Личность

ПОЧТИ ГОД НАЗАД. 20 ИЮНЯ

      Сегодняшний день поистине ужасен. Мне кажется, что хуже уже не будет. Что может быть хуже похорон? Что может быть хуже похорон самого близкого человека? Сегодня мне предстоит присутствовать на похоронах своей лучшей подруги. Её звали Ева, и это был самый солнечный человек из всех, кого я когда-либо знал. Она единственная, кто понял и принял меня. Все мои проблемы она приняла и помогла принять самого себя.       Без неё я бы не смог пережить определённые события в своей жизни. От тех дней остались лишь небольшие шрамы на левом запястье. У каждого разная длина, глубина и ширина. Какие-то были сделаны в приступе истерики, какие-то — от желания почувствовать хоть что-то. Ева научила меня видеть жизнь в самых обычных вещах. Она научила меня тому, что можно чувствовать, не нанося при этом самому себе раны. Ева вдохнула в меня жизнь.       Пальцами провёл по светлым линиям, вызывая в голове тёмные воспоминания. Каждый из этих шрамов покрыт болью и слезами. Мои маленькие страшные воспоминания. Они останутся на моей душе навсегда и последний из этих тёмных моментов находится у сгиба локтя. Он свежий, ещё не успевший покрыться корочкой, а края всё еще отдают красным — кожа была раздражена. Этот порез новый. Я оставил его два назад, в припадке истерики после того, как узнал о смерти Евы. Это мой первый порез за последние два года. И последний.       Больше их не будет. Я поклялся себе, когда опомнился. Ева учила меня быть сильным и не совершать самоповреждений, даже когда очень и очень больно. Мне хотелось оставить о Еве хоть какую-то память на своём теле. Стоило набить татуировки, а не срываться на собственное тело. Когда мне станет легче, сделаю татуировку в её честь. Хочу набить на груди маленького волчонка. Насколько я помню, волки — символ справедливости и преданности. Ева была такой.       На прикроватной тумбочке стояла пустая бутылка из-под виски, а рядом фоторамка: на фотографии я обнимал Еву за плечи, а она прижималась виском к моей щеке; здесь мы были счастливыми. Отныне она будет лишь моим светлым, солнечным воспоминанием. Эта девушка будет ярким пятном на моей тёмной душе. Моя дорогая, любимая Ева. Как же много слов я не успел тебе сказать. Если бы я знал, что всё так будет.       — Любимая.       Я её любил. Любил её не так, как должен любить друг свою подругу; я любил её так, как парень любит свою девушку. Но Ева не была моей и уже никогда не будет. Я никогда не говорил ей о своих чувствах, но если бы знал, что её не станет так скоро, то непременно бы сказал. Я не тот человек, что будет долго ходить вокруг да около. Прямолинейность одна из черт моего характера, которая всегда отталкивала от меня людей. Еву это не отпугнуло, и, возможно, я полюбил её именно поэтому.       Знаю, что даже если бы признался, мы бы всё равно не могли быть вместе. Ева меня не любила, она любила его: своего парня, с которым планировала состариться и умереть в один день. Он убит горем не хуже меня, а возможно, даже сильнее, ведь Ева ответила ему взаимностью на чувства. Полюбила его. Это лишь теория, не могу сказать точно, кто её любил сильнее. Я никогда не испытывал к Артёму симпатии, но и ненависти у меня к нему не было. Мы с Евой подружились раньше, чем они познакомились. Он не виноват в том, что нам с Евой не суждено быть вместе.       Если бы тот подонок не убил Еву, то в сентябре ей бы исполнилось двадцать. Она была на семь лет младше меня. Мне двадцать шесть, ей девятнадцать. В октябре мне будет двадцать семь. Мы даже планировали, как отметим её день рождение. Но мы не успели. Она умерла раньше, чем ей исполнилось двадцать. Моя милая, молодая девочка. Я вряд ли когда-то смогу стереть её образ из памяти. Она всегда будет со мной. Я искренне рад, что такая девушка, как Ева, появилась в моей жизни пусть и всего на два года.       Я отлично знаю только одно: если бы передо мной встал выбор, умереть самому и спасти её, я бы согласился не раздумывая. Она ещё молода и вся жизнь была перед ней на расстоянии вытянутой руки. Я же повидал пол мира, пока служил в спецназе. Своими руками нажимал на курок и своими руками вскрывал глотки террористам. Я видел всё, даже смерть. Ева же не видела ничего. Она бы могла увидеть весь мир, если бы однокурсник не убил её. Мою Еву.       Стоя под палящим солнцем и слушая речь батюшки, повернул голову в сторону, разглядывая силуэт у дерева. Под ним стоял Артём — парень Евы. Глаза от слёз покраснели, губы опухли, а под глазами стали виднеться синяки. По его виду я бы сказал, что он не спал пару дней, разглядывая совместные фотографии. Маленин старше Евы на восемь лет, сейчас ему двадцать семь. Обычно, когда у таких молодых парней погибает девушка, они не горюют так сильно, но похоже у Артёма были на неё и правда серьёзные планы.       — Ева бы не хотела, чтобы так косо смотрел на него, — за спиной послышался голос отца Евы. — Она бы хотела, чтобы вы нашли общий язык и помогли ему.       — Думаешь? — я мог позволить себе обращаться к её отцу на «ты». У нас хорошие отношения. Он считает меня своим сыном.       — Да, — кивнув ему, сделал глубокий вдох, обходя людей. Евы бы и правда не хотела нам такой судьбы.       — Привет, — мой голос дрогнул. То ли от подступающих слёз, то ли от нервозности. Маленин молча кивнул, не отводя взгляда от закрытого гроба.       Найти подходящих слов я не смог, да и не думаю, что они бы помогли ему. Я молча встал рядом и положил ладонь на правое плечо Артёма, крепко сжимая. Этим жестом попытался выразить ему поддержку. Она была нужна ему, но от обычных слов нет смысла. Сейчас точно нет. Под моим прикосновением он содрогнулся и прикрыл лицо ладонью, скрывая слёзы. Я же показывать эмоции не умел. Молча смотрел на гроб подруги, чувствуя в глазах слёзы, из-за которых картинка была мутной.       — Я хотел жениться на ней, — неожиданно, судорожно прошептал Тёма. — Думал, создать с ней семью.       — Знай, что мне больно так же, как и тебе. Возможно, я должен был сказать что-то лучше, произнести речь о сожалении, но я знаю, что мои слова тебе ничем не помогут, — он посмотрел на меня красными глазами. — Мне будет её не хватать. Одно знаю точно, она бы не хотела, чтобы мы горевали.       — Я однолюб, — внутри всё сжалось. — Я не могу полюбить кого-то другого. Она всегда будет половиной меня.       — Справимся, — прошептал тихо, преподнося слова только для него. — И не с таким справлялись, — я крепче сжал чужое плечо, вкладывая в касание свой страх. Хочу, чтобы он знал: мне не плевать.       Сейчас мы стояли недалеко от гроба и оба не отводили взгляда от бледного лица Евы. Щёки больше никогда не окрасятся персиковым румянцем, а в глазах больше никогда не будет искры радости. Она умерла, а вместе с ней и наша связь. Я её больше не чувствую. Находясь во дворе её дома, под яблоней, с которой в октябре планировали вместе собирать яблоки, я понял: больше мы никогда не увидимся. Когда мои горячие губы коснулись её прохладной кожи, по щеке скатилась слеза, падая на её щёку. На скуле был небольшой шрам, происхождения которого не помню, но это не важно.       Сейчас точно. Проведя пальцами по холодной щеке Евы, смахнул свою слезу, последний раз вглядываясь в её лицо. В это мгновение я постарался запомнить его до последних деталей. Каждую неровность кожи и даже горбинку на носу. Я запомнил всё. Когда крышку гроба закрыли, последняя надежда на то, что сейчас Ева откроет глаза, канула в небытие.       Не откроет.       Сделав тяжелый вдох, вместе с Малениным мы подошли к гробу. Вместе с нами подошли ещё четверо: отец Евы, брат, дядя и его сын. Вшестером мы поднатужились и подняли гроб. Для меня было честью нести гроб с телом Евы. Это мои последние касания, посвящённые ей. Под плач друзей, грустные взгляды других мужчин и плач её матери, мы пронесли гроб до машины. Осторожно погрузив, каждый на мгновение задержался: прощался. Я в стороне не остался.       — Я тебя люблю, — прошептал тихо, почти в пустоту. — Любимая, — пользуясь тем, что я был последним, задержался на ещё одно мгновение. — Я всегда тебя любил, — шмыгнув носом, убрал руку с лакированного дерева и отошёл к остальным. Под моим пристальным взглядом двери в машину закрылись.       Еву повезут на кремацию, а после она станет деревом. Её родители решили, что не хотят, чтобы дочь гнила в земле или исчезла в порывах ветра. Они решили создать из её праха дерево. Отец Евы спрашивал, что я думаю. Ответил, что всеми руками «за». Я не хочу смотреть на могильную плиту, о которой через сто лет никто не сможет позаботиться. Этот дом будет передаваться из поколения в поколение и память о Еве не умрёт. Пока об умершем помнят — он жив. Вместе мы решили, что она станет вишней. От рождения у неё были вишнёвые губы и светлый взгляд. Сама утончённость. Мне будет куда приходить.       На кремацию поехали лишь члены семьи. В них вошёл как и я, так и Маленин. Держась рядом с ним, молча уставился на то, как гроб помещают в печь. Через несколько секунд плотная дверца закрылась, и через минуты начался процесс. В этот момент я не смог устоять на ногах, а слёзы пошли рекой. Я опустился на пол, не обращая внимания на возможную пыль или грязь: сел прямо пятой точкой. Как бы сильно больно мне ни было в этот момент, но отвести взгляда я себе не позволил.       Я бы себе этого не простил.       — Господи, — тихое слово сорвалось с моих губ, и лишь на миг я опустил голову, чтобы тряхнуть головой, пытаясь смахнуть слёзы.       На плече почувствовал крепкую хватку, взглянув налево, увидел сидящего рядом Артёма. Он положил ладонь на моё плечо и крепко сжал. Поступил так же, как я час назад по отношению к нему. Стеклянными глазами он молча смотрел на печь, продолжая держать меня за плечо. Я вернул взгляд на печь, и та через несколько минут затихла. От Евы не осталось ничего, кроме пепла, воспоминаний и вещей. Клянусь помнить тебя, будучи даже на смертном одре, моя любимая Ева. Я никогда тебя не забуду, любимая.       — Как теперь жить? — спросил у меня Тёма, переводя взгляд на меня. Я сделал так же.       — Не знаю, — ответ короткий, но предельно точный и короткий. И правда не знаю, как же мне жить дальше.       Не знаю.       Наше время       — Она мне тебя напоминает, — проведя пальцами по зелёным листьям, представил в голове нужный мне образ. — Она смелая, понимающая. У вас даже некоторые принципы совпадают. Только Асаева жестче, чем ты. Не боится говорить правду, — вспоминая новоиспечённую подругу, улыбнулся. — У неё есть страшные скелеты в шкафу, но она всё равно меня притягивает. Надеюсь, у нас получится быть друзьями. Ты учила меня, что за людей нужно бороться. Я буду за неё бороться, — прошептал, продолжая гладить листья. — Пока бьётся моё сердце, я буду бороться за её жизнь. Окружение и работа Авы очень опасны, но я не хочу терять и её. Ты уже покинула меня, ещё одной потери не переживу, — шмыгнув носом, положил ладонь на землю. — Она мне уже один урок показала. Людям нужно давать второй шанс. Ей хватило смелости подарить его Разумовскому. И, представляешь, у них получилось, — мысль о счастье заставила сердце биться быстрее. — Надеюсь, что он не потеряет этот шанс. Разумовский ведь нестабилен, — я тяжело вздохнул. — Никогда не пойму её выбора. Никогда.       Мой взгляд пробежался по хрупким веткам и маленьким листьям вишни. Ветер слегка толкнул листья, заставляя их согнуться, а после вернуться в прежнее состояние. Поднимаясь с травы, улыбнулся. Этот маленькой разговор с Евой стоил того, чтобы отпроситься с работы пораньше. Слабо улыбнувшись, прикоснулся к веткам, вспоминая горячие прикосновения к запястью. Взгляд опустился на левую руку. Шрамы уже давно были почти одного оттенка с кожей, лишь немного светлее. Полосы потолще были виднее, чем те, что тоньше. Последний раз я чувствовал касание Евы именно на запястье. Она провела пальцами по неровной коже, а во взгляде была всё та же потерянность. Ей было жаль, что мы не познакомились раньше.       — Ещё увидимся, Евик, — я убрал руку от ветвей и зашагал к дому. Её отец заждался меня. Мне даже интересно, как долго он будет рассказывать свои истории из жизни в этот раз.       — Снова был у неё? — голос, принадлежавший матери Евы — не громкий, даже тихий, но всё равно звонкий.       — Да.       — Она бы тобой гордилась, — в ответ лишь улыбнулся. Я знаю.       — Мааарк, — громкий басистый голос позвал меня. Это отец Евы — Кирилл. — Иди сюда, смотри, что нашёл, — хрупкая рука похлопала меня по плечу, и я прошёл по коридору, в гостиную. — Смотри, — на лице мужчины широкая улыбка, он рад своей находке.       — Да? — в ответ у меня в руках оказался открытый фотоальбом.       «На фотографии я твёрдо стоял на ногах, держа Еву на своих плечах. Мои руки покоились у неё на лодыжках, чтобы она не упала. Рядом стоял её брат, широко улыбаясь, сложив руки на груди. Мать Евы – Жозефина, стояла на правую сторону от меня, держа в руках букет цветов, подаренный ей супругом. Дядя Кирилл находился рядом с женой, обнимая её за плечи»       Тогда Ева ещё не была знакома с Артёмом: поэтому на фотографии его нет. Это было в Сочи, летом, на Роза Хутор. Позади нас открывался вид на горы, усыпанные деревьями. Тогда всё было хорошо и спокойно, а тот день навсегда засел в моей памяти, как самый счастливый. Это было за полтора года до её смерти. Тогда я и представить себе не мог, что счастливых дней у нас осталось меньше, чем можно себе представить.       — Смотри, какие вы счастливые.       Каждый справлялся с горем как может. Брат Евы сутками зависал на работе, зарабатывая огромные деньги. Половину своей зарплаты он отсылал родителям, хотя те в этом не нуждались. Дядя Кирилл ведь полковник, у него и без сына достаточно денег. Собственно, Кирилл. Он справлялся с горем, рассматривая фотографии в старых альбомах. Детские Евы, её фотографии в подростковом возрасте и те, что были сделаны незадолго до смерти. Здесь полно и моих фото. На них я всегда с Евой или её братом.       — Да, очень, — я улыбнулся, вспоминания те дни, проведённые на курорте. Это было… так беззаботно. — Простите, — в кармане завибрировал телефон, и я поспешил вернуть альбом в руки владельца. — Одну минуту.       Мне звонила Юля. После поездки в Новосибирск мы обменялись контактами и поддерживали связь. Она весёлая и интересная, а ещё работает журналисткой. Уверен, у неё в запасе дюжина тем для разговора, она ведь много чего знает, в том числе о тёмной стороне Санкт-Петербурга. Только такие журналисты обычно умирают от чего-то насильственного. Надеюсь, мою новоиспечённую подругу такая участь не постигнет.       — Да, Юль?       — Привет, извини, если отвлекаю, это срочно.       — Слушаю, — мой голос изменился, стал более твёрдым и уверенным.       — Ава звонила. У них какие-то проблемы, и она попросила меня собрать всех и приехать к ней. Сказала, что мы поедем куда-то. Куда я не поняла.       — Что случилось?       — Не знаю, но у неё в голосе паника была. Ей страшно. Не думаю, что что-то хорошее.       — Рыжий?       — Я не знаю, — прошептала тихо, вздыхая. — Мне кажется, что-то происходит. Что-то масштабное. Все эти случайности… Они не к добру. Слишком много фактов указывают на третье лицо в нашей большой игре, и, похоже, мы обычные пешки.       — Какие факты?       — Маленин узнал откуда-то информацию, где находится семья Авы. Легко и быстро. Не верю, что узнал он это от своего хорошего знакомого. Плюс происходят странности. Взрыв на площади, который ни к чему не привёл. Вообще ни к чему. Дагбаевы здесь ни при чём. Кто-то другой устроил взрыв. Мар, происходят какие-то необъяснимые вещи. Понимаешь?       — Понимаю, — я не хочу верить, что Артём не на нашей стороне. Не хочу. — Я собираюсь. Заеду за тобой и Игорем.       — Хорошо, жду.       Мне пришлось огорчить дядю Кирилла. Сказать, что не смогу присутствовать на ужине. Соврать, что вызвали по работе. Я не могу поверить в то, что, возможно, мой лучший друг предатель или близок к этому. Если всё произошло именно так, как описала Юля, это значит, что за ним стоит кто-то серьёзный. Я даже не обратил внимания на то, что информацию он нашёл так быстро. Ему кто-то помогает. И кто именно, я знать не хочу. Я не хочу потерять и его.