Captivated

      Было трудно следить за временем. Обезболивающие препараты, которые оставил Дрим, были достаточно сильны, чтобы держать сознание мальчика в постоянной туманной дымке. Обычно в состоянии сна. В последний раз, когда он спросил Уилбура, сколько времени прошло с тех пор, как его лодыжку сломали, мужчина сказал, что неделя. А казалось, целая жизнь и даже больше. Можно с уверенностью сказать, что время было загадкой для него. Уилбур заботился о нём каждый день. Давал его лекарства, антибиотики и обезболивающее. Что-то для уверенности в том, что парень не подхватил инфекцию. Всего два раза Уилл опоздал домой, и Томми не успел принять обезболивающее. Это было ужасно. Тупая боль медленно становилась сильнее до такой степени, пока ему не начинало казаться, что кто-то снова и снова бьёт по сломанной кости. Когда Уилл вернулся, Томми лежал в слезах. И уже ничто не могло отвлечь его от этого. Хотя, на самом деле у него были книги, чтобы занять себя, но они не справлялись со своей работой. — Уилл, это чертовски больно, — надломленным голосом тихо заговорил он по прибытии мужчины. Он закрыл глаза ладонями и шмыгнул носом, прерывисто дыша. Затуманенное сознание подумало, что его снова наказывают, и мальчик непрерывно извинялся, тихо плача. — Всё в порядке, Томмс, ничего страшного, — Уилбур поспешно отложил футляр с гитарой в сторону и бросился в ванную, выходя оттуда уже с двумя таблетками обезболивающего на ладони. — Открой рот, детка. Таблетки аккуратно поместили на его язык, а к нижней губе прижали стакан с водой и медленно наклонили, чтобы Томми смог проглотить их. После того, как это повторилось, Уилбур поручил Сэму давать Томми его лекарства, если он снова опоздает. Расписание было строгим. Сэм входил в комнату, помогал мальчику принимать лекарства и уходил. Томми не говорил с ним. Слишком истощён, да и в нём не было достаточное количество гнева, чтобы выпустить на этого человека. Иногда мужчине предлагали тихое «спасибо», но на этом всё. Сэм также приносил ему новые книги, когда предыдущие заканчивались. Пару раз, пока Уилбур отсутствовал, он давал Томми планшет, чтобы посмотреть фильм или поиграть в какие-нибудь игры. Это не было разрешено Уиллом, так как он всё ещё злился, поэтому Сэм позволял заниматься этим только в течение часа или около того. Однако Томми ценил даже это. Нечто, способное хотя бы ненадолго сломать обыденность его жизни. Чем дольше он оставался в постели, тем больше впадал в депрессию, изо всех сил пытаясь понять, что его ждёт, когда нога поправится. Вероятно, как только ему разрешат снова встать с постели, всё вернется на круги своя. Его будут использовать снова и снова, как и раньше. Уилбур будет контролировать каждый аспект жизни мальчика и оскорблять любым способом, каким только пожелает. Ничего не изменится. Никогда в жизни он не чувствовал себя так безнадёжно и беспомощно, как сейчас. Он всегда был бойцом. Пытался найти выход из любых неприятностей и боролся бесконечно, пока не добьется успеха. На этот раз он проиграл. Не смог выбраться. Пытался и потерпел неудачу, и вкус его провала был слишком тошнотворным, чтобы попытаться переварить ещё и третий. Он скорее умрёт. Побег или смерть. Уилбур сказал, что прошло уже две недели. Достаточно долго, чтобы попытаться снова правильно ходить. По крайней мере на короткие расстояния. Томми пытался делать это сам, пока Уилбура не было. Осторожно наступая на шину и обязательно используя стену для поддержки. Постепенно становилось легче, даже если всё еще было больно. Как только прошло две недели, мальчик заметил, что это становится более выполнимым. Когда Уилбур наконец разрешил ему выйти из комнаты, ему не дали ни костылей, ни инвалидного кресла, и разрешили путешествовать только на короткие расстояния или всё, с чем Уилл и Сэм могли ему помочь. Меньше независимости. Меньше уединения. Меньше, меньше, меньше. Сколько ещё он может отнять у меня? Если бы Томми был мёртв, взять было бы нечего. Этот ответ первым пришёл к нему в голову. В борьбе за сохранение иллюзии независимости Томми не позволял Сэму прикасаться к нему. Каждый раз, когда он пытался пройти немного дальше, чем выдерживала его лодыжка, и Сэм подходил, чтобы помочь, парень огрызался, чтобы тот «держался подальше». Томми просто садился и приходил в себя столько, сколько потребуется, а потом вставал и продолжал путешествие. Но однажды настал день, когда все начало казаться немного чересчур. Он часами сидел, плавая среди коряг своих мыслей в полном паводковых вод туманном сознании. Чем меньше болеутоляющих ему давали, тем больше прояснялся его разум. И чем яснее он становился, тем больше осознавал мрачное будущее, которое его ожидает. Варианта сбежать снова просто не было. Побег или смерть. Сначала напоминание пугало его. Поскольку сбежать ему не удалось, осталось решить только проблему смерти. Обещание скорого конца посылало странные волны комфорта и спокойствия по всему его телу. Не сказать, что он специально планировал это на тот день. Скорее это была мысль, которая приходила и уходила. Идея, которая всегда сопровождала его на заднем плане. Планируя просто перекусить, он очутился на кухне, но внезапно его взгляд упал на блок ножей на столе. Одна рука держала надкусанное яблоко, а другая, словно одержимая, потянулась к ножам. Кончики пальцев провели по деревянным рукоятям. В его животе появилась нервозность, которую сложно было объяснить. Как будто тело уже знало, что его ожидает. Даже когда ум хочет умереть, тело этого не желает. Страх и адреналин, которые появляются при самоповреждении, являются доказательством этого. Тело хочет выжить, тело борется. Это его врождённый инстинкт — жить. Иногда оно борется так сильно, что заставляет ум становиться ещё более больным. Его было легко спрятать в карман толстовки, и он просто сделал это, откусив еще один кусок яблока. Как будто ничего не случилось. Он вышел из кухни и устало огляделся. Его веки тяжело и медленно моргали, как будто одно это действие утомляло. Всё утомляло. Дышать, двигаться, существовать. Все это так утомляло. — Томми, ты в порядке? — голос Сэма вырвал его из мыслей. Мужчина на самом деле не так часто разговаривал с ним, так что само действие было немного удивительным. — Я в порядке, Сэм, — заверил его Томми мягким, меланхоличным голосом. — Я буду в порядке. — Хорошо… — Сэм не выглядел убеждённым. Не то чтобы они были друзьями или что-то в этом роде. Он вовсе не собирался усадить Томми рядом и поболтать о его самочувствии. У меня нет друзей. Он прошёл мимо Сэма, всё ещё слегка прихрамывая. Уилбур сказал, что осталось чуть меньше недели, прежде чем шину можно будет снять, будто догадывался, что парень с нетерпением ждёт этого момента. Уже не важно, если ему суждено умереть. Честно говоря, этого он ждал гораздо больше, чем глупую шину или здоровую ногу. Подросток вздохнул и переместился из фойе в ванную на первом этаже. Он закрыл за собой дверь, и замок издал мягкий щелчок. Глубокий вдох. Попытка успокоить тревожно гудящие нервы. Медленный выдох, и он начал закатывать рукава. Не должно быть слишком сложно. Он никогда не делал ничего подобного раньше, но у него хватало знаний, чтобы всё прошло, как надо. Парень вытащил лезвие и ещё раз взглянул на него. На мгновение подумал, как рассердится Уилбур, обнаружив его мёртвым. Его личная собственность убила себя. Он не мог не усмехнуться при этой мысли. Было странно думать, что кому-то действительно будет грустно. Не похоже, что Фил знал, где он был. На самом деле, Томми мог быть мёртвым всё это время, и его отец так ничего бы и не узнал. Потом был Сэм… Сэм мог сгнить в гребаном аду, и Томми будет все равно. Он не уверен, почему именно этого человека так легко ненавидеть, но это было приятно. Сэм просто был кем-то, к кому он мог чувствовать открытый гнев без последствий. Он был тем, кого Томми мог ранить. И, господи, ему нужно было ранить хоть кого-то. Это было неуместно. Несмотря на собственную вину Сэма — боль, которую Томми причинял ему, была направлена на его истинных обидчиков. Он знал это. Сэму больше не будет больно. И Томми тоже. Ники…у него было ещё меньше связи с ней. Она была горничной, что приносила еду и убирала за ним. Они редко разговаривали, а если и общались, то парой необходимых слов. Дрим и Уилбур. Он был их игрушкой… И они всегда могли получить новую. У Томми не было никого. Он просто хотел умереть. Он поднял лезвие и приложил к коже. Прямо в центр запястья, там, где начиналась ладонь. Мальчик дрожал, но это были всего лишь нервы. В конце концов, тело не хотело умирать. Нельзя было винить его за то, что оно следовало своим инстинктам. Но тело не бывает правым всегда. Иногда ему нужно просто заткнуться и позволить разуму вести. Томми крепко сжал рукоять клинка и давил, пока лезвие не окрасилось красным. Кровь растекалась быстрее, чем он ожидал. Она стекала по запястью и руке, капала с локтя, и только усилилась, когда Томми провёл ножом по коже. Глаза чуть не закатились от сильной боли, но он не сдавался. У него вырвался стон, и пришлось прикусить язык. Это пиздец как больно. Одна из самых страшных болей, которую он когда-либо испытывал, хотя на данный момент был очень хорошо знаком с ней. Рука пульсировала, когда он, наконец, убрал нож, и от вида такого количества крови, что стекало по его запястью, его бросило в холодный пот. Ему пришлось опереться о раковину, чтобы не упасть. Голова начала кружиться то ли от потери крови, то ли от ужасного вида раны. — Ладно, ладно, ладно… — Томми чувствовал, как начал задыхаться. Его тело парализовало шоком, но он еще не мог поддаться панике. — Мы закончим через секунду, а потом ты можешь поспать. Как будто его тело было маленьким животным, которое он, как суетящийся вокруг своего ребёнка опекун, пытался успокоить. Милая мысль. Томми снова поднял истекающие кровью лезвие и собрал всю силу, на какую был способен, вонзая нож в кожу здоровой руки. Дрожащим движением он проделал то же самое, что с другой, прежде чем обнаружил, что совершенно не в состоянии даже держаться на ногах. Кровь закипала в его венах. Его тело вспотело и замёрзло, казалось лёгким и тяжёлым одновременно. Нож упал на пол, брызгая кровью на чёрный напольный коврик и белую керамическую плитку. Томми рухнул на колени, а затем на бок, дрожа, пока его зрение угасало и возвращалось. Так вот, какого это, умереть? Это какой-то отстой. Люди говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. Или жизнь, которую ты бы мог прожить, но упустил свой шанс. Томми не испытывал ни того, ни другого. Он лежал на спине, не сводя взгляда с лампочки над головой, и все время думал, какая она до ужаса яркая. Хотелось бы просто выключить её, но, к счастью, веки сомкнулись, а дыхание замедлилось. Его поглотила знакомая чёрная пустота. Плавание в пространстве и времени, которых не существовало. Вскоре даже это покинуло его. Томми ничего не чувствовал. И это ничего было похоже на блаженство.