Хорошо, чтобы кто-нибудь с тобой был, когда ты одинок
— Габриэль Гарсиа Маркес, «За любовью неизбежность смерти».
Уэйд разжёг огонь. Слабый, конечно, вышел, с учётом, что собранные ветки были влажными, но что есть, то есть. Они отошли от реки на метров сорок, на случай, если их будут искать наёмники. Вся одежда промокла, запасной не было. Питер думал о том, как скоро они слягут с пневмонией или ещё чем. Так и помрут в лесу. Хотя, вряд ли при такой температуре можно словить простуду. Или можно? Зато пираний не было, весело думал Питер. — Так, значит, ты чуть не утонул в детстве? — Уэйд, в отличие от Питера, решил снять футболку, набросив на голое тело влажную и липнущую от этого к подкаченному торсу рубашку. — Потому решил не прыгать? Питер, пожав плечами, поднёс руки к огню. — Не то, что бы я струсил. Просто не люблю, вот и всё. — Mi dispiace, amor mio, я не знал. — Ты когда-нибудь будешь говорить на английском? — Не переживай, у меня закончился запас подготовленных для диалога с тобой фразочек. Питер усмехнулся. Подобие кораблекрушения произошло с полчаса назад. Чем занять себя, пока Елена и Кейт пытаются решить проблему с переправой, ни Питер, ни уж тем более Уэйд — не знали. Потому они просто сидели у костра и болтали, как в старые добрые времена. В голове Питера это звучит так, будто знакомы они достаточно долго. Но, по факту, если сложить дни, проведённые вместе, получалось не более двадцати. Говорят, на двадцать первый день формируются привычки. И какая же у Питера будет? Не доверять Уилсону? Смириться с тем, что он — самый странный полиглот в жизни Старка? — Для тебя это всё, — Уэйд обвёл палкой, которой мешал ветки в огне, окружающую их действительность, — в новинку, не так ли? Непредвиденные обстоятельства, угроза быть подстреленным? Возможность умереть от голода из-за глупых ошибок? Уэйд делал ударение на каждое предложение, словно издеваясь над Питером. Питеру становилось неловко. Одно дело — рассуждать об этом в теории. Другое — столкнуться в реальной жизни. Понятное дело, Уэйд лишь подкалывал Питера, мол, вот, дурачок, с чем мы столкнулись из-за вашей дыры в плане, такого бы не было, дали бы вы мне составить всё по пунктам, благодаря моей гениальной способности к выживанию в сложнейших условиях, сейчас бы подплывали к горе и радовались жизни. Только вот, если хорошо подумать, непредвиденные обстоятельства могли разом отрубить головы всей экспедиции, а этого Питер, честно сказать, не учёл; будто напрочь забыл о смертности человеческой плоти. Он чувствовал себя ответственным за троицу, хоть один из них — бывший солдат, другая воспитывалась бывшим солдатом, а третья была протеже бывшего солдата. Один лишь Питер здесь как лишнее колесо. И он же и забыл о том, что бывает, когда сталкиваешься с другими… кем бы они ни были. — А в Египте тогда что было? — Питер делал вид, будто ему весело, но мысли о возможной смерти кого-то из экспедиции не отпускали ни на секунду. — Курортный роман и только. По факту, кроме твоей медлительности, ничего и не было. — Ну да, конечно, — Питер отвернулся к реке. Вообще-то, Уэйд был прав. Ни Египет, ни те полгода, что он провёл в поисках подсказок — не сравнятся с тем, что происходило сейчас. В Египте единственный форс мажор — ситуация с вертолётом. В поиске подсказок — отсутствие денег и возможный арест. Всё. Раньше его никто не пытался убить. Неожиданно ли это? Ну, для малыша Питера всё это было ожидаемо. Малыш Питер, совсем затерявшийся в закоулках воспоминаний, малыш, что ждал возвращения отца с приключений с найденным сокровищем в маленьких ручках, вот тот самый Питер, будь ему шесть или десять, он мечтал о таком же приключении, как это, и сейчас для него происходящее было бы не в новинку, нет, скорее ожидаемо — погони, перестрелки и прочее в духе старых приключенческих романов. Тот Питер представлял, как отец однажды возьмёт его с собой. Протянет ладонь родителя-великана, скажет своим родным голосом: «Чего стоишь? Пойдём, приключения зовут», а Питер положит ладошку в шершавую руку, кивнёт и пойдёт за ним на край света, когда он верил, что край существует. В приключение, где они летят на самолётах, карабкаются на вершину горы, сражаются с пиратами на кораблях и разгадывают загадки. В приключение, где есть счастливый конец, горы золота и то чувство любви, которое обретаешь только при самых опасных моментах в жизни. О таком Питер когда-то грезил. Годы проходили. В школе часто дразнили за то, что Питер продолжал верить в чушь про сокровища и дух путешествия. Всячески издевались за то, что у него такая семья. Харли умнее оказался, к шестнадцати годам наметил цель — к чёрту такую жизнь. Он, всё-таки, был дедом воспитан, в нём стержень иной. А Питер? Что Питер? Ждал отца с нетерпением. Защищал его от нападок одноклассников, считавших, что Тони Старк — идиот, и вечно раздражённого брата, говорившего, что Тони Старк променяет их на любое сокровище. Он ведь верил отцу. Любил его всем своим огромным сердцем, что пряталось среди маленьких рёбер. Даже когда отца не было рядом, и сколько бы отца не было рядом, Питер любил его больше жизни. Уж таков он, Питер Старк. Если полюбит однажды, считай, никогда не отцепится. В пятнадцать он перестал верить в счастливые концы. Потому что жизнь — не сказка, не «Остров сокровищ», не рассказы отца о подвигах, совершённых экспедицией для того, чтобы добыть древнее кольцо, являющееся путеводителем к настоящему кладу. Потому что кто-то должен умереть, когда играешь с огнём. И когда Тони Старк вернулся после приключения домой без лучшего друга, совсем ещё малыш Питер, грезивший о руке отца, держащей его за плечо, пока он крутит штурвал корабля по пути к сокровищам, тот малыш спрятался под стол, поджав к подбородку острые, разбитые после игры со старшим братом во дворе особняка, коленки. Он спрятался там, вьющиеся волосы закрыли лицо, и тихо-тихо, еле слышно шептал себе, что всё будет в порядке. И этот Питер всё ещё прячется где-то там. Но вот нынешний Питер не знает, захочет ли малыш выбираться из-под стола. А в семнадцать отец улетел, как потом, оказалось, воскрешать лучшего друга, и так не вернулся. Питер ждал. Но при этом — нет. Потому что тихий голосок напуганного смертью малыша всё ещё слышался на задворках сознания. Потому что он всё ещё помнил: есть люди, есть сокровища, есть приключение, и вокруг этого треугольника всегда витает опасность, всегда подкрадётся предательство или смерть. Хоть в одном отцу повезло — его команда никогда не предавала. Только не было никаких опровержений или подтверждений, что такого не было. Может, Тони просто молчал о том, что однажды его шкуру разменяли на три миллиона в маленьком сундучке. Кто ж знает. Такова уж участь искателя приключений. Так что, да, Уэйд прав. В Египте было не то. В Египте он лишь учился ходить. Спотыкался, падал лицом в песок. И не было рядом отца, что подбодрит, поднимет, скажет: «Давай, малыш, ты справишься, у тебя получилось сделать два шага!». Был лишь Уэйд. Поднимал Питера с песка, аккуратно, но небрежно, хлопал в районе поясницы и шептал на ухо: «Ну, ничего, упал и упал, какая разница, главное больше так не делай, заебусь по частям тебя собирать». И теперь он, научившись ходить, пробует бегать. Отца всё ещё нет рядом, со стадиона никто не кричит ему слов поддержки. А Уэйд — опять тут. Только не на стадионе, нет, совсем рядом, подхватит под руку, если Пит споткнётся от усталости, пинка под зад даст, если замедлится. Сам бежит, устаёт, мышцы напрягает, но продолжает бежать рядом. Раз уж вместе начали, то почему бы и не продолжить? Питеру следовало бы извиниться перед Уэйдом. Да, Уилсон — заноза в жопе, острая и не вынимающаяся, да ещё и жуткая немного, но он, хотя бы, всегда рядом. Чего стоил его поступок на катере. Не бросил там, не бросил и потом. Он ведь мог сказать, что Питер просто утонул, не попытался бы спасать, потом бы просто ушёл. Зачем рисковать ради остальных? Питер не прав был, когда грезил кинуть Уилсона при первой удобной возможности. К тому же, он сам поблагодарил его за то, что тот дал наводку Харли относительно тюрьмы. Не означает ли это шаг к примирению? Не так уж и сложно. Просто скажи: «Прости, что не доверяю тебе». Просто открой рот, набери воздуха, и выпусти, будто автоматную очередь: «Я боюсь доверять тебе, потому что у меня проблемы с доверием, но я хочу тебе верить, поскольку нет ни одного основания, что ты действительно нас бросишь, ты хороший человек, Уэйд Уилсон, прости, что я бываю говнюком, мне бы хотелось, чтобы мы стали друзьями, потому что с тобой интересно, ты реально смешной, хоть я никогда не говорю об этом, с тобой есть о чём говорить и приключения с тобой стоят того, чтобы ничего не найти». Это не сложно. — Приём, — из рации, лежавшей между ними, раздался голос Кейт. Уэйд поднял рацию, ответил. — Парни, древняя шутка. Хорошая новость и плохая. — Говори уже. — Есть мост, позволяющий перейти с нашего берега на ваш. Но он достаточно старый, им перестали пользоваться как Бейли построили. И до него идти километров двадцать. — Не так уж и страшно, — сказал Уэйд, посмотрев на Питера. — Не думай, что я закончила. Тебе, Уилсон, появляться в поле зрения Роуди не советую. Злой, как чёрт за разбитый катер. А ещё, не появляйся на глазах у Стрэнджа, он ещё злее. Питер издевательски посмеялся над Уэйдом. — И нам всё-таки придётся сделать привал, — теперь Кейт говорила с тревогой, хотя до этого в её голосе слышалось веселье, — Елена поскользнулась, пока мы взбирались наверх. Ей нужно отдохнуть. Уэйд сверился с часами. Почти четыре. До моста они дойти бы успели, а дальше — привал вместе. Но если мост старый, то лучше переждать, пока все набираются сил. Мало ли что. Уилсон быстро взглянул на Питера. Вроде, оклемался после почти утопления. Но и он вряд ли далеко уйдёт такими темпами. Да уж, группа калек. Тяжело с детьми, тяжело. — Принято. Чуть что случится — тут же говорите нам. От реки далеко не уходите, но лучше где-нибудь притаитесь. Выдвигаемся через двенадцать часов, понятно? В четыре часа утра поднимаете свои ножки с холодной земли и через боль в мышцах идёте вперёд, к мосту. Они закончили говорить. Уэйд положил рацию обратно и встал со своего места. Питер выдохнул. Ну, все живы. А извинится-то он когда перед Уэйдом? Или лучше этого не делать? Смелости стрелять по бандитам он набрался, в воду кое-как прыгнул, а поговорить с человеком — нет, извините, проблема. Да и мысль как-то ушла. Что он там хотел сказать? Извини, что был говнюком? А дальше как? — Чем заняться предлагаешь? — Уэйд стоял в паре шагов от Питера, поставив руки на пояс. — Я боялся первым спрашивать, поскольку знал твой ответ. Уэйд фыркнул и покачал головой, ходя из стороны в сторону. Он думал: успеют ли они добраться до горы? есть ли у них шанс добиться чего-то? избегут ли они возможных потерь? Питер думал, сможет ли он когда-то осмелеть и заговорить. — Есть идея, — Питер потянулся к рюкзаку, выискивая там необходимый предмет. — Ха, нашёл. Будешь? Питер победно вытянул вверх руку с бутылкой виски. Помимо небольшой бутылки, Питер нашёл в рюкзаке кофту, в которую и завернул алкоголь. Повернувшись к Питеру, Уэйд рассмеялся. Подошёл к своей сумке, выудил оттуда флягу. — Правильно понимаю, ты у сержанта выкрал? Питер закивал, тихо посмеиваясь. Стал снимать с себя промокшую до каждой нитки рубашку, чтобы переодеться. Закончив, Питер блаженно выдохнул. Так намного лучше. — Ах ты, негодник, ручки бы тебе твои воровские отрезать, — Уэйд сел рядом с Питером, выхватив у него бутылку дорогого виски. — Кто бы говорил.***
Они сидели у костра вдвоём, распивая алкоголь, бессовестно украденный у Роудса, помогавшего им в этой нелегкой истории: найти людей, след которых давно простыл. Но, какими бы добрыми намерениями не владел Джеймс Роудс, двух хитрых воришек, склонных присвоить не только бумажник, но и что-то для себя, остановить было сложно. Уэйд отшутился, что его команда явно любит в моменты безделья пить, на что Питер рассказал про конверты отца. Елена поделилась с Уэйдом лишь тем фактом, что они искали зацепки, но, как оказалось, не рассказывала всю историю. — В последней записке было про то, что нам надо заказать текилу с пивом в Мексике. Перерыли все бары, пока Елена не нашла подстаканник, украденный Нат. Короче, мы квасили там достаточно продолжительное время, прежде чем додумались пойти в самое банальное место Мехико. К тому же, как оказалось, нам не надо было пить, как это было с лапшой во Французской Гвиане. Нужно было просто найти Стефана, что в этот момент и должен был сделать такой заказ. — Твой отец хреново загадки составляет, — хмыкнул Уэйд, отпив из фляги виски, — зато алкоголика сделал из тебя за пару недель. Питер засмеялся. — Вообще-то, — всё ещё смеясь, — он сделал из меня явного ненавистника текилы. Рация молчала всё это время. Уэйд с досадой обнаружил, что кассеты так и не пережили плаванье. Зато карта Суринама, хранившаяся у Питера, хоть и намокла, грозя порваться от любого неосторожного действия, была в относительном порядке. Сейчас они находились в той самой части страны, где, по их догадкам, и была Ваканда, хоть подтверждений тому они так и не обнаружили. Впрочем, сейчас это значения не имело. В данный момент Питер и Уэйд наслаждались теми остатками алкоголя, что имели, смотрели на протекающую мимо реку, вдыхали слишком уж чистый воздух тропического леса и отбивались от комаров, так полюбивших их кровь. — А с Еленой как вы познакомились? — Уэйд достал из сумки мокрое вяленое мясо, поделился им с Питером. — Я о том, как ты умудрился найти общий язык с ней? Питер взял кусочек мяса, откусил от него немного и сделал глоток виски. Хороший вопрос. Как? — Мне было шесть или около того, когда Нат забрала Елену от родителей. У них там свои какие-то сомнительные дела, не особо вдавался, да и они не болтливые так-то. Наташа с отцом моим уезжала по делам, потому нас, как бы, втроём дома оставили. Мы решили в прятки сыграть, а ей тогда было лет одиннадцать-двенадцать, ну, она согласилась. Я глупый был, поверил ей. Два часа просидел в шкафу и думал, что круто прячусь. А на самом деле она просто ушла в лес. Харли сразу её раскусил, он же сам согласился только ради меня, вышел минут через пять из укрытия и пошёл делать домашку, как ни в чём не бывало. Уэйд загоготал. — Я не понял, в чём дело. Вышел из шкафа, тихо стал её искать. Увидел Харли в библиотеке, ученый хренов, сказал, что Елена в лесу. Я пошёл туда, хотел поплакать, на жалость надавить. Уже тогда понимал, что к чему. А она на дерево залезть пыталась, но у неё не получалось — все руки в ссадинах, но взгляд полон решимости. Тогда я показал, как это лучше делается, всё-таки давно там ползал. И потом мы соревновались, кто выше залезет. Вот, — Питер подтянул брюки до колен, показав Уэйду еле заметный белый шрам на левой ноге под коленом, — я тогда упал и ногу расцарапал чуть ли не в мясо. Но было весело. И с тех пор, когда она приезжала, мы часто взбирались на деревья или просто устраивали потасовки, она меня типа драться учила, а я не против был. Проигрывал, конечно, часто, — улыбнулся Питер, посмотрев на свои руки, — но зато честно. Уэйд приподнял уголок губ и издал тихий смешок. Теперь становилось понятно, откуда ноги упёртости Питера растут. — Так она и осталась с Наташей жить, — Питер откусил ещё вяленого мяса и ненадолго задумался. — А у меня появилась лучшая подруга. Не уверен, что это взаимное мнение, — Питер посмеялся над своими словами, взяв палку в руки, — но для меня она как сестра всегда была. Такое бывает, когда с человеком почти всю сознательную жизнь проводишь. — А брат что? Младшего Старка удивляло, с каким интересом Уилсон слушал его. Не перебивал, не шутил постоянно. Вот так сидел и слушал, будто всю жизнь мечтал о дне, когда Питер расскажет всю свою биографию. Питер впервые видел Уэйда таким спокойным. Заинтересованным. Внимательным. — С Харли у нас интересы разные, — Питер ковырял угли в костре, — дедушка воспитывал его, а не папа. Поэтому он всегда был отстранён от этой… темы. Ему научную степень подавай, гениальные изобретения и профессорский кабинет в старости. А я просто хочу свободы. В этом мы с Еленой похожи. А с ним — нет. Уэйд отпил из фляги, протянул её Питеру. Он сделал несколько глотков, зажмурившись. Уилсон смотрел на Питера с некоторым сочувствием; представить не мог, какой шторм из эмоций и мыслей бушует в голове младшего Старка. — Харли больше повезло, он сумел найти общий язык с дедушкой. Связь у них, что ли, была. Ко мне он был строг, как к сорванцу, не способному обуздать свой характер. Возможно, я слишком походил на отца, поэтому он так… относился ко мне. Питер потёр лицо. Шумно выдохнул воздух через нос и громко усмехнулся. Воспоминания о Говарде Старке причиняли боль даже спустя столько лет. Вроде бы, всё, закончилось, хватит из-за этого злиться. Но сейчас, сидя у костра, распивая краденный алкоголь и болтая с Уилсоном, Питер ощутил то же, что чувствовал в дни, когда был совсем ребёнком. Сковывающее одиночество, давящее на мозг. Бессилие и страх перед известной неизвестностью. Что будет дальше? Почему так случилось? Как Вселенная допустила то, что произошло? — У него деменция была. Ну, когда старики забывать начинают, — Уэйд кивнул, зная, о чём говорит Питер, — хотя ему лет, кажется, шестьдесят-семьдесят было. Питер сказал всё так просто, не думая. Не из-за того, что нуждался в сочувствии. Не потому, что хотел вызвать чувство той же растерянности, что преследовало его в детстве. Нет, он просто констатировал факт. Был человек, человек гениальный. Способный, возможно, решить многие проблемы человечества. Может, открыл бы новый элемент. Построил бы летающую машину. Умный человек. И даже его настигло то, что может настигнуть любого простолюдина, словно шальная пуля пьяного снайпера в толпе. Питер редко вспоминал детство. Ещё реже — дедушку. Забвение Говарда Старка. Тьму в сияющих глазах. Такое могло случится с любым. С его отцом. С братом. С ним самим. Говард Старк стал путать дни недели, а затем и года. Говард Старк делал вид, что все вокруг — глупцы, не способные понять его гений. Говард застрял в семидесятых умом, иногда его отбрасывало в сороковые, но он так и не смог понять, что в мире давно восьмидесятые. При нём всегда были одни и те же президент, партия и музыка с фильмами, он всё ещё верил, что жена жива, а сын только оканчивает университет. Говард Старк отрицал у себя наличие болезни, поскольку знал, что болезнь равна приближающейся кончине, а смерть, как бы мудра не была в своих решениях, явно глупила, считая, что может забрать Говарда. Хотя, может, Говард Старк предпочитал делать вид, что в его жизни всё поддаётся контролю. Он мог контролировать фирму, но она стала медленно осыпаться. Он мог контролировать сына, но тот сбежал из-под опеки, отдав душу приключениям. Мог контролировать жену, но та умерла от рака. Когда проблески разума вновь сменялись дымкой забвения, он верил, что всё ещё молод, что жизнь впереди, а окружающие люди рядом — не те, кем являются. И он предпочёл контролировать хотя бы этот аспект жизни. Если не смог обуздать случайность, может, получится обуздать время. Говард Старк был гениальным человеком, это неоспоримый факт. Только деменция никого не обойдёт стороной. Такова уж жизнь человеческая. И даже гений может столкнуться с энурезом, с провалами в памяти, с патологической ложью из-за осознания собственной беспомощности, с бессилием перед надвигающейся катастрофой. Питер отчётливо помнил день, когда весь его мир начал переворачиваться. Серое разделилось, чёрное и белое стали ярыми борцами за место быть. С одной стороны отец, утверждающий, что всё катится в жопу. С другой — старший братишка, уверяющий, что всё в порядке. И не понятно, кому верить. Питер плохо помнил дедушку. Помнил лишь странный запах, витавший рядом с его телом, помнил злость отца, стоило Говарду что-то сказать, помнил смех Харли, громкий телевизор, орешки на ужин, укор за непрочитанную книгу и ругань за прогулку после заката. Питер помнил обрывки, а ещё помнил, как перестал существовать совсем. Говард терял память постепенно. Что-то в его голове существовало постоянно, было основой разума, крепкими корнями древа, которые никто не смог вырвать. А что-то было лишь обрывком, не имеющим значения, как, например, закон Ньютона для художника, мечтавшего лишь рисовать. Были законы, был Ньютон, что-то научное. Нити, не более, их смысл теряется в понятии самого смысла. Что-то могло связать с реальностью, что-то отбрасывало от неё на метры назад. Говард Старк — гениальный инженер, разгадывал кроссворды за десять с лишним минут, а судоку — за две, мог построить самолёт из ничего и сделать из куска металла самолётик для внука, но деменция не обошла его стороной. Он стал забывать тех, кто были рядом с ним последние годы. Он рассыпался на части, становясь кривым отражением себя в цирке уродов, занимая первую позицию среди любимчиков зрителей. Говард помнил, у него был сын, а был кто-то ещё. Мимолётное, еле уловимое воспоминание. У него был внук, внук, которому он объяснял всё то, что знал сам. Задавал ему направление по жизни, давал стимул двигаться дальше, учил трюкам, которые и не снились гениальным акробатам, обучал собирать из камней церкви, а из песка города. Тони — сын. Харли — внук. В мире есть много боли. Перечислять — бессмысленно, всё наносит ущерб. Среди длинного списка всегда есть пункт, на который мало обращают внимания. Некоторые боятся быть забытыми. Не хотят, чтобы имя их затерялось среди множества имён. Не хотят быть цифрой в статистике на последней странице учебника истории. Люди склонны верить, что их будут помнить всегда, как помнят Аристотеля, как помнят подвиги Геракла, как помнят Джордано Бруно, как помнят своих родителей. А кое-кого забыли. Говард Старк стал путать Харли с Тони. Питера с Харли. Тони со своим старым другом. Но, даже когда он вспоминал, что у него есть сын, даже когда на него снисходило озарение относительно Харли, на Питера он смотрел так, будто видел его впервые. — Дедуль, держи, — лучезарная улыбка почти беззубого Питера, и недопонимание Говарда. Он смотрел на рисунок, смотрел на Питера, смотрел на подпись. Что за чертовщина? — читалось в его глазах. — Это я нарисовал. Он лишь акал, мол, да, конечно. Конечно, как же иначе. Ты нарисовал. Молодец. Но понял ли он, кто такой Я? Кто такой Питер? Напоминая о себе, Питер чувствовал обжигающую грудину вину. Будто сам Питер повинен в том, что его забыли. Он недостаточно был близок с дедушкой? Он недостаточно часто говорил с ним о политике, которая нисколько не интересна пятилетке? Он слишком медленно нёс кофе? Что Питер сделал не так? Сколько книг ему следовало прочитать, сколько формул выучить, чтобы дедушка не забыл его? Сбрить волосы, отрастить быстрее зубы, нарисовать неотличимую от оригинала копию Джоконды? Что нужно было сделать, чтобы заслужить любовь? Харли был молодцом, а Питера не было вовсе. Отец злился, отец пил, отец кричал. Вроде, только недавно потерял жену. А что теперь? Теряет отца? Как бы ему не сочувствовали, как бы его не жалели, он не мог справиться со злостью внутри. Отец Тони Старка был гениален, но его гениальность не спасла от простого забвения. Тони сбегал на экспедиции чаще обычного. Но болезнь Говарда это не излечивало. Пустота. Никто не способен сбежать от неё. Говард Старк тонул в своём забвении, умудрившись прихватить с собой ко дну пятилетку, мечтавшего о кругосветном путешествии. Что хуже? Забыть или быть забытым? Даже после смерти Говарда Старка, спустя много лет, Питер Старк продолжал чувствовать себя виноватым. Как говорил Воннегут? Такие дела? Питеру было горько. Питеру было обидно. Питер считал, что не заслуживает этого. Не заслуживает быть брошенным собственным отцом. Не заслуживает быть забытым собственным дедушкой. Не заслуживает матери, считавшей, что её жизнь важнее жизни сыновей. Не заслуживает сидеть мокрым у костра, надеясь найти пропавшего отца в джунглях. Не заслуживает слышать о том, как умер близкий человек на схожей экспедиции. Питер считал, что не заслуживает такой жизни. А Уэйд сидел напротив, смотрел с пониманием. Не просил говорить о себе всё то, о чём Питер редко рассказывал. Не просил вспоминать о том, что причиняет самую сильную боль. Не просил заткнуться, потому что надоел. Уэйд не просил. Он молча ждал, готовый к любому исходу. Замолчит? Пожалуйста. Расскажет дальше? Без проблем, всё выслушаю. В горле неприятный ком, говорить дальше трудно. Он не должен винить кого-то в том, что тот умер так жестоко. Беспощадно разрушил розовый замок из облаков ближе к солнцу, переполненный надеждами и мечтами о любви. Он не должен винить кого-то в том, что тот болен. — Короче, он умер, — наконец сказал Питер, прикрыв глаза, — забыв, кто мы такие, и такова была его жизнь. Вряд ли он мог вспомнить, кто такой. Что смешнее всего — он умер ровно через три года после того, как моя мать запила пачку аспирина водкой. День в день. Только он сделал это тихо. А она — с настоящим представлением, как мне рассказывал Харли. Ураган не утихал. Внутри всё переворачивалось, дома сносились, люди умирали, а цунами накрывало островок спокойствия и порядка. Завывания ветра, громкие крики, мольбы о спасении. — У тебя талант скрасить вечер, Тыковка, — Уэйд подсел к Питеру, притянув его к себе за плечо, обнимая, — ну, всякое бывает. Не раскисай и знай, что есть на земле человек, который тебя никогда не забудет. — Ты что ль? — Конечно. К удивлению, Питеру стало приятно от того, как именно Уэйд произнёс это. Не пошутил, не в свойственной ему манере сказал, когда называет mi amor или хабиби, нет, скорее, искренне, от всей души, уместив весь смысл в одно простое слово, которое, наверное, человек произносит ежедневно до десятка раз. Питер чувствовал себя комфортно и спокойно, как обычно чувствовал себя рядом с Харли, Еленой или отцом. Как дома. — Я вряд ли забуду твой… — А стоп-слово есть? — Питер резко отпрянул от Уэйда, и, приподняв брови, посмотрел на него исподлобья. Даже знать не хотелось, о чём именно говорил Уилсон. — Достаточно просто попросить, малыш, — подмигнул Уэйд, а затем, потянувшись вперёд, прошептал в район ключиц: — Если обернёшься, увидишь красоту. Питер последовал совету Уэйда. Оранжевый свет проникал сквозь кроны высоких деревьев, падая на влажную землю причудливыми силуэтами. Они встали со своих мест, двигаясь к реке, где было лучше видно закат. Тучи постепенно рассеивались, а вдали виднелись горы Вильгельмина, от которых исходили яркие лучи заходящего солнца, цвет которых варьировался между апельсиновым и розово-рыжим. Горы отбрасывали тень и от того казались намного больше и ближе. Питер, спустившись к реке, где совсем недавно Уэйд откачивал его после неудачного плавания, сел на мокрый песок, лицом к горам. Уэйд, последовав его примеру, сел немного позади. — Жалеешь, что ушёл со своей работы? — Питер не отрывал взгляда от гор. — Ну, ты бы мог сейчас заниматься куда более важными вещами, а не сидеть тут, слушать всякий бред и… на горы пялиться, пока не стемнеет. Мир бы повидал нормально. Уэйд смотрел не на горы, силуэт которых идеально очерчивался на фоне оранжевого неба. Уэйд смотрел лишь на Питера, на его затылок, на волосы, немного завившиеся после плавания, на сгорбившуюся спину в тёмной кофте, потому что так удобнее прижимать к груди колени. Уэйд слушал его дыхание, наблюдал за тем, как плечи еле заметно приподнимаются при вдохах, опускаются при выдохах. Уэйду плевать было на горы, заходящее солнце, комара, прицепившегося к его руке, на апокалипсис и ближайший пиздец. — Не жалею, — сказал Уилсон. Потому что знал. Если бы остался там, вряд ли бы встретил когда-то Питера. Если бы отказался от этой работы, не был бы прощён Питером. Если бы сделал что-то иначе, не сидел бы сейчас с Питером, на этом долбанном береге, пялясь на закат. Он ни о чём не жалел. Хотя были вещи, которые он бы точно изменил. Но Питеру не следовало знать о них. Иначе то хрупкое доверие, как мост, соединяющее их вместе, рухнуло бы в миг. Уэйд представить не мог, что Питер начнёт ему верить, особенно, после того, что было в Египте. Потому, есть вещи, о которых лучше молчать. Однако какая разница? Главное, он сейчас здесь. Как и комар, вцепившийся в предплечье.***
После того, как солнце окончательно спряталось за горами, погружая окружающий мир во тьму, они ещё раз связались с Еленой и Кейт. Всё было в порядке, как у одной стороны, так и у другой. До момента, когда они начнут путь, оставалось меньше восьми часов. Костёр разожгли ещё раз. Если раньше он был лишь способом согреть продрогшие от холодной воды кости, то сейчас был идеальным освещением для вечерних разговоров. Алкоголь закончился, потому они просто сидели у дерева и молчали. У Питера закончились слезливые истории о прошлом, Уэйд редко говорил о своём, а если что-то и рассказывал, то так запутанно и отдалённо, что всё это начинало казаться вырванными предложениями из контекста целой истории. Говорить больше не хотелось. Достаточно просто сидеть рядом. Питера клонило в сон. Сколько, в общем, он проспал за последние несколько дней, как началась эта история? Питер посмотрел на свои пальцы, начал считать. Четыре, два, четыре, два, два… так себе цифры, даже складывая неприятно становится. Четырнадцать часов за пять дней? Новый рекорд. Питер боялся, что уснёт сейчас и не сможет проснуться потом. Старку казалось, стоит закрыть глаза, мир покроется той же тьмой, что внутри него, и свет больше никогда не появится в жизни. Ну, может, и появится, это же логично, тьму сменяет свет, свет — тьму, всё в таком духе, только вот… сейчас лучше не ждать момента смены. Заснув сейчас, Питер боялся, что проснётся только через сутки. Питер чувствовал себя чертовски усталым. Смена часовых поясов, поиски ответа на загадку сначала там, потом здесь, потом тут, и вот в этом месте посмотри… Туда, сюда, в этой машине отвратительные сидения, в самолёте боишься разбиться, в катере чуть не убивают, в доме слишком шумно, глаза закрываешь — отец, Стив, кровь, смерть, одиночество. Повсюду шум какой-то, все чем-то заняты, Питеру тоже стоит, Харли вот занимается этим. Тебе бы тоже следовало, почти четыре года прошло, чего ты ожидаешь. Камни — легенда, не более. Так и Эльдорадо искали раньше. На вас охотятся. Убьют. Все умрут. Заснёшь — кошмары. По твоей вине всё это. Помнишь, в детстве упал с дерева? Ты тянешь за собой всех ко дну. На катере мог кто-то погибнуть. Река не надёжный путь к Юлиане. Следовало перебираться через джунгли. Дольше, но меньше вероятность быть замеченным. Ваканда — сказка для детей, звук пустой, паф в воде. Они умерли, а ты гоняешься за собственным хвостом. Кассеты — способ успокоить очернённую скорбью душу. Кто-то ещё верит, что Тони Старк — гениальный человек? Да он трус, пожелавший. Питер сонно мотнул головой. Лучше уж бодрствовать, чем засыпать с такими мыслями. Уэйд смотрел на огонь. Прислушивался к лесу. Помнил слова Сэма про ягуаров, да и сам прекрасно понимал, что здесь ночью опасно. Держал наготове глок. Вряд ли поможет при крупном звере. Впрочем, лучше не думать об этом. Пираний же в реке не было? Значит и в лесу не должно быть… ягуаров. Питер тешил себя напрасными надеждами. Если кто-то из них двоих уснёт — умрут. Питер знал, Уэйду не привыкать. Он мог не спать днями, такова уж была раньше его работа. Отчего-то хотелось быть таким же крутым, как он. Не спать ночью, держать оружие в руке, сидя у костра, одним ухом услышать, как шуршит ветка в километре, отстреливаться от врагов. Прямо герой. Мозг генерировал мысль за мыслью, без остановки и сортировки, мог совместить сцену из детства со сценой из «Сияния», подав как реальную. Коленки сомнительно сводило, по спине пробегали мурашки. Воздух такой влажный и душный, что дышать невозможно. Кровавый коридор в особняке Старков, именно так всё и было на его семилетие. Нет, не было, всё перемешалось, нужно поспать, нужно хотя бы час побыть в позе мёртвого, хоть немного побыть. Питер развернулся к Уэйду. Тот, будто статуя, не обращал ни на что внимания. Сидел себе в рубашке, расстёгнутой, без футболки, на огонь пялился, будто в телек. На секунду Питеру показалось, будто он совсем один здесь. Отстранённый взгляд Уилсона казался таким, какой обычно многие могли видеть у солдат, прошедших Вьетнам, Питеру и представлять не нужно было, он видел то же у Стива, считавшего, что тот совсем один в комнате. Питер видел этот взгляд. Взгляд человека, переставшего отличать реальность от воспоминаний. Так сильно погрузившегося в собственные мысли, что становится страшно, не останется ли человек там навсегда. Уэйд Уилсон имел множество шрамов по всему телу. На лице, на груди, на животе, на руках и ногах. Он словно карта собственной жизни. Питер знал о некоторых шрамах по прошлой совместной вылазке. Кружок у левых рёбер — задела пуля в Египте. Полоска на плече — чудом обошли ловушку. На скуле, если верить Уэйду, ударили бутылкой в Рио. Так много белых и розовых отметин. Уэйд Уилсон был картой всевозможной боли, что способен перенести человек, оставаясь живым. Настоящий пример стойкости. А сколько шрамов у него всего? Прожив свыше тридцати лет, сколько отметин он успел получить за это время? Падая с велосипеда, открывая консервы, соревнуясь в догонялках, прикрыв собой друга в бою, поймав за Питера шальную пулю, тренируясь, убивая людей. Сколько завитков на теле Уэйда Уилсона? Сколько историй он мог рассказать? Сонный мозг Питера не до конца осознавал, что творит тело. Был сигнал, сигнал спонтанный, скорее, придуманный ради шутки. Почему тело стало следовать приказу? Питер приспустил рубашку Уэйда с правого плеча. Количество шрамов на лице он мог посчитать потом. Сейчас интересовало тело. По линии бицепса — неровная полоса, подобие круга и вытянутого овала. К локтю ещё несколько полос. Питер не думал, Питер действовал. Уэйд лишь искоса наблюдал. Что же придумает дальше Старк? Сколько раз в Уэйда стреляли? Сколько его тело получало удар ножом? Что из этого — осколки, частицы того, что взорвалось? Уэйд Уилсон прожил жизнь. Жизнь страшную, о которой никогда не захочет рассказать трезвым. Но это была жизнь. На запястье еле заметные отметины. Питер их посчитал, хоть в сознании относил к «Неважным». Кое-как перебрался через Уэйда, сначала сев на него, а затем перелез на другую сторону, произнося постоянно: «Сорок три, сорок три, сорок три». Чтоб не забыть. Уэйд только не понял сначала, к чему это. Питер стягивал рубашку с левого плеча. Уэйду становилось с каждой секундой интереснее: «Чем закончится-то?». Питер опустил край рубашки, проводя пальцем по руке. Всё запоминал, будто ребёнок, изучающий мир. А Уэйд и не против. Уэйд бросал взгляд то на Питера, то на костёр. Но, по большей части, отдавался ощущениям. Щекотно, но приятно. Старк медленно проводил каждым пальцем по коже, всё бубнил себе под нос цифры или слова для самого себя, а сам выглядел таким сонным, будто ещё секунда — отключится прямо на месте. Уэйд впитывал, Уэйд наслаждался. Впервые в жизни кому-то не хотелось сказать: «А почему?..». Впервые в жизни кто-то просто… изучал? Понимал исход, не требовал причину. Есть шрамы, без разницы откуда, без разницы какого чёрта. Что-то есть, и это что-то — требовало систематизации. Питер, будто маленький учёный, пытался подсчитать количество травинок во дворе. Закончив со второй рукой, он переключился на лицо. Пальцы медленно проходились по коже, будто слепой пытался представить перед собой человека. Еле заметная впадина над верхней губой, шрам на скуле из Рио, полоса у правого виска, пара линий на щеках. Питер думал о том, кто мог решить, что уродовать лицо — лучшее решение. Уэйд думал о том, как хочет поцеловать Питера сейчас. Они так близко. Что мешает им разорвать собственный шаблон мировосприятия? Питер положил руки на лицо Уилсона, нежно и осторожно проводя пальцами по шершавой коже. Уэйд, будто олень при свете фар, замер, ожидая дальнейшего. Что мешает? Питер, закусив губу, явно углубился в собственные мысли. Что его тревожило? О чём он думал в это время? Питер опустился к ключицам. Там тоже немало шрамов, что уж говорить о торсе. Питер изучал лишь то, что видел. Не просил большего, впитывал каждую увиденную деталь с детским восторгом, скрываемым за маской безразличия. Уэйд Уилсон вряд ли услышит когда-то: «Ты — кладезь историй, которые я бы хотел услышать». Питер Старк вряд ли скажет: «Ты — самый сильный человек из тех, кого я встречал». Питер начал перечислять вслух. С каждым движением руки он становился медлительнее. Видимо, думал Уэйд, это отличная замена барашкам. На сто сорок седьмом шраме Питер крепко уснул, прижавшись виском к плечу Уилсона. Неожиданно? Уж точно. Приятно? Однозначно. И пока Уэйд наслаждался моментом, Питер вновь погружался в пучину собственных страхов и одиночества.***
Питер проснулся там же, где уснул, вокруг была тьма: костёр потух, но от веток шёл слабый дым. Уэйда поблизости не видно. Питер, поднявшись с холодной земли, стал оборачиваться. В ветвях над ним листья громко зашуршали. Питер поднял голову на звук. По дереву быстро перебежало какое-то животное. — Уэйд? — шепотом позвал Питер, двигаясь к реке. — Ты где?.. В глубине джунглей раздался треск. Питер ускорил шаг. Становилось не по себе. Почти дойдя до реки, Питер обернулся ещё раз и позвал Уэйда, но это было ошибкой. Не заметив, что впереди был выступ, Питер соскользнул вниз, падая к берегу, на котором вечером они смотрели на закат. Всё тело болело, на руках появилось несколько ссадин от острых камней, выступавших из земли. Если Уилсон так прикалывался, ему лучше. Питер посмотрел на реку. Глаза привыкли к темноте, смогли отчётливо различить на реке, уносящей течением в Атлантику, два тела, плывущих посередине. У Елены выстрел в районе груди, кровавая полоса тянулась за ней по мутной речной воде, а светлые волосы растрепались на поверхности. Кейт трудно было опознать по лицу, лишь по копне чёрных волос, да одежде. Само лицо было спрятано под водой, но отчего-то Питер знал, как убили Бишоп. Выстрел прямо в переносицу. Питер отполз назад, прижавшись к выступу. Чёрт, чёрт, чёрт. Кто мог сделать это? Те головорезы? Как они нашли их? Почему не вышли на связь? Где Уилсон? Почему Питер не слышал выстрелов? Тела медленно унесло из поля зрения, когда Питер смог набраться смелости подняться. Пистолета при себе не было. Лишь ужас и отчаяние. Их не могли так убить. Не могли. — Уэйд! — зашипел Питер, высматривая во тьме леса человека. Питер взобрался на пригорок, поцарапав ладонь о стекло разбитой бутылки виски, что они пили до этого. Линия жизни тут же закровоточила. Питер не помнит, чтобы они разбивали бутылку. Медленно ступая вперёд, Старк оборачивался по сторонам, надеясь заметить Уилсона. Он почти дошёл до их импровизированного лагеря, когда увидел Уэйда, лежавшего в паре метров от дерева, у которого они сидели. Питер подбежал к нему. Дыхание сбилось, руки вспотели и тряслись. На шее Уилсона — красная полоса от верёвки, которой его задушили. Вот, почему Питер не слышал ничего. Уэйда задушили во сне. Питер понял — нужно бежать, срочно бежать отсюда. Вытащил глок из поясной кобуры, не переставал оглядываться, боясь быть застигнутым врасплох. Уэйд не выглядел человеком, который умирал с сожалением. Даже в его мёртвом лице виднелась искра самонадеянности и честности. Питеру было жаль. Всё из-за него. Из-за того, что они поплыли по реке. Что он взял с собой людей в это путешествие. Что он не послушал Брюса, а Стефана — ещё раньше. Теперь они мертвы. По его вине. Питер шёл вглубь леса. С каждым пройденным метром шорох ветвей и листьев становился громче. Кто-то шёл за ним, преследовал, надеясь поймать и убить. Питер сорвался и побежал вперёд. Ну уж нет, меня вы не убьёте, нет, нет, нет. Питер бежал в гущу деревьев и папоротников, соединявшихся будто в крепком объятии. Спотыкался, но не падал. По лицу били ветки и лианы, свисавшие с верхушек. Питер не знал, куда именно он бежит, но был уверен — именно там его спасение.Питер
мы можем вернуть всё
всё будет как прежде
Питер скатился вперёд с очередного оврага. Чуть не сломал шею, но чудом остался жив. Приторно сладкий, но горький голос, шептал в районе мозга. Рой мух, окруживший его, казался смерчем. Но никаких мух не было. Был лишь голос, казавшийся множеством. Питер оказался в саванне. Яркая и большая луна освещала окружающее пространство молочным светом. Сердце громко стучало, намереваясь выбиться из грудной клетки наружу. Питер сделал шаг вперёд, наступив на что-то странное. Под его ботинками были кости. Человеческие.позволь
мы исправим
вернём их к жизни
ты станешь сильнее
Питер обернулся. Он стоял прямо под горой, поднимавшейся к небесам. Питер в ужасе отошёл от костей. Умирая, человек зажал что-то в кулаке. Питер, переборов внутреннее отвращение, опустился к скелету, расправляя пальцы. В руке был камень. Тот самый рубин, что Питер нашёл, разбив каменное сердце в детстве. Ноги Питера подкосились, он чуть не упал на спину, но удержался. нетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнет Позади — ещё один скелет. Дыхание сбилось. За спиной скелета — лук и стрелы. Питер начал понимать.найди нас и станешь могущественным
Кто-то поднял Питера за плечи, резко развернув его к себе. — Время не щадит никого, — Стив, будто гора, был высок и крупен, внушая неподдельный ужас, — и стало карой для тех, кто был тщеславен. Из левого глаза Капитана вытекала густая кровь, чуть ли не ручьём спускаясь по всему лицу, к губам, шее, минуя ключицы, скрываясь за военной формой. Но он улыбался. Этот человек без глаза улыбался. Они мертвы. Все они. Тони, Наташа, Клинт, Стив. Питер потащил за собой в это место остальных. И они погибли тоже. Уэйд, Елена и Кейт. Они тоже погибли. Всё по его вине. Крупные хлопья снега повалили с неба, оседая пеплом на телах Стива и Питера. Стив вцепился острыми пальцами в плечи Питера, шепча ему на ухо: — Жёлтый погубит, — голос Стива местами напоминал жужжание в голове, а единственный его глаз переливался блеклыми, практически пастельными, цветами радуги, — как бы ты не пытался спасти его. Потому что магия — не дар. За всё нужно платить, Питер Старк. Как бы Питер не пытался закричать, как бы Питер не пытался вырваться, ужас, парализовавший его, не прекращался, пока не вспыхнула яркая вспышка.***
Питер дёргался во сне, что-то шептал. Не удивительно, почему он мог уснуть днём, когда никто не видит. Уэйд сначала пытался игнорировать подёргивания и шёпот Питера, но вскоре сдался. Всё-таки, Старк уснул на его плече, а это уже многое значит. Уэйд не говорил, что ответственен за сон мальчишки. Просто дёргался он так, что начинало раздражать. Правда. Не потому, что хотелось дать ему отоспаться. Не видеть этих кошмаров, чёрт знает, конечно, каких. Пускай лучше ему там всякие поняшки на радуге снятся, да горы химозных хлопьев, стекающих по реке шоколадного молока. Нет, не этого хотел Уэйд. Уэйд хотел, чтобы Питер перестал нервировать и без того нервного Уэйда. Уэйд Уилсон ни в каком месте не беспокоился за Питера. — Так, всё, Тыковка, пора положить этому конец. Уэйд, приобняв за плечо Питера, стал медленно опускать его голову на свои колени. Осторожно, лишь бы не разбудить, иначе хуже может стать. Или так только с собаками работает? Уэйд не силён в психологии. Питер вновь зашептал, неуверенно, невнятно, будто на другом языке. Уэйд, вздохнув, поднял правую руку над макушкой Старка. Как-то… странно. Медленно опустил ладонь на голову, зарываясь пальцами в растрепавшиеся волосы. Не причёска, а гнездо какое-то. Уэйд стал аккуратно массировать голову Питера. Питер, сначала вздрогнув от неожиданного прикосновения, постепенно успокаивался. Спустя некоторое время Питер перестал шептать. Через ещё несколько долгих мгновений прекратился шёпот. Неужели помогло? Уэйд продолжал хаотичные движения, мысленно смеясь над самим собой. Как щеночка приласкал. Делов-то. Треск дотлевающих веток в костре, ровное дыхание Питера, нервные выдохи Уэйда, заламывающиеся ветки под весом птиц — единственные звуки, уловимые чутким слухом Уилсона. — М-да, — цокнул языком Уэйд, запрокинув голову к дереву. Ему нравилось касаться волос Питера. Нравилось, что тот уснул на его плече. Нравилось, что тот спал у него на коленях. Нравилось, как Старк пререкался с ним по поводу (редко) и без (часто). Нравилось, как Питер спьяну пытался вспомнить старый анекдот. Нравилось, как тот защищал своего отца, хотя даже Уэйду казалось, что защищать Тони Старка, кинувшему своих сыновей, — последнее дело. Уэйду нравилось, как Питер рассказывал о своей жизни. Нравилось, как он не лез в жизнь Уэйда. Уилсону нравилось то, насколько хорошо Питер знает его, хотя знакомы-то они совсем ничего. Уэйд редко кому доверял. А вот мальчишке с копной непослушных волос он готов был доверить свою жизнь. Ещё с самого Египта, будь он неладен. Уэйд накручивал прядку волос Питера на указательный палец, думая о том, почему согласился на это дело. Уэйд не мог выкинуть из головы всё, что происходило до этого. Не мог перестать думать о том, что может произойти в дальнейшем. Ненавидел ли себя Уэйд Уилсон? Однозначно. У него был шанс, много шансов, показать, что он намного лучше, чем кажется. Питер, нехотя, но дал одну из таких возможностей. Уилсону следует не облажаться, дав Питеру понять: Уэйд хороший парень. Уэйд заслуживает доверия. Может, даже заслуживает... любви?