Крепкая рука, острое лезвие

      Давкорис жмурится, зевая. Он поднимает руки вверх и тянется, лёжа на тёплом полу. После довольного вздоха тело вновь расслабляется. Уже два дня он позволял себе лениться, оставаясь большую часть времени в комнате. И на то была уважительная причина — Шау простыл. Они были на карантине.       Последней их целью была алхимик. Эльфийка в своей лаборатории занималась изобретением каких-то болячек, поднимала мёртвых и, в общем, веселилась как могла. Видимо, кого-то так достала вечная некромантская тусовка под боком, что пожелали шумной соседке скорейшей встречи с её любимым Миркулом. Работа была почти выполнена идеально и бесшумно, однако в конце любопытный Давкорис умудрился уронить одну из склянок, пары которой успел вдохнуть Шау.       По дороге в монастырь мужчине становилось все хуже: его температурило, он страшно потел, с трудом думал. Порой ученику приходилось нести своего учителя на спине — настолько тело подводило человека. Прибыв на место, они тут же поспешили к жрецу. Тот, отпоив больного зельями и использовав божественные силы, заявил, что напарники успели вовремя, да и сильное тело Шау Кая смогло долго отбиваться от заразы.       Однако, видимо из-за такого стресса, иммунитет и ци дали сбой, и, буквально через пару дней, брюнет слёг с обычной простудой.       Звучит смешно, учитывая, что последний раз мастер болел ещё в далёком детстве, но такова реальность: он сморкался в платок, кашлял и пил лекарство. Дав проводил время рядом с ним, принимал еду от теней и преимущественно развлекал больного. Ну и, конечно, под зорким взглядом зелёных глаз все ещё выполнял упражнения и медитировал. Благо было что закреплять.       Перед заданием юношу начали учить использовать внутреннюю силу, ци. При помощи неё члены ордена могут пользоваться чем-то похожим на магию, полагаясь на силу воли и связь с теневым планом. Для этого не нужны материалы, не нужны знания плетения или же внутренняя предрасположенность к колдовству, даже контракты не нужно подписывать с какими-то сущностями. Всё зависит от тренировок. Рано или поздно, если отдавать всего себя оттачиванию навыков, любой может научиться контролировать ци.       Однако на самом же первом занятии Давкорис смог удивить своего мастера: у него, пускай и недолго, практически сразу получилось прикоснуться к теневому плану. Шау Кай радовался бы этому, но он слишком хорошо знает, что подобные вещи происходят не просто так и имеют свою цену. Невольно мужчина вспомнил того самого шпиона, птицу которого убил ученик ещё на первом году обучения. Это был дроу. Тогда мастер лишь пожал плечами, подумав о забавном совпадении, однако теперь это начинает вызывать беспокойство. Интересно, кто мать Дава? Мог ли его подопечный получить её силы по наследству, какими бы они ни были? Мог ли тот дроу следить не только за орденом?       Решив пока не делиться своими переживаниями, он продолжил обучение по плану. В любом случае Давкорис пока не умеет полноценно контролировать ци и, соответственно, поддерживать призываемые эффекты. Так что избежать ему тренировок не получится.       Даже пока Шау болеет.       Мастер тяжело вздыхает. Для него эта простуда была пыткой. Мозги не работают, поэтому про чтение можно забыть. Тело налито свинцом из-за жара, отчего даже пальцами двигать было лень, не то что тренироваться. Всё, что он мог делать — спать и смотреть в потолок. Разве что Дав пытался скрасить его время: читал вслух вместо него да вёл разговоры.       С того дня на реке их отношения перестали быть двусмысленными. Наверное, их можно назвать любовниками, если убийцы вообще могут любить. Они старались не демонстрировать изменения на публике: Давкорис все ещё называл его мастер Шау, Шау не давал ему каких-то поблажек, в своей комнате они были тихими, предпочитая секс во время заданий, где точно нет лишних ушей. Наверное такие внимательные личности как мастер Чи уже давно всё поняли — всё-таки у них порой проскальзывали более вальяжные прикосновения к друг-другу, перешёптывания и улыбки.       Впрочем, даже если кто-то и догадался об их более глубоких взаимоотношениях, то молчали. Шау буквально пару недель назад стал членом совета, а значит самым молодым и перспективным мастером. Вряд ли кто-то хотел его теперь злить, особенно когда у него в руках столько власти над более низкими рангами.       Правда сейчас этот страшный, по мнению многих клинков и теней, человек лежал как мешок с картошкой на полу, пустым взглядом разглядывая крюк на каменном потолке. Ситуацию ухудшала еще и аномально жаркая погода. В горах. Нет, конечно, сейчас лето, но это просто не шло ни в какие рамки: Давкорису приходилось снять верхнюю часть одежды, лишь бы охладиться. Он представлял насколько сейчас плохо мужчине, который недовольно вздыхая, периодически перекатывался с бока на бок.       — Шау, ты как? — юноша интересуется, вытирая пот со лба.       — А ты как думаешь? — слышится ворчание в ответ. Лицо мастера уткнулось в подушку. Дневной солнечный свет мучил кожу, но находиться внутри было ещё хуже — там стояла страшная духота. Громко чирикают птицы, прохладный свежий воздух колет грудную клетку изнутри. Шуршит хвоя, запах которой щекочет ноздри.       Юноша опускается подле мастера. Было скучно. Его серые пальцы игриво шагают от локтя к плечу учителя, поддевают шелковый ворот и заползают к шее, проходятся по чёрной линии роста волос. Шау заинтересованно поворачивается, его зеленые глаза щурятся.       — Не дразни.       — Я не дразню.       — Ты прекрасно знаешь, что я сейчас не могу двигаться.       — Тебе не обязательно двигаться, — полудроу шепчет на ухо, затем кончик языка медленно проходится по ушной раковине, — Разве что перевернуться на спину.       Мастер медленно моргает, обдумывая предложение, а затем переворачивается. Давкорис довольно улыбнулся и потянулся поцеловать любовника, но шершавая рука остановила лицо на пол пути, прижавшись к губам.       — Не глупи, — Шау выдыхает, развязывая второй рукой пояс халата. Тёмная шёлковая ткань скользит по рельефу тела, оголяя бледную, блестящую от пота кожу. После этого простого движения мужчина устал и закинул руки за голову, как бы разрешая делать с собой все что угодно, лишь бы его не заставляли шевелиться вновь.       — Хорошо, мастер Шау, — Дав послушно качает головой, а затем склоняется к шее, оставляя скромный мазок языком. В ответ на это слышится довольное мычание. Полудроу вдыхает запах пота, припадает губами к ней, голодно слизывая солёную влагу. Белая кожа покрывается мурашками от контраста температур. Серая ладонь скользит, мнёт уставшие мышцы, сжимает накачанную грудь. Но сегодня Дав хочет попробовать кое-что новое для них.       Юноша начинает спускаться сначала к соскам, оставляя влажную дорожку засосов. Его язык, добравшись до цели, проходится по одному из них, в то время как пальцы сжимают другой. Шау судорожно выдыхает, когда тёмные губы смыкаются на потвердевшей бусине, втягивая ее. Светло-серые глаза ловят жадный зеленый взгляд, острые уши и щёки наливаются кровью. Не долго мучая мастера, полудроу продолжается свой путь вниз поцелуями и мазками языком.       Мужчина с любопытством следит за действиями своего ученика. Ровный нос того зарывается в чёрный волос паха, а лицо стыдливо прячется под белыми прядями. Пальцы в шрамах убирают эту светлую ширму за длинные уши, чтобы открыть себе обзор на Дава, краснеющего от похоти.       Язык неуверенно, по-кошачьи, проходится по кончику члена, спрятанному сейчас за крайней плотью. Зеленые глаза в удивление округляются, а дыхание мужчины становится глубже. Такая реакция придаёт смелости, и полудроу уверенно обхватывает губами теплую длину.       Шау тихо стонет, откидывая голову назад. Тёплый рот ученика плотно сжимает его возбуждение, скользкий язык ласково оглаживает вершину, смачивая слюной. Мастер быстро восстанавливается и приподнимается на локтях: он просто не может пропустить это. Он обязан смотреть на то, как Дав ему отсасывает.       Член, дрогнув, становится толще. Полудроу краснеет сильнее, его язык проскальзывает под крайнюю плоть, которая, смоченная смесью слюны и смазки, легко соскальзывает, полностью оголяя гладкую головку. Тёмные пальцы огладили внутреннюю часть бедра, поднялись вверх к промежности, осторожно обхватывая мошонку. Губы смыкаются сильнее на горячей плоти, голова начинает опускаться медленно по ней к паху. Мягкий язык проходится по бьющейся под кожей венке.       Завороженный видом мастер тянет одну из рук к юноше. Его шершавые пальцы проводят линию от его напряжённого подбородка к теплой от стыда скуле. Тёмные ресницы Давкориса вздрагивают, серые глаза поднимают взгляд, встречаясь с зелёными. Сердце убийцы ёкнуло, на губах Шау появляется голодная ухмылка.       — Хороший котёнок, — мастер чешет юношу под подбородком, — Не знал, что ты настолько изголодался.       Если бы такую хрень сказал кто-то другой, то всё возбуждение Давкориса испарилось бы. Это звучало настолько пошло, грязно и шаблонно, словно прямиком из бульварных романов мастера Чи. Но чёрт подери… низкий, хриплый голос Шау, его выражение лица придавали новую глубину словам.       Или, что более вероятно, Даву просто нравится Шау.       В ответ мастеру раздался приглушённый мявк.       Полудроу, поняв, что достиг своего предела по глубине, начал двигать головой вверх и вниз. Когда его губы поднимались к головке, он быстро обводил её языком, а опустившись на середину члена, прижимал розовую мышцу к его нижней части, пуская слюну. Рука, ласкавшая яички, поднялась к основанию, обхватила скользкий ствол. Кулак двигается навстречу к губам, повторяя ритм.       Громкие хлюпающие звуки эхом отскакивают от стен. Тихие стоны мастера ласкают чуткий слух острых ушей. Пальцы в шрамах зарываются в белый волос, поднимая чёлку.       — Дав, прости, — выдыхает убийца, после чего крепко сжимает мягкие, словно кошачий мех пряди, и резко вгоняет член в горло ученика. Юноша шокировано раскрывает глаза и впивается ногтями в бледные бедра. Он давится горячей длинной и едва успевает справиться с накатившей тошнотой, как следом в его губы начинают вбиваться бедра.       Полудроу вдыхает воздух через раз, его глаза слезятся от сдерживаемой тошноты, густая слизь, вытаскиваемая со стенок горла членом, наполняет рот. Обе руки мужчины обхватывают голову, удерживая, направляя, заставляя принять.       И Давкорису кажется, что ему это нравится.       Шау снимает юношу со своего члена. Толстая нить слюны тянется от раскрасневшегося ствола к опухшим губам. С носа текут горячие сопли, по щекам катятся крупные слёзы, а серые глаза смотрят сквозь мокрые ресницы. Мастер довольно стонет только от одной этой картины. Он хочет ещё.       Кулак вновь направляет Дава к головке. Новый темп по-началу медленный, неглубокий, постепенно становится все глубже и глубже, пока ствол полностью не пропадает в губах, а серый нос не утыкается в жёсткий волос паха. Как только полудроу инстинктивно сглатывает, сжимая напряжённую головку горлом, Шау ускоряет движения, пока его бедра не начинают откровенно трахать парня в глотку.       Дав даже не уверен, что он вообще успевал что-то делать. Вся его сила воли была сконцентрирована на том, чтобы не стошнить на мужчину. Его челюсть гудит от давления, губы болят от трения, а язык безвольно скользит. Кажется, он даже пару раз задел нежную кожу зубами. Но Шау Кай вроде доволен, так что плевать.       Слюна начинает пениться от силы и скорости толчков, на всю веранду раздаются звуки хлюпанья рта и мокрые шлепки мошонки об склизкий подбородок. Давкорис чувствует, что теряет сознание от нехватки воздуха, но старается держаться: член мастера начал вздрагивать, яички напряжённо поджались, что сигнализировало о близости к развязке.       Осталось продержаться до конца.       Он ХОЧЕТ продержаться до конца.       — Кушай, котёнок, — полудроу вжимают носом в пах, натягивая рот. Шау выгибается, издавая низкий, хриплый стон, напоминающий больше тихое рычание. Его бедра приподнимаются навстречу лицу, стараясь проникнуть глубже в мокрую, узкую теплоту. Светлые глаза Дава закатываются от ощущения ударяющейся об стенки горла горячей спермы. Солёность белых струй высушивает его, вызывая желание откашляться, поэтому он спешит их проглотить, пока те не начали подниматься в нос.       Его голову медленно снимают с обмякающей плоти. Весь пах залит смесью слюны, соплей и слёз. С опухших тёмных губ тянутся густые нити этой жидкости, уставший язык вывалился, будто бы ему тесно за ровными рядами зубов. Блестящий от влаги подбородок дрожит, словно сих пор в шоке от того, что пережила челюсть. Обычно аккуратно уложенный белый волос сейчас взъерошен, оголённая грудь полудроу вздымается из-за тяжёлого дыхания.       — Боги, Дав, ты такой красивый, — глаза Шау восхищённо блестят, пальцы в шрамах нежно гладят серые щеки. На лице юноши в ответ расплывается пьяная улыбка. Жаль, что сейчас нельзя целоваться.       Мастер тянет руку к поясу монашеских штанов ученика, но тот останавливает её, перехватив запястье. Бровь мужчины недоуменно выгнулась, но тёмно-красное лицо Давкориса было максимально красноречивым. Грудь в шрамах вибрирует от низкого смеха.       — Ты что-нибудь помнишь о матери?       — Не-а.       — Вообще ничего?       — Сколько себя помню — ни разу её не видел, — Дав пожимает плечами. Деревянные прищепки щёлкают, прикрепляя мокрую ткань штанов к верёвке, — А что?       — Хмм, — взгляд мужчины лениво наблюдает за юношей, — Как же тогда отец вас вырастил? Что насчёт кормления грудью?       — Ну… не знаю? Лично я помню себя лет с пяти… Может она и была по-началу рядом, я-то просто могу не помнить, — полудроу садится рядом с мужчиной в позу лотоса. Пальцы нервно сжимают ступни, — Честно сказать я даже отца-то особо не знаю, так как ему вечно надо было искать новый способ заработать. У меня более крепкие отношения с сёстрами. Почему спрашиваешь?       — Просто любопытно.       — А что насчёт тебя?       — В смысле?       — Ты помнишь свою мать?       Шау поднимает взгляд в небо, разглядывая медленно меняющие форму облака. Он сотни раз отвечал на подобные вопросы, однако именно сейчас слова застряли в горле. Возможно потому, что ему хочется поделиться чем-то большим, чем просто констатация факта. Чем-то более личным. Но он не знает как.       — Нет. Она умерла при родах. Но отец часто говорил, что я похож на неё. И, отвечая на встречный вопрос — меня кормила одна из теней. Мастер Чи приобрела няньку на рынке работорговцев.       — А что насчёт отца?       — Немного. Я помню насколько он был высоким и худым. Чи называла его скелетом. Иногда мы общались. Но я не могу вспомнить о чём конкретно. В голове отпечатались лишь какие-то, казалось бы, незначительные мелочи: как он долго разглядывает деревянную трубку и курит. Чи сказала, что она мамина.       — Наш отец тоже вечно вспоминал мать, — шепчет Дав, — Особенно часто говорил это, смотря на Кости и Нор. Что-то вроде того, что они практически её копия. Если бы не цвет глаз.       После этого диалог сходит на нет. Тишину прерывает тихий смех полудроу.       — Что? — Шау недоуменно выгибает бровь.       — Да просто подумал о том, насколько у нас схожи судьбы. Отцы страдали по жёнам, в итоге смотрят на нас, как будто мы её отражение. Будто ценят не за то, какие мы есть, а за то, что мы кусочек неё, часть того, что смешалось с ними. Знаешь, типо мы — плод их любви, какое-нибудь условное яблоко, но нас любят не потому, что им нравится вкус этих яблок, а потому что эту яблоню посадила с ним она. Я этих сравнений могу кучу придумать, но, кажется, ты меня понял.       Глаза мастера удивлённо округляются. Когда взгляды встречаются, то впервые Шау ощутил, что кто-то его понимает, даже когда он не в состоянии сам выразить свои эмоции, завернуть их в правильные слова.       — Мы с тобой искали поддержку в ком-то ещё, помимо родителей. У меня — сёстры. У тебя — мастер Чи. Наверное, мне даже немного легче было, ведь они лишь на год старше и я не жил в ордене убийц. У тебя и друзей-то не было, не так ли?       Шау Кай печально сводит брови.       — А у тебя?       — Ну, не скажу, что я был прямо душой компании. В конце концов, моё наследие буквально призывает тыкать в меня пальцем любого необразованного чухана. Но были и те, кто хотели знать нас лучше, чаще всего переехавшие из крупных городов по тем или иным причинам. У них предрассудков как-то по-меньше в отличии от фермеров. Да и, если честно, не могу сказать, что моё детство прошло как-то печально. Наверное, плохие воспоминания притупились, оставив только хорошие эмоции. Вроде того, как мы с ребятами закидали грязью дом того нудного жреца или же бегали на реку, мечтая поймать медвесова и продать его алхимикам. Хвала богам, что никого не нашли. А, ещё помню, как один из пацанов пытался ухлёстывать за Кости. Но при этом не мог отличить её от Нор.       — Ты их отличаешь?       — Конечно! Я же с ними с рождения! Когда так много времени проводишь с кем-то, то тебе достаточно даже мелочей, чтобы выяснить кто есть кто. Но, наверное, самое явное — это их разные характеры. А, ещё и шрам, — Дав указывает себе на правую сторону груди, — Но об этом знают только родные, не будет же она сиськи всем подряд показывать. Норлин как-то упала неудачно с дерева. Ещё чуть левее и палка проткнула бы её насквозь, но, благо, всё обошлось царапиной. Надо как-нибудь съездить с тобой в Трибор. Если сёстры не врут, то у них всё намного лучше стало, мужей нашли, у Кости вон, скоро первенец родится.       Уголки губ Шау слегка дрогнули. С одной стороны, ему было интересно послушать веселое щебетание юноши, радостно видеть на его лице мечтательную улыбку, но с другой — он чувствовал чёрную зависть. Его сердце сдавливало желание никуда не ехать. Он не хочет, чтобы Дав виделся с семьёй. Вдруг он захочет покинуть Шау? Остаться в Триборе?       — Может быть.       — А какое было у тебя детство? Прости, знаю, что тебе неприятно, но…       — Его у меня не было, — мужчина закрывает глаза, пытаясь вспомнить прошлое, — А если и было, то я не помню. С приходом мастера всё, что было до него, стёрлось. Будто кто-то вырвал страницы из книги.       Давкорис поджал губы, ощущая давящую печаль, исходящую от мастера. Обычно она появлялась, когда тот безразлично смотрел куда-то за горизонт.Но сегодня юноша впервые почувствовал всю её тяжесть, направленную теперь в его сторону.       — Шау, ты ненавидишь своего мастера?       — Раньше я не думая ответил бы «да». Теперь не знаю. Время, видимо, правда лечит, — спокойный голос дрогнул на последнем слоге, — Забавно, учитывая то, что я до сих пор помню каждый шрам. Помню до самых мелочей то, как его коготь рвёт мою кожу, потому что перед наказаниями он всегда давал мне какие-то дурманы, усиливающие ощущения. Кажется, что треск мышечных волокон стоит у меня в ушах. Помню, как он меня заставлял тренироваться до потери сознания, а затем вновь наказывал. В какой-то момент я осознал, что без идеального выполнения указаний — не выживу. И долгие годы цеплялся только за это маленькое желание. Но со временем понял, что единственный способ вырваться из этого ада — убить его. Тогда смогу жить. Избавиться от боли. Сейчас, когда угроза пропала, я понимаю, что именно этого он и добивался. Чтобы думал о выживании. Боролся за жизнь, даже когда всё кажется бесполезным. Он провёл меня через ужасы, желая сделать сильнее, чтобы более не ощущал страха, чтобы моя рука не дрогнула в сострадании, чтобы всегда искал выход. Поэтому нет, я не ненавижу его. Скорее он мне безразличен.       Давкорис не знает, что и ответить. Хорошо, что мужчина нашёл способ смириться со своим прошлым, но, с другой стороны, это невероятно грустно — Шау постарался подобрать хоть какое-то объяснение пыткам, дабы боль более не мучила разум. Полудроу почти не дышит, боясь спугнуть наставника. Никогда он не был настолько многословен, настолько открыт и уязвим. Серые пальцы опускаются на бледное колено, оглаживая его.       — Скорее мне грустно, что из-за него мне нечем поделиться с тобой. У меня не было речек, друзей, родственников, шумных соседей. Если продолжать сравнение с яблоками, то у всех вокруг такая сочная жизнь, полная ярких воспоминаний и эмоций, — человек печально щурится, проводя большим пальцем по тёмной скуле, — Я же чувствую себя гнилым. Внутри лишь плесень и липкая чернота.       — Пфф, Шау, это не так, — Дав ластится, успокаивающе улыбаясь, — А если и так, то я, походу, обожаю есть гниль. Она сладкая на вкус. Мне хочется узнавать тебя лучше, слышать о тебе больше.       Да. Гниль тошнотворно сладкая. И Шау боится, что он отравляет своего ученика, прячась за сахарным вкусом, что рано или поздно он его сломает, зная свои желания и способы их реализации. Уже сейчас его извращённый разум хаотично ищет новый способ привязать юношу к себе.       Шау хочет, чтобы его любили. Понимали. Слушали. Всегда были рядом. Сегодняшний разговор лишь подкрепил уверенность в этом: не будет того, кто поймёт его лучше, чем полудроу, того, кто примет его. Поэтому Шау никогда не отпустит Дава, даже если тот будет умолять.       Почему-то сильно болит горло. Но явно не от кашля.