TwichHub

      Илья пыхтит зло, пока толкается в себя пальцами и едва ли не плавится под жаркими поцелуями, которыми его щедро одаривал Пешков. Он злится, но продолжает усердно трахать себя, растягивая под член Серёжи, который прикола ради сходил в салон и нарастил себе ногти. И заявил ещё так довольно, что у него ноготочки, не не сможет со своей десяткой нарощенной подготовить зад Корякова без травм производственных. Хотя тому тоже ой как не хотелось почувствовать в себе эти когти, глянцево сияющие в неоновом освещении нежно-розовым, поэтому берётся за дело сам, хотя совершенно не любит этого делать. Естественно, при ком-то, это смущало. Потому что Пешков пялился откровенно, не давая даже шанса сделать всё по-человечески, спокойно.       — Хули ты пялишься? — шипит Коряков и слабо пихает Серёжу в бедро пяткой, но тут же об этом жалеет. Тот обхватывает пальцами лодыжку, тянет вверх и закидывает ногу себе на плечо, жмётся губами к коже. Илья поджимает пальцы, чувствуя поцелуи в лодыжку и обреченно стонет. Смиряется со своим положением оскорбленного и униженного. Загоняет в себя пальцы по самые костяшки, разводит их в стороны и смотрит прямо в глаза тёмные, пытаясь найти там хоть каплю совести. Нет, всё проёбано. Как и остатки самообладания, когда он сгибает пальцы, стонет гортанно. — Всё, нахуй, давай.       Дыхание сорванное к чертям, да и Пешкова приглашать дважды не нужно. Он из тех, кто входит в туалеты без стука. А его туда охотно пропускают, и дело то ли в харизме, то ли ещё чём. Илья не знает и сам, что его привлекло больше: ебанца в чужой голове или же полное отсутствие каких-то моральных устоев и представлений о том, как вести себя в обществе следует. Потому что Серёжа на хую вертел все нормы, когда мазал на скулы хайлайтер, на веки нежно-розовые тени, а губы неизменно подкрашивал блеском сладким до невозможности, со вкусом клубники; когда обряжался в юбки и платья в обтяжку; когда был собой. Он цеплял, и Коряков охотно попался на его крючок. Да так крепко зацепился, что раздвигал перед ним ноги и жадно следил за тем, как тот задирает подол юбки, обхватывает наманикюренными пальцами член у основания и подаётся всем телом ближе, срезаясь бёдрами в бёдра, скользя влажной от предэякулята головкой дрогнувшего от напряжения живота.       — Выглядишь выебанно, хотя я ещё даже не начал, — Пешков посмеивается хрипло, дует в раковину ушную и прихватывает зубами мочку, оттягивает. Напрашивается на мольбы, которых сегодня точно не услышит из уст Корякова, потому что из них двоих, несмотря на положение, большей сучкой всё-таки был Серёжа.       Серёжа, который стонет похабно, когда Илья сгребает его высветленные кудри на затылке в кулак и тянет с силой назад, заставляя голову запрокинуть. Серёжа, который выгибает брови домиком уязвимо и раскрывает розовые губы и смотрит преданной псиной, готовой на всё. Этим только пользоваться, валить на лопатки и… Илья и валит, забирается сверху и подол юбки задирает, открывая себе вид на налитый кровью крепкий член, пачкающий ткань белёсыми разводами. Сглатывает шумно, припоминая, как этот член во рту ощущался приятной тяжестью и горчил на языке спермой, но быстро эти мысли отбрасывает. Не сейчас. Сейчас его ведёт от того, как длинные ногти ведут по обнаженному торсу, царапая слабо кожу, оставляя набухающие розовым полосы тонкие; сейчас он сдвигается выше и заводит руку за спину, чтобы помочь себе насадиться на пульсирующую возбуждением плоть.       — Ну и кто из нас выглядит выебанным? — тянет Илья насмешливо, опускается по самое основание и прикрывает тяжелые веки. Наверняка они оба такие сейчас.       Ощущений много, но тонуть в них с головой ещё рано, потому что Пешков подкидывает бёдра вверх, вытрахивая из глотки стон протяжный, — напоминает, что пора бы начать двигаться, и Коряков двигается. Сначала неспешно, но постепенно набирает ритм, смаргивает с ресниц капли пота, подставляет шею податливо под крепкую хватку, вздрагивает крупно от того, как ногти длинные царапают кожу, проходятся по гулко бьющейся сонной артерии, но нежность быстро сменяется на грубость, стоит только пальцами обвиться вокруг глотки, прямо под кадыком.       Чёртов Серёжа, который вычислил все его слабости слишком быстро и пользовался своими знаниями по полной программе. Впивается пальцами второй руки в бедро, вдавливает ногти в плоть, начиная двигаться самостоятельно, засаживая глубоко, до звонких шлепков кожи о кожу, что краснеет быстро и начинает приятно саднить, оставаясь горячим ощущением близости на их телах. Илья вовсе не против, сам двигается навстречу, сжимается туго на члене, наблюдая, как меняется Пешков в лице, как румянец шальной ползёт с щёк ниже, на шею и грудь, на которых ложится яркими пятнами, будто опавшие листья мака, дурманящего сознания.       У Корякова оно плывёт подобно растопленному шоколаду, когда длань серёжина накрывает его член, скользит по нему ритмично, доводя до пика за сущие минуты. На груди широкой, щетинистом слабо подбородке и губах приоткрытых блестят влажно капли спермы, которые Пешков собирает языком, скалится сыто, двигаясь членом ещё с десяток раз в тугой дырке и замирая, закатывает глаза от удовольствия, спуская внутрь. Илья не против, не сейчас, когда его нежит, размазывает удовольствием и лишает всех мыслей навязчивых. Не приводит в себя даже хлопок входной двери, лишь голос низкий Дрейка немного вырывает в реальность:       — Пиздец, я отошёл всего на час.