TwichHub

      Илье проще быть стороной принимающей, нежели брать ответственность в свои руки. Да, он старается, но в конечном итоге ему всегда кто-то помогает. Дрейк поддерживает, Вова подсказывает, а Серёжа направляет, удерживает руку на глотке и мягко, совсем ненавязчиво берёт ситуацию под свой контроль. В общении, в поцелуях обманчивых, когда на первый взгляд может показаться, будто это Илья ведёт, будто бы это именно он ситуацией владеет и Серёжей обладает. Это далеко не так.       Пешков хороший актёр со своим взглядом проникновенным, забирающимся намного глубже, чем под кожу. Он путается пальцами в переплетении мышц и сухожилий, вьёт верёвки из его вен и артерий, руководит, как опытный кукольник. Не намеренно совершенно, просто самому Корякову так намного проще. Ему легче отдаться во власть человека другого, позволить ему обволочь себя со всех сторон, зарыться носом в доверчиво подставленную шею, от которой сладко пахнет детским гелем для душа. Серёжа ему это всё даёт, затягивает поводок на шее каждый раз всё крепче и крепче, а Илья падает в этот порочный омут и чувствует себя в нём, как рыба в воде.       И пусть это неправильно, но это его осознанный выбор — быть ведомым по этой жизни, пусть внешне всё выглядит совершенно иначе. И Корякова не смущают понимающие улыбки Семенюка, что является его точной копией. Только ещё более больной, Илья себя контролирует, он знает меру своего погружения в суть человеческую, поглощающую его, как шоггот. Илья меру знает, понимает, когда нужно сказать «стоп», но не говорил ещё ни разу. Возможно, всё дело в Жожо, что манит его к себе пальцем, ласкает ладонями и принимает меж своих бёдер в объятия жаркие и чувственные. Потому что крышу рвёт нещадно, и Илья сбрасывает свой спасательный жилет.       Он уходит на дно, когда целует пешковскую шею с бьющейся заполошно жилкой, когда ловит в поцелуе чувственный рот и отдаётся во власть всеобъемлющей похоти с её загребущими жадными лапами. Он пускает пузыри под толщей морской, когда стягивает чужие спортивные штаны с длинных ног и вновь вклинивается меж них, жмётся пахом обнаженной коже бёдер, такой светлой и нежной, на которой совсем скоро отпечатаются следы его рук.       Илья сдаётся в плен от чувства жаркого выдоха у своего уха с мольбой-требованием зайти дальше, доплыть до самого дна и задержаться там до тех пор, пока лёгкие не начнут гореть, разрываясь от нехватки кислорода. Его и так скоро будет не хватать, уже недостаёт, когда Серёжа укладывает ладонь на заднюю часть его шеи и губы свои закусывает, смотрит порочно, маняще. Самый настоящий искуситель, инкуб, во власть которого Коряков без сожалений отдаётся, когда проводит по чужому члену ладонью, размазывает предэякулят по всей длине и ниже соскальзывает пальцами, трогает сжатую дырку и, добавив холодящей кожу смазки, толкается в жаркое нутро под сопровождение вздоха несдержанного на грани со стоном. От этого кровь в жилах стынет, в голове становится шумно-шумно, будто кто-то марширует от него в паре метров.       Но это лишь Серёжа мастерски давит на нужные точки, прогибается в пояснице и требовательно на пальцы насаживается, требуя большего. И Илья ему это «больше» даёт, сменяя пальцы совсем скоро на член. Это — настоящее погружение, слияние не сколько физическое, сколько духовное, когда его сущность сливается с пешковской, что принимает его, тянет к себе, как приблудившуюся с улицы кошку. Илья это чувствует на всех уровнях, пока вбивается ритмично в изгибающегося под ним Серёжу, стонущего в сладкой агонии.       Илье хорошо, ведь его власть — это фальшивка, он ведомый на крепкой цепи, что с каждым разом становится всё толще и толще, с каждым разом всё короче. Наверное, совсем скоро на цепи этой останется всего пару звеньев. Наверное, совсем скоро он с собачьей покорностью будет сидеть у ног чужих, уложив подбородок на колено Серёжи, чтобы его трепать было по волосам было удобнее, как хорошего пса. Илье хорошо, ведь это его осознанное решение: захлебнуться во власти над собой, лишиться своего «я», стать с кем-то единым целым. Это — предел мечты, но не сегодняшнего дня.       Потому что оргазм выбрасывает его на поверхность безжалостно, давая хлебнуть запах свободы, которой сейчас не хочется совсем. Коряков скулит, прячет лицо в плече Пешкова и дышит тяжело, успокаиваясь постепенно и приходя в трепетное состояние эйфории от едва слышимого шёпота в самое ухо:       — Ещё слишком рано. Потерпи.