***
Как и многие работники фабрики, Татьяна жила в общежитии. В маленькой комнате поставили стол, принесли огурчиков, помидоров, картошки свежей пожарили. Настойка и впрямь имелась, Таня делала её сама из свежих ягод. Кто знал, заказывали у неё на праздники бутылочку-другую, платили не много, но всё же к зарплате копеечка была. Девчонки смеялись, рассказывали друг-други истории из жизни. Маша всё больше молчала, она ещё не так хорошо их знала, да и рассказывать о жизни как-то не хотелось. В дверь постучались. – О, это ребята пришли! Сейчас я вас познакомлю! – вскочила хозяйка. В комнату вошли трое парней, все в потёртых гимнастёрках, явно только недавно с фронта. Один до сих пор сильно хромал, видать, серьёзно ранен был. – Знакомьтесь, девочки: Андрей, Фёдор и Прохор. Комиссованы, Андрей у нас работает на заводе электромонтёром. Названный Андреем жизнерадостно улыбнулся, а минуту спустя уже рассказывал девчонкам о жизни на фронте. Он был из тех, кто вливался в компанию буквально на первых же минутах и везде чувствовал себя своим. – Можно? Маша подняла взгляд, рядом стоял один из парней: молодой, вряд ли старше самой Маши. Он был немного угловат, чуть небрит и всё время натягивал рукав рубашки до самых пальцев. – Садись, – Маша подвинулась, уступая место на скамейке рядом с собой. Ну скамейкой назвать это было довольно смело: доска, брошенная поверх двух табуретов. Мужчина сел, чинно сложив руки на колени. Краем глаза Маша заметила покалеченную кисть. – Прохор, – представился он.***
Август шёл к концу, но днём припекало ещё совершенно по летнему. В воздухе пахло полынной горечью и свежескошенной травой. Анисия сидела на корточках около грядки и выдёргивала сорняки, руки, привычные к работе, захватывали травинки у самого корня, выдирала сорняки и бросала в кучку. Работа работой, но огород тоже никто не отменял. Совсем недавно пришло долгожданное письмо, Миша был жив и судя по всему здоров. Писал он привычно скупо, всё больше спрашивал как их с отцом дела, сожалел о братьях, желал родителям здоровья. О войне он не рассказывал, видимо, считая, что это для них лишнее, так, иногда может быть случайно проскочат одна-две фразы и гадай по ним, что там происходит на самом деле. Но она была благодарна уже за то, что получила хоть эту весточку. От Пети писем не было уже больше года. Почему-то вспомнился совсем другой август. Кажется, Мише тогда было лет девять или десять, братьям поменьше. Мальчишки есть мальчишки и даже рассудительный Миша иногда попадал в переделки. Тогда они пошли на пруд, что у самой мельницы, решили половить рыбу. Места там были неглубокие, но опасные. Плотина, что перегораживали речку, была старая, построенная ещё не по технологиям, а как раньше на скорую руку. Взрослые к платине предпочитали не соваться, доски там были скользкие, того и гляди упадёшь и поминай как звали. Зато там водились сомы, крупные ленивые. Вот за ними ребята и полезли. Миша оскользнулся и если бы не Стёпка, кто знает, может и схоронили бы его вместе с сестрой Алькой. А Стёпка не сплоховал – схватил за рукав, рубашку порвал, но брата вытащил. Вот такие её парни были: друг за друга всегда горой. А сейчас... Где они, те парни? Фёдор её крепился как мог, но она-то видела как ему тяжело. Сыновья всё же, не чужая кровь. Нет-нет, да и заговорит то про парней, то про внучку, от Маши и Зойки тоже вестей не было. Но всё больше он молчал, или переводил разговор на совершенно другие темы, словно не хотел даже и вспоминать. – Анись, баньку стопим сегодня? Я веников наготовил. Женщина обернулась, муж стоял на крыльце и щурился от яркого солнца. Столько лет вместе, всяко бывало и ругались, и мирились, но никогда дурных слов не позволял себе Фёдор. Наверное всё же с мужем ей повезло. – Ага, ты пока топи, а я как раз буряк (*)закончу полоть. Сказала, а в голове опять упрямая мысль: сыновья-то как баньку любили. А вот теперь только что Глашку позвать, живёт она одна, баню не часто топит, дрова на зиму беречь надо.***
Полевая кухня вовсю работала, парни из тех кто свободен, чистили картошку, в большом котле парилась каша, а запах стоял такой, что местные вороны слетелись и чинно расселись по ближайшим деревьям, в ожидании когда и им что-то перепадёт. Солдаты птиц не гоняли и даже иногда прикармливали, какая ни есть, а животинка, да и птицы людей совсем не боялись. Михаил Фёдорович стоял в стороне, оперевшись спиной на ствол осины. Передышка. Кто знает сколько она продлится? Может быть один день, а может быть две недели, но в любом случае ребятам нужно было отдохнуть. На войне быстро учишься ценить любые мелочи: горячую похлёбку и кусок водянистого хлеба с примесью лебеды, спокойный сон и возможность помыться. Всё то, что в обычной жизни привыкли не замечать, принимая как нечто должное и привычное. Август напоил воздух запахом цветов и полыни, но они, привыкшие к гари и пороху, кажется, уже и не помнили каково это: просто вдыхать аромат нагретой смолы, держать в руках цветок с тонким стеблем и листьями, покрытыми сеткой прожилок. Кажется, они теряли само ощущение жизни. И он этого даже не замечал пока... Правильно ли это было? Думать на серьёзные темы ему не хотелось, хотя бы не сегодня и не сейчас. – Миш, я принёс! Мужчина повернулся, навстречу к нему шел их замполит, протягивая какой-то свёрток. Михаил Фёдорович достал из кармана деньги и протянул, забирая свёрток. В отличии от него самого, Верещагин хоть иногда имел возможность выехать из части в ближайший город, а там зайти в магазин. Мелочь конечно, но иногда важно даже это. – Спасибо. – Да не за что, лишь бы жинке твоей понравилось, – подмигнул Иннокентий. Михаил поморщился, в этом было что-то неприятное и даже отвратительно-пошлое, но спорить было бесполезно да в общем-то и бессмысленно. Все кому не лень звали Наташу его "фронтовой женой". В этом тут никто не находил ничего дурного и предосудительного, вроде как обычное дело, с кем как не с командиром сожительствовать. Иногда ему хотелось просто набить кому-нибудь морду, а иногда – махнуть на всё рукой. Наташа... Его боль и его спасение, только рядом с ней он вспоминал, что в общем-то он до сих пор ещё человек, и что где-то там за линией фронта до сих пор существует жизнь. Не такая как здесь, там до сих пор дети идут в сентябре в школу, по вечерам во дворах лают псы и мычат коровы, вернувшиеся с выпаса. До сих пор работают заводы, ездят трамваи. И может быть и они когда-нибудь вернутся в ту жизнь. Война всё спишет... Может быть конечно это и так, но он вовсе не хотел "списывать" это. Настолько, что даже рискнул упомянуть в письме родителям Наташу. Нет, она вольна будет поступать как знает, но он... Но он сделает всё, что зависит от него, чтобы не отпускать это случайное счастье, эту любовь на грани жизни. Иногда ему казалось, что тем самым он предаёт память о Тамаре, о детях, но он-то был ещё пока живой. Он сам настоял на том, чтобы Наташа поселилась в его землянке, а она вроде бы и не была против. Может, это и глупо, но он боялся, как бы голодные до женщины солдаты не наделали глупостей. Куда проще было держать её рядом с собой, хотя, что уж там говорить, это было и куда приятнее. Он зашёл в землянку, повесил пилотку на гвоздик, вбитый в стену для этой самой цели. Наташа сидела на табурете перед столом и перебирала содержимое своей сумки. – Наташ, я тут кое-что принёс... Он неловко мял свёрток в руках, ожидая как она отреагирует. Наташа повернулась, посмотрела сначала на него, потом на свёрток. – Да? И что это? – Это... Это подарок тебе. Небольшой, но что уж смог, – он развёл руками. Вскочив, девушка опрокинула табуретку, перешагнула через неё и подскочила к мужчине: – Ну же! Давай сюда скорее! Она так радовалась, как ребёнок, разве что не хлопала в ладоши. Он улыбнулся и протянул свёрток. – Держи. Ей редко дарили подарки, а уж тем более тут, где каждый день мог стать последним, где в санитаркой сумке лежали блокнотик и огрызок карандаша, чтобы записать имена убитых, кого не удалось вынести с поля, где среди вещей лежала юбочка умершей Лизоньки и где вместо чая капитан заваривал кипрей, потому что чай закончился, а нового ещё не подвезли. Наташа развернула хрусткую бумагу и достала две пары чулков. Настоящих. Тонких. Таких, какие она только в магазинах видела и то не во всех. Чулки она обычно вязала сама, выходило даже не плохо, тёплые, удобные. Но это было совсем не то, чего она хотела. Они годились на зиму, чтобы ноги не мёрзли, но иногда так хотелось тех самых, которые пусть не такие тонкие, и даже не всегда удобные, но с кружевной оборкой. Было в этом желании что-то дурное. Однажды она сказала маме, что хотела бы такие, которые красивые. Мама отчитала её и сказала, что такие чулки носят только шлюхи и вертихвостки. Значения этих слов Наташа тогда не знала, но по материной интонации поняла, что это нечто дурное, и больше о подобном даже не заикались. – Они... Они... Спасибо! Она кинулась к мужчине, обхватив ему шею. Конечно вязаные чулки были теплее и куда практичнее, но ей хотелось совсем не этого. Ей хотелось хоть чуть-чуть красивее, хоть немного женственные. Особенно тут, где она была лишена даже такой мелочи как трусы, простые женские трусы. Вся форма здесь была максимально унифицирована и женщинам выдавали просто самые маленькие размеры. Даже получить юбку вместо штанов тут было не возможно. Да и в общем-то она понимала, что в юбке ползать по грязи как-то не очень удобно. Он обнимал девушку, ощущая как бьётся её сердце. Такое странное и почти забытое чувство. Он гладил ладонью её волосы, перебирая локоны. Его женщина. Иногда ему казалось, что война убивает в ней всё женское, она словно сливалась с мужчинами, принимая и внешне, и внутренне единую с ними форму, превращаясь во что-то, равно похожее на женщину, и на мужчину, но потом снова происходило что-то подобное и перед ним опять стояла молодая девушка. Он вдруг вспомнил какой увидел её впервые: такой испуганной как кролик. Сейчас она не боялась его, даже тогда, когда, наверное стоило бы, как в тот раз, когда они впервые стали близки.***
Глубокой ночью что-то щёлкнуло и застрекатало. Михаил вскочил, не удосужившись даже натянуть на спящую рядом с ним Наташу одеяло. – Вставай! Одевайся, они близко. Наташа не требовала уточнений, не просила повторить, она слишком хорошо знала, что значит этот механический стрекот. Три минуты спустя она уже была на ногах и в форме. Разве что выбегая из землянки, всё-таки протянула руку, схватила чулки, лежавшие на столе,и сунула их в санитарскую сумку. Этот подарок был слишком дорог для неё, чтобы вот так спокойно оставлять его здесь.