***
Поезд медленно, но всё же приближался к станции Вересковка. Что это за Вересковка такая Маша и знать не знала, но тут надо было пересесть на другой поезд. А они и без того почти что сутки в пути. – Мама... Зойка теребила рукав материнского платья. Она уже было уснула, но ближе к станции люди, сидевшие вокруг, начали вставать, разбудив её. – Пересадка, – буркнула мать и потащила девочку к выходу. На улице было ни чем не лучше. Солнце припекало так, что жарко было даже в тени. В воздухе пахло чем-то омерзительно-сладковатым, от чего хотелось зажать нос и не дышать. Зойка это и сделала. Сначала вроде бы было ничего, но потом в висках застучало, а по лбу от натуги побежал пот. – Не балуйся, – одёрнула её мать. А Зойка и не баловалась, но спорить с матерью не стала. Вместо этого она осмотрелась и нашла это место ужасным. Вокзалом здесь назывался навес, крепившийся к нескольким деревянным балкам. Под навесом стояли старые и рассохшиеся скамейки, да и тех немного. Кто был поудачливее, те сидели на скамейках, остальные расположились прямо на земле, подпихнув под спину узлы и котомки. – Где мы? Это Ярославль, да? Вообще-то она совсем не так представляла себе этот самый Ярославль. А это место больше всего напоминало деревню, куда её отвозили на лето к бабушке Анисие и дедушке Фёдору. Но там хотя бы можно было бегать на огород и рвать кисло-сладкую ягоду смородину, можно было смотреть как бабушкины утки плещутся в мелком илистом пруду, слушать крики ласточек, стремительно летавших в небе, да пить вечером чай с бабушкиным вареньем. А тут... Тут было отвратительно. – Нет, это Вересковка. Станция такая. Тут нам подождать придётся пока наш поезд не придёт. Давай, садись сюда. Зойка послушно села на землю, прижавшись боком к матери. Она уже не хотела ни Ярославля, ни Москвы, куда так стремилась мама. Ей даже уже казалось, что не так уж плохо они и жили и, может быть, не стоило им никуда ехать? Девочка закрыла глаза и задремала.***
Елена Георгиевна смотрела в окно вагона, подперев кулачком подбородок. Неудержимо меняющийся пейзаж, чем-то напоминал ей саму жизнь. Тут не было ничего статичного, даже если поезд останавливался и можно было рассмотреть что-то подольше, то потом снова трогался в путь и картинки за окном опять начинали мелькать, сменяя одна другую. Было в этом даже что-то медитативно-завораживающее. Она решилась не сразу, слишком многое было поставлено на карту, то, ради чего она столько трудилась. Но иногда обстоятельства сильнее нас. Ребенка, который рос и развивался в её теле, невозможно было просто взять и отменить. Наверное, с их стороны было слишком опрометчиво так легко сбросить вероятность его появления со счетов, решив, что рожать детей ей уже поздно. Да и Олег Александрович... Она и сама не заметила как он начал занимать слишком большое место в её жизни. Наверное, это вот так и бывает, привыкаешь к человеку, не замечая, когда он успел стать частью тебя и твоей жизни. На самом деле по настоящему жалко ей было только курсы, те самый, которые она открывала, составляя учебную программу, набирая девочек-курсанток. И случилось же так, что успела выпустить всего один курс. Стране требовалось больше, гораздо больше, но те, кто будет заниматься этими курсами дальше, пойдут уже по проложенной дороге, а не как она – выбирая каждый шаг, не зная, что вообще из всего этого может получиться. Теперь даже это уже не её детище. Олег Александрович сидел рядом, прикрыв глаза в лёгкой дрёме. Ему и самому было ни чуть не легче, всё же ехать на новое место, вновь знакомиться с уже устоявшимся рабочим коллективом, обживаться буквально с нуля, это было бы легче, будь он один. Но их было двое, а через некоторое время могло бы стать и трое. На нем была ответственность куда больше, чем просто за себя самого. – Ты как? – спросил он, не открывая глаз. Елене Георгиевне нездоровилось. Не то, чтобы что-то серьёзное, но обычное для беременной женщины недомогание. – Нормально, в поезде немного укачивает, но терпимо. Она вообще не любила жаловаться, стараясь держать свои проблемы при себе. Кто-то счёл бы это хорошим качеством: всё терпит, ни на что не жалуется. Удобная во всех отношениях женщина. Но такая позиция, с его точки зрения была неразумна. Как врач он понимал, что иногда лучше вовремя сказать, чем пытаться потом разгрести последствия. Однако, её не переделать. – Скоро станция. Не помню как называется... Выйдем, передохнёшь немного. Поезд там долго стоит, часа два не меньше. Елена Георгиевна кивнула. Даже простая прогулка сейчас была бы очень кстати. Хотелось немного размять затёкшие ноги, подышать свежим воздухом. Станция была малюсенькая, деревянный навес, несколько скамеек и огромное, заросшее скрепкой поле. Чуть подальше виднелись косенькие домишки, едва тянувшие то-ли на маленький городишко, то-ли на большую деревню. Прямо возле станции в поле бродили упитанные бело-рыжие коровы, вокруг которых бегали мальчишки-пастушата. Женщина стояла под навесом, рассматривая домики и вслушиваясь в вялое перетявкивание местных собак. Дышать тут и впрямь было легче чем в поезде, разве что раздражал тошнотворный запах общественного сортира, судя по всему, расположившегося где-то неподалёку. Рядом на скамейке сидела девочка в коротком платье не прикрывавшем острые худые коленки. – Сидит, бедолага, ждёт... Елена Георгиевна обернулась. Рядом с ней стояла пожилая женщина в цветастой косынке. – Простите... Это вы о девочке? – Так о ком же ещё? Неделю уже тут. Ну бабы-то наши конечно подкармливают кто чем может, но разве же это дело для девчонки? Говорю же я председателю, что звонить надо в город, пусть приезжают да забирают. Совсем же зачахнет тут. – А родители где? – немного опешив, спросила женщина. – Та кто ж их знает? Спрашивали, говорит, что отец, вроде, погиб. На фронте наверное. А может и нет. А мать... Так уехала она, девке сказала ждать, а сама хвостом только вильнула. Мы ж сразу-то и не разобрались, ну сидит девка и сидит, мало ли тут народу? С одного поезда сойдут, другой дождаться, уедут. А потом день прошел - она сидит, ночь прошла - она все тут сидит. Ну на второй-то день сообразили, Так разве мать ту теперь найдешь? Внутри стало как-то нехорошо. Сколько тут эта девочка? Неделю? Ладно днём, а что ночью? – И ночью тут сидит? – осторожно спросила Елена Георгиевна. Словоохотливая местная жительница кивнула. – И ночью. А куда ей? У всех тут своих хватает, и взять бы девчоночка, да некуда. У меня шестеро их, как птенцы вечером щебечут, всех накормить надо, да младший совсем малыш ещё, месяца не было как отца их на фронт забрали, он мне так и наказал: ты, говорит, Танюх, младшенького сохрани, может, я помру, а тебе всё памятка. Вот и ращу их одна. Я же и не думала, что в сорок-то шесть рожать ещё буду, а вот как вышло. Ладно старшие уже большие, дочь совсем уж невеста, не они бы, так и вовсе хоть помирай, а так может и перетерпим. Слова сливались в длинный, тягучий монолог, Елена Георгиевна уже не особо и следила за тем, что говорит женщина, она стояла и смотрела на девочку. А та сидела, понурая, потухшим взглядом рассматривая что-то под ногами. Понимала ли она, что с ней случилось? Скорее всего понимала. Где-то вдалеке грянул гром, ветер прошёл по полю, играя с цветками сурепки, раскачивая их жёлтыми волнами. Девочка подняла взгляд и пристально посмотрела на Елену Георгиевну, словно спрашивая, что же с ней не так, почему жизнь повернулась к ней таким боком. Так кто же знает почему? Жизнь она такая, никогда не предупреждает, когда и кому подсунуть гадость.