***
– Я тоже не знаю. Надо думать. – Не обижайся, Натаниэль, но с идеями у тебя всегда было как-то не очень. – Придумай ты очень. – Я думаю. – Вот я тоже. Столь высокомудрый диспут вели той же ночью двое джентльменов в одной из доминиканских гостиниц за закрытыми дверями. Даже слуги были выпровожены на задний двор, чтоб потолковать о важных вещах наедине. Первым из джентльменов был Натаниэль Гиндфорт, недавно назначенный губернатором Мартиники, второй – его старинный приятель Клайв Веллингтон. За кружкой эля обоим губернаторам приходится вместо дружеской беседы решать судьбу колоний. Угораздило же сеньора Ордуньо сосватать дочь испанцу – да ещё и такому воинственному! Что мирной жизни ждать нечего, дон Диего показал в первую же встречу и столь красноречиво, что даже просвещённый сэр Веллингтон позавидовал – опрокинув бокал за нерушимый союз Англии с Испанией, он так сильно приложил его о шпору сапога, что разбил вдребезги. Крутой нрав и беспринципность адмирала выводили более вспыльчивого Натаниэля из себя, но противопоставить воинственному соседу больше, чем с десяток шлюпов, он не мог. – Зря ты это затеял. Лучше подарков ничего не задобрит, а роскошь он любит. – Подожди-подожди-подожди... не надо, оставь свои кашмирские ткани себе, – пальцы второго губернатора лихорадочно забарабанили по столу, демонстрируя всю глубину мыслительного процесса. – Кроме роскоши – есть у него слабости? – что он любит? – только не начинай про эту свою Аделаиду, утопла и утопла. – Не понимаю, куда ты клонишь. Но нет, он года три как вдовец – если б он собирался сыграть свадьбу, я бы об этом узнал. – Что с того? Моя колония должна разориться из-за того, что он вдовец? – маленькие пронырливые глаза Гиндфорта снова забегали в поисках чего-то подходящего. – Хорошо, как обычно, я всё сделаю сам, приготовь только мне пару слуг покрепче. Я что-нибудь придумаю. Только не мешай, ладно? – Натаниэль, я не собираюсь подставляться из-за твоих игр. Мы приехали сюда заключать договор. – И мы его заключим, даю тебе честное благородное слово. Губернатор Мартиники в десятый раз перечитал приглашение кавалера де Очоа, написанное безупречным почерком без наклона, как-то слишком близко поднося его к лицу, и, наконец, торжествующе щёлкнув пальцами, подсунул бумагу к лицу приятеля. – Чувствуешь? Ты чувствуешь это? Жасмин! Оно пахнет жасминовыми духами. Подпись – сравни подпись с остальным письмом – это не почерк Диего. – Женщины так не пишут. Посмотри, нажим слишком сильный, росчерки резкие. Зачем ему поручать это женщине? – Значит, секретарь. Но духи, духи... бумага пропиталась слишком сильно. Рядом с ним всё это время точно была женщина, – на стол полетели белоснежные перчатки вместе с парадным жилетом и треуголкой. – Собирайся, Клайв. Мы начинаем охоту на лис.***
По-настоящему ничем, кроме обсуждения торговых поставок, из всего квартета занимался только губернатор Санто-Доминго. Хуан то и дело дотрагивался веером до его плеча, высказывал приторным голоском Изабеллы свои замечания, не обращая внимания, что женщине неприлично постоянно встревать в разговор джентльменов о делах, Натаниэль не спускал с него цепкого взгляда и крепче, чем следовало, жал ему ладонь, Клайв усыплял бдительность испанского губернатора безукоризненными манерами и учёным разговором, искоса поглядывая на друга. Тот и вправду что-то задумал, но любовница дона, очевидно, находилась в мужском обществе впервые и, когда тот предпринял попытку погладить её ручку, вырвала её так поспешно, что на это обратил внимание даже Диего. Впрочем, если бы он проявил большую внимательность, то заметил бы и то, что выдержанное сюренское, извлечённое из погреба по такому поводу, оставалось едва пригубленным у его гостей, зато в его бокал лилось с такой щедростью, как можно лить вино только за чужой счёт. Изабелла держалась умницей, но, видимо, волнуясь, хваталась за ножку бокала каждый раз, как приятель Клайва слишком пристально заглядывался на неё. От каждого такого взгляда Хуану становилось не по себе – надо было больше набелить лицо… господи, что он смотрит-то так… То и дело дотрагиваясь до верхней губы, бедняга так издёргался за обед, что вовсе перестал думать о торговле и только суетился, гадая, узнали ли в нём мужчину или ещё нет. Вести беседу в такой напряжённой обстановке было невозможно, и тут дон Диего, сам того не желая, преподнёс джентльменам поистине королевский подарок – он взял любовницу за локоток и выставил из-за стола. – Ты совсем разволновалась, крошка. Пойди, подыши свежим воздухом, мы как раз закончим, я приду к тебе позже. – Но я хочу дослушать этих джентльменов! – не веря своим ушам, Хуан вырвался из его рук с непозволительной для молодой сеньориты вольностью. Как, выгонять?.. Его?.. При этих чаехлёбах?.. Такого предательства от обожаемого дона он не ожидал, как и того, что один из «чаехлёбов» не посочувствует бедной блондиночке, а чему-то улыбнётся. – Изабелла! Не срами меня перед обществом. Большего унижения нельзя было и придумать. В горле Хуана точно яблоко перевернулось. Как, и это в благодарность за верную службу? Да я же перед тобой душу вытряхнул! Это же всё ради тебя! Глубоко оскорблённая сеньорита, не смущаясь даже присутствием посторонних, со злости хватила любовника кулачком по плечу, чем, в глазах Диего, окончательно опустила его уже подмоченную репутацию. – Как вы правы, сеньорита, – скрипнув стулом, Натаниэль внезапно поднялся со своего места и бережно, но твёрдо овладел её рукой. – Скажу вам как мужчина, порой они в самом деле ведут себя совершенно неподобающим образом. Однако их воспитание не должно вас трогать. Вы созданы для того, чтоб быть украшением общества, коим вы и являетесь по праву рождения и ваших совершенств. Когда я вёл переговоры с одним генуэзским семейством насчёт моей будущей невесты, я как раз… Плетя какую-то соблазнительную галиматью, Натаниэль изо всех сил мигал приятелю правым глазом, чтоб тот повёл такую же решительную атаку на испанца, отвлекая его от них, а сам всё настойчивее подтягивал Хуана за собой, хватая за талию и незаметно подавляя сопротивление. Напрасно тот вытягивал шею, оглядываясь с надеждой на дона – тот не вступался, сочтя поведение любовницы капризом, и даже не смотрел в её сторону. – Дождитесь меня здесь, милая крошка. Я принесу вам прохладительный напиток, – интриган завёл его в какую-то небольшую комнату и, легонько тиснув (от неожиданности «крошка» даже не прикрикнула на него), вышел. Словом, ничего опасного. Просто старый извращенец. Надо же было так облапать порядочного человека! Лапанье губернатора Мартиники показались Хуану цветочками минуты через две, когда чья-то рука крепко сжала его талию и зажала рот свободной ладонью. Хотя, если б даже не утомительные губернаторские рассказы, неосторожный заместитель всё равно не заметил бы двух скучающих фигур в лакейских ливреях. Он вообще более всего ценил невидимую прислугу, которая не ходила, не дышала, молча выполняла все обязанности и, желательно, не скандалила из-за жалованья. Как видно, теперь за это пришлось поплатиться. Это что ещё за шутки? Поначалу, оторопев, он беспомощно замахал руками, но только в первое мгновенье. По истечении оного к блондиночке вновь вернулось самообладание, и нападавшему не по-женски сильно прилетело локтем в грудь. Поднырнув под него, Хуан сумел вырваться, но только затем, чтоб угодить прямо в руки второму. Первый сплюнул какое-то ругательство – если бы у Арсеньегра не было привычки настаивать на французских переговорах, он бы узнал в нападающем англичанина – и ринулся на помощь своему товарищу, подхватив беглянку под колени. Вообще-то это было нечестно – набрасываться вдвоём на бедную беззащитную блондинку, но бедняжка даже невооружённой сопротивлялась так, точно у неё собирались отнять баночку с румянами. Шипя проклятья, под которыми подписались бы все доминиканские бандиты, если бы только умели держать перо в руках, беззащитное существо силилось защищать своё девическое целомудрие даже тогда, когда на него накинули широкую капу* и стянули поясом. Если бы не точный удар в висок, ещё вопрос, сколько времени она бы продержалась против двух мужчин. Потом все звуки затихли. – Ох и злющая же девка! – очнулся Хуан не столько от громкой оценки его женской привлекательности, исходившей от второго похитителя, сколько от удара головой обо что-то твёрдое. Ещё не сообразив, где находится, заместитель собрался было вскочить, но очень быстро обнаружил, что едва ли может пошевелиться, связанный по рукам и ногам. Для довершения неудобства рот ему связали платком, очевидно, опасаясь женского визга. Совершенно напрасно, кстати. – Вот зачем вы её так связали? – над ним раздался ещё один голос, кажется, тоже слышанный ранее, но голова у него ужасно болела и без лишних раздумий. – Вы б сами попробовали её взять. Бешеная какая-то. – Не бойтесь, дитя моё. Вам не причинят никакого вреда, – тот же голос обратился уже к нему и поправил задравшееся платье, в ответ на своё сочувствие к судьбе несчастной получив мыском туфли. Никогда ещё бедный Хуан не оказывался в более глупом положении: закованный в платье на кринолине, стиснутый корсетом, загримированный хуже потасканной профурсетки и вдобавок ещё и связанный, он не мог даже ответить, пока какой-то мерзавец измывается, называя его «дитя моё»! Плеск воды раздался совсем рядом, и он почувствовал, как весло ударило по волне. Лодка! Они положили его в лодку и спустились на воду! Всякая боль мигом вылетела из головы. Бессильный что-то предпринять, Хуан забился, как подстреленный, пытаясь приподняться. – Развяжи её. Осторожно, – как будто сочувствующий ему голос повторился, но верёвки упали с его рук не раньше, чем лодка оказалась саженях в двадцати от берега. Ввязаться в новую драку не было сил, а чернеющая у края лодки бездна пугала его – плавать он не умел совсем, выходя в море, каждый раз молился, чтоб поскорее войти в гавань, а эти юбки и вовсе не оставляли ему никаких шансов. С ужасом наблюдая, как городской пейзаж отдаляется с каждым новым ударом весла, Хуан сделал над собой усилие и заставил себя повернуться к похитителям лишь тогда, когда всегда так проклинаемый им, а теперь такой желанный Санто-Доминго не исчез из виду совсем. Повернулся и сразу же вскрикнул, потому что с другого края лодки сидел сэр Веллингтон, воплощённое достоинство и чисто английская сдержанность в сопровождении двух слуг, в которых Хуан узнал своих похитителей. – Куда вы меня везёте?! – хорошо, что голос заместителя дона Диего отличался такими же высокими и истеричными нотками, что при ряде уступок его можно было принять за женский, потому что от неожиданности встречи он не успел войти в образ. – На этот вопрос я пока не могу ответить вам, дитя моё. Но вы можете быть уверены, что на этот ваши злоключения окончены, и никто вас больше не обидит. А совсем скоро, когда будет улажен один насущный вопрос, вы вернётесь домой, слово джентльмена, – Клайв тоже не ожидал, что похищение выйдет столь бурным, и изо всех сил пытался сгладить острые углы, пытаясь успокоить перепуганную, как ему казалось, девицу. – Выпейте воды, у вас, должно быть, пересохло горло. – Даже не знаю, как отблагодарить вашу любезность, – намёк Хуан понял, и ответил уже обычным для Изабеллы пищанием, но под конец огрызнулся самым натуральным образом. – Что вы собираетесь со мной делать? Пытать? Насиловать? Знаю я вашу породу. Мужчины... все вы одинаковые. Увлёкшись, он чуть не сплюнул с таким отвращением, точно сам не присягнул бы на Библии, что быть мужчиной – самое большое счастье, какое может быть доступно смертному. Нет, никогда ещё мужская вольность не была ему так мила, как сейчас, когда он был вынужден каждую минуту поддёргивать платье и поправлять парик с розами. Ещё эти гогочущие орангутанги рядом… Давайте уже приплывём хоть куда-нибудь! – Спасибо, я не хромая, – это на рыцарски предложенную руку-то! Несмотря на всю свою мизерность и несолидность, похищенная блондинка менее всего походила на беспомощную девицу в беде. За девицей, без малейшего трепета поднявшейся по веревочной лестнице на палубу в открытом море, вообще нужно присматривать. Об этом размышлял сэр Веллингтон, провожая пленницу к каюте дожидавшегося его на судне приятеля и особенно перехватив её руку, уже царапнувшей ногтями его кортик. Дону де Очоа как-то везло на бедовых женщин – одна на его глазах сносила головы обезумевшей нежити, другая чуть не положила двоих вполне крепких парней… где он таких подбирает?.. – Натаниэль, я тебя прошу, без воодушевления. У нас в гостях леди, и мы не будем её пугать. Не будем, это моё последнее слово, – причина, по которой этот англичанин вообразил себя защитником угнетённой невинности, неизвестна доселе, но Хуан только дёрнулся, когда тот дотронулся до него, приоткрыв дверь. Сообщник его уже вышел навстречу им. – Какое воодушевление, упаси боже, только честный договор и выгодное всем сторонам соглашение. Ты же хочешь домой, крошка? А пока у нас ещё неделя пути – может, чаю? Сейчас как раз должно быть около пяти. Хуан собирался сказать, чтоб свой чай он… – но не стал нарываться. Куда ему было деться на английском корабле? – Хорошо, чаю так чаю. В амбаре с мышами только не запирайте, бежать мне некуда. Порой ему очень хотелось быть несогласным с мнением Изабеллы, но сбежать из чужой колонии и, скорее всего, из-под охраны невозможно – даже если ему удастся выбраться, рассчитывать на благосклонность английского корабля, совершенно случайно без ведома губернатора отправляющегося в Санто-Доминго было приятно, но не слишком выполнимо. Проклятье! Опять во всём виноват его вспыльчивый характер. Ну зачем он тогда ударил Диего? А если он обидится и не захочет выкупать любовницу? Да он же хуже малого ребёнка, пропадёт там без него со всей колонией! Ещё в этом платье… Раздетым бы так стыдно не было, а тут от одного срама не знаешь, куда деться!***
Утро для сеньора губернатора началось ближе к полудню. Вообще-то он никогда не залёживался, но открывал глаза Диего как правило не раньше, чем точёная рука заместителя теряла надежду пробудить адмирала мягкими прикосновениями, и принималась откровенно тормошить и дёргать за плечо. Эта фамильярность давала дону полное право хлопнуть распоясавшегося помощника по щеке (если настойчивость Хуана прерывала важный сон или настроение губернатора было далёким от сердечного радушия) или благодушно промычать «Да встаю, встаю уже», если день обещал принести что-нибудь интересное. Но в этот раз правая рука задержалась настолько, что Диего проснулся не от призывного шёпота Хуана, а от того, что солнце уже стояло в зените и било ему в лицо изо всей силы. «Что? Уже полдень? Да что с ним сегодня? Ну попадись только, уж я тебя отделаю, будешь мне до молитвы дрыхнуть!» Завтракать пришлось в том же одиночестве. Хуан так и не появился, и напрасно адмирал напрягал слух, пытаясь расслышать в коридоре его пружинистую походку. Не объявился и к обеду, когда всегда приносил доклады. Диего уже начинал беспокоиться. «Издевается он, что ли? Куда его черти понесли? Записку не мог оставить? Не появится через четверть часа, ничего слушать не стану, размозжу его пустую голову о стену!» Когда же к вечеру и после допроса, в ходе которого сеньор Диего сорвал себе голос, выпытывая, куда мог деваться никогда никуда не отлучавшийся заместитель, тот тоже не соизволил вернуться, а посыльный к госпоже Изабелле возвратился с известием, что госпожи тоже не обнаружено, дон уже не в шутку схватился за голову. К черту Изабеллу, мало ли в городе других девок, попослушнее, но как губернаторствовать без помощи Хуана? Он же всегда всё аккуратно разложит, подсунет нужную бумагу, сделает любую грязную работу, ничего не требуя взамен... и вообще, он же такой заботливый, такой некорыстный – медяка лишнего не возьмёт, а как верность хранит! Откровенно говоря, Диего сам не был уверен, согласился бы кто ещё терпеть его причуды и удары его кулака, да ещё и так безропотно. Нет, он, конечно, сам напрашивается, и вообще император, которым вечно воображал себя дон де Очоа, никогда не ошибается, но... «Да пусть приходит откуда хочет, чёрт с ним, не буду ни выведывать, ни наказывать, только пусть явится, наконец! Да что с ним могло случиться, неужели на ту банду разбойников напоролся?» Не подумайте, дон Диего никогда не был склонен особенно к кому-то привязываться, и вообще армейское воспитание всегда утверждало, что незаменимых людей не бывает, но при мысли о том, что с верным сподвижником могло случиться что-то нехорошее, руки сами собой сжимались в кулаки. Он даже стерпел, когда эти бандиты спалили его любимый флагман, но простить расправу с его помощником – никогда. Как у них хватило только совести поднять на него руку? Ну ладно на него самого, но ведь Хуан мухи не обидит. Хотя удавку накинуть может, с этим не поспоришь.Обыскать весь город, заглянуть за каждый куст, в каждое дупло, но найти этого проклятого Вильяма, пусть скажет, что ему надо, чтоб отпустил его. Сил больше нет. Хоть распоряжения обычно он отдавал в кабинете, Диего не усидел в теперь уже слишком душной для него комнате, где всё, всё напоминало о нелёгкой доле брошенного на произвол судьбы губернатора, и бросился на улицу. Мысли одна за другой бесились и рвали его разум в клочья, подкидывая картины одну хуже другой. Он же не умеет даже стрелять! Куда его можно одного отпускать? А если правда бандиты? Нет, они не должны, никакого права не имеют его трогать! А если пираты? Какая разница, откуда они могли взяться! Дон де Очоа слишком сильно привык сваливать все свои беды на пиратов. А если… если вообще он бежал с Изабеллой? Да нет, невозможно, глупость какая-то. Эта девчонка ещё могла, но Хуан так с ним не поступит, пусть даже его повесят. Женщины все притворщицы, они не скажут о чувствах никогда, но есть ли в любви существа вернее и постояннее мужчин? Ладно, он сам – весьма редко встречающееся исключение, но Хуан ведь клялся, что никогда его не оставит! Не мог он соврать, если соврал, токак жить-то тогда на свете, если даже ему нельзя доверять! Злость на весь белый свет так ослепила дона, что он ничего не замечал. Не заметил он и просыпавшегося прямо на его парадную треуголку просыпавшейся щепотки пороха, и поднял голову, лишь услышав поражённый свист, обнаружив лидера подполья восседающим на крыше его собственного особняка, вооруженного двумя пистолетами, которые он и чистил, невозмутимо насвистывая себе под нос. Вильям будто знал, что собственный его пистолет остался в потайном ящике стола! – Насмехаться пришёл, да? – бессилие выводило дона, но подавать виду он не мог. – Смотри у меня! Узнаю, что хоть пальцем тронули – всех перевешаю! Нет, сразу колесую! Говори, что задумал! Всё равно выслежу ваше логово! Вместо ответа на него ссыпалась ещё одна понюшка пороха, на этот раз уже, очевидно, нарочно, и Вильям повернулся в его сторону, перекинув ногу через дымоход. – Кого мы там трогали, у той кареты колесо само соскочило. У тебя муха на рагу сядет, скажешь, что мы подстроили. Совсем корона остатки чести выдавила? – Что? Да ты... да я... да гадь ты уже лично мне, оставь Хуана в покое! – На что мне твой Хуан, сто лет бы его не видать. – Отпираться ещё будешь? Выпусти его, тебе говорят! Выпусти немедленно, это приказ, – на счастье юного сорвиголовы благородный дон не обладал ловкостью тигра, иначе он бы запрыгнул на стену единственно затем, чтоб вцепиться в него когтями. – Кожу сдеру, если что с ним сделал! Жаль, что сам Хуан не мог этого услышать – заступничество дона подействовало бы на его бедную душу как бальзам. – Да что ты бесишься? Не трогал я и не видел твоего драгоценного Хуана. – Не ты!.. – в немой ярости Диего до крови хватил кулаком по стене. Лицо его перекосила неестественная судорога боли. – Где мне тогда искать его! Куда пошёл, дьявол? Ладно, я твоих подельников из Роко-Муэрте вытащу, если скажешь, что делать. Всё вы, черти, знаете, мимо вас мышь не прошмыгнёт! Вильям закусил костяшки пальцев, раздумывая. Перспектива выручить товарищей была очень заманчивой, единственная проблема состояла в том, что он понятия не имел ни что могло произойти, ни кого подозревать. Если рассудить логически, недоброжелатели и у господина, и у заместителя водились в огромном количестве, и парень с гордостью относил себя к их числу. С другой стороны, с тех пор, как в ходе одной из его выходок атласный плащ Хуана защемило мельничным жёрновом, он стал чаще оглядываться на улицах и вряд ли бы дал подкрасться к себе незаметно, и по-прежнему кутался в уже порядком поизорванный плащ – городская казна пустовала давно и безнадёжно, и щегольство выходило не по карману даже вице-губернатору. Грабить его ради денег бесполезно, держать взаперти ради выкупа – тем более. Загулять этот педант не мог даже под страхом смерти. – Если это похищение, то кем-то не из местных, – наконец, изрекла белобрысая глава подполья. – Или убийство. Хотя кому надо руки об него марать… – Поговори мне ещё!.. – Я-то поговорю, – Вильям выпрямился во весь рост, по-прежнему сжимая в руках пистолеты. – Но на твоём месте бы больше следил за подчинёнными, чтоб не бежали от тебя как крысы с корабля. Думай, вспоминай, не было ли кого чужого. Может, что и сообразишь. Диего хотел было пригрозить, но через несколько минут голос Вильяма раздался уже у него за спиной – «Да найдётся, кому он нужен, твой Хуан!» – и, пока губернатор не успел опомниться, скрылся в узких переулках.***
– Напишем записку твоему Диего? – губернатор Мартиники придвинул к пленнику, вернее, пленнице перо с чернильницей. – Думаю, так он будет посговорчивее. Послушная крошка Изабелла с готовностью схватила перо, приготовившись вывести своим каллиграфическим арабеском всё, что угодно, кроме правды, но живо осеклась, вспомнив, что Диего разбирал почерк заместителя лучше, чем свой собственный. – Я не умею! Мои родители всегда говорили, что девушке нужно уметь танцевать контрдансы и хорошо себя вести, а в книгах пишут столько всякого вздора, который может развратить молодую особу. Фу, эти противные чернила испачкали мне все руки! Вследствие столь прискорбного инцидента требование о выкупе было написано исключительно сэром Гиндфортом (руководимый одному ему ведомой интуицией, Веллингтон письмо читал и обещал также поставить свою подпись, но как-то запамятовал), хотя, ознакомившись с требованиями, Хуан всё-таки не сумел пересилить себя и исправил пару ошибок в испанском, забыв, что ничему, кроме контрдансов, в родительском доме его не учили. Справедливо опасаясь не в меру покладистого характера друга, Натаниэль настоял, чтоб пленница содержалась в его доме, на Мартинике. Туда же на время он переманил и Клайва на случай, если понадобится вести переговоры. Условия договора оставались прежними, но с предписанием соблюдать нейтралитет в окрестных водах и поддерживать испано-английский союз, выдуманный лично им и выгодный исключительно ему. Взамен на всё предполагалось, что Санто-Доминго сможет получать английские поставки в обход испанского короля, а с головы Изабеллы не слетит ни один волос. Правда, Хуан и так бы клятвенно заверил, что уж за что-что, а за волосы Изабеллы можно не беспокоиться. Не то, чтобы в плену его особенно морили голодом или держали в каменном застенке, вовсе нет, Изабелле отвели вполне приличную спальню, правда, с небольшим окном, обед и вовсе приносили прямо с губернаторской кухни, но отпускать в сторону незаконной подруги, марьяжницы** сальные остроты очень скоро сделалось родом местного развлечения. Управляющий губернатора и вовсе не проходил мимо, чтоб не щипнуть и не подразнить «славную крошку». Правда, на третий день пришлось объяснять причину появления повязки на голове – решив не тратить больше времени на ухаживание, тот рискнул толкнуть пленницу в кресло и насесть на неё. Правда, губернатор только рукой махнул, услышав, что в ответ блондиночка пригнала такое слово, какое не встречается даже в печати и приложила его о деревянный подлокотник. Словом, перечислять грехи доньи Изабеллы можно было долго, но прелюбодеяние в их число отнюдь не входило даже от скуки. Но постоянное напоминание о его женской сущности так надоедали Хуану, что он даже плакал с досады. Поверьте, он и сам не рад, что его похитили в таком виде, зачем добивать его ещё, он же и так ужасно страдает. Чёрт... как они ходят в этих юбках? Хоть бы обноски такие, только бы с мужского плеча. Ограбить, что ли, кого? А кого он ограбит? Лакей тот раза в два его в плечах шире. А уговорить не выйдет, кто здесь по-испански-то разумеет… Чтобы хоть раз ещё одеться в платье – да ни за какие коврижки! Никогда больше он не станет насмехаться над женской глупостью – да за то, что они проживают в кошмаре, от которого он за полмесяца начал кидаться на стены, всю жизнь, им надо орден за мужество давать! Обхватив себя руками за плечи, Арсеньегра устало зарылся лицом в кричаще-розовый атлас. Немного привольнее он чувствовал себя ночью, когда оставался в одной сорочке, и даже приглядывался к своему окну, но вспоминал о чёртовых пуританах, населявших всю колонию (хоть бы одного доброго католика!), и ломал руки от бессилия. Необходимость ходить крохотными шажками в немилосердно жавших ему туфлях, поддерживать хоть какой-то внешний вид парика, который из вежливости называл «причёской», бояться показаться без плотного слоя косметики даже ночью и постоянно пищать как заправская крыса доводили его до истеричных припадков. Нет, он не пропадёт, эти англичане ещё пожалеют, что связались с ним – его убьёт это платье безо всяких разбойников! Только бы вернуться в Санто-Доминго, сбежать отсюда хоть в рыбацком челноке, броситься к ногам своего дона, которому он никогда, никогда не будет перечить! Но только чтоб этот кошмарный сон закончился. Веллингтон был единственным, кто никогда не хватал его за талию и не отпускал замечаний по поводу макияжа, и, преодолевая дворянскую гордость, вице-губернатор подкараулил его в коридоре. – Мне очень неловко, но нельзя ли мне спуститься к реке? Я так давно не купалась, – в таком униженном положении Хуан не бывал даже тогда, когда сквозь решётку пытался докричаться до тюремщика, что никаких прегрешений, за которые бы полагалась камера в Роко-Муэрте, за ним не водилось, но природная брезгливость не могла мириться с несовершенством собственного тела. – Вам достаточно было сказать слово, чтоб помыться, не покидая вашей комнаты, моя леди, – Клайв всё не мог забыть покушения на его кортик и продольного шрама на запястье сеньориты, какие оставляют рапирой, но отказывать пленнице не захотел. – Хорошо, я позабочусь, чтоб для вас на берегу поставили палатку***. Но недолго. Говорят, ничто так не заставляет ценить повседневную жизнь, как перемены. В другое время Хуан по два часа прихорашивался, долго щупал воду прежде, чем погрузиться в ванну, натирал тело благовонными маслами и всё равно находил тысячу причин остаться недовольным, сейчас же вид обыкновенной мелкой речушки и запах камышей пробудил в нём такой восторг, что, торопясь испытать высшее наслаждение, он скинул туфли, которые надоели ему почище испанского сапога, и влетел в палатку с почти забытой лёгкостью. Свободу, свободу бедняжке Изабелле! Ненавистное платье мягко осело к его ногам, за ним полетели нижняя юбка, корсаж, чулки, сорочка, измучивший его парик. Пока ткань походной палатки скрывала произошедшую метаморфозу, Хуан ещё с минуту гладил и растирал затёкшие плечи. Приоткрыв обращённый к озеру край, пленница воровато огляделась и нырнула вниз. Прохладная вода охватила измученное тело. Зачерпывая полные пригоршни, Хуан обливал себя с головы до ног, снова погружался в волны, ощущая, как к нему вновь возвращаются силы, пробовал даже нырнуть, задыхаясь от пьянящего ощущения воли. Ещё хоть несколько минут этого наслаждения, эгоистичного, но такого приятного любования собственным телом. Нет, Диего не оставит его в таком незавидном положении. Последняя гадюка он будет, если бросит такую дьявольски привлекательную жен… какую, к чёрту, женщину, когда он мужчина! Лениво стирая капли воды с изящной фигуры донателловского Давида, пленник джентльменского коварства подолгу замирал во весь рост, любуясь своим отражением в воде. Идиллию прервали донесшиеся до него голоса местных рыбаков, расположившихся со своими сетями на берегу. Давида – как ветром сдуло.***
Наскоро собранное джентльменское собрание проходило без кружек с элем, историй и перемывания костей испанскому соседу. Натаниэль тёр виски, вертя бумагой, поутру прилетевшей с почтовым голубем, нервно сминая ворох писем. – Что это, по-твоему? Внимательные глаза Клайва забегали по нервным, рваным строкам. «Если бы вы отняли у меня возлюбленную, я отвечал бы вам, что можете оставить её себе – такая девица может составить счастье порядочного человека – а вы, знаю, намерены жениться. Я мог бы рекомендовать вам её как прекрасную любовницу, страстную, волнующую, превосходную, чёрт меня возьми. Наше соглашение могло бы быть достигнуто, пусть не сейчас, но некоторое время спустя. Но того, что вы сгубили моего помощника и преданного товарища – вот этого я вам никогда не прощу. Советую вам не затягивать с завещанием, потому что в аду для вас уже растоплен котёл. Двенадцатого сентября тысяча семьсот первого года. Кавалер де Очоа». – Ты можешь объяснить мне, чего он хочет от нас? Какого помощника? Кто сгубил? Ты кого-нибудь по дороге сюда убивал? Не смотри на меня, я вообще из каюты не выходил! – Да был у него один, вечно под рукой веретеном вертелся… но зачем он это тебе пишет? – Не тебе, а нам, – Натаниэль уже выходил из терпения. – До тех пор, пока ты в моей колонии, её проблемы касаются и тебя. А проблемы у нас есть, и довольно существенные. С последними словами он распахнул окно, точно радуясь нагрянувшим проблемам. Из окна открывался вид на гавань, где на приколе стоял громадных размеров флагман с обращёнными на губернаторскую двумя рядами пушек. Впечатление, действительно, увиденное производило сильное, и если бы Клайв Веллингтон не оставил тяги к живописи ещё в молодые годы, он бы мог высоко оценить сверкающую на солнце корму с позолоченным Нептуном и реющий золотой флаг испанской короны. – Пусть докажет свои обвинения, – джентльмен решительным жестом схватился за саблю. – Изабеллу мы вернём ему, но за клевету на честного человека он поплатится. – Не дури, Клайв! Мы примем его как почётного гостя. Убери саблю. Немногим более часа спустя изрезанные шрамами от турецкого ятагана ладони испанского губернатора лежали на столе Натаниэля, властно приминая под себя карту Эспаньолы, а его огромная фигура нависала над обоими приятелями. Всё своё красноречие Диего, как видно, оставил в письме, сейчас его черты были искорёжены заставшей на лице маской неконтролируемого, звериного гнева. В гневе он всегда терял человеческие эмоции, превращаясь в форменного дикаря. На край стола тяжело осел кожаный мешочек с золотом, скреплённый печатью с короной Испании. Короткий рывок, и на ладони Диего засиял дублон. – Вот ваш выкуп. А теперь, – железные пальцы согнули монету пополам, – я камня на камне не оставлю от вашей колонии за то, что расправились с моим заместителем, когда он пытался вам помешать. Это… этому нельзя найти никакого оправдания! Я стоял у вас на пути? – так вот моя грудь, стреляйте же, если хватит духу. Но убивать за преданность – какой в наше время уже не найти – это… это подло! Подло и гнусно. Я не знаю, что не даёт мне осуществить свою угрозу на месте, но вы… вы запомните мщение Диего де Очоа! Будь на месте достойнейших джентльменов не менее достойные сеньоры, они, должно быть, тряслись бы осинкой от страха перед грозным губернатором. Но то ли редкое самообладание, то ли уверенность в своей невиновности, то ли, чёрт её возьми, чисто английская смекалка – но друзьям не изменило хладнокровие даже перед лицом такого врага. Клайв заговорил первым, доверительно коснувшись руки дона, по-прежнему сжимавшей погнутую монету. Его деликатный, неизменно вежливый голос как нельзя лучше подходил для успокоения разбушевавшегося шторма: – Сеньор, я признаю, что мы с моим другом поступили нехорошо. Да, именно нехорошо, когда заманили сеньориту Изабеллу на корабль – она может подтвердить, никакого насилия там над ней не осуществлялось, – про способ доставки туда Изабеллы, впрочем, он тактично умолчал. – Но ведь это было сродни шутке. Да, шутке – подобно тому, как вы не позволили этой прекрасной особе присутствовать на заключении нашего договора, так и мы, в свою очередь, пожелали отплатить вам тем же, на время лишив вас возможности созерцать её красоту, как вы лишили этого удовольствия нас. Выкуп, золото – чистейшая выдумка, всего лишь средство ускорить ваш приезд – бедняжка очень тосковала по вам, а желание женщины для нас всегда было превыше всего. Вот ключ от её спальни – видите, мы ничего не скрываем от вас – что же касается вашего заместителя – кабальеро де… де Арсеньегра, кажется? – то вы глубоко заблуждаетесь, сеньор. Не только лишать его жизни, но даже чести видеть его в вашем замке мы были лишены, и, следовательно, быть повинными в его смерти для нас решительно невозможно. Но вот что до окончания нашей шутки, приношу вам честное слово джентльмена, что за дверью, к которой подойдёт этот ключ, вы найдёте ваше драгоценное сокровище. Клайв говорил негромко, но убедительно, и, указывая Диего путь до спальни, рука его ни разу не дрогнула. До тех пор, пока между воссоединившимися любовниками произойдёт объяснение, у них будет ещё время приготовиться к атаке. Небольшой узорчатый ключ ловко повернулся в замочной скважине, впустив дона внутрь. В глубине комнаты, спиной к двери на собранной постели сидела Изабелла, неестественно прямо держа спину. Растрёпанные светлые локоны, всё ещё восхитительно убранные, возвышались над её тонкой фигурой. Диего сделал шаг по направлению к ней, крепко сжимая эфес шпаги и раздумывая над словами англичанина. Клайв отступил в коридор, оставляя влюблённых наедине. – Не бойся, моя крошка. Теперь уже всё позади, – подступив совсем близко, Диего обнял узкие плечики любовницы. – Заладили – крошка, крошка... Ворота-то хоть запирал, анафема? – губернатор отпрянул, услышав осипший от постоянного писка мужской голос. Резко повернувшись, Хуан обратился к нему, покручивая тонкий ус. – Ну давай, освобождай меня, Рыцарь Печального образа. Выкуп ему не отдать ума хватило? Отдал? Ах ты... Четвёртый десяток на свете живёшь, а всё дурак дураком. Ладно, сделанного не воротишь. Грешен я перед тобой, Диегиньо. Это я ведь ночью тогда с тобой был. Ну не сдержался, больно твоей ласки хотелось! Вот хоть режь, пропадаю без тебя. Он медленно провёл ладонью по взбитым буклям парика и, не помня себя, вцепился в своего избавителя. Не ощутишь на себе – и не скажешь, что в его холёных руках может быть такая крепость. В первое мгновение Диего даже отшатнулся, растерявшись от такой перемены, но очутившись в объятиях любовника, почему-то почувствовал облегчение. То есть всё это время он разрывался ради его удовольствия, ради того, чтоб он потешил своё тщеславие, устраивал этот маскарад, вторил каждому его слову и… весь месяц прождал его в этом заточении в этих юбках?.. Можно было как угодно возмущаться влюблённым обманщиком, но справедливости ради – кто ещё согласился бы добровольно провести столько времени в кринолине ради неблагодарного возлюбленного, который ни разу нашёл для него даже благодарности? В конце концов… признайтесь, дон Диего, вы ведь всегда требовали, чтоб вас любили ради вас самих, а не ради тех милостей, которые можно содрать с вас. И не вздумайте врать крошке Изабелле, что вы не наслаждались, когда от ваших стараний кровать трещала! – Убить тебя мало, – адмирал сгрёб в охапку, крепко прижал любовника к груди. – Я из-за твоих фокусов чуть не повесился, понимаешь ты это или нет?.. О себе только и думаешь… Ни к какому чёрту больше не отпущу!.. – Теперь буду только о тебе. Мой до… Диего. Теперь только Диего. Спальня Изабеллы отражалась в стеклянных дверях губернаторского кабинета, и оба приятеля могли не без удовлетворения собственной находчивостью увидеть силуэт целующейся пары. Клайв оказался прав, эта крошка живо его утихомирит. В дверном проёме показалась высокая фигура дона, сжимая в объятиях откинувшуюся ему на руку любовницу. Изабелла хохотала так, точно её никто не видит.***
* - объёмный испанский плащ до земли ** - сожительница *** - открыто раздеваться перед купанием для дворянина считалось неприлично, и одежду обычно оставляли в палатке, чем-то напоминающую походную