Проведи меня через Ад

Пятый поставил ей мат за три минуты своего времени. Ада играла достойно, но Пятый играл блистательно, каждый раз реагировал почти мгновенно, угадывая, что она задумала дальше. Она вытащила из бумажника пятидолларовую банкноту, отдала ему и снова расставила фигуры на начальные позиции, на этот раз взяв себе черные. За их игрой наблюдал уже почти весь зал; даже те, кто понятия не имел, что такое шахматы. И это порядком раздражало, потому что после каждого ее проигрыша толпа гудела так, будто от победы Пятого им была какая-то польза. — Не отвлекайся на лишние мысли, — посоветовал он, пока они поправляли позиции фигур. — Ты слишком много думаешь. Пятый взглянул на нее из-под нахмуренных бровей. Прямо как в университете, когда возле профессорского стола она могла ответить что-то неправильно. Будто он поучал ее. — Ходи уже, — сквозь зубы ответила Ада, мазнув по нему цепким взглядом. Он усмехнулся, и на левой щеке выступила едва заметная ямочка. Ухмылка не была зловещей, но достаточно язвительной, чтобы начать раздражать Аду. Вот уж кто не изменился. Пятый. Все тот же самодовольный, колкий кретин. Ну… может быть, слегка изменился. За все эти годы он стал выше и превратился из тощего ученика Академии во взрослого крепкого мужчину. Его лицо обзавелось короткой щетиной. И он изменил прическу. Легкая небрежность в сочетании с гелевой укладкой выглядели… привлекательно. Даже очень. Она не могла отрицать, что ей это нравилось. Нравилось смотреть на него. Ада вздохнула. Черт тебя дери! Он выглядел так хорошо, что это разозлило ее еще больше. Пятый будто почувствовал, что на него направлена пара пытливых глаз. Он нарочито вздернул подбородок. Резко так, чтобы ей стало неловко. — Твой ход. Но она не поддалась на его провокации и продолжила глядеть дальше. Потому что знала, что он провернет что-нибудь подобное. И осознание того, что ей все еще удавалось быть на шаг впереди, приятно грело ее самолюбие. Она коротко улыбнулась и, даже не взглянув на шахматную доску, сделала ход конем. Но ее самоуверенность никак не помогла игре. Ада пробовала применить сицилианскую защиту в ответ на его ход пешкой на четвертое поле короля, но Пятый разрушил ее планы гамбитом с жертвой пешки и вовлек в неправильное начало. Он действовал с невероятной скоростью. Ада создала ему проблему в виде сдвоенных пешек на открытой вертикали в миттельшпиле, но он не обратил на это внимания и атаковал центр, раскрыв позицию своего короля и позволив ей два раза объявить шах ладьями. А когда она попыталась ввести в игру коня, чтобы поставить мат, Пятый снова проигнорировал угрозу, добрался до черного ферзя, затем и до короля, загнав его в итоге в матовую сеть. — Мат, — объявил Пятый, откинувшись на спинку стула и потягивая кофе. Наконец она отдала ему последнюю пятерку — это было в половине первого часа. У края шахматной доски выстроился целый ряд стирофомовых чашек. Когда Ада встала из-за стола, зрители дружно захлопали, и Пятый пожал ей руку. — Хорошая игра, — улыбнулся он, сжимая ее ладонь. Улыбка выглядела почти что натуральной, и она, возможно, повелась бы на это, если бы не знала, каков парень на самом деле. Аде откровенно захотелось его ударить. Но за ними наблюдало довольно много людей, и она не могла позволить эмоциям взять над собой вверх. Здесь все, без исключений, знали, кто она, пусть и не протягивали ручку с блокнотом, прося расписаться. А ведь день так хорошо начинался. — Вы отлично играете, — наконец отозвалась она, вежливо улыбнувшись в ответ. Пятый едва заметно сощурился — так, чтобы это увидела только она. Ада знала, что он не поверил ни единому ее слову, да и к тому же обращения на «Вы» его смутило. Или наоборот — польстило его гордыне. Неважно. Ей было все равно, что он чувствовал; хотелось просто поскорее отсюда уйти, чтобы во второй раз не испытывать такого позора. Рука горела от его прикосновений. Ада сглотнула, прежде чем вынуть свою ладонь. Она и не знала, что его кожа может быть настолько горячей.

***

— Лайла, — Ада нажала на кнопку селектора, — принеси еще чашку чая, пожалуйста. И пару печенек, если те не засохли. Сидя за рабочим столом у себя в кабинете, Ада крутилась на кресле из стороны в сторону. Голова гудела. И не столько от проигрыша — проигрывать Ада умела с достоинством, потому это волновало ее в последнюю очередь, — сколько от мыслей о нем. Она виделась с Пятым достаточно давно и за это время успела отложить все воспоминания, связанные с ним, на самую дальнюю полку своего сознания. Но кто же знал, что именно сегодня в этом чертовом кафе им суждено было встретиться. — Минутку, мэм. Пятый никогда не входил в число ее друзей — с учетом того, что у нее их было ничтожно мало, — но что-то между ними было такое, что нельзя было назвать просто враждой. В подростковом возрасте Ада страдала зависимостью от транквилизаторов. Она не могла перестать слышать взрывы, громом зазвучавшие в тот день, когда она потеряла самый близких ей людей — родителей. При каждом громком звуке у нее начиналась неконтролируемая паническая атака, и помочь ей могли, как она думала, только таблетки, прописанные врачом. Но Ада зачастую перебарщивала дозировкой, отчаянно стараясь заглушить давящую боль. И от того нередко теряла сознание на полу в какой-нибудь из комнат огромного особняка. Чаще всего — в ванной. Генри знал о мучениях преемницы. И не будь он таким настойчивым, Ады давно не было бы в живых. Он, в тайне от СМИ, поместил ее в реабилитационный центр. Об этом его попросила Ада. Остатки хоть какого-то самосознания у нее все же были. Однажды, когда ей было семнадцать, она заручилась поддержкой у Клауса — одного из братьев причудливой семейки Харгривз. Оказалось, что у Сеанса (подобными прозвищами их нарек сэр Реджинальд) тоже многократно возникали кошмарные силуэты, увиденные в очередном дурном сне. На этом фоне между ними неожиданно образовалась дружеская связь. И с тех пор они, как два обдолбанных подростка, кочевали из одного дома в другой. Клаус гордо заявлял своей семейке, что Ада — его задушевная подруга; а она, в свою очередь, не пренебрегала родными традициями и часто звала его к себе на чай. Сэр Реджинальд, несмотря на свою скрытную личностью, не отказывался от общества Ады и иногда приглашал ее на ужин. В один из таких вечеров (после того как на столе не осталось ничего, кроме пустых тарелок) Ада решила прогуляться по заднему двору Академии. В одиночку. (I Had To Do It — James Newton Howard) Памятник Бена — одного из членов Академии Амбрелла — был установлен рядом с беседкой. Ада, сидя под крышей бельведера, засматривалась на статую, попутно думая о том, что произошло с шестым участником учебного заведения. Ей всегда казалось странным, что Академия обладала существенным влиянием, но при этом никогда не раскрывала свои подлинные мотивы. Будто сэр Реджинальд собрал их под одной крышей просто, чтобы заработать статус «эксцентричного руководителя», благодаря которому его будут узнавать миллионы. Помимо этого, Клаус много рассказывал ей о Бене. О том, что он был действительно мудрым и самым непорочным из всей их ненормальной семейки; о том, что только Бен помогал ему справляться с его кошмарами; и о том, что его смерть больно ударила по каждому члену их семьи. Да она и сама отлично его помнила. Бен словно был собирательным образом ее родителей: рассудительный и спокойный — прямо как мама; остроумный и забавный, как папа. И от того она все вглядывалась в статую, словно пыталась найти ответы на свои собственные вопросы, глубоко таившиеся где-то внутри. — Я должен был его спасти, — внезапно прозвучал чей-то голос за спиной. Ада, испуганно дернувшись, обернулась. Это был Пятый. Руками опершись о перила беседки, он также задумчиво глядел на мемориал брата, слегка сжимая железяку ладонями. Ада заметила короткий отблеск боли в его глазах, и сердце вдруг непроизвольно сжалось. Он скорбел о Бене так же, как и она о родителях. Мысль о том, что он решил поделиться с ней своими переживаниями, заставила ее на миг забыть о враждебности между ними. — Клаус не рассказал, как он умер. — Он и не расскажет, — холодно произнес Пятый, сверкнув глазами. — Никто не хочет это вспоминать. Ада поежилась от его тона, но глаза не отвела. Она хотела добиться от него правды. Словно от этого ей полегчает. Она чувствовала, что их боль была чем-то схожа, и ей просто нужно было убедиться в том, что она не одна ощущала подобное. — У вас в семье принято все от всех скрывать, — весьма резонно подметила Ада. Она услышала, как костяшки его пальцев издали хруст. — У нас нет никакого желания светиться на первой строке новостных журналов. Она поняла, что разозлила его. — Это в любом случае произойдет. И будет происходить год за годом — хотите вы этого, или нет, — в сердцах заявила Ада, встав со скамейки. Разговор коснулся еще одной неприятной темы — СМИ. — Журналистам все равно, что вы чувствуете. — Тем не менее, тебе это не мешает с милым личиком давать им интервью, — огрызнулся он. — У меня нет другого выхода. Я не хочу, чтобы обо мне говорили плохо. Родители дали мне хорошее воспитание, и я докажу, что так оно и есть! — Всем плевать, какие у тебя родители, — произнес он, словно это был смертный приговор. Глаза вдруг начало щипать от неожиданно подступивших слез. — Им нужны только их деньги и возможность отвоевать их у тебя. Она сжала кулаки. — Посмотрела бы я на тебя, будь ты на моем месте, — гневно прошептала Ада. — Я умнее и в такую ситуацию, как у тебя, вряд ли бы попал. — Он самодовольно ухмыльнулся. Ада сглотнула предательский ком, так некстати подступивший к горлу, и, не сказав ни слова, развернулась, и ушла. С того момента она больше не навещала Академию. В университете Ада пыталась избегать любого пересечения с Пятым. Как бы то ни было, на каждой паре ей казалось, что его пытливый взгляд усердно сверлил ее затылок. Он будто невербально хотел передать ей какое-то сообщение. Возможно, даже хотел извиниться. Но натянутость в их взаимоотношениях оставалась неизменной, и они так и не заговорили друг с другом. У каждого внутри сидела обида, озвучивать которую оба строго-настрого отказались. И теперь, после стольких лет, видеть его, свободно улыбающегося, было как обухом по темени; он застал ее врасплох. Ей не хотелось верить в то, что он изменился. Внешне — да, но душой — вряд ли. Кретинизм не вылечивается как ни крути. — Мисс Бойер. — Кто-то активно помахал рукой перед ее глазами. Это была ее секретарша — Лайла Питтс. — Ваш чай. — Она осторожно пододвинула чашку с печеньями, будто бы боясь спугнуть замершую в одном положении начальницу. Ада сморгнула пелену с глаз, взглянув на Лайлу. Палец левой руки Ады все так же лежал на селекторе. Интересно, сколько времени она пробыла в такой позе? — Да, спасибо, — улыбнувшись уголками губ, невозмутимо ответила Ада и пододвинула напиток к себе. — Кто-нибудь звонил? — Она принялась размешивать листья бергамота. — Пока нет, но в зале ожидания сидит мужчина. Сказал, что пришел к вам. — Он записывался на прием? — выгнула бровь Ада, сделав глоток чая. — В том-то и дело, что нет. — Развела руками секретарша. — Я вежливо попросила его уйти, но он был настойчив и сказал, что не уйдет, пока вы его не примете. — Красивый хоть? — усмехнувшись, осведомилась Бойер. — Ох, еще как, — закивала Лайла, улыбнувшись. — Во всем черном такой… Элегантный. И выглядит смутно знакомо. Ада подавилась чаем. Во всем черном… Кажется, она знала, кто это. — Он, — адвокат прокашлялась, вытерев рот бумажной салфеткой, — объяснил цель своего визита? — Нет, — поджала губу Питтс. — Сказал, что это личное. «Да что ж сегодня за день такой!» — Ладно, пусть заходит, — скрипнув челюстью, отозвалась она. — Надо же, личное у него что-то, — пробубнила себе под нос Ада. — Как скажете, мэм. — Секретарь удалилась из кабинета. Спустя минуту в дверь трехкратно постучались, и в помещение плавной походкой вошел он — Пятый. На его лице была все та же ехидная ухмылка, а его голос бархатным баритоном выдал: — Добрый день, мисс Бойер. И Ада могла поклясться, что от такого обращения у нее впервые в жизни чуть не подкосились коленки.