От танца до любви

Говорят, что сильные не плачут Говорят, им нипочем гроза… Просто эти люди часто прячут Красные от слез глаза… Говорят, что сильные все могут, Жить без теплых слов и без любви… Просто эти люди с болью стонут Там, где нет ушей и болтовни… Говорят, что сильным все дается Без усилия и без труда… Просто этим людям удается Всю усталость утаить всегда. Говорят, что сильным стать не сложно Это, как умножить два на два… Говорить конечно все возможно, Только трудно, сильным быть всегда.       * * *

Нью-Йорк, 5 лет назад

      Молодая девушка, одетая в чёрное одеяние, держала в руках три красные розы, предназначенные для близких, память о которых осталась лишь надписями, высеченными на камнях.       Дэниел Колтер. Первый человек, покинувший её. Было лишь тело, небрежно лежащее у её ног под светом софитов.       Кора Миллс. Быстро ушедшая в другой мир от страшной болезни, о существовании которой узнали тогда, когда было уже слишком поздно.       Генри Миллс. Любимый отец, оставивший своё чадо в сером и страшном мире. Кто теперь её защитит?       Отныне розы постоянно покоились на могильных плитах. Каждый день девушка приходила на кладбище и оставляла по цветку пятый день подряд. Именно столько времени прошло после похорон отца. Однако, тот день почти смылся из памяти из-за нежелания принять то, что случилось. Осознание одиночества пришло только сейчас. Теперь она поняла, что осталась совсем одна в свои, всего лишь, двадцать три года.       Очень чётко всплывал в памяти этот день. В кабинете отца девушка нашла бутылку виски и, не раздумывая, налила себе почти полный стакан. Именно тогда пришло долгожданное освобождение и краткое беспамятство. В этой янтарной жидкости нашлись ответы на некоторые вопросы, которые так её интересовали. В этот день брюнетка впервые в жизни напилась. Не сказать, что она вообще не пила алкоголь, но всё ограничивалось парой бокалов шампанского и бокалом вина, выпитого втайне от матери. В потере контроля девушка наконец почувствовала себя свободной, никому ничего не должной, пусть так и было до утра. А потом всё заново: похмелье, один стакан для устранения боли в голове, второй для закрепления, третий для вкуса, и так дальше по накатанной, пока вечером не останется лишь стеклянная тара с этикеткой. В ход шёл и коньяк, и разные ликёры, и итальянские вина, хранившиеся в кабинете отца на отдельной полке в шкафу.       Изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц всё было по подобному сценарию, доведенного до автоматизма. Утро начиналось с бутылки либо её покупки, вечер заканчивался той же бутылкой, остатки содержимого которой стекали по горлышку в стакан, который после, скорее всего, будет разбит о зеркало в гневном порыве.       У Реджины появилась особенная страсть к зеркалам. Почти все они были разбиты, за исключением ванной и родительской спальни. Видя своё отражение в них, она созерцала лишь разочарование в самой себе и непоколебимое чувство вины. Вины за то, что она оказалась не такой идеальной и примерной дочерью, какой её хотели видеть родители. Они уже десять раз перевернулись в гробах, смотря на разбитую девушку, запивающую горе с горла бутылки на полу кухни, где царил полный хаос после срыва, произошедшего час назад.       * * *       И что, собственно, изменилось за пять лет? Ничего. Та же бутылка в руке, та же квартира и кухня, тот же паркет на её полу. Единственное, что немного отличалось–наличие свидетеля погрома в виде внимательной умной собаки. Признаться, хореограф думала позвонить кому-то, чтобы присмотрели за Багирой, но, подумав получше, не смогла оставить её одну. Да и ей самой немного легче от того, что хотя бы кто-то есть рядом. Даже, если это всего лишь животное. Теперь можно понять одиноких старушек с кучей котов, мяукавших под дверью. Зачастую именно они и спасают от саморазрушения из-за чувства одиночества. Они понимают нас лучше любого человека, готовы выслушать и преданно смотреть в глаза, склонив голову на бок для лучшего понимания интонации.       Сразу после срыва в студии, хореограф находилась там до вечера, выпивая и о многом думая. После этого она приняла поехать не в родительскую квартиру, а в другую, которая находилась ближе к ней. Она, конечно, попроще, но тем и легче. Нет там ни какой загруженности и лишних воспоминаний. Правда, брюнетка не смогла долго находиться в этой квартире, потому что в другой её ждал любимый питомец.       Она боялась туда ехать из-за страха, что наткнется на Эмму. Было бы ужасно больно смотреть ей в глаза по двум причинам: они друг друга обманывали. Реджина вообще не ожидала такой подставы от девушки. Теперь слова, небрежно и торжествующе брошенные ей в лицо, заставили вновь почувствовать себя маленькой девочкой, которая была вечно на поводу у других, будь то мать или учитель по танцам. И вот снова оказалось, что ею пользовались. Это невероятно бесило, поэтому гнев вытеснял всё другое, что было к блондинке. Он овладевал хореографом, затуманивая разум сплошной чернотой и непроглядностью.       Реджина с облегчение выдохнула, когда не обнаружила девушку в своей квартире на следующее утро. Единственное, что от неё осталось–беспорядок в спальне. Её вещи были разбросаны по всей комнате, явно грубо сдернутые с вешалок, раз на некоторых были затяжки. Одна из её блузок, лежащая у кровати, была особенно измята. Складывалось такое ощущение, что ткань сжали в кулак и долго держали, чтобы образовались жёсткие и неровные складки.       Неспешно одежда возвращалась в шкаф, но большинство откидывалось в отдельное место, чтобы позже погладить. Под большими завалами вещей дорогих брендов нашлось нечто простое и незаурядное. Это оказалась футболка Эммы с принтом по мотивам какого-то фильма. Брюнетка несколько секунд рассматривала её с задумчивым видом, поджав губы. Серая ткань вмиг была сжата в кулаке и отброшена чуть ли ни в противоположный угол комнаты в брезгливом жесте.       Вы не подумайте, что это было сделано от ненависти. Скорее, от нежелания сорваться. Хореографу совсем не хотелось ежесекундно вдыхать запах девушки, оставшийся на её футболке. Или хотелось? Даже если это и так, она боялась это признавать и броситься в омут с головой, забывая о принципах и морали. Хотя, какая мораль? Морали нет уже давно, да и то, если она вообще когда-то была.       Сейчас, когда в стакане была вновь налита янтарная жидкость, никакой морали и никаких принципов не было. Брюнетка почти полностью отказалась от алкоголя после того, как взяла себя в руки и начала продвигаться вверх по карьерной лестнице. Её максимумом была бутылка шампанского напополам с Кэтрин. Теперь разделять виски было не с кем, поэтому Реджина задумалась о проблемах с алкоголем, вновь возникших спустя три с половиной года. Правда, сейчас её это не сильно беспокоило. Всё отошло на второй план, а на первом стояла собственная уязвимость из-за этой дурацкой ситуации.       Ближе к вечеру Реджина надеялась отвлечься с помощью телевизора. Пересмотрев все каналы, ничего дельного не обнаружилось: сплошные новости да романтические комедии. Решив занять себя чем-то другим, она включила телефон и на мгновение у неё перехватило дыхание. Среди нескольких звонков и смс разных организаторов, финансистов и её юриста, обнаружился один от Эммы. Почти сутки назад на голосовую почту пришло уведомление, открывать которое было безумно страшно. Брюнетка была готова услышать всё, что угодно. Может быть, извинения, может, гневную тираду, или сообщение, полное безразличия. Однако, после прослушивания голосового сообщения, она была в смятении. Переменчивость интонации заставила понять, что девушка думала о многом, и это всё не укладывалось в её голове. Было в голосе и отчаяние, и слепая надежда, что всё наладится, и мольба всё прекратить. И невозможно определить, чего больше: всё смешивалось в сплошную массу слов, произнесённых в порыве позвонить последний раз.       Одна слеза невольно скатилась по щеке, оставив солёную мокрую дорожку. Это всё, что от неё осталось. Всё, что осталось от её чувств и разбитой вдребезги души, которую она старательно и отчаянно пыталась склеить, но осколки вновь распались из-за старых трещин, образовавшихся от собственных несчастных поспешных попыток привести жизнь в порядок. Эта спешка не дала частям правильно сростись, поэтому так вышло, что старые травмы дают о себе знать уже сейчас, будто когда-то сломанная кость ноет на погоду, только это в десятки раз хуже. Такое ощущение, что кто-то пролез к тебе внутрь и потрошит всё, что можно: медленно, с садистским наслаждением отрывая кусок за куском и после с отвращением выплевывая. С каждым таким укусом брюнетка становилась всё безразличней и холодней, пытаясь заглушить острую боль внутри крепкими напитками, которые хоть немного согревали бренное тело.       * * *       Двадцать четвёртое декабря. Рождественский сочельник. Реджина не особо любила этот день, и толком не знала, почему. Просто как-то настроения не было. Из года в год всё было одинаковым: у родителей завал на работе, городская суета на улицах и в каждом доме. Всё это было слишком приторным и однообразным, поэтому не появлялось особенное Рождественское настроение и желание отмечать.       Хореограф решила проветриться, чтобы остудить голову и собраться с мыслями. Определённого маршрута не было, она просто шла по улице через Центральный парк, после чего свернула на Бродвей. За эти полчаса она успела несколько раз раздражиться от новогодней мишуры, но успокаивала себя тем, что в этом году это не будет преследовать её.       –Красавица, возьми, порадуй душу и найди успокоение в этом прекрасном бутоне, –какой-то мужчина, который был то ли сектантом, то ли сумасшедшим, вручил брюнетке чёрную розу, которая так действительно напоминала ей себя.       Реджина пошла дальше по улице мимо отелей и кафешек. Ноги занесли её прямиком к площади Френдс оф Верди. Здесь они с Эммой впервые встретились. Впервые станцевали. Кто бы мог подумать, что та встреча закончится бурным романом, который, увы, оказался кратковременным.       * * *       Девушка отдавала всю себя музыке, как её учили. В танце она отдавала всё, что её гложило: боль, злость, обиду. Танцовщица не обращала внимание ни на людей, ни на мрачную погоду, предвещающую долгожданные осадки. Её грел только льющийся мотив из колонки, проходящий сквозь её тело, рождаясь плавной визуализацией. Только тогда, когда мелодия остановилась, девушка увидела зрителей и услышала их аплодисменты, которые всегда были особым мёдом для её ушей. С разных сторон было слышно «Браво!» и «Бис!», но от этого артистка не получала былого удовольствия. Её душа не пела, взгляд не горел как прежде, когда лишь от одного взгляда сердце делало кувырок. Сейчас всё воспринималось как-то холоднее и с меньшей эйфорией.       Девушка не впервые ловила цветы от зрителей. В этот раз ей в руки попала изящная роза чёрного цвета, брошенная откуда-то справа. Её взгляд автоматически метнулся туда. В чёрном одеянии стояла женская фигура. Лицо её было скрыто широкополой шляпой, из-под которой выглядывали тёмные волосы. С ног до головы ту выдавал изысканный вкус и элегантность: высокие сапоги на каблуке, кожаные перчатки, пальто классического покроя. Блондинка внимательно рассматривала женщину, которая, не поднимая головы, начала разворачиваться, чтобы уйти. Она не могла не поблагодарить эту женщину, поэтому в несколько шагов оказалась рядом с ней.       * * *       Как она хотела уйти как можно быстрее, но не получилось. Рука осторожно легла на её плечо, мягко останавливая. Но брюнетка не смогла проигнорировать этот жест, поэтому остановилась, затаив дыхание.       –Спасибо, –было слышно, что девушка улыбается, от чего сердце защемило сильнее. –Она очень красивая. Знаете, она подошла бы, скорее, вам. Такая же… –продолжила блондинка, и Реджине отчаянно захотелось заткнуть уши, но вместо этого она глубоко вздохнула и обернулась.       Девушка осеклась на полуслове. В её глазах застыло непонимание и какое-то отчаянное желание что-то сделать. Медленно одернув руку от чужого плеча, блондинка пыталась взять себя в руки, но получалось не очень. Она просто пялилась в карие глаза напротив, пытаясь различить хоть одну эмоцию в этой тёмной и непроглядной буре. Брюнетка не позволяла увидеть ничего, пряча всё за маской безразличия и мнимой уверенности. Её лицо вмиг ужесточилось, чтобы другие были уверены в том, что всё под контролем, хотя в действительности всё разваливалось на части, будто камнем швырнули в зеркало, и его осколки отражали реальную пустоту. Да Эмма сама не лучше. В её глазах всё было написано, так что не нужно быть психологом, чтобы понять, что в данный момент всё рухнуло, стоило этим двоим девушкам вот так случайно встретиться. Но ведь случайности неслучайны, верно?       –Эмма! –через толпу протискивался мужчина. –Что… О, –округлил глаза он, заметив ту, из-за кого произошла заминка. –Мисс Миллс. Не чаял вас когда-нибудь ещё увидеть. Поиздеваться пришли?       –Не надо, Август.       –Ну же, скажите, что я прав. Что вы надеялись увидеть? Для чего стоило сюда припереться? Думали, Эмма будет страдать из-за вас? Большого вы о себе мнения. Как видите, у неё всё прекрасно.       –Так пусть она сама это скажет, –жёсткий взгляд переместился с Бута на девушку.       Эмма просто стояла, пытаясь сказать хоть слово. Она чувствовала, что её испытывают, но при этом не хотят быть удовлетворённым ответом. От этого становилось ещё хуже. Хореограф распознала бы эту ложь на раз, тем не менее, девушка солгала и согласилась с другом. И неясно было, чего именно ожидала Реджина: страданий или спокойного существования без неё.       Усмехнувшись так, как только она могла это сделать, брюнетка ещё раз посмотрела в серо-зеленые глаза, чем вызвала недоумение, и быстрым поставленным шагом направилась прочь, оставляя друзей смотреть ей вслед, сдерживая себя, чтобы не обернуться, чтобы остановить себя и не вернуться.       –Вот же ж… –зло прошипел Август.       –Она того не стоит. Даже лучше, что она не начала оправдываться. Я бы не хотела с ней говорить.       –А я бы ей всё высказал!       –Август… Прошу. Теперь это в прошлом.       Было ли это так на самом деле или это всего лишь слова, сказанные в попытке убедить себя, что это правда? Определённо, второе…       * * * Как больно по ночам рыдать… Как больно жить и притворяться… Как больно роль свою играть, Идти по жизни и смеяться… Как больно с раненой душой Бродить в тумане бесконечном… Как больно быть всегда с толпой, Но всё же одной… навеки… вечно! Как больно без надежды жить, И от судьбы не ждать чего-то. Как больно больше не любить, Но молча вспоминать кого-то… Как жаль, что память не убить, Одна она мне жизнь калечит! Как больно помнить всё и жить! С нелепой верой–время лечит…