свободное падение

Где-то вдалеке дворник подметает тротуар, собирая опавшие листья, что потом всё равно разнесутся ветром по всей округе. Бессмысленная работа за копейки, но он тем не менее каждый день приходит и заново тратит время на то, чтобы всё убрать. Это глупо. Бессмысленная учеба за копейки, но тем не менее Акума из года в год ходит в универ и тратит время на то, чтобы отсидеть полдня на парах и не получить ни капли полезной информации. Это тоже глупо. Сережа бы просидел до темноты во дворе, но не с кучей ублюдков, у которых цели в жизни нет, кроме как стрясти с родителей деньги и потратить на бухло. Он и сам такой же бездарь, но почему-то упорно себя от той группы пьяных студентов отделяет, хотя нет разницы между тем, что у тебя в руках — дешёвый спирт вперемешку с Юпи или в прямом смысле блядский сладкий ликер, всё равно итог будет один. Единственный факт, что Акума в эту компанию не вписывался никогда, но поначалу это было лучше, чем гнить в одиночестве в своей комнате и наблюдать за тем, как остальным весело. Как остальным похуй на проблемы, похуй на свое будущее, Сережа не понимал, как можно так легко относиться к жизни, однако считал, что если он будет больше общаться с ними, то постепенно станет таким же, только хватило его ненадолго. На развилке выбрал путь бухать одному, быстро погряз в тягучем отвращении к себе и к окружающим и не захотел с тропы сходить. — Стой, блять, — негромкий голос и рука на плече, Акума косится на кисть татуированную, что в него вцепилась, и замирает, — Ты куда? Смутившись слегка, Сережа впадает в ступор и думает долго, к чему его приведет неустанно растущий интерес. Кир излучает суетливость и азарт, а оттуда следует непостоянство, Акума вслепую ищет, за что зацепиться, но будто натыкается руками только на шипы и иголки, сразу руки отдергивая. Кир сам по себе выглядит как одна сплошная ловушка, у Серёжи всегда были другие представления о приезжих, пусть тот сначала и подошёл под нужные соображения, позже всё равно ожиданий не оправдал. Да и о каких ожиданиях может идти речь, если все выводы Акумы основываются на популярных нынче фильмах и сплетнях однокурсников, из этого исходя, трудно сложить четкий образ того, кого он надеялся увидеть в Курседе. И того, кого всё-таки увидел. — Я с тобой... хочу пойти, — добавляет, ответа так и не дождавшись, Акума словно в трансе, и Курсед, пользуясь шансом, на секунду застывшее лицо рассматривает, цепляясь за орехово-зелёные глаза, которые, стоило лишь Курседу загородить горизонт, сразу загораются и устремляются в сторону нового объекта перед взором. Курсед улыбается ехидно так и замечает, что они узкий тротуар заняли полностью, отшатывается, только когда прохожий, проворно мимо шагая, толкает того возмущённо. — Кино смотреть, — Акума оглядывается и, завидев в нескольких метрах ещё пару людей, Курседа тянет на себя и сам же отходит. Ощущает точно, как стальные нити напряжения обоих пронизывают, но оба виду не подают. — Сколько стоит? — за всё в жизни приходится платить — Курсед прекрасно знает — но денег с собой нет ни копейки. — Бесплатно, — отводит взгляд и с тихим смешком возобновляет движение, Курсед ухмыляется лишь и, видимо, признаёт своеобразную фишку на всём экономить. Скорее необходимость, которую многим с детства вбивают в голову, а Курсед всегда хотел про неё забыть, разрушить границы, не ставить себе никаких рамок и не жалеть денег на себя и свои прихоти, и из-за этого вполне обычного, но не практичного для его образа жизни желания, начав зарабатывать, он спускал все деньги на импульсивные покупки, жил одним днём, по большей части не задумываясь о будущем, потому что как только такие мысли его посещали, так сразу возвращалась ненависть к себе. Думать — его главная ошибка и самая удачная ловушка от двух его верных спутников. Обидно, конечно, что неизвестности Курсед доверяет и даже любит, а она, словно лицемерная сука, ненависть тянет за собой, посвящает во все подробности его жизни и рассказывает все секреты, нарочно его подставляя. А Курсед ведётся, не умеет жить по-другому и каждый раз приходит к одному и тому же исходу. Акума знает, как коротать время, не потратив при этом ни рубля, знает компанию в количестве одного человека, которая будет не сильно лучше алкашей одногруппников, но будет нести за собой приятный бонус. Это из разряда нежелательных, но полезных знакомств — Сережа сам себя убеждает, в его окружении таких людей мало, потому что он особо преимуществ в общении не ищет. Не один — похуй, один — тоже похуй, везде есть свои плюсы, хоть он и любит по этому поводу поныть, только ныть реальному человеку куда приятнее, нежели ныть безмолвно в своем воображении. Акума недалёкий и инфантильный слегка, выводы, конечно, не самые утешительные, потому он их не принимает, не пропускает дальше своих ночных сомнений, которые потом так или иначе утопит в бездне своей памяти, в попытке смешать их с прежде забытыми воспоминаниями. Идут долго, но Курсед не ощущает всей тяжести их маршрута, делят бутылку ликера на двоих, и Курседа мутит уже с пары глотков, хочется всю свою жизнь рассказать или обсудить самые несуразные и абсурдные темы, что первыми в голову придут, но он вновь и вновь осекается, лишнего стараясь не спиздануть. Акума готов этот развязный тон слушать хоть всю дорогу, отчего сам замолкает и на всякое уклонение Кира лишь опускает глаза непонимающе и виновато. Тот кажется колким и нервным, несмотря на то, что слова льются почти беспрерывным потоком с усмешкой на пол-ебала. Состояние где-то между крайне подавленным и эйфорическим, все мысли будто протестуют и сходятся стенка на стенку, бьются не на жизнь, а на смерть, и Акума преодолеть эту бурю эмоций не может. Нужное здание оказывается несколько в стороне от всей цивилизации этого города, последнее, что они проходят мимо — магазин с угловатой вывеской, Акума заикается про то, что собирался купить что-нибудь дешёвое из отечественного алкоголя именно здесь, но не для себя, пустую бутылку отправляет в ближайшую мусорку и скрывается быстро за деревянными дверями. Курсед осматривается, игнорируя мельтешащих прохожих, среди которых, на удивление, были в основном его ровесники, быть может, чуть младше или чуть старше, но ни одного пенсионера, коими весь район кишит, своим замыленным взором он не замечает. Обычно вся молодежь в центре тусуется, Курсед оттого предпочитал избегать попадания на центральные улицы, но в этом случае страшно ходить даже по окраине, где возможность встретить кого-то похуже, чем местного хулигана, умножается вдвое, а то и втрое. Было бы страшно. Если бы пошел на трезвую голову, ибо опьяневший разум наоборот подстрекает на необдуманное рискованное решение. Контроль над собой — слишком сложная и замороченная хуйня, но каков шанс, что если Курсед оговорится и тем или иным образом выдаст себя, то его посчитают за нормального человека, а не за шизоида, который ебанулся в край. Всё можно списать на алкоголь, но получать в ответ насмешки всё-таки не хочется, и Курсед держится, повторяя самому себе, что пить сегодня больше не будет. — Пошли, нам обойти надо, — Акума вырывается вперёд, сворачивая с пути к главному входу. В руках две бутылки Жигулёвского, в стекле которых закатное солнце отражается, и Курсед только сейчас устремляет взгляд на розоватое небо за лесом, откуда солнце пускает тусклые лучи, сквозь грузные тучи прорываясь. Курсед идёт послушно за своим спутником, виски пульсируют и голова кружиться начинает слегка — от недостатка сна — Курсед думает, а потому забивает хуй, не впервой терпеть. Буквально за углом находится крутая железная лестница на второй этаж здания, а наверху справа дверь, пока ещё неизвестно куда. Акума поднимается, стучит, Курсед к нему подходить не торопится, на площадке места достаточно, но тот почему-то до сих пор ни одной ступени не преодолел. Тупит пару секунд, ровно до того времени, когда дверь открывается и из неё высовывается старик лет шестидесяти на вид, в потрёпанной одежде и с бородой. Курсед мимо ушей пропускает чужой диалог, откликается только на просьбу Акумы пойти за ним в конце концов, ну или остаться на улице, только непонятно тогда, зачем Курсед тащился за ним столько, мог бы с Мишей и Никитой остаться, они наверняка во дворе до ночи сидеть будут. Сережа знает, что Миша бухать не умеет совсем, но каждый раз оставляет его на произвол судьбы, сам же не лучше, но Миша часто от помощи отказывается, поэтому Акума уже перестал лезть к нему даже с советами. Просторная комната с кинопроектором посередине и контейнерами с пленкой вплотную к стене, в окошке видно зал со сценой — действительно похоже на кинотеатр, правда способ входа сюда довольно своеобразный. Пока Акума непринужденно болтает с работником сего заведения, Курсед пялится как дурак в зал, где места почти все заняты разными людьми, а на экране какой-то фильм индийский, судя по происходящим сценам и лицам актеров. Видит, что Акума передает купленное ранее пиво тому старику, очевидно киномеханику, и затем спускается вниз по точно такой же лестнице, только незначительно почище. Вокруг горы пыли, из-за которой то и дело Курсед чихает, а Акума приспособился видимо, он здесь явно не впервые, соответственно знает четко, что и как нужно делать. Режет уши и нагоняет некой тревоги тихий протяжный скрип лестницы от двух тел, пускай и не увесистых. Звук фильма ювелирно заглушает лишний шум, Акума отпирает замок на дверях в зал, одну из них открывает и движением руки Курседа к себе подзывает. Комично, что на последних рядах почти никого нет, это можно объяснить стремлением сесть поближе к экрану у тех, кто реально пришел смотреть фильм, а также хуевым выбором для свидания, по крайней мере, Курсед бы определенно не повел девушку смотреть такую хуйню. Сиденья скреплены по четыре штуки, на первый взгляд представляются неустойчивыми и неудобными, на второй взгляд тоже, но обоим неважно совсем, то ли из-за алкоголя, что в голову дал, то ли из-за умения мириться с ситуацией и довольствоваться тем, что есть. Хотя про Акуму так и не скажешь, он просто не бывал в таких кинотеатрах, где может быть удобно. Да и Курсед сомневается, что в 90-х они вообще были, но в современном мире он много чего мог бы ему показать. Такое подозрительное желание возникло после слов Серёжи о том, что ему надоели однотипные фильмы с сухим предсказуемым сюжетом. Курсед бы о стольких пиздатых триллерах ему мог рассказать, но вместо этого он вздыхает и ни одной фразы выдать не может. — Ты немой, блять, скажи хоть, как тебе, — полушепотом произносит, не особо волнуясь за то, что кто-то может устроить конфликт, потому что эти двое мешают своими разговорами, даже скорее монологом Акумы, — А то я подумаю, что тебе нравится, и тогда ты упадешь в моих глазах, — отчасти насмешливо, но опьяневший голос превращается в один монотонный звук, слабо выражая изменения. Сережа лицом поворачивается наконец полностью к Киру, и до него начинает доходить, почему тот ничего не говорил последние минут двадцать. Голова запрокинута на спинку шаткого кресла, растрёпанные волосы вниз свисают, позволяя разглядеть его физиономию в лучшем виде, но не в лучшей позе. Веки сомкнуты, а рот чуть приоткрыт, и Акума несколько завидует его похуизму. Пока пялится на своего нового знакомого, пропускает диалог главных героев, устало возвращает глаза на экран, в душе всё же мечтая сейчас тоже вырубиться.

***

Перед глазами пожелтевшие обои, на которых в кромешной тьме даже узор разглядеть нельзя. В ушах эхом застревает каждый шорох из коридора и соседних комнат, но больше, конечно, зацикливается шум бьющихся о стекло капель дождя, сквозь который вдруг прорываются чьи-то крики и смех надрывный. Одно за другим идёт, дождь усиливается, чужие голоса становятся непривычно звонкими, словно соревнуясь, что будет громче. Никите такой расклад не нравится, однако он не спешит окно открывать, чтобы узнать, кто потревожил его спокойствие и позволил от мыслей отвлечь, во-первых, потому что ливень по мутному стеклу ударяет чересчур быстро и излишне ощутимо, грозясь окно, доверия не внушающее, разбить в два счёта, а во-вторых, потому что не стоит и ума приложить, чтобы понять, кто до сих пор отсиживается во дворе. Небо свинцовыми тучами затянуто —типичная осенняя погода, в такое время выбираться на улицу особенно сильно не хочется, но Никита взглядом чуть расфокусированным примечает во дворе фигуру парня, которого, видимо, вообще не ебет ни холод, ни дождь. Он и является причиной для смеха и криков, Никита по такому случаю спуститься вниз решает, быть может, покурить даже с кем-то и спросить, что там происходит. Не составляет труда дойти до нижнего этажа, пересечься при этом с парой тех пацанов, что, наверное, закончив коллективное распитие импортной алкашки, возвращаются со двора домой. На первом толпа из таких же, частично промокших и изрядно пьяных, но Миши среди них нет, тогда Никите и самому угарать хочется. Вахтерша ругается на сборище студентов, что никак по своим блокам разойтись не могут, Никита через них пробивается на выход и дверь распахивает, мгновенно ощущая тот же запах, что и тогда, когда он только сюда попал. Чувствует на себе ледяные капли и слабые порывы ветра. На земле рядом со скамейкой, на которой стоит пара пустых бутылок Балтики "тройки", действительно валяется Миша, с совершенно каменным ебалом, в небеса уставившись. Насколько алкоголь меняет человека, Никита не смеет судить по первому впечатлению, но тот, каким Миша был утром, и тот, кого он видит сейчас, — абсолютно разные люди. Почти черные мокрые патлы прилипают к лицу, капли с них стекают по щекам и смешиваются с теми, что с неба падают с неимоверной скоростью. — Вставай, хуесос, — наклоняется и рукой трясет за плечо. Мише не то чтобы похуй, он всё слышит, даже желание подняться на ноги появляется, правда силы ушли в минус ещё тогда, когда он опустошил последнюю бутылку пива. Смотрит на чужое лицо — Никита смех сдерживает еле-еле — и сам улыбку кривоватую натягивает, за протянутую руку хватается и встаёт, на скамейку опираясь. Ноги ватные совсем, Миша готов вот-вот свалиться снова, всё равно вся одежда уже грязная, но голос бархатный вытаскивает его за ту незримую грань между реальностью и тем состоянием, в котором он находился последние полчаса. Опьяневший разум всё преувеличивает раз в десять, Мише такие перепады настроения нравятся определенно, пока он нетрезв и не до конца осознает свои действия. Ещё лучше будет, если он не вспомнит ничего из того, что он делал, это как раздвоение личности, ведь творить хуйню и не знать об этом, наверно, интереснее, чем вечно загоняться из-за неправильных поступков. Как вообще отличить правильный поступок от неправильного? Если приплетать закон, то Миша сам по себе неправильный целиком, и там далеко до законопослушного гражданина, безупречного сына и надёжного друга. А вот Никита, кажется, подходит под все пункты, Мише тошно от собственной зависти, Никита даже внешностью вышел, горько признавать, что Мише нравится, как он выглядит, он эту мысль оставит на самой дальней полке и перекроет ещё парой бутылок алкоголя, но они вряд ли помогут. Понять не может, почему тот вышел не поиздеваться, а реально помочь, почему тащит его сейчас под руку обратно в подъезд, и почему Миша сам не отпирается. Плюсы в этой ситуации он видит только для себя, забывая про то, что не все люди ищут выгоду в каждом действии. В пролёте между первым и вторым этажом оба останавливаются, Миша отходит к окну и садится на пыльный подоконник, расстёгивает карман вымокшей олимпийки, вытаскивая оттуда ещё не распечатанную пачку сигарет. Дождем нетронутый всё тот же Мальборо, Миша уже, кажется, не наслаждается вкусом таких желанных ранее сигарет, а курит машинально и больше от нервов. И оттого, что занять себя нечем, но не в этом случае. Позади одно из разбитых окон, Миша снова и снова пепел туда стряхивает, выслушивая исключительно шум дождя и изредка проезжающих мимо автомобилей. Никита не возвращается к себе в комнату, перед ним стоит, опираясь на кривые перила, не задаёт вопросов и не начинает разговор на тему какую-нибудь отрешённую. Миша благодарен за то, что тот не доебывается, не насмехается и за то, что тот до сих пор не ушел. Давящее одиночество душит с такой силой обычно, что Миша готов в реальности задохнуться, лишь бы не испытывать схожие ощущения каждый раз, когда напивается. Алкоголь вроде наоборот должен глушить все чувства, будто отрезать от своего привычного мышления и от внешнего мира тоже, если пить одному, хочется отрываться до беспамятства и до боли во всех конечностях, но Миша хорошо умеет совмещать неприятное с неполезным, отчего, зачастую даже в толпе находясь, чувствует себя абсолютно потерянным. И он убежден, что все, кто бухает часто с ним, точно такие же, как и он сам, и эта иллюзия компании удручает — вы вроде сидите все вместе, а думаете и говорите совершенно о разных вещах, и никому фактически дела нет до кого-то, кроме себя. А Никита какой-то другой. Какой-то не такой, как все, аж бесит, Миша приспособился уже к тому, что похуистичное отношение ко всем — это норма, а тут человек берет и одним поступком ломает его мировоззрение. Миша не знает о нем ровным счетом нихуя, и мнение свое меняет слишком часто за последние два дня, но этот момент, он уверен, в душе отложится в отдельное ото всех место, так же, как первая встреча. Обстоятельства везде до жути неудобные, да и Миша с порядком затуманенным рассудком мало что соображает, но это не отменяет всей атмосферы обеих ситуаций. Язык наверняка заплетаться будет, если решится сказать хоть слово, а потому Миша вторую сигарету достает, поджигая не с первого раза и тут же предлагая Никите, протягивая вперёд и кивая, но тот так же молча отказывается, качает головой и продолжает на месте стоять. Миша после одной затяжки разворачивается корпусом в сторону нового знакомого, тяжёлую голову набок чуть склоняет и уголки губ вверх тянет. В глазах картинка давно плывет, а способность контролировать свои действия заметно притупляется. Он со стороны, наверно, на психа похож, однако Никита отнюдь не видит в нем сумасшедшего. Лёгкая улыбка и глаза, погрустневшие и уставшие, производят впечатление заебавшегося человека, Никита губы поджимает и выпускает воздух из лёгких, вздох отражается от стен подъезда глухим эхом, но Миша этого не слышит, он сосредоточен на одном единственном силуэте перед собой. В край отупевшее сознание генерирует миллион глупых вариантов того, что Миша может сделать и ещё миллион мыслей о том, насколько те варианты выигрышные. Каждая из них так пленит и завораживает, что Мише становится похуй на здравый смысл, спонтанное желание становится на ступень выше всех режущих и убивающих его противоречий. Хочется истерически смеяться, так, чтобы вся общага услышала, хочется прямо сейчас окно позади себя разъебать до конца, чтобы ни одного кусочка стекла в раме не осталось, разве что в руках его, и похуй, что больно будет, хочется забрать всё внимание и насладиться, словно дорогим блюдом в ресторане для приторно интеллигентных мажоров, где Миша был бы тем самым человеком, что пришел не в костюме с галстуком, а в футболке и спортивках, будто назло всем окружающим и персоналу заведения. Но это всё выглядит невыполнимым, недосягаемым, а до Никиты можно в прямом смысле рукой достать, что Миша и делает, за черную вымокшую кофту хватая и притягивая к себе, сам же с подоконника привстает и не даёт ни капли надежды Никите, чтобы опомниться и сориентироваться. Недокуренная сига поспешно летит куда-то на бетонный пол, и в этот же миг током прошибает обоих: Мишу, потому что он к губам напротив приникает и обжигается об чужую кожу, руку смазанно смещая с чужого подбородка на скулу, невесомо очерчивая; а Никиту, потому что Миша посмел разрушить между ними четкий барьер, который оба ощущали, как и любые нормальные люди, что знакомы дня два от силы. Неожиданность сковывает всё тело, не давая пошевелить конечностями и выпутаться из неловкой ситуации. Отвратительно. И нет, не сам Миша, а его уверенность, что с треском разбивает попытки наладить контакт. Доверие — штука хрупкая и неустойчивая, подобно карточному домику может развалиться полностью, стоит чуть задеть основание. А когда даже основ никаких нет, оно банально пропадает, Никите сложно много думать о том, что он закрытый и холодный слишком, но после таких моментов не жалеет совершенно о выбранной манере своего поведения. Никита дохуя принципиальный и запутанный, непонятный, как блядский конспект, взятый у одногруппника перед сессией — почерком кривым и неразборчивым написано сборище заумных слов, значения которых Мише не дано понять, только в этом случае он бы перебрал все книги в библиотеке, чтобы найти определения и разобраться, а не забил бы хуй. Потому что интересно, потому что что-то зацепило. Любопытство его когда-нибудь в могилу сведет, но это лучше, чем на месте сидеть всю жизнь и подыхать морально от скуки. Не сказать даже, что его внешность привлекла, ибо лицо вовсе не смазливое, он скорее выглядит старше и кажется умным и рассудительным. Наверно, из-за этого Никите Мишу никогда не понять, и Миша сам себя винит мысленно, что так и остался умом где-то в детстве, только ставки выросли и риски повысились, а с таким беспечным стилем мышления, Миша вправду удивлён, что так долго протянул. — Ты еблан? — вцепляется в чужие плечи, отстраняя подальше от себя, сам же краснеет моментально, чувствует, как щеки неумолимо горят и появляется желание лицо руками закрыть или провалиться сквозь землю. Исчезнуть. Они друг другу никто. Не друзья, и вряд ли будут ими — Никита всем сердцем верит, что надолго здесь не задержится. Хочется домой, как раньше окунуться в рутину, вернуться в родную квартиру и стереть из памяти неприятный необъяснимый опыт, лишь изредка вспоминая его по ночам. Никому не рассказывать, потому что ни единого ответа он не нашел, и доказательств нет ни одного, но так проще будет забыть. Только бы вернуться.

***

В комнате свет не выключен, Курсед видит сразу, поэтому быть тихим не старается, забывая про других студентов в соседних комнатах. Они пришли впритык почти, от вахтерши получили пизды заслуженно, наверное, но спать после такой прогулки теперь не хочется, несмотря на то, что в кино он пролежал в отрубе всего около часа. — Ты же говорил, что ты в другом корпусе живёшь, — Акума взглядом исследует пол подъезда и каждый угол лестничной площадки. — Ну, напиздел с перепугу, забей, видишь же, что сюда пришёл. — А че тогда ночью не ушел, мог бы просто на пятый подняться и всё, — ресницами темными хлопает, ловя на себе чужие глаза, но продолжает линию свою гнуть, чувствуя, что под менее пьяным и более уверенным взором медленно сгорает, вот-вот превратится в пепел и окончательно рассыпется. — Одному скучно, — бросает на ветер правду, не задумываясь о том, насколько легко Акума ее подхватит, — Приключения искал просто. — На ночь глядя? — Так же интереснее, — Курсед раньше по ночам только и выходил гулять, потому что в соло днём уж больно неловко и кайфа от этого нет. Ночью пустые улицы и хорошая компания — бутылка белого полусладкого, однако такая компания вряд ли спасет от одиночества и навязчивых мыслей не столь приятных. — Ты странный. Курсед рад, честно, что Никита не спит, но тот довольным не выглядит, больше задумчивым и потерянным. Курсед доебывать его не хочет, потому что сам устал. Лучше заснуть попытается, ибо других занятий у него нет попросту. Так непривычно, что перед сном ты не можешь тикток полистать или чекнуть ленту в любой из соцсетей, не можешь банально музыку послушать и повтыкать в потолок под какой-нибудь грустный трек. Курседа утешает мысль, что у них ещё тараканов нет и мышей — существа не столько страшные, сколько противные. Ему от одного предположения о них уже мерзко становится, если появятся — Курсед клянётся, что снова на крышу пойдет, только куда-нибудь повыше, чтоб наверняка. Никита уже сам себя изъедает по хуй знает какому кругу, невыносимо находиться наедине со своими мыслями, ни на что при этом не отвлекаясь. Он бы с Мишей посидел ещё, но после того момента как-то отпала жажда общения с кем-то из местных. Всех под одну гребёнку стрижет: навязчивые и противные. Быть может, из-за отсутствия следа современности в их образах и характерах, Никита настроен радикально, благодаря ограниченному мышлению в этом плане. Наверно, сам в прошлом остался, раз не додумался повременить с выводами, не глупый вроде, однако нервы сдают, потому что последние дни похожи на одну большую стрессовую ситуацию, выхода из которой он не знает. — Бля, прости, — Мишу плавит жёстко, он не придумает себе оправданий, даже если дадут вечность на раздумья. — Ты думай, прежде чем делаешь, — отчитывает таким неуверенным и слегка испуганным голосом, что Миша невольно хочет всё повторить, почувствовать превосходство хоть раз в своей ебаной жизни, но это будет слишком нагло и дико. Он силен лишь в своей голове, а будучи пьяным и вовсе становится тряпкой, неспособной и воплотить в реальность всё то, о чем думает. А думает он точно не о самых правильных вещах. — Я думал. — Хуево думал, мужик, плохая идея. Никиту изнутри гложет совесть, боязнь неизвестности ещё никогда не приводила его к рациональным решениям, а сейчас, когда из дома выходить вообще не хочется, и делать здесь нечего, то становится ещё страшнее. Но проблема в том, что он и в современности прогнозировать будущее не мог, просто страх приглушала знакомая обстановка и иллюзия того, что дом — это то место, где тебя никто не достанет, в пределах которого ты можешь делать всё что угодно. И правда, физически всё хорошо, он жив и здоров, но неизвестность перед своим сознанием и тем, куда его заведет очередное ночное рассуждение, — это гораздо хуже неизвестности будущих более глобальных событий. Корень всех проблем в его жизни — он сам, именно его ментальные траблы отражаются в каждой ошибке. Значит ли это, что в таком поведении Миши виноват сам Никита? Спровоцировал, дал надежду, это ведь только со стороны Никиты кажется правильным, через призму его мышления он ведёт себя так, как думает, поступал бы нормальный человек на его месте. Казалось, что Никита полностью овладел контролем над собой ещё давно, но блядское самовнушение много чего может наплести, лишь бы остаться в разуме на подольше. До истерики смешно, что Никита даже предугадать такое развитие событий не сумел бы, находясь ещё дома, просто потому что такие варианты в голову не лезли совсем. Никита реалист по натуре, ему не нужны на полках своей памяти недостижимые мечты и представления о том, как бы пиздато было попасть в фильм "Назад в будущее". — Блять, убежал уже, — Миша вздыхает, не находя взглядом во дворе знакомой чёрно-белой макушки, — Забери, отдашь потом или сам выпьешь — мне похуй, — почти неощутимо толкает в плечо, протягивая бутылку вина с пёстрой этикеткой. Никита молча забирает алкоголь из чужих рук и собирается уходить уже, так как сидеть среди бухих в хлам студентов, больше смахивающих на гопников с самого неблагополучного района города, он желанием не горит. — Подожди, — хочется закатить глаза, но Никита останавливается на ступеньках на входе. А Миша думает ещё, что сказать, чтобы задержать того хоть на минут пять. Тот как будто всё отвращение к Мише демонстрирует своим молчанием и неохотой говорить. Или Миша загоняется слишком, в глубине души рассматривая и то, что это получается неуважение со стороны первака к более старшему. Но уважение сначала нужно заслужить, а Мише, похоже ещё далеко до таких прихотей, — Ты же с пятого? Почему мы раньше не виделись? — Дома люблю сидеть, — взор пустой совсем поднимает на собеседника, — Я тут ни с кем не знаком толком. Мне это не надо. И Миша поверит, спишет на свою вечную занятость и нахождение в компании, где лица не меняются уже года четыре, а Никита поспешит уйти, чтобы не думать более о вопросах, что заводят его в ступор. Мише тоже совесть покоя не даёт. Проснувшись посреди ночи от ебанутой головной боли, он замечает, что Сережа уже вернулся, и воспроизводит в памяти упорно его разговоры с Киром. У него почему-то всё так легко получается, если наблюдать со стороны, то кажется, что они общий язык нашли так быстро и так удачно, что у Миши буквально конечности сводит от зависти. Он Акуме ничего плохого не желает, только удивляется тому, что тот либо умеет находить подходящие слова для начала общения, либо попадает на тех, кто в силах терпеть все его закидоны. Какого-то хуя Миша на такое не способен — все люди разные — это он тоже не способен понять и четко отобразить на своих поступках. На деле же Акума просто не бухает до полусмерти, оттого и ведёт себя сдержаннее. Он простой до отвращения местами, а потому и общаться с ним проще. Акума ничего менять в своем характере и образе жизни не хочет, слишком хорошо прижился, хорошо вошёл в роль. Если бы жизнь была фильмом и все события шли бы исключительно по сценарию, то Акума был бы тем персонажем, кто раздражал бы зрителя на протяжении всего фильма и всё равно бы дошел до конца.

***

Курсед пообещал, что не будет упиваться алкоголем больше, но наутро, когда голова трещит и боль отдается в висках с каждым малейшим шорохом в коридоре, хочется с похмелья спиздить у Миши весь товар, лишь бы смягчить острые ощущения. Самое проблемное сейчас то, что он вынужден в таком состоянии разбираться с бытовухой. У них ведь ни еды, ни личных вещей нет, а ещё деньги, к слову, не бесконечные. Курсед, конечно, будет сам за себя, но вместе с Никитой по полупустым магазинам таскаться всё-таки поприятнее. Тот тоже себя чувствует не лучше, оба словно смирились с происходящим и решили дальше по течению плыть. С другой стороны, ты ведь не подойдёшь к первому встречному и не начнёшь затирать о том, что ты из будущего, и расспрашивать, как вернуться обратно. Точно в дурку отправят после таких выходок, а закончить свою жизнь среди настоящих психов — перспектива весьма отталкивающая. Из одежды мало что подходит и устраивает обоих, привыкших к современным фасонам и трендам. Цены абсолютно на всё невозможно высокие, а ещё заметен дефицит некоторых продуктов, особенно на окраине. Курседу всегда похуй было на то, как жили люди раньше, его это не касалось, а значит и мнение его на этот счёт нахуй никому не сдалось, однако тут вся ситуация на эмоции выводит, причем не самые радостные. А ещё Курсед вопросом задаётся, почему в современном мире никогда вот так вот случайно не встречал челов, не начинал спонтанно общение, не знакомился нигде, кроме интернета, это оказалось в разы легче, чем он думал. Почему жизни обязательно загонять его в максимально уебищные условия, чтобы чему-то научить? Курсед получил наказание и сел в тюрьму, сам не зная обвинения. Его единственный проеб, по сути — неудачная попытка суицида. Никиту больше волновала мысль, что они в универ не ходят и не делают вид, что реально учатся. Ни у кого вопросов не возникает, однако в случае, если они продолжат, то, наверно, как минимум их соседи по блоку что-то заподозрят. Днём в общаге по большей части пусто становится, можно не следить за темами для разговора и чувствовать себя свободным человеком хотя бы на мгновение. Но весь кайф от жизни, пускай и в таком новом для восприятия месте, обламывает стук в дверь. Негромкий, но достаточно настойчивый, чтобы Никита пошел открывать незваному гостю. Но Курседу ближе, с балкона по прямой ровно до двери. Пересекаются у входа, Курсед Меридэю уступает, пропускает вперёд, и блондин отпирает незамысловатый замок. На пороге оказывается тот, кого Никита видеть не хотел и предпочел бы не быть терпилой в кои-то веки. Увидев Мишу перед собой, молча уходит в комнату, оставляя Курседа под вуалью непонимания и сомнения. — У тебя права есть? — выпаливает с ходу, внимания стараясь не обращать на поведение Никиты, — В смысле водительские. Похуй, машину водить умеешь? — Да, — Курседу долго думать не нужно, его уже заинтересовало предложение не сидеть в четырех стенах.