясающее из всех неудач на этом свете.      Угомонив разгулявшиеся из-за моего маленького и радостного открытия мысли, я капризно и жадно потянулась к лицу мягко и сдержанно улыбающегося Гино за очередным поцелуем и, избалованно получая требуемое, случайно боковым зрением заметила сиротливой, скромной кучкой устроившиеся на разделочной доске золотистые маленькие слиточки по-хитрому просто соблазнившего нас манго, зазря сочившегося своим божественным эликсиром. Проскользнувшее в лёгкой и нечаянной усмешке — моей или его?.. — воодушевление, приправленное предвкушением, коварно распустило ловчие сети:      «Негоже им тут так лежать…»