Личность

      — Насколько я помню, ты сказала, что больше не будешь переходить черту, — пробубнила Юля мне на ухо, когда я осматривала замочную скважину, присев на корточки.       — А кто сказал, что я буду её переходить? — хмыкнула, немного приподнимая коврик. Под ним одиноко лежал ключ. — К гадалке не ходи — специально оставил, — забрала ключ, вернула коврик на место и осторожно поднялась, придерживаясь за стену.       — Болит? — Марк кивнул на живот.       — Жить буду, — улыбнувшись, вставила ключ в замочную скважину, прокручивая. Дверь поддалась, и мы оказались внутри. На ощупь нашла выключатель, и глаза ослепило светом. — Не снимайте обувь, мы на пять минут. Не думаю, что кто-то здесь есть.       — Мы с тобой пойдём, — произнёс Марушев твёрдо и уверенно, его слова не были вопросом.       — Ладно.       Мы прошли по коридору в гостиную. На барной стойке, в темноте, нас встретила коробка, забитая доверху чем-то непонятным. Для моих спутников непонятным, а для меня — всё было ясно. Я осторожно приблизилась, приподнимая голову, чтобы разглядеть, точно ли в коробке лежит то, о чём я думаю. Заметив очертание белой фоторамки, поняла: я права. Дрожащими пальцами вытащила фотографию, рассматривая наши с Серёжей счастливые лица.       — Здесь записка, — над ухом раздался тихий голос Марка, он указал на бок коробки. Я вернула рамку обратно и достала бумажку. Ребята тактично удалились обратно в коридор.       Читая записку, я медленно направилась к окну, осторожно поворачиваясь к бесподобному виду спиной. Оперевшись, сползла по стеклу на пол, дрожащими руками держа записку. Сделала глубокий вдох и развернула её. На белоснежной бумаге, кривым почерком виднелись буквы, выведенные чёрной ручкой. У Серёжи более аккуратный почерк, а значит, эта бумага и слова принадлежат Олегу.       «Возможно, звучит банально, но, если ты читаешь эти строки, это значит всего две вещи: ты умная, и мы больше никогда не вернёмся домой.       Серёжа обезумел. Его альтер-эго полностью контролирует его, и я даже подозреваю, что когда он придёт в себя, то ничего не вспомнит. Я обещаю, что попытаюсь помочь ему в лечении, и то, что произошло с тобой, — без внимания я не оставлю.       Спасибо за всё, Ава. Береги себя и остальных.»       Когда слова кончились, я поняла, что по щекам неудержимо катятся слёзы. Резко отодвинула листок в сторону, чтобы капли не упали на бумагу. Я бережно сложила листок и, убрав в карман, закрыла лицо ладонями. Они ушли и больше не вернутся. Никогда. Фактически бросили меня. Единственное, что у меня осталось от них, — это записка и коробка, на дне которой стопроцентно валяется мой кулон.       Я осторожно опёрлась руками на окно, медленно поднимаясь. Повернувшись, положила пальцы на стекло, а горячим лбом прикоснулась к прохладному окну. Прикрыв глаза, сделала глубокий вдох. Как написал Олег, возможно, Серёжа и не помнит, как почти убил меня. Когда он придёт в себя и услышит это всё, то возненавидит себя. Он точно подумает, что я его ненавижу. И возможно, Разумовский будет прав.       — Ава? — громко позвал Марушев, и я услышала его шаги.       — Иду, — вытерев лицо рукавом куртки, повернулась, кивая на коробку. — Возьми, пожалуйста, и загрузи в багажник.       — Конечно, — проходя мимо, отчётливо заметила, как он проводил меня взглядом.       В мою квартиру мы ехали под рассказы Юли о новом выпуске. Она старательно рассказывала о небольшом расследовании, касающегося воровства денег из приюта для бездомных животных. Итог оказался простым: виноват директор. С помощью расследования она доказала его причастность, а что было дальше, я прослушала… Его судьба пролетела мимо моих ушей, потому что единственное о чём я думала — это о побеге Разумовского и Волкова. Серёжа обещал, что мы сбежим вместе.       Не сбежали.       — Ава, тебе помочь коробку занести?       — Нет. Оставлю её в багажнике своей машины. У кого мои ключи? — Юля порылась в кармане и через секунду протянула мне связку моих ключей. — Завтра увидимся?       — Конечно, — Пчёлкина улыбнулась, обнимая меня. — Дойдёшь сама? — кивок.       Я осторожно поддалась вперёд — к водительскому сиденью — и положила ладони на плечи Марка, сжала их и прошептала: «Бай-бай». Медленно вышла из машины, чтобы, не дай бог, не согнуться от боли, и побрела к багажнику. Провела ногой под днищем, и багажник, словно по щелчку, открылся. Вытащив коробку, закрыла багажник и, похлопав по кузову, отошла. Машина тронулась с места, а я медленно побрела к своей, что стояла неподалёку.       В мыслях было всё же перебраться к Алтану, продать машину и квартиру и ходить на работу. Без всякой этой херни: жить тихо и спокойно. Вопрос лишь в том, получится ли? С моей-то любовью к сложностям, это вряд ли, но я обязательно попытаюсь. Если Олег так решил, то будь оно так. Я не буду стараться изменить неизменное: если суждено, мы ещё обязательно встретимся. Я в этом уверена.       Убрав коробку в багажник, положила туда и записку: к чёрту всё. Я направилась к подъезду, с трудом поднимаясь по лестнице: пресс и живот слабо болели, действие обезболивающих медленно спадало, напоминания о пережитом. Переступив порог, закрыла за собой дверь на все замки, по привычке включила свет, сбросила обувь и прошла по коридору в гостиную. Я направилась в спальню, когда краем глаза заметила оставленный на барной стойке хлам. Медленно повернулась, окидывая всё взглядом.       Полупустая бутылка из-под виски, подаренная Юлей на один из праздников. Рядышком стакан с едва заметным остатком янтарной жидкости. Немного справа от стакана пепельница, а уже рядом с ней открытая пачка моих когда-то любимых сигарет и окурок, искуренный до фильтра. Я сглотнула, отходя назад, в коридор. Остановившись в дверном проёме, вгляделась. Да, точно, эту картину я уже видела во сне, только… Только тогда с губ Разумовского сорвался тихий голос, произносящий что-то вроде: «Ты умерла, Ава», как же это смешно. Сны все сбываются. Хоть и не до конца. И слава Богу, конечно.       Тяжело вздохнув, я подошла к стойке. Провела по ней ладонью, собирая скопившуюся пыль и обхватила пальцами пачку. Покрутив в руках, достала одну сигарету и поднесла к губам, зажимая. Долго искать зажигалку не пришлось: она оказалась внутри упаковки. Стоило мне вдохнуть никотин глубже, я кашлянула, чувствуя, как напрягается тело. Мне понадобилась пара минут, чтобы оторвать взгляд от тлеющей сигареты и сделать новую затяжку. Сигареты мои любимые.       Разумовский вернулся сюда перед тем, как сбежать. Вернулся либо он, либо Птица. Но, если он так спокойно сидел здесь, раскуривая сигареты и попивая алкоголь, значит, это был мой Серёжа. Значит, вместо того, чтобы решать проблемы или хотя бы оставить записку с объяснениями, он спокойной сидел и втыкал в потолок? Сигареты выпала из рук, когда эти мысли проскользнули в голове. В груди противно защемило, кажется, так ощущается предательство.       Да, это оно. Ни с чем не спутать.       Положив руки на стойку, упёрлась в неё лбом, делая глубокие вдохи, пытаясь тем самым, успокоиться. Когда боль в груди достигла предела, а мозг стал предательски вспоминать каждое его «Люблю», я не сдержалась. Вытянув руки, махнула ими в разные стороны, сбрасывая всё со стола: бутылку, стакан, пепельницу, упаковку. Всё, к чертям собачьим, полетело на пол, разбиваясь. Послышался звук битого стекла, и следом я схватила стул, принявшись бить им по стеклу. Возможно, какие-то мелкие осколки и угодили в меня, но из-за резко вспыхнувшей боли в районе поджелудочной, я выронила стул, падая на колени. Прям в кучу битого стекла и виски.       Правая ладонь вспыхнула не менее резкой и ноющей болью: недавно заживший порез закровил вновь, кажется, в нём остался осколок от бутылки. На четвереньках отползла немного назад, опираясь спиной на тумбочку. Вытянув ноги, подняла ладони, осматривая их: в правой застрял небольшой осколок, а пальцы изуродованы маленькими порезами. На левой руке порезов было меньше, но противную крошку от стекла я всё равно чувствовала.       Левой, дрожащей рукой потянулась к кофте, приподнимая. От раны, прямо к пупку шла тонкая линия крови, а сама рана уже начинала кровоточить. Я сжала зубы, пытаясь не концентрироваться на боли и всё той же левой рукой потянулась за спину, вытаскивая из штанов телефон. На экране мобильника появились кровавые разводы, что стали мешать попасть по нужной иконке, но вскоре я услышала гудки, а затем и обеспокоенный голос Марка. Я попросила его вернуться. И он вернулся.       Кажется, что в этот вечер стали кровоточить не только раны на теле, но и внутри: сердце противно щемило от боли предательства, оставленной Разумовским. Во второй раз он покидает меня, и в этот раз я надеюсь, что навсегда. Я больше не хочу его видеть. Ни на фотографиях, ни во снах, ни в реальной жизни. Если ты ушёл, будь добр не возвращаться. Не мучай меня больше, пожалуйста. Я устала.       Я не помню, когда именно Марк вернулся. Помню только его тихий шёпот и нервные движения, когда он вытаскивал осколки из ладоней. Помню, как он едва слышно ругался себе под нос, как промывал порезы тёплой водой. Его холодные пальцы осторожно забинтовали мои ладони и провели по рукам. Сквозь пелену видела, как он слабо улыбнулся. Затем всё стихло. Кажется, он отошёл к кухне, чтобы убрать осколки. Да, точно. Послышались тихие шаги в том направлении, а затем скрежет стекла по пластику. Почти сразу после всё прекратилось, а перед глазами появилась чёрная пелена: я провались в сон.       Меня разбудило палящее солнце, противно светящее мне в лицо. Открыв глаза, сразу же зажмурилась: меня ослепило. Я вытянула перед собой ладонь, лишь бы спрятаться от надоедливых лучей. Рука противно загудела, напоминания об истерике, и я наконец разлепила веки, оглядывая забинтованные руки. В некоторых местах бинта были алые точки от впитавшейся крови, но в целом всё было в порядке. На пальцах в некоторых местах приклеены небольшие кусочки пластыря: на каждом из белоснежных кусочков были кровавые точки.       Медленно поднялась, касаясь ногами прохладного пола. Голова болела, и я очень неспешно, лишь бы не дёрнуться лишний раз, покрутила ею по сторонам. По всей квартире шторы не были закрыты, а дверь в спальню была открыта нараспашку. На кровати, обняв подушку, в футболке и шортах спал Марк. Ему не мешал ни солнечный свет, ни шум машин с улицы: скорее всего, армия и служба научили его спать в любой ситуации. Улыбнувшись, осторожно поднялась. Осколков от бутылки и разлитого виски не было — всё было убрано. Дойдя до кухни, открыла раковину и хмыкнула: я оказалась права, все осколки были в урне. Умыла лицо и повернулась к стойке.       На ней одиноко лежала упаковка сигарет и зажигалка. Это были не мои сигареты и не моя зажигалка: мои смиренно лежали в мусорном ведре, пропитавшись горькой жидкостью. Насколько я помню, такие сигареты курит Марк, и пальцы на автомате потянулись к табачному свёртку. Взяв одну, подожгла, медленно направляясь к окну. Сигареты Марушева оказались крепче, чем мои старые, но мне это не мешало. Открыв окно, стряхнула пепел, легонько постучав по сигарете. В носу стоял запах табака, а губы крепко зажимали фильтр.       — Не видел, чтобы ты курила, — тишину разрезал сонный, уставший голос Марка. Даже сейчас можно было понять, что он почти не спал или спал очень плохо. Я повернулась к нему: под глазами синяки, а взгляд больной, уставший. Неужели я его так довела? Грустно хмыкнув, повернула голову обратно.       — Раньше было, — взгляд пробежал по тлеющему концу. — Сейчас тоже, — он тяжело и громко вздохнул, небрежно перебирая ногами до стойки. Взял сигарету и также поджёг, подходя к открытому окну.       — Я выбросил стул. Сиденье осколками изрезано.       — Хорошо, — ответила спокойно, делая обжигающую затяжку. — Какое-то время буду жить у Алтана, — собеседник подавился сигаретным дымом.       — Почему?       — Ему проще так. Мне тоже так проще. Квартиру и машину продам. Куплю поближе к работе, — затушив окурок о железо, выбросила его на улицу. — Ну или подальше, — очень медленно, чтобы не потревожить раны, зашагала к холодильнику.       — Хочешь избавиться от него и всего, что связывало?       — Да, — смысла скрывать не было, потому ответила честно.       — Что собираешься делать дальше? — он смотрел в окно, сжимая пальцами сигарету.       — Собрать вещи и съехать. Думаю, там будет спокойнее.       — Больше не бей бутылки и стаканы. Ещё немного, и швы бы разошлись.       — Я знаю, — в холодильнике было пусто, и я поплелась к кухонным тумбам. — Есть лапша, будешь?       — Буду.       Марк помог мне поудобнее усесться на барном стуле и поставил пластиковые контейнеры с лапшой. Я сидела спиной к кухонному гарнитуру, на месте, где раньше сидел Разумовский. Марушев же сидел на моём месте. Первые пять минут мы вели разговор ни о чём, но, когда лапша стала кончаться, он нахмурился. Сначала я подумала, что он не наелся, но когда он заговорил, сердце ушло в пятки, и я поняла, почему он расстроенный с самого пробуждения.       — Артём мёртв.       — Что?       — Вечером, когда ты уже спала, тебе позвонил Игорь. Я ответил, подумал, мало ли это важно и тебя нужно разбудить. Его нашли рыбаки. Вытащили вместе с рыбой в сети. Его удушили и бросили в реку.       — Почему не разбудил?       — Твоё состояние важнее. Артёму уже не помочь, — Марк опустил голову, откладывая вилку. Я заметила, как он поджал губы, и протянула к нему руку, касаясь его пальцев. Он поднял голову. Его глаза блестели от подступающих слёз. Он потерял близкого друга, хоть тот, возможно, и не был тем, за кого себя выдавал. Но он его друг.       — Мы попробуем найти виновного, обещаю, — минуту парень буравил меня взглядом, а затем резко опустил голову, утыкаясь лбом в стол. Послышались всхлипы. Я сжала его руку крепче, опуская голову следом. Губами коснулись макушки и тихо прошептала: — Я рядом.       Несколько секунд спустя почувствовала, как его пальцы крепко обхватили мои, словно пытаясь ощутить «рядом» не только на словах, но и в касании.