Здесь пахнет тобой

Измена жены не могла стать для меня новостью. Оглядываясь назад, я понимал, что давно замечал мелочи, выдающие, что у Светы есть кто-то еще: она искала ручку дверей не там, где она расположена в нашей машине, она путала, в какие кафе и рестораны ходила со мной, и постоянно утверждала, что мы смотрели вместе фильм, который наверняка видела с любовником. Каждая мелочь по отдельности еще ни о чем не говорила, но все вместе давало понять: Света мне не верна. И все же я, мысленно тоже неверный и нелюбящий, закрывал глаза на подозрения, пока Света не произнесла свое признание вслух. Наверное, со стороны я выглядел подавленным. Возможно, коллеги решили, что мне необходима поддержка. Или, может, Котов в своей псевдоинтеллигентности словил очередной бзик. Забавно, что из всех оперов именно Котов, так любящий притворяться обычным человеком, меньше всего на него походил. В добродушном Игоре никто бы сходу не угадал свирепого мишку, Костя Лисицын и Серега Майский выезжали за счет импозантности и способности флиртовать со всем, что ходило, двигалось или хотя бы трепыхалось на ветру, девушки вели себя точь-в-точь как человеческие женщины, разве что их угрозы расцарапать и перегрызть горло не были шуткой. А Котов, сколько бы ни штудировал монографии по зарубежной литературе двадцатого века, сколько бы ни читал наизусть стихи Пастернака и Элиота, меньше всего походил и на интеллигента, и на офицера, и на человека вообще. В нем явственно проступал снежный барс. Чисто технически, ирбисом Котов все ж таки не был: его шерсть в аниформе окрашивалась в синевато-черный, и рычал Костя на зависть любому барсу. Наверное, именно это рычание, которое иногда наблюдалось даже за человеческим голосом, выдавало Костю. Может, он сам неизменно казался готовым к прыжку, настороженным и сердитым, и иногда мне навязчиво казалось, что следом за Костей волочится длинный невидимый хвост, неизменно помахивающий по сторонам от недовольства. С чего-то Костя решил меня поддержать, когда появился на пороге с бутылкой коньяка и пакетом закусок и лимонов. — Тошно как-то, знаешь ли, — сказал он, когда мы оба зависли по разные стороны порога. Я — потому что меньше всего ожидал, что у семейной драмы появится зритель, Костя — потому что я так и не пропустил его внутрь. — Разрешишь войти? На оборотней алкоголь действовал не так, как на людей. Но то алкоголь в чистом виде, тогда как предприимчивые оборотни-алкоголики виртуозно мешали коньяк с валерианой и некоторыми другими травами, чтобы словить полуалкогольный, полунаркотический эффект. На полу в прихожей еще валялись новые Светины сапоги, осколки от разбитого ею бокала и Славкин мишутка — одна из любимых игрушек. Славку Света забрала с собой к маме, но я знал, что через день-другой они вернутся. — Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастна по-своему, — процитировал Костя. Он перешагнул через осколки и скрылся за дверью кухни, откуда вскоре запахло сервелатом и укропом. В мои планы на этот вечер входило надраться до синих чертей и хотя бы одну ночь не видеть Игоря в предсонной дремоте и не чувствовать угрызений совести. Напиваться в компании мне не хотелось, но компания пришла из таких, которых не прогонишь прочь: намеков Котов не понимал мастерски, — так что не прошло и получаса, а мы оба уже накрыли стол бутербродами и незамысловатой пастой с курицей и помидорами. На душе постепенно теплело, и хотя свербело там что-то большое и сердитое, а внутренний стыд и отвращение к себе и своей жизни еще трепыхались на фоне, появилось что-то еще: что-то глупое и беспечное, как бабочка. И это что-то так и норовило обжечь крылья, кинувшись в огонь. Котов, смуглый от природы, своим телом по праву гордился. В тепле кухни, разогревшись коньяком, он скинул с себя джемпер и остался в спортивной майке, открывающей мускулистые смуглые плечи. Коньяк пошел не в то горло. Костя моргнул, потянулся кошачьим движением, и мышцы обрисованного майкой торса заиграли перед моими глазами. Каждое движение отпечаталось в памяти, обещая вернуться во снах. Недоумение Кости на моих глазах сменилось смущением: нюх оборотня чувствовал вожделение. — Алкоголь — не лучший способ борьбы со стрессом, — сказал я, и Костя ухмыльнулся в ответ: — О да. Он потянулся еще раз и якобы невзначай перетек на соседний стул, оказавшись в нескольких сантиметрах от меня. — Это еще лучше, чем тягать железо, — добавил он, и вновь послышалось рычание в голосе. Отдаленно похожее на мурлыканье. Сомнений в действиях Котова у меня не оставалось, а вот в своей решительности — еще были, поэтому я отодвинулся в сторону и вытащил из ящика в столе Славкин блокнот для рисования и цветные карандаши. — Знаешь, как расслабляет? Костя вопросительно посмотрел сначала на меня, потом на карандаш, на лист бумаги, вновь на меня и наконец в потолок, но правильного ответа нигде не было. — Не знаю, — ответил он. — Ничего кроме палки, палки, огуречика не смогу нарисовать. Потом он подумал и добавил: — Ну разве что кошачью морду. Я учился в художественной школе в те годы, когда во всю разыгралось мое сексуальное созревание, и античные статуи, которые я рисовал на уроках, вызывали определенное желание. Паттерн «рисовать и хотеть модель» вскоре сменился паттерном «рисовать, чтобы абстрагироваться от желания». Именно поэтому я начал набрасывать на листе бумаги линии, в которых пока еще сложно было угадать Костю Котова. Костя молчал и завороженно наблюдал за процессом. Только по движению его носа я понимал: ничего-то от Кости не укрылись мои ухищрения. Пока рисовал и несколько раз прерывался, чтобы взять в руку бокал, я думал: что происходит в моей жизни и что бы я хотел в ней видеть? Пьяный секс с коллегой, лучшим другом Игоря, к которому я испытывал слабость, и Лисицына, с которым что тот, что другой, были друзьями ближе некуда, так что я подозревал романтическую или сексуальную связь… В общем нет, как бы секс с оборотнем-коллегой не отвечал моим фантазиям, все сопутствующие сложности мне даром не были нужны. Другое дело, что это я головой понимал. Только головой, причем порядком затуманенной алкоголем. Костя пересел вплотную ко мне и заглянул в рисунок. Красно-синий — других карандашей не нашлось — Костя-на-бумаге сидел на стуле, широко расставив ноги, и джинсы натягивались в паху, обозначая немаленький, не чета античным статуям, член. Одна его ладонь сжимала бокал с коньяком, другая тянулась вперед, к художнику. Со стула свисал и загибался, касаясь бедра, упругий пушистый хвост. Костя-на-кухне смущенно хмыкнул, коснулся подушечкой пальца сначала нарисованного хвоста, потом моей ладони, и я повернулся, чтобы как-то объясниться, но… — Только не показывай Лису, — рыкнул-мурлыкнул Костя, его дыханием обожгло губы, и я даже кивнуть не успел, прежде чем оказался втянут в поцелуй. Целовался Костя как существо, ласковое и уверенное в своей неотразимости. И потому, когда я долгие минуты спустя уперся в его плечи и оттолкнул, Костя лишь оторопело моргнул. — Извини? — Ни одной рычащей согласной в слове не было, а я явственно слышал рычание и почти что видел бьющий по сторонам хвост. Костя явно не привык, чтобы ему отказывали. — Извини. — Я не знал, как объясниться: да, я хотел Костю, секса, с оборотнем, с человеком, с мужчиной — да я много чего хотел! Но для этого мне пришлось бы переступить через свои страхи и комплексы, разрушить броню, возведенную вокруг, выйти из зоны комфорта, в которой я прятался долгие годы. Я просто не мог разрушить все, даже по пьяни. — Извини, — тихо сказал Костя. — Я был неправ, у оборотней все проще. Да он практически признал, что спит с Лисицыным! Всё, буквально всё, что они говорили и делали, казалось мне признанием этой связи, но не потому что я трезво анализировал слова и поступки, а потому что ревнивым завистливым нутром чего-то хотел. Я снова приложился к бокалу, но теперь вкус коньяка ассоциировался с поцелуем. Вновь стало жарко, неловко и стыдно, но жарко, хотелось прикосновений, раствориться в поцелуе, прижаться кожей к горячему, горячее человеческого, телу. Я налил еще коньяка и пригубил, но легче не стало. Я буквально чувствовал на себе Костин взгляд, но идея украдкой посмотреть оказалась ошибкой. Я не поднялся выше натянутых в паху джинсов и очертаний немаленького, не чета античным статуям, члена. Костины пальцы коснулись моего запястья, жар стал еще невыносимее, стыд еще удушливее, но только он не придавал сил выскочить из-за и уйти из кухни. — Это какая-то магия? — спросил я без всякой уверенности. Если бы оборотни могли соблазнять за счет магии, на их счету не было бы столько изнасилований. Костя покачал головой, руку не отнял, продолжая скользить ладонью от моего запястья к локтю. «Ну и что это тогда?» — едва не спросил я, но посмотрел на Костика и понял: он сам не знает. Смущение и растерянность застыли на его лице, кожа стала еще темнее, зрачки расширились, и он гулко сглатывал, билась вена на шее… Костины губы разъехались в неловкой улыбке, когда я сам коснулся сначала его ладони, потом запястья, плеча… Я сам предложил перебраться в спальню. Я сам, уже когда мы оба оказались раздеты, вспомнил: останется запах. Костя с Игорем надумали себе невесть что после того, как я спал рядом с Лисицыным на соседней подушке, завернутый в собственное одеяло, тогда как, разумеется, после секса с оборотнем запах будет таким сильным, что даже плакат и выкрикнутое в мегафон признание, сказало бы меньше. — Запах, — напомнил я, когда мои руки вовсю скользили по Костиным бокам, а его губы изучали мою шею. Костя отстранился и заглянул мне в лицо, прежде чем рухнуть на кровать. Руку с моего живота он, правда, так и не убрал. Физиологию оборотней я знал постольку, поскольку это требовалось для работы. Я знал, что оборотни оставляют запах на своих жертвах, на людях, с которыми вступили в связь, на тех, кого выбирали в пару. Это были разные запахи, говорили мне сами оборотни, но я не знал, как их отличают. За запах в основном отвечали слюнные железы, так что я опоздал с этим озарением: после поцелуев с Котовым я уже семафорил нашей связью. Отступать было поздно и я вновь потянулся за поцелуем, мои руки вернулись к Костиной груди и скользнули ниже, по животу, к горячему члену. Интересно, а навязчивое желание Котова меня вылизать, было истолковано какой-то оборотничьей фишкой или Костя в принципе такой? Но не спрашивать же Лисицына… Иногда, отстраняясь от Кости, выныривая из водопада поцелуев и судорожно глотая воздух, я понимал, что завтра меня гарантированно убьют и прикопают в ближайшем лесопарке. И в то же время это пугающее завтра маячило далеко на горизонте: завтра я сам бы сожрал себя за то, что натворил ночью, но под покровом темноты семейная драма и кризис ориентации, напряжение последнего месяца со всеми этими переглядываниями перенюхиваниями Костиков и Игоря, все эти странные косые взгляды других и недосып из-за Славкиных зубок — все это смешалось, приправилось алкоголем и сложилось в единственно верном направлении. Этой ночью мне было нужно сделать то, о чем после я стану жалеть. Костя неизменно втягивал меня в поцелуй каждый раз, когда я начинал думать. Формально мы не перешли черту: ничего, кроме поцелуев, между нами не было, и те не спускались ниже живота. Руки не были столь целомудренны, но и они не заходили дальше, чем я мог бы позволить. И все же несмотря ни на что я не смог бы себя убедить, что между нами не произошло ничего серьезного. Все было серьезнее некуда. И потом, когда оно закончилось, мы долго лежали в тишине, Костино тело грело лучше любого одеяла, в голове было потрясающе пусто.

***

Когда я проснулся, Костика в кровати не было, а на кухне лежала записка. Мне оставалось лишь убраться и вымыть посуду, а после хорошенько вымыться из слабой надежды, что это избавит от запаха.