Падальщик-Король

Здесь не слышны чуждые им шаги. Только воет ветер, гуляющий по планете и плывущий до режущих небеса гор. Здесь, где возвышаются титаны белокаменные, покрытые серыми жилками и укутанные растениями, словно одеянием; их пальцы были обширными балконами, с которых можно глядеть в подножие гор, а они, в свою очередь — королевский замок, кидающий синюю тень на прочий мир. Закрыли собою звёзд свечение. И руки держат землю плодородную. И травы, и деревья, и плющ, обвивший замок — все корни одни. Шелестят от ветра гуляющего их листья, а от вдоха по телу ползёт холод. Сколько правды в их происхождении? В цветущих плодах тонких деревьев, которые раскинули свои лапы с розовыми листьями и цветами багровыми, перерождающимися. Налитые, глубокие. — Ты когда-нибудь будешь от них взгляд отрывать? — прозвенел голос, вытянувший внимание от цветения. — От чего же? — прозвучал в ответ более низкий тембр. — Ты как голодная птица с этими плодами! — рукой махнула она, и следом за движением рукав. — А может, — он подошёл к ней ближе, гораздо, нарушая границы, — что я как коршун, цвет завидевший. Краснотою насыщенный, подобно… — и прищурился, когда взгляд остановился на её губах. Она отвернулась, словно не поняла, о чём была речь. Сизые пёрышки на голове её дрогнули; их края украшены белой краской. Краснотой выведены были губы, довольно нежные и без этого слоя краски. — Ты так из-за своего..? На упоминание она скривилась. Не на долго. Руки её оперённые легли на перила, когтями малость стукнув мрамор. И взгляд, погасший, утонул. Там, внизу, у подножия гор гуляли остроклювые. Шныряли муравьями меж своих домов, по площади, общались: на лицах их плясали палки. Но когда на площади появлялся блеск, отражаемый от восходящей звезды; когда латы в рассветном оттенке маячить начинали — всё становилось тише. Когти скрипнули. — Глупцы неблагодарные, — отозвалась она. Отпрянула. Следом за нею метнулись одежды драгоценные, платье её, от свободности больше похожее на балахон золотой, под тканями чьими сокрыты пурпурные нежные тона. Но на каждом лоскутке вышивка с камнями: она создаёт плющ. От полов, как от земли, тянулись вверх линии узоров, листьев и цветов. — Зачем ты так, светлоликая? — протянул собеседник, прислонившись к перилам. Её опаловый взор столкнулся с бирюзовым взглядом. — Керасай безрассуден и глуп, — твёрдо отозвалась она, топнув звонко каблуком. — Пытается угодить всем! Но не клекасам. — А потому ему не быть королём, — поддержал собеседник. — Ты говорила, у него попыток много было. — Гостий сегодня ты увидишь, Вайаран. Правящим нужна крепкая рука, а не пустословие. — Знатные господа и дамы недовольны им, а я — один из них, Кесира, — он улыбнулся. И в облике своём он, в жестах, был открыт; оперевшись на перила, смотря на неё, и то, как она возвращается. Коготки птичьи коснулись роскошью поцелованных одежд, как поправляя, скрывая малые небрежные черты. Ворот высокий примкнул к синеватой шее гостя, ленты от эполет стали расправленными. Чёрный костюм в обрамлении золота, а за спиною хвостом спадали полы: как юбка свободная, но обрезанная спереди, дабы не скрыть ног в свободных строгих штанах и широкую обувь, блестящую, словно из прутьев деревьев свитую; но деревья те были бы из металла. Когти остановились на запонках. Оперённую руку остановила синеватая. Кесира взглянула на Вайарана. Пальцы его тонкие поправили перстень её, дабы камень драгоценный не терялся в кисти. Руки его коснулись её скул, чувствительными кончиками поправляя золотую диадему, тонущую в сизых перьях. — Считаешь, я буду сиять? — Ты будешь сиять, — вторил он. — Среди чужаков сегодня много поборников морали. Лжецы, которым не угодил товар, заговорившие о справедливости. — Мораль и норма очень относительны; никто не без греха, все ждут суда. Она прикрыла глаза и чуть потянулась, но ощущала вновь то, что чувствовала каждый день с ним, который месяц звёздный: дыхание рядом отстранённое. С красивым языком, с повадками монаха. — Я сделаю этот мир лучше, — говорила Кесира, — выберу лучших, создам качественных. Пройдёт не первый век, но потомки поймут всю выгоду. — Мечты, амбиции… — Планы, — она птичьим пальцем прикрыла его грубые губы; обратила в молчание. — На ближайшее будущее. — Конечно, Ваше Величество. — Гельетам не хватало Королевы, — она отпрянула, взгляд устремив к мраморным стенам. Перья её вздрогнули. — Но скажи, о гость мой дорогой: ты со мной? — А могут быть сомнения? — Ты богат, но ничего не взял. Я не знаю твои побуждения. Вайаран довольно шумно усмехнулся. Последовал шелест, какой бывал в моменты, когда он поправлял пальцами тонкими пышные волосы. Он улыбнулся, показав клыки, через которые шипел: — Я здесь за самым лучшим, что может предложить мне этот мир. И, дабы вновь Кесира не металась, он подошёл к ней. Стоя поодаль, за спиной, большой золотистой тенью. Шаг за шагом, к арке, а там открылись двери. Обувь выбивала эхо каменное в стенах светлых. Лились по помещениям оттенками аквамариновые огни люстр хрустальных, пляшущих в танце, подобно гостям в центре. Столов украшенных тут не в том избытке нужном, всё проще, строже, хоть и гостей гораздо больше. Разных, полных шерсти, кожи, перьев, чешуи. Меж ними слуги птичьи с клювами метались, одетые в простое, но пышное, на спинах тёмных держа вышитые печати алые. И у столов стоял ещё один из рода оперённого — клекас — чьи губы не покрыты грубыми наростами. И только ли род его влиял на ястребиный взгляд? Сам себе он лил вина из графина, в бокал широкий. Его движения не так плавны — резки, и перья дёргались в ответ. На голове крупнейшие из них не сдвинулись лишь оттого, что намертво привитые заколкой, и сие украшение полно камней и лапок, крыльев. Подобной была и брошь его на золотистом жилете. Золотом и юбка его в пол, свободная, тяжёлая, но от уверенности шага всё ж сдвигающаяся. — Кто-то не научилась приглашать правильно гостей, — высказался он. Вайаран перебил: — А кто-то — испивать вино. Он улыбнулся. Бесклювый бросил бокал на пол. Звон привлёк всех, как и разлитое пятно на мраморе, как и скрежет. Обнажённый клинок застрял меж двух пальцев Вайарана. Ножны скрывались в лоскутах юбки бесклювого. — Керасай! — воскликнула Кесира с опозданием. Она подняла подол и громко стукнула каблуком. Это было звонкое эхо в затишье голосов, а от взглядов обращённых — перешёптывания. Двое не реагировали. Их взгляды в соперничестве, в котором Вайаран был спокоен, пусть и клинок был у глаз его. — Ты нагл… — шипел Керасай. — А ты — строптив, — он дёрнул рукой, убирая от себя оружие. — Король, обычно, не один. Керасай отвернулся. Его клинок медленно скользнул в ножны, когда слуги рядом — напротив — спешили убрать с пола осколки. То коготками, то губками и тряпками собирались крупицы в ведёрко в руках. Но их руки в синих тенях дрожали. Ошибками выпавшие стёкла более громко не шумели — их заглушали голоса. В них принц и нашёл утешение. В компании оперённых, чьи одежды украшены лёгкими костями; в компании рептилий, чьи сумки и веера созданы из грубой сегментированной кожи. — Мой брат падёт, — выдохнула Кесира. — Конечно, — кивал ей гость. Они прошли вглубь драгоценных помещений, покидая залы, их разочаровывающие; туда, где бы хотели оказаться. Маневрируя, как танцуя, дабы перестали их ноги стучать, выйдя на красные бархатные ковры. Они говорили. Их слова о том, какими были её мечты: делать лучше, качеством, когда у брата — брать количеством. Стены белые на их пути были полны портретами, исключая лишь один тупиковый зал, просторный и вытянутый, в центре которого возвышались два трона. Красным деревом основа их, красным бархатом наполнение, а золотом — узоры. И вставки камней глубоких синих цветов, подобно бездне океана, контрастом осветляли. Недосягаемы до их ушей и через их шаги голоса чужие, возгласы и крики. Её внимание, её глаза — смотрящие на трон. Она едва вздохнула, когда тонкие пальцы легли на алые губы, оставляя липкий отпечаток. И тяжкий вздох для тени позади, невзирая на острый холод к горлу на пути. — Мой брат падёт? — Конечно, — говорил ей он через клыки у уха, — он пал. — Так подари мне танец, мой Король. И хлад ушёл. Он повернул её к себе; она и не противилась. Поднятый взгляд, протянута рука навстречу. Он принял даже ласково и нежно. Шаг его и создаёт им ритм глухой, за которым следует она. В светлых бликах отражения их сплетались в манёврах и одеждах, извивались. Здесь не слышны чуждые им шаги. Подобно вою ветра, гуляющего по планете, создают для нот они свои. Они смотрели холодно взаимно. То, как она держалась за него, как он держал её — всему одно случится окончание, что притаилось за талией её, терзая треском рванным балахон. И шелест его, шелест одежд, скрывающих и так оглохший стук. И не закрыть Кесире взгляда, когда она в руках Вайрана ляжет. До последнего открытыми им быть. Громок удар, но ковром загублен звон всех украшений; блеск их раздражает стены. Багровый, бархатный, темнеет. Молодое вино подобно льётся по полу, покуда не очистили его, не дали настояться. И тут. И тонкую руку поднимает гость перед собою. Она омыта не благой водой. Напротив белых стен из мрамора. Он знаменует холст.