Холодная весна

      Этот январь выдался довольно морозным. Ребятня во дворе радостно таскали вёдрами воду, заливая будущий каток. Дети во все времена остаются детьми, даже если страшно и война. Елена Георгиевна смотрела на их ребяческую возню сквозь оконное стекло и думала. Два с половиной месяца это всё, что у неё было. В конце марта девочек нужно будет распределять. Хочет она этого или нет, но большинство из них уедет на фронт. Успели ли они стать медсестрами? Наверное нет, но они хотя бы начали постигать профессию, а где и когда они будут это делать, ей было страшно даже подумать. Хорошо ли это? Для страны, наверное, хорошо, для них, скорее, не очень. Но что тут сказать?       Она накинула шубу, надела высокие и широкие валенки и вышла во двор. Там в сарае лежали дрова, у каждого из жильцов – свои. Кто-то старался топить печь реже, кто-то любил чтобы дома было потеплее, и покупать дрова на весь дом считалось не самым верным решением. Всё же как бы люди не стремились к равенству и единству, а когда дело доходило до денег все разом забывали о благих целях, стремясь сэкономить любую копейку. Потому и было решено, что каждый сам покупает дрова и каждый сам же решает как их использовать. Елена Георгиевна набрала охапку полешков и пошла обратно. И днём-то было довольно морозно, а уж ночь и подавно обещала быть холодной.       Дом, в котором ей сняли квартиру, был деревянным в два этажа. Чтобы пройти к себе на второй этаж, нужно было сначала подняться по темной и узкой лесенке со скрипучими ступеньками. Но почему-то ей эта лесенка даже нравилась. Она поднималась, отсчитывая каждый шаг, ступенек было четырнадцать, это она знала уже давно и можно было даже не смотреть под ноги, а просто равномерно отсчитывать ступеньки. Раз ступенька. Два ступенька.       Женщина зашла, сложила дрова у входной двери и закрыла замок. Наверное она никогда не станет в этих местах на столько "своей" чтобы безбоязненно оставлять дверь открытой, как её соседки. Ну да ладно, кого бы это вообще могло волновать.       Сама квартира была совсем не большая, всего одна комната и ванна. Правда вода в кране бежала только холодная, но зато не надо было бегать на колонку, а раз в неделю можно было и согреть пару вёдер для ванны. По мнению самой Елены Георгиевны это была прекрасная квартира. Почти прямоугольная комната с двумя окнами, расположенными в противоположных друг от друга стенах и маленький закуток там стояла жёсткая деревянная кровать с тонким и изрядно продавленным матрасом. У этой квартиры был один, но абсолютный плюс – тут всегда было светло.       В общем-то ей нравилась и эта квартира, и этот городок, и эта работа. Да, она уставала и порой забывала, что надо бы поужинать, но как было интересно наблюдать за девчонками. Каждая из них была по своему особенной. Дерзкая и острая на язычок Танюшка легко схватывала любую информацию. Чтобы не рассказывала Елена Георгиевна, та запоминала и могла повторить. Застенчивая татарочка Айгуль старалась не попадаться лишний раз на глаза, но когда дело доходило до практики то она одинаково легко ставила уколы и делала перевязки. Внимательная и ответственная, она справлялась с любой работой и Елена Георгиевна серьезно подумывала о том, чтобы предложить её кандидатуру именно в тыловой госпиталь, где от девчонки будет куда больше пользы. Всегда серьёзная Ольга могла найти подход к любому пациенту, не обращая особого внимания на их капризы, видимо сказывался опыт работы учителем в младших классах, а раненые бойцы иной раз от детей мало чем отличались. И для каждой из них Елена Георгиевна должна была написать характеристику, кому-то тем самым открывая дорогу, а кому-то наоборот закрывая её. И кто знает, где она могла ошибиться или не досмотреть, не понять.       Чайник на печи закипел и зафыркал. Женщина охнула, она уже и думать забыла о том, что вообще его ставила. Взяв полотенце чтобы не обжечься, она переставила чайник на деревянную доску и достала кружку. Это была её любимая кружка, которую ей принес Олег Александрович, не на праздник, а просто так, вдруг заявив, что увидел на барахолке кружечку и сразу подумал про Елену Георгиевну. Откуда у него такие странные ассоциации она не знала, но кружечка и впрямь была симпатичная. Белая из тонкого фарфора, а по краю красная каёмочка и к ней такое же блюдце. Она даже как-то странно смотрелась тут на столе, непривычно нарядно. Словно её принесли сюда откуда-то совсем из другой жизни.       Вообще-то надо было бы приготовить хотя бы кашу, но есть Елене Георгиевне вовсе не хотелось, она достала любимую книгу и села за стол. С самого детства её учили, что читать за столом вредно и, наверное, это правильно, но именно этого ей и хотелось вопреки всем запретам. Она давно уже была взрослой и самостоятельной женщиной, но глупая детская привычка всё никак не уходила.

***

      Мама шила куклу. Это было само по себе событие практически вселенского масштаба. Рукоделие вообще не относилось к числу любимых занятий Марьи Исаенко, но Зойка просила и мать наконец-то сдалась.       Кривоватые ручки и ножки, немного косая голова, пучок ниток вместо кос. Кукла надо сказать выходила вовсе не красавицей, но у Зойки и такой не было, зато была масса времени и упорство, с которым она упрашивала мать. Подари ей самой в детстве такую кривулю, наверное она бы испугалась и заплакала, а Зойка ничего, радуется, спрашивает когда можно будет играть. Маша вздохнула и снабдила куклу юбочкой из куска ткани. Осмотрела своё творение и вздохнула ещё раз. Такой куколкой только фрицев пугать, а не детям играть давать, но Зоя была непреклонна:       – Я назову её Катюшей, хорошо, мам?       – Ну Катюшей так Катюшей. Тебе нравится?       Девочка закивал головой, да ей нравилось и вообще, по мнению самой Зои кукла была вполне себе ничего, а то что кривовата чуток та то не страшно, главное, что были руки, ноги и голова. Даже юбочка имелась. Теперь хотя бы можно будет играть днём, когда мамы нет дома.       Зоя отчаянно скучала, прежде всего конечно по отцу, которого любила буквально взахлёб всем своим детским сердцем. Но скучала она и по прежней жизни, где можно было с утра и до вечера бегать по улице, где мама с папой отвозили её в деревню к бабушке Анисие и дедушке Фёдору, где у неё была деревянная лошадка с деревянной же гривой и маленькая, но почти как настоящая лопатка. Там было хорошо, мама не плакала по ночам, а папа не уезжал на фронт. Где-то внутри она чувствовала своей маленькой детской душой, что мир слишком сильно изменился, и что уже ничего не будет так, как было раньше. И она не будет такой, какой была. Но зато теперь у нее была кукла Катя, а это хоть немного, но скрашивали жизнь.       – А ведь тебе уже шесть лет, – словно удивляясь чему-то говорила мать.       – Ну да, – кивала Зоя, – уже шесть.       Маша не хотела даже думать о том, чтобы привязываться к этому жуткому месту. Они тут временно, потом она и сядут на поезд и уедут. Может быть даже в Москву. Маша поступит учиться на какие-нибудь курсы, пойдёт в любительский театр, будет играть чеховских героинь. Да в общем-то она согласна даже без театра, и даже на какой-нибудь провинциальный Омск, или Ярославль, куда-нибудь лишь бы не тут. Но Зойка росла и через год-другой ей надо будет идти в школу.       – Да уж, дочь, а я даже и не заметила как ты выросла.       – Правда, мам?       Маша улыбнулась:       – Конечно правда, разве я когда-нибудь тебе врала?       Новости с фронта приходили совершенно безрадостные. Степан за последние полгода и написал-то одно письмо. Маше иногда казалось, что если бы не зря, то он и этого бы писать не стал. Ей было по-женски обидно и немного страшно.

***

      Свадьба это дело всегда хлопотное, наряды, гости, угощения. Но она становиться куда проще, когда у невесты три платья и нарядом будет то, которое самое новое, из угощений обещают постряпать пирог с калиной да блины, а из гостей девчонки-однокурсницы. Примерно так выглядела свадьба Моряковых.       Ольга в десятый раз поправляла тонкий ремешок.       – Вот так хорошо? Наташ, посмотри!       Наташа обходила вокруг неё, разглаживала последнюю складочку, стряхивала единственную пылинку и утвердительно кивала головой.       – Ой, Оль, даже как-то не верится.       Захар Моряков ещё в госпитале твердо решил, что уезжать из Глебовска не будет. Работа для мужика с двумя руками и почти двумя ногами тут была, найти квартиру при желании тоже можно было, а главное тут была Ольга. Он делал ей предложение, неловко опираясь на костыль, и до постыдного боялся отказа. А она вдруг вспыхнула румянцем и... Согласилась.       – Да ладно тебе! Мы же никуда не уезжаем, жить будем тут же, два квартала и ты у нас в гостях. Да и доучиться мне все равно надо, – успокаивала Ольга подругу.       В комнату с хохотом ворвались Таиска и Катя, таща с собой стол. Следом за ними Машенька с длинной доской.       – Так, стол поставим здесь. Скамейка у нас есть, её с одной стороны, с другой стороны две табуретки и на них доску вот эту, тоже скамейка получится, – бойко скомандовал Катя.       Оля кивнула, она была искренне благодарна за то, что хотя бы это девчонки взяли на себя.       – Наташ, как думаешь волосы вот тут оставить или убрать? – невеста снова повернулась к Наташе.       – Вот они – самые приятные хлопоты, – хохотнула Катя.       В комнате стало шумно и весело. Постоянно кто-то входил, что-то приносил, расставлял, убирал, прибирал. Суета, гам и смех: так запомнила Ольга этот день. Второй раз она выходила замуж, на их с Исааком свадьбе были многочисленные родственники, песни и танцы. Сейчас танцевать было негде, а петь в комнатушке в подвале больницы было как-то не очень хорошо. Даже платья нарядного и того не было, но почему-то всё казалось душевнее и как-то теплее что ли.       Уже завтра они снова пойдут на учёбу, будет слушать лекции Елены Георгиевны и других врачей, писать длинные лекции и рисовать схемы. Потом разойдутся по отделениям, чтобы помогать раненым, отмывать залитые чужой кровью операционные и менять постельное бельё. Работа такая обыденная и такая необходимая. А сегодня они набились в их с Наташей комнатушку, даже стульев и то не всем хватало, сегодня девчонки поздравляли её с Захаром, желали им счастья и дарили самые не замудрённые подарки. Оля не знала какая жизнь их с Захаром ждала, но почему-то так хотелось хотя бы сегодня поверить в то, что всё будет хорошо.

***

      Провинциальный Озёрск раздражал Машеньку Исаенко буквально всем: начиная от грязных и узких улочек, заканчивая затянувшимися зимними холодами. Уже год как они с Зоей жили в этом городке, и даже Зойка уже привыкла и бегала с местной ребятней на улицу, а Маша никак не могла.       Ей хотелось выть от безвыходности, от унизительно мерзкой работы заквасщицей капусты, от того, что она не могла блистать как раньше, пылко декламируя речи с трибуны, пусть и заводской, но всё же. А теперь ещё и это...       Зачем она вообще пошла на эту почту? Может, лучше бы ей и не знать? Маша мяла в руках конверт, разрываясь между желанием выбросить его и забыть, и пожалеть саму себя как когда-то её, ещё совсем девчонку, жалела мама. Там в конверте была похоронка.       И женой она не была счастлива, и вдовой не будет. Тем более ещё и с ребёнком на руках. Как там раньше говорили? Тяжёлая женская доля? Не она ли сама прикладывала столько сил, чтобы доля женщин была хоть чуточку легче? Почему же ей-то самой так не повезло?       – Мама, мамочка!       Зоя бежала по двору, раскинув руки. А Маша смотрела и жалела её. Не знает ещё, ничего не знает.       – Пойдём домой.       Девочка остановилась, словно неожиданно налетела на стену. Мать никогда не была излишне мягкой, но сейчас случилось что-то, от чего она стала ещё более холодной.       – Мама?       Кажется, сейчас Маша впервые ощутила какой всё же маленькой ещё была Зойка. Поняла всё то, что ей пытался объяснить Степан. Ребёнок и сегодня оставался ребёнком, все её попытки научить дочь рассуждать о политике и верить в идеи партии были бесполезны. Зоя была ещё слишком мала.       – Зоя, кое-что случилось... Идём, я тебе расскажу.       Зоя не плакала, наверное, всё-таки в шесть лет ещё слишком сложно пытаться мыслить такими понятиями как жизнь и смерть. Она поняла то, что папа не вернётся, а идти и искать его мама строго настрого запретила. Зоя лежала на кровати рядом с мамой и смотрела в стену.       – Мы уедем. Мы с тобой обязательно уедем, – вздохнув, сказала мать.       Девочка натянула повыше одеяло. Ей в общем-то было без разницы уедут они или останутся, ведь папа всё равно больше не вернётся. Спать совершенно не хотелось.