По дорогам разрушенного мира

Кажется, что старые стулья с ржавыми ножками вот-вот рассыпятся. А, впрочем, это неважно. Мы сидим на краю одной из крыш, и пространство под нами бесконечно: разрушенные здания, паутины дорог, манящая тишиной набережная. Тёмные воды вдали спокойны, но я знаю, стоит подойти слишком близко – и затаившиеся в мутных глубинах болотники поспешат разорвать на куски того, кто поверил мнимому умиротворению. Пустошь никогда не спит. Даже сейчас, на стыке поздней ночи и раннего утра, она смотрит глазами возвращающихся с набега рейдеров; дышит огромными лёгкими доедающих тёплое ещё человеческое мясо супермутантов; слушает облезлыми ушами бродячих собак. Но всё это – где-то там, внизу. Там же осталось и время. Взявшись за руки, мы согреваем своим теплом ладони друг друга и наблюдаем за тем, как непроглядно-чёрное небо светлеет с каждой минутой. Я сжимаю недопитую бутылку колы, а ты глотаешь холодную очищенную воду. Где-то вдалеке звучат выстрелы, затем тишину разрывает пронзительный женский крик, но вскоре тишина возвращается. Чернота ночи сменяется бесцветными сумерками. Я откидываюсь на спинку стула, и ты делаешь то же самое. Дремлешь? Если нет, то сейчас самое время, ведь прошедшая неделя выдалась изматывающей для каждого из нас. Казалось бы, за полтора года странствий по Содружествам послевоенной Америки ты должен был привыкнуть к тому, что найдутся те, кто встретит твои проповеди с чувством более худшим, нежели злость. С презрением. Что люди могут демонстративно рвать подаренные им книжки, заходясь в демонстративно-богохульной брани. Однако до конца смириться с этим невозможно. Внешне ты спокоен, и голос твой звучит не жёстче обычного, но я чувствую: горечь, обида и – как ни странно – гордость не позволяют тебе успокоиться после очередного провала. Ты убеждаешь меня – и, наверное, себя – в обратном, вот только я вижу, как злые мысли заставляют тебя хмуриться. Я слышу шумное дыхание – и дышу не менее шумно в ответ, ибо моё сердце тоже охвачено пламенем злости. Я пересекла половину Содружества, отбиваясь от бродячих собак, радскорпионов и прочей живности. Едва не сдохнув от рейдерских пуль и получив ранение в ногу, я всё же дохромала до той, ради кого преодолела весь этот путь. Хелли, юная девушка, что пропала три месяца назад. Когда стало понятно, что она просто… исчезла, отец свалился от сердечного приступа, да так никогда больше и не встал. Отчаявшаяся мать попросила меня найти Хелли – и потратив пару недель, я её нашла! Вот только Хелли плевать хотела на мать. Натравив на меня свою банду, она не оставила выбора... Двух выстрелов хватило, чтобы захлёбывающаяся кровью девица навсегда осталась на заброшенной лодочной станции. Вот только как сказать раздавленной горем женщине, что я убила её последнюю надежду на помощь близкого человека? Беседовать о чём-либо нет ни сил, ни желания. Это и ни к чему, ведь мешки под глазами, кровь на одежде и плотно сжатые губы говорят вместо нас. Остаётся лишь крепче держать ладони друг друга и слушать тишину – редкую гостью на просторах Пустоши. Тем временем небо на востоке светлеет, и совсем близко – кажется, даже под нами – мычит брамин странствующего торговца. Начинается новый день. Когда окончательно рассветёт, мы вновь разбежимся каждый по своим делам: ты будешь нести поселенцам Слово Божье, а я продолжу исследовать окрестности. Но когда темнота вернётся, мы встретимся здесь. И что бы ни принесла нам жизнь, победы или огорчения, мы вновь подвинем стулья на край крыши и разложим снедь. А поужинав и поделившись событиями прошедшего дня – к тому времени, как ночная прохлада захватит всё вокруг, – мы возьмёмся за руки, чтобы ощутить тепло и поддержку друг друга. И вместе мы встретим очередной рассвет.