TwichHub

      любить их сложно, почти невозможно. однако вова любит, каждого по-своему любит, несмотря на все сложности и общепринятые нормы морали. вова эти нормы отгоняет от себя, как диких приблудившихся псин, что щерят голодно слюнявые пасти, брешут и смотрят загнанно, будто боятся, что он отнимет последний кусок. вова отгоняет, но каждый раз после стыдливо опускает взгляд в пол, хмурит густые брови и гложет себя, находя в любви этой, неправильной и порочной, самую настоящую слабость.       любить дрейка легко: тот простой, как пять копеек, хороший сын своих родителей, который хранит от них лишь один большой секрет. но это не страшно, ведь у всех детей есть свои секреты. у вовы их тысяча и одна штука и даже больше. а это похлеще, чем сказки шахеризады. дрейка любить легко и просто, но потому и неправильно и сложно, потому что вова не хочет воспринимать это как должное.       за это вова готов себя с говном смешать, но вместо этого каждый раз запирается в ванной и стирает с кожи чужие прикосновения и поцелуи, что горят, кажется, неоновой подсветкой, так и крича: «эй, посмотрите на меня и на то, что я вытворяю». любовь эта проста, но оттого не менее мучительна.       серёжу любить сложно, уж слишком много с ним связано воспоминаний: и раздражение на грани с ненавистью, и презрение, и дружба с долей горечи и разочарования от собственного бессилия что-то изменить. вова пытался предпринять хоть какие-то меры, дабы не идти на поводу собственных чувств и эмоций. он ведь достаточно взрослый, чтобы думать головой, а не бросаться в любовный омут, как малолетка, которой ответил взаимностью самый красивый мальчик школы.       вова не малолетка, но не может себе отказать в удовольствии предаваться сладкому пороку, что после горчит на корне языка неприятно, вынуждая глотать воду литрами в попытках избавиться от гадкого привкуса. он пытался, честно, но всё оказывалось каждый раз безрезультатно, стоило только его маленькой, расшатанной вдребезги внутренней вселенной расшириться, образуя новый большой взрыв.       взрыв этот искрит на губах поцелуями в три рта: дрейк и жожо сталкиваются забавно носами, пока разрывают теряющего себя вову на части, пытаясь завладеть его набухшими, покрасневшими губами, что податливо раскрываются под напором языков, пальцев, несдержанных выдохов, порождённых касаниями. касания жадные и собственнические, местами болезненные, когда кто-то тянет его за волосы на затылке, а другой сминает несдержанно бёдра, сокрытые одеждой.       это аморально, неправильно, но вове в процессе абсолютно плевать. плевать, когда его облепляют с двух сторон, трахают языком в рот, выцеловывают шею с чётким контуром позвонков под тонкой бледной кожей, задирают футболку и касаются боков, клетки рёбер, в которой загнанно бьётся сердечная мышца, чувствительной шеи, пошедшей алыми всполохами румянца и свежих засосов. и засосы эти ещё будут долго гореть яркими бутонами маков, за которые будет стыдно и жарко, потому что забыть не просто сложно, забыть невозможно.       вова не может забыть взгляда светлых глаз, направленных на него сверху вниз, пока сам он, стоя на четвереньках, жадно вбирает в рот член дрейка, сосёт усердно, будто в последний раз.       «и это точно в последний раз», — обещает он сам себе мысленно, пока расслабляет глотку и пропускает плоть глубже, смаргивая с ресниц соленую влагу и сдавленно мыча от прикосновения к чувствительному до касаний затылка, волосы на котором денис пропускает сквозь пальцы, тянет у самых корней, унося куда-то за грань.       хотя вова уже давно за гранью. за гранью нормальности, потому что теряется в запретном, заходит в густую чащобу всё глубже и глубже без единого шанса на то, чтобы выбраться. он угождает в самое топкое болото из всех и тонет в нём с головой, стоит только тяжелому телу пешкова навалиться со спины, мазнуть влажными чувственными губами ему по затылку и — вова это слышит слишком отчётливо — вобрать в рот пальцы дрейка. серёжа причмокивает влажно над ухом, удерживает крепко за бёдра и замирает на месте, загоняя член особенно глубоко.       вову раздирает на части и собирает воедино слишком быстро, чтобы сосредоточиться на чём-то одном, ибо всего сейчас слишком. просто слишком, он даже не может связно сформулировать мысль, пока эти двое подстраивается друг под друга, не двигаются, распирая с двух сторон. вове так хорошо, что уже становится плохо: он задыхается, идёт алыми пятнами и смотрит вверх слезящимися глазами, натыкаясь лишь на ласку аккуратно скользнувших по растянутым губам пальцам.       вова не вспомнит уже толком, как успел кончить и кончил ли он вообще, но помнит, до сих пор ощущает, что его трясёт, что глаза щипает, а ноги едва держат, пока он тащится в ванную комнату, оставив жожо и дрейка вдвоём на постели. они увлечены друг другом, и вова ощущает себя лишним, когда видит это, зачем-то обернувшись. он запирается в ванной, смотрит на своё потрёпанное отражение в зеркале и презрительно кривит рот в усмешке. ненависть по отношению к самому себе обостряется, стекает по бёдрам остывшим семенем, разбивается, как капли холодной воды о фаянс раковины.       — это в последний раз, — повторяет он хриплым голосом, не веря самому себе, и лезет под ледяную струю воды, чтобы смысли с себя весь порок, отпечатавшийся на его коже невидимыми линиями татуировок, повторяющих каждое касание чужих дланей, губ и языков.