***
Сокджин смотрит на сверкающий серебром сталь, в бликах солнца металл становится почти белым. Глаза юноши придирчиво осматривают заострённые края и тонко наточенный кончик. Он пробует в крепком захвате деревянную рукоять, проверяя на вес и гибкость. Правитель вполне доволен. Его одобряющий кивок вызывает горделивую улыбку у главного кузнеца и выдох облегчения у помощников. — Ты постарался на славу, — правитель протягивает меч Сухо, а сам подходит к старшему омеге, одобрительно похлопывая по широким плечам. — Твои глаза привычны к яркому огню, а руки к жаркому металлу, но сейчас тебе, нашему достопочтенному кузнецу, придётся заново привыкать. Ковка железа требует больших усилий, чем любой другой металл. Царь выпрямляется во весь свой величественный рост, окидывая требовательным взглядом своих подданных, но не может удержаться от чисто омежьего жеста — поправляет свои длинные волосы. — Созвать всех уд! Вызвать тысячников и сотников! Позвать главного табунщика и сокольничего! Нынче состоится большой совет в храме великой богини! Приказ правителя тотчас же разослан. Солнце находится в зените, когда с дозора и обхода прискакали сотенные, а старые амазонки пришли, опираясь на свой меч, как на трость. Каменные своды храма поглощают тихий гул и перешёптывания всех собравшихся. Сокджин спускается по витой лестнице в зал, где всё так же пылает вечный огонь для богини, а юный прислужник, подбрасывающий хворост, разглядывает всех изумлённо — на его коротком веку такое впервые. Да и не только его, всех присутствующих тоже. Никто из предыдущих правителей не созывал большой совет, а молодой царь, столь энергично взявший бразды правления в свои руки, сейчас собирается свершить нечто столь же решительное, что и все его деяния до этого. Но никто из присутствующих и помыслить не мог, насколько решительное. Позади царя неизменно находится Сухо, а у подножия лестницы — его личная стража, среди которых был и тот самый меткий лучник Лу, а Лэя, главного надсмотрщика над поселением нартов, знают в лицо все присутствующие. — Разложите здесь, под моими ногами, — громко командует царь, и тотчас перед взором всех собравшихся на каменный и прохладный пол стелют огромный кусок пергамента из цельного куска шкуры телёнка. То, что это огромная карта, понять несложно, но даже бывалые военачальники видят перед собой очертания земель и берегов, которых никогда не видели и до которых ни один воин-амазонка не добирался. Любопытство смешивается с восторгом, и каждый норовит рассмотреть пергамент как можно ближе. Сокджин пытливо обводит каждого взглядом. — Ты, Хату, мой военачальник, можешь сказать, что это? — Да, мой царь. Это земли, которые граничат с крепостью Гузарипл, — рослый омега с длинными русыми волосами, заплетёнными в толстую косу, отвечает сразу, уверенно обводя взглядом карту. — Вот здесь, к северу — земли меотов. За ними земли алан и нохчи. К востоку — степь поганых чинтов, заканчивающаяся на берегу Старой реки. На юге — Понт, а на западе, перед горами Кавказа, с десяток нартских поселений. — Всё верно, — довольно кивает царь, одаривая своего полководца улыбкой. — Как верным будет и то, что все земли к востоку и западу теперь будут нашими! Изумление на лицах сменяется тихим осторожным гулом, и каждый из присутствующих смотрит непонимающе то на правителя, то друг на друга. Сокджин не даёт им вздохнуть, как ошарашивает своим новым повелением: — К осени войско амазонок выдвинется в степь и встретится в проклятыми чинтами в открытом бою. Пришло время изжить их на корню и избавить наш мир от разоряющих набегов кочевников. С благословения великой Сатаней-матери степь станет нашей! Мы воздвигнем свои гарнизоны и укрепления! В ней будут пастись табуны наших лошадей. Мы вспашем её, превратив в необъятные поля! Гул нарастает. Некоторые молодые и горячие выкрикивают нетерпеливое «Хайра!», но воины постарше молчат выжидающе, внимательно смотря на своего молодого правителя. — Мой царь, — Хату обращается к Сокджину осторожно, но всё же решительно: — Чинтов больше впятеро. Их табуны неисчислимы, а юрты перекрывают всю степь. — Их количество будет неважным, когда войско амазонок выйдет на битву в железной броне, — Сокджин говорит уверенно, но назидательно, словно поучает нерадивого ребёнка. — И не только это. Силой и отвагой ни один чинт не сравнится с амазонкой. — Хайра! Хайра амазонкам, непобедимым войнам великой богини! — гулко отскакивает от каменных стен эхо, приумножая голоса нетерпеливых молодых воинов. — Лэй? Молодой черноволосый омега выступает вперёд по зову своего царя. — Сколько рудников серого камня сейчас найдено? — Двадцать, мой царь! — с горделивой улыбкой склоняется омега. — На горе Харома и на Кривой горе в том же ущелье. Дерт, кузнец нартов, знает о залежах железа. Они добывают его от зари и до заката, а мы поставляем в крепость. — Я доволен, — Сокджин коротко кивает. — Не давайте им продыху. Скоро нам понадобится ещё больше руды, и мы не будем ограничиваться одним поселением. Так что будь наготове, Лэй. — Всё во имя великой богини! Хайра! — Нарты могут не стерпеть такого обращения и возроптать… — Нарты — наши рабы! — Сокджин жёстко перебивает одного из сотников, посмевших выразить сомнение его словам. — И если они до сих пор не поняли своей участи, то мы заставим их осознать это через кровь и слёзы. — Кто-то ещё сомневается в повелении нашего правителя? — Сухо выступает вперёд, хмурым сосредоточенным взглядом проходясь по напряжённым лицам старших. Никто не решился ответить. — Что скажут мудрые уд? — царь выжидающе смотрит на старых воинов, чей опыт и знания для него важны. Несколько долгих секунд длятся тихие перешёптывания, прерываемые хмыканьем полного сомнений или тихим кашлем. Наконец, один из них выходит вперёд: — Уд не могут прийти к единому мнению. Мы склонны принять необдуманность твоих решений, мой царь, за молодость и горячность, хоть многие из нас поддерживают тебя и думают, что время пришло. Уд будут ждать знака великой богини. Сокджин слегка хмурит брови, но ничем другим не показывает своего недовольства, всё так же смотря на военачальников с лёгкой улыбкой. Жестом руки омега подзывает прислужника, который проворно раскладывает на пергаменте маленькие фигурки, вырезанные из дерева. При близком рассмотрении они оказываются точёными фигурками воинов: лучника, меченосца, всадника. Слуги ставят их в определённом порядке, пока Сухо следит за правильностью рядов. — Это построение, которого будут придерживаться войска амазонок во время битвы, — поясняет молодой правитель, и в наступившей тишине голос его звучит громко и властно. — Тактика была применена ещё нашими далёкими предками, легендарными хеттами. Хоть они и не были амазонками, но обладали решительностью и храбростью, которые присущи нам — сыновьям великой богини. Но, в отличие от нас, у хеттов были глубокие познания в боевой тактике и ведении сражений что на равнинной, что в гористой местности. Хетты оставили в наследство своим потомкам записи, хранимые жрецами богини Кубаба, одной из божественных сестёр нашей великой Сатаней-матери. И потому мы — Её сыновья — по праву можем присвоить себе записи давно минувших лет. Жрецы великой богини согласны со мной, — Сокджин поворачивает голову в сторону притихших служителей храма, но глаз не спускает с ошалевших от его слов военачальников. — Полки будут построены полумесяцем, подобно только что рождённой луне. Боковые фланги — это всадники-меченосцы и копьеносцы; центр — лучники, а в тылу — пешие воины. — Мой царь, — Хату снова нетерпелив и готов высказать свои новые опасения, но Сокджин заставляет его умолкнуть жестом руки. — Да, — поясняет царь, волевым голосом показывая, что нареканий не потерпит. — Войско амазонок меньше, но заверяю всех вас — войско чинтов станет ещё меньше, даже не дойдя до середины поля. Десятки изумлённых глаз смотрят на молодого царя. И пусть в их глубине читается немой вопрос — а не безумен ли их правитель, но они одновременно полны восхищения и азарта. — Хату, сколько отрядов чинтов осталось в степи? — Три, мой царь, — живо отвечает военачальник. — Два из них находятся у колодца к северу от кургана Куцей, а один кочует меж рощей и курганом. Возможно, их тоже заинтересовало появление скифов в этих местах. — Степь должна стать свободной от них, — коротко командует Сокджин, и Хату понимающе кивает. — Земля разверзнется под ногами поганых чинтов и поглотит их, а огонь охватит их вонючие юрты. Оставшихся уничтожат стрелы и мечи амазонок. Последнее, что увидит чинт перед смертью — это копыта наших коней, втаптывающих их в землю! — Хайра! — всё же не удерживаются молодые омеги, разгорячённые словами царя. — Хайра войску амазонок! — Лу? Сколько лучников будет готово к битве? — Сокджин оборачивается к юному стрелку, на что тот живо откликается: — Две тысячи, мой царь. — Две тысячи против пяти тысяч лучников чинтов, — хмуро уточняет Хату. — В этом и будет наше преимущество, — твёрдо заявляет царь. — В начале битвы фланги выйдут вперёд и обогнут войско читнов. — Тогда наше будет слишком растянутым. Чинты прорвут линию своим напором. — Не успеют. Наши всадники-лучники заставят их отвлечься на фланги. У чинтов нет и никогда не было боевого построения как такового. Их конные ряды всегда прямые и идут лишь в лоб. Да, они знают степь как свои пять пальцев, но и мы знаем не меньше. Каждый холм, каждый овраг, каждая кроличья нора должна быть выгодно использована для нашего войска. Для этого мы возведём укрепления здесь и здесь, — Сокджин жердью указывает на карту. — А между ними построим цепь вышек двумя линиями. На каждой будут размещены по несколько отрядов лучников. С благословения великой богини мы повергнем поганых чинтов, не оставим и следа от них! Степь станет нашей! — громко и чётко итожит молодой царь, давая понять, что никаких сомнений и страхов от своих подданных не потерпит. Громогласное «Хайра!» снова оглашает своды храма, хоть глаза некоторых воинов не скрывают своего недоумения.*
— С дозора привели женщину, — Сухо предстаёт перед правителем, занятым осмотром оружейных мастерских. — Она просится в крепость. Хочет жить по обычаям амазонок. — Нартская женщина хочет стать амазонкой? — ухмыляется Сокджин, но тут же призадумывается: — Приведите её ко мне. Адиса забывает о страхе и усталости, едва перед ней открываются ворота крепости. Глаза её бегают от одного строения к другому, с восторгом и любопытством пытаясь охватить всё вокруг. На неё тоже смотрят: настороженно, пытливо. Вокруг много детей разных возрастов, и все они омеги. Среди всей этой толпы людей нет неразберихи, никто не кучкуется по углам, как в поселениях нартов. Все идут стройными колонами, горделиво расправив плечи, готовясь к дозору. Адиса угадывает среди них стрелков из лука, дрессировщиков собак или соколов, табунщиков, но больше всего воинов. Едва она видит Сокджина, понимает, что перед ней царственный омега — такой красоты она не видела никогда. — Моё почтение воинственному и прекрасному царю амазонок, — Адиса склоняется низко перед правителем, опустив глаза и не выпрямляясь, пока правитель не подал знак. — Я прошу… позволить мне прожить в крепости среди доблестных амазонок. — Чем продиктовано твоё желание, женщина? Ты не воин и вряд ли им станешь теперь. — Я могу быть полезной по хозяйству, — горячо просит Адиса, смотря в лицо правителя. — Мне не сравниться с мастерами-амазонками, но и я умею многое: как правильно и долго хранить мясо, как уберечь просо от личинок, и даже могу хранить лёд в погребе. Позвольте мне остаться. — Крепость пользуется плодами трудов нартов, но ещё ни один представитель племени не был среди амазонок бок о бок. У нас это не принято. — Пусть я буду первой, — не отступает Адиса, просяще заглядывая в глаза царю. — Но поверьте — буду не одна. За мной придут десятки, а то и сотни омег, коих жизнь в племени хуже кабалы. Амазонки живут в чести и уважении, чего никогда не видели я и многие мои соплеменники. О, великий царь амазонок, только брось клич — к крепости придут тысячи омег, мечтающих о достойной жизни и смерти. — Но то лишь для истинных амазонок, рождённых в Доме Сороки, и никак не для нартов. — Позволь остаться, — в последнем отчаянном жесте Адиса падает на колени перед царём. — Но ежели прогонишь — останусь жить под стенами крепости всё равно. Сокджин едва заметно хмурит брови в своей задумчивости. Он ещё не понимает, но чувствует — великая богиня не просто так привела эту женщину к нему. Вот только к добру или худу, омега не может различить. Он смотрит в глаза женщине, видя в её зелёных глазах самое главное — решимость, а если это качество есть в человеке, то и смелости ему будет не занимать. — Оставайся, но твою участь решит великая богиня-матерь. Если к концу лета ты не овладеешь оружием, то будешь изгнана из крепости. От радости женщина теряет дар речи, но падает на колени, стукаясь лбом об землю, и застывает, пока её не поднимают с колен. Адису отводят к хлевам, где амазонки держат овец и коз, определяя её пастушкой на время, пока смотрители не определят её таланты и не дадут ей должное дело. Всё же женщина довольна. После еды и смены одежды сразу приступает к своим новым обязанностям. И впервые за долгое время женщина глубоко вздыхает и выдыхает свободно — она на своём месте.*
Закатное солнце окрашивает стены крепости в алый, мягко перетекающий в пурпур. Сокджина поднимается на крепостную стену, смотря сверху на бурлящую крепость — он словно улей разворошил — всё вокруг пришло в гудящее движение: казармы, конюшни, оружейные. Но более всего сердцу молодого царя дарит удовлетворение монотонный звук из кузниц, в которых жарко пылают горны и куется железо. Крепость готовится к большому сражению, к войне, равной которой ещё не было. И каждый из воинов-амазонок ликует в душе, а сердца наполняются той нетерпеливой радостью, что только воин может испытывать перед битвой. С разных концов крепости становятся слышны напевы, под которые уходили в поход их воинственные предки. Каждый из амазонок уверен — эта битва останется в веках! — Сокджин, — Сухо стоит позади правителя, а тот, наблюдая за жизнью крепости, и не заметил его. — Мой царь, несколько отрядов вышли в степь, — докладывает тот. — Сотники получили карты и уже завтра приступят к воздвижению башен и укреплений. Каждый занят своим делом. Доволен ли ты, мой царь? — омега склоняется почтительно, левой рукой сжимая рукоять меча. — Доволен, мой друг, — Сокджин умолкает, более не говоря ни слова, глаз не спуская с гудящей крепости. Сумерки сгущаются, постепенно отдавая власть приближающейся ночи. Сокджин замечает, что у Дома Сороки нынче необычайно тихо, лишь главный смотритель со своими помощниками проходит от одного домика к другому, что-то громко и недовольно отмечая, а помощники кивают быстро и почти безостановочно. Его голос звучит так, что сороки в своих гнёздах на крышах домиков тревожно трещат. — Сегодня никто не принимает альф? — тихо спрашивает царь, не оборачиваясь к другу. — Амазонки столь разгорячены вестью о предстоящей битве, что не могут думать ни о чём другом, как о сражении. Сокджин чувствует, как Сухо улыбается, и сам позволяет улыбке расплыться на своих губах. — Нынче разродилось семеро амазонок, — продолжает Сухо. — Все младенцы — омеги. Это знак великой богини. Она благословила нас. — Хайра, — так же задумчиво тянет Сокджин. — Что не так, Джин? — Сухо чувствует смятение и некий страх своего царя. — Кажется… мне впервые страшно, — признаётся омега, но начинает смеяться вопреки своим словам. Его смех сродни безумству, накатывающий после беспрестанной тревоги, что сжимает сердце. Это тот самый страх, леденящий нутро, а поведать о нём ты никому не можешь, ибо сам и являешься источником этого страха — Сокджин боится самого себя. — Впервые?! — Сухо тоже смеётся, быстро обхватывая руки друга. — Да мне так страшно с самого первого дня, с того самого мгновения, как я увидел тебя выходящим из ворот храма. Страшно будет всегда, — Сухо улыбается широко, хоть на глазах пелена слёз, то ли от прошедшего хохота, то ли от не отпустившего страха. — И это правильно. Это и есть та грань между величием и безумием. Тот человек, который не боится — безумец, что приведёт к гибели и себя и всех вокруг. Но пока в сознании есть страх, а в сердце смелость, чтобы преодолеть его — ты велик. И величие коснётся не только лика твоего, но и мира, который ты возводишь своими руками. Ты строишь новый мир, Сокджин… Мой царь, достойнейший из сыновей великой Сатаней-матери. И потому — бойся! Страх — это часть самого тебя, чувство столь же сильное, как и любовь, страсть, жадность… эгоизм. Порой именно страх ведает нашими мыслями и поступками, заставляя проявлять храбрость, но зачастую и безумство. Когда-нибудь этот страх затопит молодого правителя настолько, что он переступит не только через себя, но и через тот новый мир, возведённый его собственными руками, построенный на крови сотен своих собратьев. И сердце молодого царя сжимается и ликует, видя рождение своей империи, начало своего великого правления. И пока ему страшно — он всё преодолеет!***
Тот миг Сокджин запомнил навсегда, когда под стенами крепости вновь появились скифские отряды. Но на этот раз это не невзрачные и молчаливые дозорные, пришедшие в степь, а целая свита — к крепости амазонок приехал сам царь Скифии. За всеми заботами подготовки к войне омега и не заметил, как дважды наступало полнолуние и готовилась вступить в свои права третья полная луна, а значит, его альфа должен был вернуться к крепости Гузарипл. И сейчас, смотря на возводящиеся шатры скифов, Сокджин с удивлением обнаруживает, что скучал… Очень скучал по своему альфе. Нескольких дней так мало для того, чтобы истинное чувство расцвело и укрепилось в сердце, но достаточно, чтобы почувствовать взаимное влечение альфы и омеги. У амазонок есть традиция, сложившаяся века назад, но действующая до сих пор — пара образуется только по желанию омеги, альфа лишь подчиняется его выбору. Именно омега выбирает себе альфу из нескольких, определяя отца своих будущих детей. Альфа имеет право ухаживать, просить, доказывать словами и поступками, что достоин выбора, но решение всегда за омегой. Сокджин никогда и никому не признается и не покажет кому бы то ни было, что он боялся: не явись Намджун под стены крепости в условленное время, омега был бы осмеянным другими воинами за свой «недостойный» выбор. Чего стоит альфа, что даже на «свидание» не смог прийти? Скифские отряды расположились на расстоянии полёта стрелы, у самого берега моря на одном из холмов. Укрепление скифов видно как на ладони, и амазонкам с крепостной стены с их острым натренированным взглядом всё видно. Чем они и пользовались, высматривая высоких и широкоплечих альф для жаркой ночки в Доме Сороки. К вечеру отряд скифов во главе со своим правителем выехал к крепости мерным неторопливым шагом, больше напоминая группу мужчин на прогулке — себя показать и на других посмотреть. Альфы высматривают меж стройных фигур омег, одного или парочку, с кем можно провести ближайшие несколько ночей. Сокджин велит открыть ворота и выехать навстречу, и сам стоит впереди своей свиты. Глаза омеги невольно бегают от одного скифского воина к другому, пытаясь увидеть уже столь полюбившиеся знакомые черты. Но, как ни всматривается омега в облик светловолосых широкоплечих мужчин, не видит широких скул и драконьих глаз. — Кай здесь, — Сухо шепчет тихо, едва заметным кивком головы указывая на альфу, восседающем на гнедом скакуне. Взгляд Сокджина скользит в сторону Кая, но и рядом с ним не обнаруживает Намджуна. В сердце поднимается тревога, и мысли омеги хаотично мечутся от одного страшного предположения к другому, ещё более страшному. Но думать о том, что Намджун просто забыл о нём или передумал, пожалев о своём выборе, не хочется никак. Они всё ближе, а сердце молодого правителя стучит под горлом от волнения и разочарования — среди воинов нет Намджуна. Видимо поэтому Сокджин не замечает горящего взгляда одного альфы, устремлённого на него. И не заметил бы и вовсе, если бы смеющийся взгляд Кая не указал на кое-кого. Перед омегой на крупном и длинноногом коне, украшенном великолепной сбруей, восседает царь скифов — поистине исполинского роста и широты плеч альфа — выделяясь среди других воинов не только богатырским телосложением, но и необычным обликом: длинными белыми волосами, чёрными пронзительными глазами, правильными чертами лица и настоящей мужской красотой. Но не это заставляет так сильно биться сердце омеги: перед ним в царском облачении стоит Намджун. Образ скифского царя величественен и ярок: обшитый медными пластинами кожаный доспех подчёркивает статную фигуру, широкие бёдра с крепкими икрами длинных ног обтягивают «варварские» кожаные штаны, и омега впервые думает, что эта часть одежды очень даже привлекательна. На плечах мужчины плащ из тонко выделанной шкуры диковинного животного, которого Сокджин так и не смог распознать. — Ты не просто воин в войске повелителя скифов, — не спрашивает, а утверждает очевидное Сокджин. — Да, — от яркости счастливой улыбки альфы рябит в глазах. — Ты и есть сам правитель скифов, — снова утверждает омега, но в его глазах отчётливо сверкают огни нарастающего гнева. — Да. Я и есть правитель Скифского государства, — в голосе мужчины слышны искорки смеха, но мгновенье спустя он становится ниже и глубже, снова пуская знакомые мурашки по телу омеги. — И я вернулся, как и обещал, томимый и ведомый лишь одной мечтой, что и ты, прекрасный царь амазонок, сдержишь своё обещание. Говорить, о каком именно обещании припомнил альфа, не стоило. Сокджин помнит и не забывает, и отступать от своих слов не намерен, хоть прямо сейчас горит желанием расцарапать лицо мужчине своими длинными ногтями. Альфа поднимает руку, подавая знак своей свите и сам спешивается с коня. Его примеру следуют все скифы. — Моё почтение, прекрасным и воинственным амазонкам и их богоподобному предводителю. Намджун склоняется перед омегами, глаз не спуская с Сокджина. Взгляд омеги метает молнии, а тонко сжатые губы говорят о силе его выдержки: будь они наедине, царь скифов получил бы пару тяжёлых ударов меж глаз, а после — пару нежных поцелуев. — Видимо, твой… прислужник забыл тебе сказать, — громко говорит Сокджин так, чтобы все вокруг слышали: — Мы лишь тогда примем вас и ваши условия о границах земель, когда царь скифов преклонит перед нами колено! А твои поклоны, царь, можешь оставить для своих подданных. Улыбка альфы тускнеет, а драконьи глаза прищуриваются опасно. Но мужчине хватает лишь нескольких мгновений: откинув полы диковинного плаща, он делает решительный шаг к царю амазонок и опускается на одно колено. Шум и лязг оружия поднимается вокруг, когда вся скифская свита следует примеру своего предводителя. — Афирим воинственным и прекрасным амазонкам! — Афирим, — подхватывает сотня воинов позади скифского царя. Лёгкая улыбка трогает губы Сокджина: пусть мелко и нагло, но омега отомстил альфе за его ложь. Но когда Намджун поднимает на него свои глаза, дрожь проходит по спине юноши. Мужчина шепчет тихо, так, что слышит только стоящий перед ним омега, голосом полным решимости и страсти: — Мой нежно возлюбленный омега. Да, я стою сейчас перед тобой на коленях, но клянусь тебе, нынче ночью всё будет наоборот. И пусть этого никто не увидит. Но то, что именно так и было, догадаются все, вплоть до последней собаки. — Будьте… кхм, нашими гостями, — громко сипит Скоджин, весь дрожа от слов своего альфы. — Вас ждёт хмельная сана и отменное мясо. Не откажите в ласке нашим доблестным и прекрасным воинам. — Не откажем, — широко ухмыляется альфа. — Нам приятны ласки прекрасных амазонок. Сокджин стремительно разворачивается, легко вскакивая на своего коня, и направляется к воротам крепости, краем глаза подмечая нежное воркование Сухо и Кая и их сцепленные руки. Заметив уход своего правителя, Сухо с едва заметным разочарованным выдохом уходит вслед за ним. Ночь подкралась незаметно и совсем неожиданно для омеги, взбудораженного словами альфы. Со стороны Дома Сороки доносятся звуки тонкострунной шичапшины, призывающей на традиционных танец выбора — «удж хеш». В ночное небо подымается серый дым от костров, а ароматы жареного мяса и рассыпчатого отварного проса распространялись по всей округе. Сокджин нигде не мог застать своего друга, видимо, Сухо «сбежал» к своему альфе едва выдался удобный случай. И он не ошибся в своём предположении — Сухо вовсю прохаживался вокруг большого костра в ритуальном танце под руку с Каем. Царю амазонок всё же пришлось выйти к Дому Сороки. Все поднялись со своих мест, а танцующие замерли приветствуя царственного омегу. Едва Сокджин шагнул к костру, как попал под огонь глаз мужчины, что ярче и жарче самого пламени. Колени омеги дрожат, но утончённый подбородок вздёрнут вверх, когда он медленно проходит через ряды амазонок и скифов. Красоту молодого царя не замечает разве что слепой, но и тому перескажут восторженные слова, описывая идеальное лицо и восхитительную фигуру. Омега украсил свою тугую чёрную косу золотыми монетами, вдел в мочки ушей драгоценные серьги, а на тонкие запястья надел браслеты. Его одежды хоть и просты, из грубой суконной ткани, но подчёркивают все достоинства юного тела, не скрывая длинных стройных ног и изящных рук, а широкий пояс, обшитый медными украшениями, выделяет изумительно тонкую талию и широкие плечи. Для молодого правителя, впервые вышедшего к Дому Сороки, расстелают тугой войлок и ставят низкий треножный столик, уставленный напитками и едой. Во время встреч у Дома Сороки альфы и омеги, знакомясь или встречаясь с уже знакомыми, восседали или возлежали рядом друг с другом. Одно только это будоражит молодую кровь, находясь так близко к горячим, жаждущим страсти и ласки телам. Сокджин мягко и грациозно опускается на войлок, всем своим нутром чувствуя жар мужчины рядом. — Ты прекрасен, — сразу «атакует» альфа, любуясь порозовевшими скулами на красивом лице. — Моё сердце пылает и бьётся сильнее от одной только мысли, что ты впервые здесь… И это происходит рядом со мной, мой омега. Сокджин слегка давится напитком, резво отставляя кубок на столик. Он краснеет ещё больше, но теперь от злости. — Ты… Ты тоже впервые здесь, альфа. В прошлый свой визит ты пренебрёг приглашениями амазонок. — Да, я впервые здесь, и, признаться, для меня всё так диковинно, — улыбается мужчина, быстрым взглядом охватывая всё вокруг: прогуливающихся рука об руку альф и омег, музыкантов, сидящих у самых стен крепости, хоровод танца, в котором замечает Кая и Сухо. — Расскажешь мне, как здесь всё проходит? — взгляд альфы снова застывает на самом красивом в мире лице. — Впервые к Дому Сороки омеги могут выйти, когда им исполнится пятнадцать лет. Здесь амазонки встречаются с альфами, — всё так же розовея скулами, рассказывает юноша. — Это единственное место у крепости, где могут находиться альфы. В любом другом месте в вас пустят стрелы с крепостной стены не раздумывая. — Большая честь для любого альфы быть допущенным столь близко к неприступной крепости амазонок, — в голосе мужчины сквозит улыбка, но не насмешка. — А что за танец, через который проходят все альфы и омеги? — Не все, — уже спокойнее поясняет Сокджин. — Только те, кто определились с выбором. — То есть пара? — Да, — снова краснеет омега. — Если… альфу не пригласили на «удж хеш», значит, что либо омега в сомнениях, либо тот не подходит ему. — Сокджин позволяет себе хихикнуть незаметно, видя, как при этих словах напряглись плечи мужчины. — Само название танца говорит за себя — «хеш», то есть «уводить». Омега уводит из танца альфу, которого он выбрал для ночи в Доме Сороки. — То есть… — ещё больше напрягается Намджун — альфа, оказавшийся у Дома Сороки, рискует не получить приглашение туда… с первого раза? — Да, — теперь Сокджин смеётся открыто. — Альфа помногу раз может приходить к Дому Сороки, но так и не быть приглашённым туда, если он не приглянется ни одному из амазонок. Но если он приглашён на танец, то это знак того, что альфа занят и другой омега не станет претендовать на него. Намджун кидает взгляд полный какой-то зависти и отчаяния в сторону своего друга, танцующего в хороводе под руку с красивым омегой. Уж Кай явно сегодняшнюю ночь проведёт со своим омегой, а его уверенность испаряется с каждым мгновением. И, наверное, поэтому он чуть вздрагивает, когда видит перед глазами протянутую ладонь. — Я приглашаю тебя на «удж хеш». Станцуешь со мной? Всё, на что оказался способен ошалевший от счастья мужчина — лишь кивнуть медленно, тут же обхватывая тёплую ладонь. Сокджин широко улыбается, опуская смущённый взгляд. Он крепче сжимает ладонь мужчины, утягивая за собой в хоровод.«Апхьарца/ШыкIэпшынэ» Нарт Хэку
«Удж хеш» — это даже не танец, а скорее неспешные шаги пары, прогуливающейся по широкому кругу вокруг костра с переплетенными руками близко-близко друг к другу. Их тихие разговоры не слышны никому, их взгляды и прикосновения только для них двоих, и от того, как сильно стучат их сердца, не слышно ритма музыки. Омеги прижимается к альфе со стороны сердца, а рука чуть подрагивает в крепком и одновременно мягком захвате рук мужчины. Оба выравнивают свой шаг под общий ход танца и плавно втекают в хоровод. Намджун замечает несколько пар, покидающих хоровод и уходящих в сторону домиков. Сокджин видит его вопрошающий взгляд и опережает альфу своим пояснением: — У омеги есть время обдумать свой выбор, пока хоровод обойдёт вокруг костра трижды. На первом круге у него ещё есть возможность отказаться. Пальцы, сжимающие руку омеги, словно деревенеют, и Намджун оступается на ровном месте, вызывая тихий хохот омеги: — Надеюсь, ты не будешь столь неуклюжим на нашем ложе страсти, альфа? У меня ведь есть время передумать, пока мы заканчиваем первый круг. Мужчина тут же меняется в лице, наклоняется к самому уху омеги и шепчет: — Я стерплю капризы своего прекрасного омеги здесь, у Дома Сороки. Но едва мы окажемся там, тебе придётся забыть о них. — Прости, — смущённо шепчет в ответ Сокджин. — Но и ты должен понять — амазонки не просто выбирают себе альфу на одну ночь. Мы прежде всего выбираем отца своего будущего ребёнка. Пусть это выглядит как отбор выносливого и породистого жеребца, но для последующих поколений воинов великой богини это важно. Намджун кивает, понимая слова омеги. Он мягко поглаживает его руку в своей руке. — Ребёнок, появившийся на свет от связи альфы и омеги-амазонки, должен быть сильным и крепким, должен выжить, — продолжает Сокджин. — А потому и отец, и папа, должны быть здоровы. И если амазонки могут похвастаться крепостью духа и тела, то не каждый пришлый альфа годится для создания пары. Потому… — Сокджин умолкает, вновь смущаясь перед своим альфой, но выдыхает громко: — Тебе, как и всем другим альфам, придётся пройти через испытание уд, прежде чем окажешься на ложе со мной. — В чём именно состоит это… испытание? — Намджун не знает, смеяться ему или снова волноваться. — Тебя… измерят, осмотрят волосы, зубы и… твоё альфье достоинство. Красноречивое молчание мужчины заставляет взволнованное сердце омеги трепетать ещё больше, ведь он собирается подвергнуть испытаниям уд самого царя Скифии. Но слова мужчины заставляют его вскинуть свой изумлённый взгляд. — Воистину мудрость вашей богини-матери велика, а вы — Её достойные сыновья и дочери. Веками вы соблюдали этот обычай отбора альф — отцов своих будущих детей, и потому племя амазонок одно из самых сильных, а ваше войско, хоть и малочисленно, но непобедимо. — Это так, — выдыхает омега, смотря в глаза своему альфе, совсем не замечая, что они проходят уже второй круг танца, и всё больше глаз устремляется на них: удивлённых, восторженных, радостных — пара Намджуна и Сокджина смотрится невероятно величественно и гармонично. — Я счастлив и горд, что ты выбрал меня своим альфой, отцом своего… нашего сына. Я пройду испытания. И не только старых уд, но и все, что ниспошлют нам боги, чтобы быть достойным и любимым тобой. Ему ничего не отвечают, но сердце альфы с силой колотится в груди, когда его вытягивают из круга танцующих и тянут в сторону домиков. Дыхание сбивается, как и торопливые шаги двоих опьянённых сильным чувством, не имеющего ничего общего с похотью, низменной страстью. То первая, нежная и отчаянная любовь между альфой и омегой. Едва выйдя из света костра, Намджун подхватывает юношу на руки, прижимая к себе крепко и целуя в губы — первый в их любви. Ему отвечают, слепо тычась пухлыми губами неумело, обхватывая тонкими руками крепкую шею. Они прижимаются лбами друг другу, млея от этой близости и сходя с ума от той, что им ещё предстоит этой ночью. Птичий трекот врывается в темноту ночи, и Намджун непонимающе смотрит на соломой крышу домика. — Сорока? — удивлённо смотрит он на широко улыбающегося омегу. — А ты думал, почему их называют Домом Сороки? Потому что они и есть «хозяева» этих домов. И, чтобы они позволили нам пройти, нужно сделать для них подношения. Смотри, — Сокджин ловко спрыгивает на землю, подходя к небольшой крытой лохани у стены. Там оказались червячки и опарыши в земляном навозе. Омега быстро выхватил несколько и поднял вытянутую ладонь. К ней тут же на руку опустилась маленькая сорока, выделяясь в темноте белым боком. — Ты тоже, — подсказывает омега альфе. — Задобри птиц великой богини лакомством, и они примут нас под своё крыло, — тихо смеётся Сокджин от щекотки в ладони, когда клювик проворной птички быстро собирает расползающихся червяков. Намджун щедро зачерпывает горсть земли с червяками и тоже протягивает руку, к которой шумно опускается другая сорока, вереща на свой птичий лад. — Нас ведь не зря называют «детьми сороки», — тихо шепчет омега. — Каждого из нас зачали в таком домике с сорочьим гнездом. Это птицы нашей великой богини Сатаней-матери. — Почему именно они? Намджун спрашивает не из праздного любопытства, ему важно знать законы и обычаи амазонок, племени, к которому принадлежит его возлюбленный омега. — Легенда гласит: когда прекрасная и воинственная Сатаней пригласила к себе своего возлюбленного бога-кузнеца Тлепша, сидя в ожидании у порога, заметила, как на крышу опустилась маленькая сорока. Богиня, находясь в радостном расположении духа, кинула ей горсть проса. В благодарность птица осталась на крыше — охранять покой двух влюблённых. Один из богов, томимый завистью к Тлепшу, подкрался к домику Сатаней, чтобы убить её возлюбленного — в момент, когда могучий кузнец был наиболее уязвим. Но сорока подняла шум, разбудив влюблённых, и тем спасла их. С тех пор сороки живут на крыше домов амазонок, а со временем Дом Сороки стал местом встречи альф и омег. — Этой ночью они будут охранять нас? — неверяще улыбается мужчина. — Да, они приняли наши дары и пропустят в дом, не проронив ни звука, но как только подкрадётся чужой — поднимут шум. Идём, — Сокджин берёт альфу за руку, другой отодвигая край плотного войлока, закрывающего вход. Низкий домик из плетёнки, обмазанной глиной, достаточно широк и имеет такую же плетёную ширму посередине. За ширмой — расстеленная на дощатом полу циновка, укрытая шерстяным одеялом. У стены — низкий столик с кувшинами и чашами, на полу — другие чаши, кувшин и стопка мягких тряпок. Слова омеги оказались правдой — сороки на крыше подняли шум, едва заметили приближающихся к домику уд, и не умолкали до тех пор, пока старые амазонки не ушли. Сокджин смотрит на мужчину взглядом полным нежности и скрывается за плетёной ширмой, оставляя Намджуна во власти уд. Старые амазонки, медленно поклонившись альфе, потребовали, чтобы он снял одежду. Намджун подчиняется беспрекословно, развязывая шнуровку на груди и пояс. Лёгкий шорох привлекает его внимание. Он поднимает глаза, устремляя взгляд через узкие щели ширмы, и не может их отвести — омега, вполоборота к нему, медленно стягивает одежду с плеч. Сердце мужчины готово пробить грудь, а глаза загораются огнём, не укрывшейся от старых уд, скрипуче ухмыляющихся с нетерпения альфы. Те и не стали проводить подробный осмотр, понимая, что перед ними достойнейший из достойных — царь Скифии, лишь согласно закивали, любуясь идеальным мужским телом в ореоле длинных белых волос, позволив себе задержать взгляд на коротких курчавых волосках в паху. Хоть они и стары, но ничто омежье им не чуждо — вид альфы даже в их старую кровь бросил искру. — Альфа, — позвал его один из омег с длинной седой косой. — Ты должен быть чист до омеги и после него, — и все трое с поклоном удалились. Надрывающиеся сороки затихли. В наступившей тишине альфа отчётливо слышит стук собственного сердца. Дощатый пол чуть заскрипит под ногами мужчины, когда он делает шаг к своему омеге. Сокджин всё так же стоит вполоборота, обнажённый, смущённо опустив глаза, хоть спина и плечи по-царски выпрямлены. Свою дрожь омега не скроет, как и сгустившегося аромата, жадно втягиваемого альфой. От волнения Сокджин обхватывает дрожащими пальцами косу, неловко расплетая её. — Остановись, — тихий и глубокий голос альфы заставляет послушно замереть его. Намджун мягко обхватывает пальцы и волосы омеги, сам медленно и осторожно расплетая косу. Золотые украшения с волос с глухим стуком падают на пол, а мужчина прижимается к юноше ещё крепче. Губы совсем легко касаются плеч и шеи, пуская волны мурашек по коже возлюбленного, а длинные пальцы вплетаются в густые мягкие волосы, в которые альфа зарывается и лицом. — Не бойся меня, — стонет альфа в шею любимому, а Сокджин лишь мгновение спустя понимает, что имел в виду мужчина, когда тот притянул его к свой груди, всем телом вжимаясь в него. Ощутив орудие страсти мужчины, Сокджина затрясло — огромный, чуть подрагивающий член упирается ему в живот. Он горячий и пульсирующий, влажный на кончике и обжигающе сухой по длине. Намджун совсем легко потирается о живот юноши, широкими ладонями обхватив его ягодицы, неспешно и ласково проводя по ним. — Намджун… Альфа, — совсем тихо взмолился омега, укладывая свои ладони на крепкую грудь мужчины. Но мужчина и не думает останавливаться. Он медленно разворачивает омегу в своих руках, вжимаясь пахом теперь в упругие ягодицы так сильно, что Сокджин чувствует, как нежная кожа трётся о жёсткие паховые волоски мужчины. Руки альфы скользят по гладкой коже омеги вниз к мягкому возбуждению, пальцы тянутся к поджатой мошонке, проводя вдоль лёгкого пушка мягких лобковых волос. Одна рука нежно обхватывает основание омежьего члена, другая — ныряет меж трепещущих бёдер к расслабленному и влажному от смазки нутру. Пальцы мужчины с удовольствием пачкаются в тёплой и густой влаге, а голова немного кружится от сладости аромата. Бёдра омеги расслабляются от действий рук мужчины, так, что колени чуть сгибаются, давая больше простора и доступа, раскрываясь перед любимым. Но, чувствуя нарастающее безумие страсти, омега останавливает мужчину, сжимая его запястья. — Постой, альфа. Я… я должен обмыть тебя, перед тем, как… мы сцепимся. И потом ещё раз после… Это правило великой богини, нельзя им пренебрегать. — Да. Я помню, ты сказал мне об этом тем утром у реки. Скулы омеги краснеют ещё больше, но руки, несмотря на смущение, легко толкают мужчину на покрывало, заставляя улечься спиной. Стопки мягких тряпок поочерёдно окунаются в чашу с водой. Проворные руки омеги проводят влажной тканью вокруг паха, меж бёдер и по стоящему колом возбуждению альфы. Намджун выдыхает сквозь зубы от этих действия, сдерживая себя, чтобы не схватить омегу за затылок и не опустить эти пухлые губы на свой член. Красота омеги завораживает: он сидит перед ним на коленях с распущенными волосами, тёмным каскадом рассыпанных по спине и плечам. Белизна кожи омеги столь контрастирует со смуглым загаром альфы, что это обоих приводит в трепет. Сокджин смотрит ему в глаза, хоть и проводит тряпицей старательно вверх-вниз по налитому кровью стволу, меняя ткань на чистую, и лишь потом опускает взгляд на член. Омега старается скрыть свой испуг и любопытство, но от мужчины не укрылся огонь, загоревшийся в глазах возлюбленного. — Сейчас-то я тебя обмою, — признаётся омега, — но смогу ли я это сделать потом? — намекая на то, оставит ли альфа ему силы, вымотав своей страстью за эту ночь. — Я смогу сделать это за нас двоих, — с ухмылкой утешает омегу мужчина. Сокджин ничего не отвечает, снова вспыхивая смущением, но берёт ещё одну тряпицу, обмакивая в чистую воду и разворачивается спиной к альфе, всё так же сидя на коленях. — Ты должен убедиться, что и я чист перед тобой, — шепчет он, обернувшись через плечо, грациозным жестом убирая длинные волосы со спины, и нагибается, оттопыривая ягодицы, одним движением проведя меж них куском ткани. Лицо альфы стремительно приблизилось к желанным бёдрам, а язык широким и горячим мазком проходит по анусу, омега срывая стон с губ. Больше ему подняться с мягкого покрывала не дали, надавив на плечи, заставив уткнуться лицом в согнутые локти. Язык альфы напористо, но мягко готовит своего омегу для страсти. Длинные тонкие пальцы мужчины растягивают анус беспощадно, но невероятно волнующе ласкают омежий член. Зубы впиваются в ягодицы, оттягивали сладкую кожу, а губы проходят вслед за укусами мягче и легче пёрышка. Омегу бросает в жар, и дрожь не отпускает колени, пока мужчина нависает над ним, целуя затылок. — Намджун!.. — впервые омега с придыханием произносит имя мужчины. — Ты ведь помнишь мои слова, сказанные нынче у ворот крепости? — от глубины голоса альфы омега издаёт скулёж, выдавая своё нетерпение. — Что я… буду на коленях перед тобой этой ночью, — выдыхает юноша и снова скулит, не чувствуя больше пальцев мужчины в себе. Меж пылающих ягодиц альфа укладывает свой член, приподнимая его сильнее за бёдра. Влажная головка доходит до самого копчика, ещё больше волнуя омегу и одновременно приводя в восторг. — Да. Но я сказал и другое. Ты ведь запомнил и это? — Что я… должен забыть о своих капризах, — стонет омега, разомлевший и взбудораженный от настойчивых и нежных ласк альфы. — Я возьму тебя сейчас… сильно и крепко. Мужчина рукой направляет себя, приставляя багровую головку к растянутому анусу, легко размазывая ароматную смазку по стволу. Плавным толчком он входит самым кончиком члена и, замерев, смотрит, как медленно исчезает головка в розоватом нутре омеги, выдыхая судорожно, чувствуя как плотно сомкаются стенки вокруг него. Мужчина опускается на вытянутые руки, нависая над дрожащим омегой, укрывая их обоих белым каскадом длинных волос. — Ты мой омега, — хрипит альфа в пылающее ушко омеги. — И эта ночь лишь наша, — поцелуями спускается по виску и скуле, шепча тихо и медленно проталкивая член во влажное горячее нутро. — Забудь свой титул, забудь своё имя. Рядом со мной ты — Омега, а я — твой Альфа. И не будет более никого, только ты и я. Тихий вой омеги срывается на протяжное мычание — омега отпускает себя, доверяясь рукам своего альфы, принимая его в своё нутро и в своё сердце. Первые плавные движения сменились толчками. Громкое дыхание и хрипы становятся стонами, оглашающими всю комнату. Толчки теперь обоюдны — омега ловит ритм альфы, приноравливаясь, вторя движениям мужчины. В один момент альфа хватает его за бёдра, не давая пошевелиться, изливаясь горячей струёй во влажное нутро, и сам замирает, обнимая возлюбленного крепко. Мужчина осторожно валится на бок, мягко увлекая за собой омегу, одной рукой придерживая за грудь, другой — быстро надрачивая омежий член. Оргазм притупляет боль первой сцепки, и собственный громкий стон не позволяет услышать нежного шёпота мужчины. Лишь долгие мгновения спустя Сокджин чувствует лёгкие поцелуи и ласки, что дарили губы и руки Намджуна. — Мы повязаны, — шепчет омега, чувствуя неимоверную сухость во рту и жажду, но глупая счастливая улыбка расплывается на красивом лице, а рука медленно тянется к низу живота, накрывая изящной ладонью. — Сейчас мы с тобой одно целое, — тихо и так нежно шепчет альфа, что сердце юноши начинает биться сладко и быстро. — Мне кажется, что мы с тобой всегда были таковыми — половинами одного целого, созданными друг для друга. — Я верю тебе, Намджун. Великая богиня привела тебя ко мне. — Будь мы в другом племени, в другом месте — ты давно стал бы моим супругом, ибо я желаю этого всем своим существом. Омега молчит, не зная, что сказать. Возможно, потому, что никогда и не задумывался о таком: иметь мужа перед людьми и богами, семью, детей… Большинство его собратьев и не знают о существовании такового. И сейчас слова альфы заставляют его задуматься: каково это — сидеть у домашнего очага в окружении своих детей, а много лет спустя и внуков, состариться с одним мужчиной, познать любовь и страсть только с ним? Омега смотрит в глаза своему альфе, находя в них ответ — это прекрасно, это естественно, это то, что заложено самой природой в человеке, да, видимо, не в амазонке. Сокджин улыбается мягко, ладонью обхватывая лицо возлюбленного, припадая поцелуем к бледным губам, и шепчет так проникновенно: — В другом мире — да, но не здесь. Здесь — ты альфа, которого омега выбрал для себя на одну ночь. Потому, забудь о своих мечтах и глупых мыслях и просто люби, пока есть желание и силы… Люби меня, альфа. Больше омега не позволил альфе и слова проронить о супружестве и семье, заставляя умолкнуть поцелуем, трепетно отвечая на ласки и отдаваясь раз за разом огню страсти, горящего меж них всю ночь. Пусть между ними любовь в её правильном проявлении невозможна, но возможна страсть и верность, понимание и принятие. И разве этого мало для двоих, выбравших друг друга?