Притворщик - 2: Константин

Матвей лежал на больничной кровати исхудавший, серый, с кругами под глазами, но датчиков на теле поубавилось, что говорило об улучшении самочувствия. Невольно вспомнил себя в подобной ситуации. Мне тогда все время было тоскливо и хотелось сбежать или, на худой конец, выбраться на крышу или в сад, или еще куда-нибудь. - Привет, больной. Здорово ты напугал всех нас, - подхожу и пожимаю протянутую руку. - Привет, - слабо кривит губы. На изможденном лице серые глаза стали еще больше, и смотрит он пронзительно - семейная черта, не иначе. Не отпускает руку, тянет к себе, пока я не наклоняюсь, и приобнимает. – Благодарю за Пашу, и не ври, что ты ни при чём. Он не вдается в подробности, но я знаю, что без твоей помощи вряд ли бы все закончилось благополучно. - Не буду… врать, - отстраняюсь. Значит, братишка не рассказал всей истории. Ожидаемо. Матвей меня смутил немного, почему-то, когда благодарят, я не знаю, как себя вести. – Что будешь делать? - Как выпишут, уеду с вами. Отец рвет и мечет, будь его воля, приковал бы меня к кровати и не выпускал бы из больницы и отнюдь не из-за заботы о моем здоровье. Мама тоже хотела, чтобы на реабилитацию я вернулся домой, но Паша обещал её убедить. Больничный мне продлят еще недели на две как минимум. Буду есть, спать и лентяйничать. Составлю Павлу компанию, ему вообще в течение двух месяцев запретили рыпаться куда-либо. Начальник звонил, беспокоился, но там вроде все путем, ждут, желают скорейшего выздоровления, и так далее. А у тебя как? - Все улажено. Нечасто родственники на карах разбиваются. - Не могу спокойно смотреть на его руку. - Матвей потер лицо и устало откинулся на подушку. – Жутко становится. - Просто не думай. Все закончилось благополучно. – По крайней мере, я на это надеюсь. Мы разговариваем еще некоторое время, пока я не улавливаю звук знакомых шагов. Дверь отъезжает в сторону, и входит полковник. Лицо - каменное, в глазах - бешенство. Мне иногда кажется, что его ненависть к нам происходит по инерции, подогреваясь обидой за выбор сына и воспоминаниями о войне. - Матвей, нам надо поговорить. Наедине. Тот весь подобрался, сжал челюсти так, что проступили желваки. Похоже, ему до чертиков надоели препирательства с папашей. - Мы все обсудили, я не вернусь домой. Точка. Сергей Степанович подходит ближе, демонстративно игнорируя меня. - Будем разговаривать при посторонних? - и пришпиливает меня взглядом. - Мы вообще не будем это обсуждать. И он не посторонний! Он - брат Паши, который уже четыре года живет с нами. Его зовут Костя, хотя ты прекрасно это знаешь… - Матвей закашлялся. Подаю ему воды и придерживаю за затылок, пока пьет. - Меня не интересует, с кем ты якшаешься, - прошипел Сергей. – Мать переживает, хочет, чтобы ты пожил у нас некоторое время. Ты ведь мой сын! Я за тебя беспокоюсь. - Не надо. Такое беспокойство врагу не пожелаешь. А с мамой я сам договорюсь, - тихо ответил Матвей, избегая встречи взглядом с отцом. – К тому же я не оставлю Павла одного в таком состоянии. Потеря руки - это не шутка. - Ты сам сказал, что у него есть брат, вот пусть друг за другом и присматривают, - раздраженно бросает полковник, начиная ходить туда-сюда. - Паша - мой супруг, и я его люблю, - неожиданно спокойно констатирует Матвей и устало глядит на отца. У полковника дергается щека. – Ты бы бросил маму в подобной ситуации? - Это другое! – рявкает этот тупоголовый идиот. - Почему? Потому что Павел не женщина или потому что джет? – спрашиваю вполголоса. Воздух в палате почти звенит от напряжения. И не надо на меня ТАК смотреть, у меня с войны иммунитет к ТАКИМ взглядам. – Мне просто интересно, до каких граней лицемерия вы готовы дойти? - Не надо, Костя, - одергивает Матвей, сжимая мою руку. – Он все равно не поймет. Не поймет. Непрошибаем, как скала. Вроде неглупый мужик, но как застрял в своих стереотипах, так и не вылезает. Что же в тебя не «доложили», когда делали? Крупицу совести, толику сострадания, возможно, каплю понимания. Хотя нет, людей же не делают, они рождаются маленькими, беспомощными и потом познают мир на пробах и ошибках. Но тогда откуда все это? А может, наоборот, что-то сломали у него внутри во время войны, а потом так и не удосужились починить? Ведь не родился же он таким твердолобым ублюдком. Да и сыновья у него на удивление хорошие получились, видимо, от матери многое досталось. Не знаю. Он ведь любит свою жену и сыновей, это видно, так почему не может понять, что и другие способны на не менее значимые чувства. Неизвестно, чем бы наш разговор закончился, только нас прервали. Зашел взбудораженный Данил. - Объявлена эвакуация, сейсмическая активность выше, чем прогнозировалось. База построена давно, и некоторые здания могут не выдержать толчков. Руководство приняло решение о вывозе людей в безопасное место. Уже обустраивают временный лагерь. Дан час на сборы. - Вот такая неожиданность. - Паша заходит в палату, за его спиной маячит доктор. - Похоже, ты выпишешься даже раньше, чем рассчитывал. Пока доктор осматривал Матвея и готовил к выписке, Ирина утянула мужа в коридор, а Павел стал помогать парню одеваться. Я тоже покинул помещение. Больница кипела, люди бегали туда-сюда, тяжелых пациентов эвакуировали в первую очередь. - Почему это нельзя раньше было сделать? – спрашиваю в никуда. - Не думали, что вулкан так разбушуется, - пояснил Данил, сосредоточив своё внимание на дисплее планшета. – Сейчас Матвей соберется, и я отведу вас на крышу, там стоянка служебных каров. Мать с отцом в один посажу, а вас с Матвеем - в другой, и катитесь куда хотите. - А сам? - Тут останусь, помочь надо. Мы дождались ребят; на одевание у них ушло почти полчаса, все это время полковник находился в отдалении и о чем-то эмоционально шептался с женой. Я честно пытался подслушать, но из-за суматохи ничего не выходило. Павел обнял Матвея за талию, тот, тяжело опираясь на его плечо, проковылял пару шагов, и со второго бока брата подхватил Данил. - Ну что, готовы? - поинтересовался Данил, посмотрев на отца. – Нам нужно пройти до конца крыла и потом вверх по ступеням на три этажа. Лифты отключили, во время землетрясения ими нельзя пользоваться, придется пешком. Осилишь? – а это уже брату. - Куда я денусь, - пробормотал тот, и мы двинулись по коридору. Больница уже опустела, многих вывезли. Полковник с женой шел впереди, затем я, потом ребята. На лестнице пусто; по широким пролетам заметно, что здание действительно старое, - сейчас так не строят. Нам никто не мешал, и мы поднимались не спеша. Следующее, что я помню, это то, как заложило уши, иррациональный страх накрыл с головой; лампы мигнули и погасли, и все стало сыпаться. Опора уплыла из-под ног, меня отбросило вперед на полковника с женой, потом впечатало в перила. Затем еще один толчок, и Ирину кинуло на меня, лестница начала рушиться, и мы полетели вниз. Успел схватить женщину за руку, сам вцеплялся пальцами во что приходилось. Мы проехались вниз; под нами разверзлась пропасть. Вокруг грохот, столбы пыли. Включилось аварийное освещение. Увидел Матвея с Пашей, оставшихся наверху. Сирена монотонно визжала, предупреждая об опасности. Поздновато уже. Впереди меня – обрушившийся до нижнего этажа пролет. Там барахтался полковник, откатившись к уцелевшей стене. Данила отшвырнуло от парней, и зажало ногу плитой. Между ним и ребятами образовался провал. Я - единственный, кто оказался посередине, держал Ирину за хрупкое запястье. Она в ужасе кричала, перебирала ногами и пыталась ухватиться второй рукой за меня, но от этого делала лишь хуже. - Спокойно. Я держу, - хрипло проговорил и посмотрел ей в глаза. На автомате остановил кровь из рассеченной ладони. - Не отпускай! – она в панике, слезы дорожками по грязному лицу. - Не отпущу. Поднял голову. Мы не дошли всего ничего. Крыша испещрена трещинами и грозит обрушиться. Самое херовое - несколько пролетов рухнуло, внизу - груда бетона и торчащие в разные стороны куски арматуры. Все еще падают обломки. Там, где Данила припечатало, стена обвалилась, обнажив помещение спортзала. Подо мной - сущий ад, а у меня в руках - две жизни. Тупиковая ситуация, как всегда, впрочем. Сергей Все посыпалось к черту уже давно, даже не сейчас, когда здание трясло, а заодно и нас вместе с ним. Этот момент произошел гораздо раньше. Как я не заметил, что утратил что-то внутри, упустил? А может, выкинул сам за ненадобностью? Я же тварь, знаю, никогда не стремился выглядеть невинной овечкой, раз пошел в армию, то, будь добр, разгребай чужое дерьмо. Вот всю жизнь этим и занимаюсь. Долбанные политики играют в свои грязные игры, а мы расхлебываем их последствия. Никогда ни о чем не жалел, всегда считал, что долг важнее личных эмоций. Думал, все знаю в этой жизни, всё понимаю, а оказалось, нихрена ты не врубился, полковник. Всегда себя спрашивал: «Почему мой сын предпочел джета, не человека, почти машину?» Кажется, увидел ответ: «Потому что они живут каждым мгновением и ни о чем не сожалеют. Потому что они готовы пожертвовать жизнью ради тех, кто завоевал их доверие». Он поймал её, мою Иришу, испуганную заплаканную и чумазую. Не дал сорваться. Сам вцепился в кусок торчащей арматуры, порезавшей ему руку, и теперь кровь медленно ползет вниз по запястью к локтю и останавливается. Регенерация, мать их растак! На его лице - ноль эмоций, только какая-то дикая сосредоточенность; вторая рука намертво сжимает запястье моей жены. Каменная крошка сыплется в провал, а та железка, за которую он ухватился, медленно, но верно вытягивается из-под удерживающей её плиты. Скоро они сорвутся - вес слишком большой. Он огляделся, в момент оценив обстановку. Он уговаривает Ирину, успокаивает. Хочет раскачать её и добросить до меня. - Поймаешь, полковник, – не спрашивает, утверждает и смотрит так, как смотрел тогда на «Целестии»: пронзительно и всепонимающе, как будто душу видит насквозь со всем дерьмом, что в ней накопилось. Всегда бесил этот взгляд, словно они знают все, словно имеют право судить. Я не могу ничего сделать, только наблюдать, как Костя раскачивает Ирину над пропастью, а потом кидает мне в руки любовь всей моей жизни. Я ловлю, сжимаю до боли, до стонов свою девочку, которая плачет и не видит, не видит, как ее спаситель падает вниз, туда, где искореженное нутро подвала щерится арматурой. Сверху Павел подползает к краю обрыва и зовет брата, почти кидается вслед, и только Матвей удерживает его. На лице сына - ужас, обреченность. Он вцепился в своего джета намертво. И тут меня бьет по мозгам понимание: Матвей никогда не оставит его, он сделал выбор. А меня он никогда не простит. А если узнает, по чьей вине Паша потерял руку, то отвернется окончательно. Воет сигнал тревоги, всё ещё напоминая, что мы здесь одни, заблокированные, и хрен знает, сколько ждать помощи. Данил высвобождает ногу из-под плиты и бросается к провалу, бледнеет, закусывает губу и лихорадочно оглядывается, ищет что-то. Потом подбегает к раздолбанным стеллажам со снаряжением, разгребает обломки и выуживает трос, который парни используют для тренировок при спуске с крыши. - Ты куда собрался? Не сметь! – ору, прижимая рыдающую Ирину к себе. Мне не добраться до младшего - нас разделяют пропасть и куча металлолома. – Дождись спасателей! Ты не сможешь спуститься к нему: трос перетрется об острые края обломков! С твоей стороны - режущие углы! Младший зыркнул на меня, словно пулю в лоб пустил. - Он еще жив, отец… я не оставлю подыхать его там одного, - ответ тихий и четкий, от чего я вздрагиваю. Данил продолжает крепить веревку на подходящей железке. – У меня с собой три ампулы регенератора, ему должно хватить. Вот как?! И для кого же ты прихватил их с собой? Впрочем, сейчас уже не важно. Начинает спускаться, а я усаживаю Ирину в самый безопасный угол, добиваюсь обещания не двигаться и подхожу к провалу. Плиты перекрытий пяти нижних этажей рухнули. Всюду искореженные стальные балки, торчащие из стен, обломки пластика и бетонных блоков - полный хаос, и посреди этого - джет, нанизанный на три штыря, как мученик на копья. Ему пробило легкое, бок и левое бедро, но грудь вздымается. Живой. Глаза закрыты, маскировки нет. Он снова был бы абсолютно белым как молоко, если бы не пыль и кровь. Данил пару раз чуть не срывается, и блядский трос все трется и трется о края, и я, затаив дыхание, слежу за сыном. Стоит ему не успеть, и он сорвется вниз. Матвей с Павлом так же наблюдают, припав к кромке пропасти. Они молчат до тех пор, пока Данил не оказывается на твердой поверхности и не отстегивает трос. Тогда Паша начинает говорить, давая указания. Его голос четкий, хорошо поставленный, отскакивает глухим эхом от стен и продирает до мурашек. Данил все выполняет, вкатывает Косте все три ампулы. Тот открывает глаза и устремляет взгляд прямо на меня. Отшатываюсь от обрыва. Будь все проклято! Не могу смотреть на него… а внутри что-то мерзенько ворочается и скребет коготками, и ласково шепчет на ухо: «Это пустяки, что он Ирину спас, он бы и другого человека тоже спас, ему все равно». Вот именно. Они о себе не думают. Они даже убивают, не задумываясь, и так же умирают, если есть за что умереть. Какая же я тварь все-таки. А оправдания-то закончились. И в голове почему-то голос инструктора, говорящий, что джеты - не люди, они машины, созданные специально для боя. И не надо их воспринимать как живых - это ошибка, которая может сталь летальной. Тогда как понять то, что сейчас было? Любая бездушная тварь, просчитав варианты, спасала бы свою шкуру. Да и половина людей, носящих гордое «имя» хомо сапиенс, бросила бы чужую жену, предпочтя спастись даже таким мерзким способом. Не понимаю… ни черта уже не понимаю. Возвращаюсь к жене, обнимаю её, успокаиваю. Она все время спрашивает о Косте. Да ничего с ним не будет, вколют нанитов, и снова забегает. Они живучие. Всегда были. Проходит чертова уйма времени, прежде чем этажом ниже раздается скрежет, и спасатели интересуются: «Есть ли кто живой?» Да, все живые. А могло все не так радужно закончиться. Позже, когда нас всех вытащили из полуразрушенного здания, Павел и Матвей отказались от госпитализации, но поехали с Костей в больницу. Данил напросился с ними, а я с грустью понял, что, наверное, потерял обоих сыновей. Ирина поцеловала меня и сказала: - Я люблю тебя. И жду ребенка. И если ты не оставишь мальчиков в покое после всего случившегося, воспитывать дочь я буду сама. Вот так, словно обухом по голове. Судьба тебя любит, не упусти свой второй шанс, полковник. Что-то много появилось людей, у которых придется просить прощения. Не зря я полюбил в свое время эту женщину. Ох, не зря! Она умеет приводить в чувство и расставлять приоритеты. - Откуда ты знаешь, что будет дочь? - Знаю. Хватит пацанов рожать. Ты будешь заплетать ей косички, водить на танцы, оберегать от парней и однажды поведешь к алтарю. - Что бы я без тебя делал?.. - Стал бы чудовищем. - Да я, кажется, уже… Ирина влепила мне пощечину, и мысли стали кристально чистыми, все лишнее выветрилось. А она обняла меня и опять заплакала. - Не говори так, Сережа. Я в тебя верю. Верит, только она и верит еще. Надо переставать быть циничной сволочью, это же мои дети, а то маска солдафона приварилась к лицу с войны и не снимается. Вспомнить бы себя настоящего за всей этой шелухой…