Личность

      — Совсем большой стала, — затушив сигариллу, он медленно поднялся, опираясь на край стола. — Видел тебя в последний раз незадолго до того, как тебе исполнилось шесть, — он по-доброму улыбнулся. — Почему так рано? — я поджала губы, отводя голову в сторону. В голове каша из воспоминаний, но всё же я отчётливо помню крик Игоря.       — На службе, — прошептала, возвращая голову обратно.       — Раз здесь — значит, ещё не умерла. Борешься, молодец, — Смирнов сделал осторожный шаг вперёд. — Как мама?       — Никак. Она бросила меня, — отец свёл брови, нахмуриваясь. — Меня вырастила Мала, но она умерла, когда мне было девятнадцать, — он пошатнулся, отступая назад. Облокотившись на край стола, опустил голову, кладя руки на стол. Некоторые прядки выбились из причёски, немного прикрывая глаза.       — Прости, что бросил тебя, — мужчина поднял голову, зачёсывая волосы обратно. — Я испугался всего, чего только м-м-мог: ответственности за тебя и семью, боялся тебя без отца оставить, — он закрыл ладонью глаза, проводя вниз по лицу. — Знал, что твоя мать выкрутится и не пропадёт. Я не создан для семьи. Не смог бы дать тебе всего, чего ты хотела. Но, как оказалось, всё получилось ещё хуже, чем я думал, — Смирнов посмотрел на меня взглядом, полным печали. Он сожалеет. — Она видела в тебе меня? — я неуверенно кивнула. Это единственное адекватное объяснение, почему мама меня бросила. — М-м-мне жаль, что всё так случилось. Если бы я знал, что так будет, я бы забрал тебя.       — Всё в порядке.       — Не-а, — он хмыкнул, заглядывая мне в глаза. — Взгляд сломленный и глаза мои, — отец улыбнулся. — К тому же, раз ты здесь — значит, не всё в порядке.       — Где «здесь»? — Смирнов пожал плечами.       — Здесь, — указательным пальцем показал на сердце. — Здесь, — на правый висок. — Здесь, — развёл руки в стороны. — Ты молодец, — мужчина улыбнулся, подаваясь вперёд. Он медленно зашагал ко мне. — Нашла ведь мою могилу, письмо.       — Нашла, — подтвердила сказанное. Отец улыбнулся и, подойдя ближе, остановился, протягивая раскрытую ладонь.       — Молодец, — протянув руку в ответ, увидела, как он улыбнулся, сжимая мои пальцы. — Я тобой горжусь.       Неужели этих слов я ждала всю свою жизнь? Неужели, чтобы услышать это короткое: «Горжусь тобой», мне было необходимо умереть? Неужели всё это было ради этих слов? Ради трёх слов. Даже, если больше я никогда не увижу своих близких, я ни о чём не жалею. Отец меня любит. Он правда любит меня и сожалеет. Даже если всё это мой больной вымысел, я буду в это верить. Я хочу верить, что меня любят.       — У Кости сын был, — сказал, опуская голову. — С ним всё хорошо?       — Да, он мой лучший друг, — следом хмыкнула. — Возможно, я умерла у него на руках, — Смирнов поднял голову, окидывая меня взглядом своих голубых глаз.       — Не умерла, — прошептал, кладя левую руку на плечо. — Всё это — слишком рано для тебя. Ты ещё не решила свои проблемы. Смерть — это не выход.       — Я не могу оставить тебя, — мой голос впервые дрогнул, и я сжала пальцы, обхватывая его шершавую ладонь. — Я всех предала. Я предала друзей. Думала, что, если помогу преступнику, то всё будет хорошо, — щёки обожгло слезами. — Я не могу вернуться. Не могу видеть, как тяну их на дно.       — Но ты ведь уже их утянула, — большая ладонь легла на мою щёку, большим пальцем смахивая с скулы слезу. — Ты уже утянула из-за себя, и с тобой выбраться им будет легче. Перед смертью я наворотил такой каши, что это и привело меня к смерти. Меня убило собственное эго, и я отказался бороться. Но ты должна знать, что ты умрёшь, а твои друзья — нет. Они будут бороться в одиночку. Кто поможет им, если не ты?       — Я не могу лишиться тебя снова.       — Я уже мёртв, Ава, — Юра ласково улыбнулся. — Я ждал этой встречи пару десятков лет и ещё подожду. Мне некуда спешить, я уже умер. Для меня не пройдёт и десяти минут. А для тебя — вся жизнь. Ты должна бороться. Как бы больно и сложно не было, борись. Докажи всем, что моя кровь не сделала тебя хуже. Докажи себе, что достойна прощения. Прости саму себя, Ава.       — Папа, — прошептала тихо, почти беззвучно. Смирнов подошёл ближе, крепко обнимая меня за спину. Схватившись пальцами за его рубашку, сжала ткань, спрятав лицо в его плече. В нос ударил слабый запах никотина и парфюма: запах едва уловимый, но приятный, отдаёт мятой, лаймом и чем-то ещё. По-моему, вишней.       — Не торопи события. Не беги ко мне. Однажды ты придёшь, но это будет через о-о-о-очень большое количество времени. Сейчас не время.       — Игорь тебя не винит, — прошептала в плечо, зная, что он точно услышит. — Он тебя ни в чём не винит.       — Спасибо, — правой рукой он продолжал обнимать меня, а левой провёл по волосам, оставляя руку на затылке. — Я тебя люблю. Люблю так сильно, насколько только способен. Эгоистичной любовью, но люблю.       — Я тебя тоже люблю, пап, — его руки легли на шею, отстраняя. Смирнов немного наклонился ко мне, чтобы глаза были на одном уровне.       — Любое решение имеет последствия. Если ты решила поставить на кон дружбу, значит, так нужно. Иногда жертвы, которые ты приносишь — бессмысленны, но иногда ты обретаешь нечто большое. Уверен, у Игоря доброе сердце. Он тебя простит.       — Знаю.       — Ты сама должна себя вывести отсюда. Приглядись и увидишь спасение, — я отстранилась, оглядываясь. В воздухе бледно-бледно сверкала золотая нить. Сделав к ней шаг, протянула руку. Нить заискрилась, и я схватила её крепче, поворачивая голову к отцу. Тот улыбался. — Стань лучше меня. Стань лучше своей матери. Докажи, что яблоко может упасть далеко от яблони. Не совершай моих ошибок, Ава, — когда я вернула голову обратно, вместо коридора была пустота.       Чёрная, нагнетающая пустота. Единственным светом была золотая нить, которую я продолжала крепко сжимать в ладони. Папа стал моей нитью Ариадны, стал моей путеводной нитью, путеводной звездой, что указывает верный путь. Если я оказалась здесь, значит, это было мне нужно. Значит, все его слова отложатся в моей голове и будут направлять меня. Значит, с помощью них я вернусь в пустую квартиру, что когда-нибудь смогу назвать домом. Мой настоящий дом исчез в поглощающей темноте, оставляя за собой маленькие капельки моей крови на полу. Окровавленные руки нарочно оставляют на зелёной стене отпечаток и исчезают в ночной пустоте. Когда-то эти руки грели меня холодными ночами, спасая от кошмаров, но отныне — эти руки стали холодными, почти ледяными. Они стали моим личным кошмаром. Его руки, которыми он всадил в меня пулю, стали моим кошмаром. Разумовский больше не спасёт меня. Я сама себя спасу, сделав шаг к сверкающей нити.       На левой ладони я отчётливо ощутила тёплое прикосновение шершавой ладони. Сквозь плотно закрытые веки увидела слабый свет, что с каждой секундой становился всё ярче. Я зажмурилась, когда меня ослепило. Сжала пальцы на руках, пытаясь стряхнуть противный свет с глаз. Сразу же почувствовала ответное касание — сильнее предыдущего: чужие пальцы сжали мои сильнее. Когда я смогла разлепить веки, увидела идеально белый потолок и светодиодную лампу. Тело отзывалось на мои команды слабо, а дышать было тяжело. Кажется, мешала маска.       — Как ты? — услышала знакомый голос, наполненный страхом и трепетом. Медленно повернула голову влево, замечая уставшее лицо Игоря. Взгляд тусклый, словно его оторвали ото сна, а под глазами синяки от недосыпа. Скулы стали чётче, щёки впали.       — Ты худой, — прошептала тихо, но Гром всё равно услышал.       — Думал, не проснёшься, — он приподнялся, продолжая держать мои пальцы. Свободной рукой снял с меня маску, вглядываясь уставшим взглядом в моё лицо. — Нормально дышишь?       — Да, — голос слабый, словно я его сорвала.       — Как хорошо, что с тобой всё в порядке. Врачи говорили, если ты очнёшься, — это будет чудо.       — Почему ты здесь?       — Стерегу твой покой, — ответил так же тихо, немного разжимая мои пальцы. — Я не ненавижу тебя, Ава. Мой отец тоже совершал ошибки. Это не повод ненавидеть тебя или себя за ошибки, что совершили другие люди. Я никогда не ненавидел тебя. Ты всегда будешь моим другом, — голос хриплый, сонный.       — Прости, что я тебя не послушала. Не вини себя за случившееся.       — Я должен был догадаться, что он выбросит нечто подобное. Должен был догадаться, что у Вадима есть план.       — Это всё равно бы случилось, — пальцами сжала руку Игоря в ответ. — Днём раньше, днём позже. Не важно. Я приняла множество ужасных решений, так что… Другого финала и быть не могло. Разумовский всё равно бы совершил что-то подобное. Кто-то бы всё равно заманил нас в ловушку. Все мои решения к подобному бы и привели, Игорь. Не вини себя, — Гром смотрел в мои глаза с болью, страхом и виной, словно преданный пёс, что не смог спасти хозяина.       — Давай больше без лжи? — попросил тихо, с мольбой. — Я больше не хочу никого терять.       — Обещаю, — я слабо улыбнулась, и Игорь повторил за мной, так же устало улыбаясь. — Сколько я была в отключке?       — Полторы недели, — тяжело вздохнув, прикрыла глаза, дабы собраться с мыслями.       — Что с минированием?       — Третий этаж завода взорвали напрочь, и более-менее уцелел только первый. С больницей и пожарной частью всё нормально. Они больше пугали, и им дали статью за хулиганство. Жертв нигде нет, а все заложники подставные, с ними разбираются.       — Разумовский? — Игорь отодвинулся, облокачиваясь на спинку стула. Он отпустил мою руку, опираясь руками на колени.       — Никто не знает. Весь Питер на уши подняли, но он ушёл. Его преследовали до границы города, потом потеряли. Через два дня его засекли в аэропорту Финляндии с Олегом, — я вопросительно выгнула бровь, и он кивнул, поворачивая голову вправо. С тумбочки он взял коричневую папку и протянул мне. — Не знаю, каким образом они обошли паспортный контроль, но их след пропал в Швеции.       Пальцами правой руки, что обмотана бинтом, осторожно открыла папку, доставая бумаги. Мой взгляд пробежался по нескольким фотографиям. Судя по всему, это кадры с камер видеонаблюдения: внизу есть характерная метка с точной датой. Первые две фотографии из аэропорта Финляндии, остальные три из аэропорта Швеции. Больше информации не было, но больше было и не нужно: всё и так понятно.       — Если с Финляндией мы бы могли договориться, то из Швеции нет экстрадиции в Россию.       — Они исчезли?       — Да. Мы, конечно, отправили запрос в посольство, но не думаю, что это что-то даст.       — Алтан?       — Адвокаты вытащили его. К слову, он приезжал сюда.       — С Вадимом? — он кивнул, расслабляясь в кресле.       — У того на лице живого места нет.       — Он был на заводе.       — Я знаю. Те, кто были там, заметили разницу фигур. Вадим крупнее Разумовского в несколько раз, так что они ищут.       — А ты?       — Меня отстранили от следствия, — произнёс, хмыкая. — Фёдор Иванович посчитал, что мне надо переварить случившиеся с тобой. Подумал, что могу головой тронуться.       — Всё хорошо?       — Сейчас — да. Ты в порядке, идёшь на поправку. Это главное, — улыбнувшись, огляделась.       — Стрелков, он мёртв? — в голове всплыли обрезки воспоминаний: лицо залито кровью, а палец несколько раз нажал на курок. Гром кивнул, его кадык дрогнул.       — Жестоко очень. Он в морге, его ещё не хоронили, ждут, когда ты придёшь в себя, чтобы всё выяснить.       — Он всё узнал, — прошептала, боясь собственных слов. — Мы разговаривали с Вадимом обо всём, и он снял это на видео. Вадим убил его и забрал компромат. Он отдал его мобильник мне.       — Я видел, — сглотнув, ответил так же тихо, словно нас могли подслушать. — Когда принёс тебя к машине скорой, понял, что это не твой телефон. Забрал.       — Ты?..       — Дима всё уничтожил. Взломал мобильник, вытащил возможную для нас полезную информацию и всё стёр. Никто не узнал и уже не узнает, — мы продолжали говорить тихо. Полушёпотом.       — Он из-за меня погиб.       — Я тебя не виню.       — Я себя виню.       — Не вини. Если он умер, значит, так было нужно. От судьбы не убежишь.       — На моих глазах Вадим избил его и выпустил всю обойму. Я могла остановить его, но не сделала этого. Знаешь почему? Потому что я не хотела за решётку. Если бы ты не забрал телефон, меня бы отправили в тюрьму.       — Из моих уст это звучит эгоистично и глупо, но хочешь жить — умей вертеться. Ты боролась за своё существование. Ты борешься, как умеешь. Я борюсь по-другому, но тоже борюсь. Все мы боремся, — я накрыла лицо ладонью.       — Его лицо вижу.       — Всё поправимо.       — Воскресишь его? — он приподнялся, тыкая пальцем в лоб.       — Здесь поправимо, — пальцем ткнул в область сердца. — И здесь тоже. Всё это — можно пережить. Я помогу, — кивнула, соглашаясь. Лишь сейчас поняла, что грудь противно щемило от боли предательства. Птица ведь мог ударить в бок, но не сделал этого. Разумовский мог забрать штурвал, но не сделал этого. Если с первым всё ясно, то что со вторым?       — Что-то новое есть? — я схватилась обоими за поручни, чуть приподнимаясь. Движение отозвалось болью в груди, прессе и животе. Игорь подорвался, помогая мне принять сидячее положение. Отрегулировав кровать, приподнял её часть, чтобы я могла опереться спиной.       — Аккуратнее, швы ещё не зажили, — убедившись, что я в порядке, вернулся на место. — Маленин исчез. Буквально пропал.       — Не поняла.       — Нет его нигде. Уже две недели. Из-за всей этой беготни вообще про него забыли.       — Идеи? — в ответ провёл большим пальцем по шее, как бы имитируя смерть. — Прям так? — он пожал плечами.       — Его уже объявили в розыск.       — А Марк?       — Временно управляет баром.       — Юля и Дима?       — Юля проводит кучу времени за статьями, а на Диму свалилось уйма бумажек. Сидит разгребает.       — Ты всё это время здесь был?       — Да.       — Зачем?       — Боялся, что ты не выкарабкаешься, — признался честно, шёпотом. Он глянул на часы. — Я позову врача, чтобы тебя проверили. Мало ли.       — Хорошо, — Гром поднялся, слабо похлопав меня по плечу. Оглядел с головы до ног и развернулся, направляясь к двери. Теперь пришла моя очередь разглядывать его: походка слабая, уставшая, а движения вялые. Ему нужно поспать и отдохнуть. Всем нам нужно.       Дождусь врача и лягу спать, очень сильно хочу спать, я устала. Возможно, мне повезёт, и я вновь увижу отца. Надеюсь, что мы разговаривали взаправду, и всё это не было сном, игрой мозга. Хочу, чтобы те слова, что произнёс папа, были настоящими. Хочу верить, что те слова в письме и разговоре правдивые, хочу думать, что в них нет лжи, дабы уберечь меня от горькой правды. Надеюсь, что горькой правды нет, и есть лишь счастливая, радостная.       Благодаря количеству обезболивающего в моей крови, я смогла спокойно уснуть после осмотра. Надеюсь, что во сне я вновь увижу его. Смирнова или Разумовского — не важно. Кого-нибудь, пожалуйста.