TwichHub

      У Вовы от возбуждения в низу живота всё зудит, требуя к себе внимания, чужой ласки, и он стонет на грани отчаяния, когда раздвигает ноги в стороны шире, толкается пальцами в тугое влагалище, раскрывает себя, но этого мало, слишком мало. Хочется больше, ему хочется почувствовать в себе настоящий, живой член, а не собственные пальцы или игрушки, которых у него было всего две. Одна — вибратор, заказанный ещё чёрт знает когда, а вторая — анальная пробка, которую когда-то давно прислал из Америки Лёша.       Лёша сделал это, естественно, шутки ради, только вот Семенюк помнит, как вставлял её в себя тем же вечером, трахал жаркое лоно вибратором и представлял, что трахает его Хесус, что это он подцепляет пальцами пробку и тянет её наружу, но не вытаскивает, загоняя обратно. И от этого становится только хуже: Вова стонет, чувствуя, как течёт обильно, и понимает, что это последняя капля. Свободная рука тянется к мобильнику, находит нужный контакт.       — Приезжай, мне нужна твоя помощь.       Палец большой проезжается по клитору, вырывая жалобный скул. Собеседник его прекрасно понимает, бросает короткое «скоро буду» и сбрасывает звонок. А Семенюк хотел бы стонать в трубку, доводя не только себя до состояния невменяемого. Это было бы как минимуми забавно, как максимум — крыша начала бы ехать ещё быстрее, а желание стало бы только сильнее. Это почти самоубийство. И Вова ненавидит это тело с вечным гормональным сбоем, в котором борется два начала, мужское и женское. К консенсусу эти начала так прийти и не смогли со времён полового созревания.       Созревание это переживалось тяжко, в гнетущем осознании, что он не такой, что он отличается от своих сверстников, что он не может обсудить с ними того, как пихал в себя пальцы и представлял на их месте член. Засмеют, ведь это он должен хотеть запихнуть в девчонку член, которого у него и нет вовсе. И выброс гормонов делал только хуже.       Сейчас тоже многое осталось прежним: на месте пальцев всё так же представлял член, только теперь был тот, кто соглашался трахать его, кому это нравилось и кто не считал его не таким; из-за почти постоянного возбуждения трусы тоже оставались вечно мокрыми, как и раньше, впивались неприятно в нежную плоть половых губ, тёрли влажную дырку. Вова дышит тяжело, шевелит лениво пальцами внутри, гладит ребристые стенки, остаётся так, лишь время от времени перебирая пальцами внутри. Нужно дождаться.       И ждать долго не приходится, что удивительно для Москвы. Желанный гость ворочает ключом в скважине замочной, шуршит верхней одеждой в коридоре, пока Семенюк вытаскивает уже даже не влажные, а мокрые пальцы из себя, гладит по промежности ненавязчиво и садится на смятых простынях, дожидается терпеливо. Гость проходит в спальню, оценивающе осматривает раскрасневшегося Вову с красными скулами и обнаженными бёдрами, в футболке свободной, которая едва прикрывает пах, ведёт носом, втягивая терпкий запах чужого возбуждения. Ясно, чем тут занимался Семенюк в одиночестве.       Гением быть не нужно, чтобы это понять, а Серёжа и не был вовсе, больше наблюдательным и чутким до состояния других людей. И здесь это состояние одного человека накалено до предела, растекается по помещению пряным запахом смазки, совсем лёгкого — пота и невысказанным недовольством от того, что Пешков не делает ничего, просто стоит и пялится, хотя мог бы…       — Так у вас настолько важное дело, шеф? — усмехается он и подходит ближе, нависает сверху, укладывает ладони обжигающе горячие на колени Вовы, разводит их в стороны сильнее, опускается на колени между и оставляет короткий поцелуй на внутренней стороне бёдра, ныряет с головой под футболку, притираясь носом к впалому животу.       — Завались и займись делом уже наконец.       Повторять дважды не нужно, Серёжа не идиот. И язык у него проворливый, горячий, скользит между половых губ, щёлкает кончиком по головке клитора, вызывая крупную дрожь. Вова даже колени сдвигает вновь, зажимая кучерявую голову, обладатель которой вовсе не против подобного. Пешков жмётся лицом ближе, колет слабой щетиной, лижет промежность, мычит гулко, вынуждая вцепиться пальцами в темные кудри и притянуть ещё ближе, до приглушённого бульканья от нехватки кислорода в лёгких.       Зато это помогает, и Пешков действительно принимается за дело: лижет, гладит языком чувствительную плоть, помогает себе пальцами, которыми раздвигает половые губы в стороны и присасывается к клитору, втягивает кожу в рот, гулко сглатывая смешанную во рту слюну и смазку. И Вову мажет нещадно до того, что он заваливается лопатками на постель, перекладывает ноги на плечи серёжины и едва ли контролирует свой голос, когда тот толкается языком в раздроченную пальцами дырку, упирается носом в лобок и дышит шумно, смотря на почти потерявшегося в удовольствии Семенюка.       Скулы горят, на лице и шее проступила испарина, а ноги то и дело зажимают голову между бёдер, чему Серёжа совсем не противится, лишь жмётся влажным подбородком к промежности, царапает нежную кожу, и Вову мутит от удовольствия, выгибает до хруста в пояснице. Благо, Пешков его удерживает за бёдра, поднимается короткими поцелуями выше, мажет губами и подбородком влажными от смазки по животу.       — Шеф, не вырубайтесь, — посмеивается хрипло Серёжа, нависая сверху, и шлёпает по промежности, втираясь пальцами между складок, толкается ими внутрь, раздвигает в стороны, жмётся третьим, но не вставляет. Наблюдает лишь за тем, как Вова пытается насадиться на пальцы глубже, вслушивается в его короткие стоны и замечает взгляд раздражённый. — Ла-а-адно, я понял.       Вова вздыхает облегчённо, наблюдает за тем, как Пешков тянет с себя толстовку с футболкой и спускает чуть ниже, под яйца, спортивные штаны вместе с трусами. Слюны становится во рту больше, когда Вова видит, как чужие пальцы обхватывают член, ведут по нему вверх и обратно вниз, направляют ближе к влажной промежности. Серёжа двигает бёдрами, скользя налитой кровью плотью меж половых губ, давит на дырку головкой и с усмешкой соскальзывает, вырывая из Семенюка стон раздражённый.       — Блядь! Еби уже!       И Серёжу долго упрашивать не приходится. Он, помогая себе одной рукой, толкается внутрь жаркого лона, загоняет член глубоко и начинает двигаться сразу в жестком ритме, как нравилось Семенюку. Не быстро, но глубоко и резко, звучно шлёпая мошонкой и бёдрами по краснеющей от трения коже, вырывая изо рта чужого несдержанные стоны, которые Пешков глотает, целуя Вову глубоко, жадно, до хрипоты, когда его складывают почти пополам, лаская пальцами чувствительный клитор.       Колени касаются часто вздымающейся груди, член входит глубже, и Серёжа замирает, дышит часто через рот от того, как туго его внутри сжимают стенки влагалища, и какой Семенюк под ним возбужденный, жаждущий, голодный до удовольствия, красивый с красными скулами и блестящими влажно глазами от подступающего оргазма. Пешков это чувствует, вновь принимаясь двигаться. Вове хватает совсем немного, чтобы содрогнуться крупно и кончить со стоном протяжным. Внизу становится влажно, а при каждом толчке всё хлюпает громко, уже даже не смущающе. Вове не до этого, он пытается оклематься, смотрит на Серёжу размытым взглядом, щурится и сжимается туго на члене. Для Серёжи этого достаточно, чтобы запрокинуть голову назад, простонать низко и, загнав член глубже, спустить, наполняя спермой под завязку. Только Вове всё ещё мало.       — Лёг на спину.       — Сядешь на меня?       — Рот для других целей открывать будешь.       Серёжа понятливо усмехается и заваливается на лопатки, выходя из влагалища Семенюка, который зажимает пальцами дырку, не давая вытекать семени, перекидывает ногу через Пешкова и с выдохом шумным усаживается ему на лицо, сразу же чувствуя горячий рот, что ласкает языком, тянет края дырки, раскрывая. Серёжа прикрывает глаза, глотает собственную сперму, отдающую горечью, обвивает ладонями пояс Вовы, поднимается ими выше и гладит плоскую грудь под футболкой, сминает соски твёрдые, заводя вновь и двигает головой чуть назад, скользит щетиной по плоти чувствительной.       — Мне остаться сегодня?       Это звучит как «мне трахать тебя до тех пор, пока член не перестанет вставать, а на языке не появится мозоль, пока уздечка языка не сотрется». И Вова стонет согласно, ёрзает промежностью по подбородку Пешкова, который принимает стон за «да».