I
Вадим проснулся до будильника, как и всегда. Протер глаза, сел полистать новости, уложился в пять минут, пока откровенная пропаганда не начала утомлять. Проверил курс доллара и евро, загруженность на дорогах — у Вадима имелись права, но покупать машину он не видел особого смысла, до работы ему нравилось ходить пешком, а выехать, например, за город к брату на дачу можно и на взятом напрокат БМВ. Заглянул в «Сноба» и «Дилетанта», открыл несколько статей отдельными вкладками — будет, что почитать в обеденный перерыв. Потянулся. Проверил часы — ровно семь. «Пора», — вздохнул Вадим и повернулся к спавшему рядом Теме. Непривычно. Они заранее договорились о вчерашнем свидании, встретились на Чистых прудах, прогулялись по центру, зашли в «Изуми» поужинать, по возвращении на Бауманскую посмотрели вместе «Остров собак». У Темы полным ходом шла зачетная сессия. Он исправно сообщал о каждом зачете, коротко объяснял, что за предмет, часто с жаром описывал преподавательницу или преподавателя, которым собирался сдаваться, а после отчитывался о результатах. Вот и сегодня планировалось что-то важное, и по-хорошему Вадим бы не разрешил все эти полуночные гулянки, но Тема заверил его, что «там всего лишь коллоквиум, легкотня», и что он уже подготовился, и что свидание не отвлечет, только вдохновит, взбодрит и... «…я поверил. Зря. И у себя оставил. Тоже зря. Надо было сказать, чтоб не валял дурака, а шел учиться. Чтоб закрыл сессию и вот тогда... Нет, он же не ребенок. Да и с моей стороны это прозвучало бы грубо». Вспомнилась еще неприятная ситуация, случившаяся исключительно в голове Вадима, но все же: когда Тема принес ему зачетку, очень захотелось ее полистать, — синдром отличника проснулся, едва в руках оказалась знакомая корочка. «Такая глупость. Не хватало всерьез начать его воспитывать. Это же исключительно моя фишка — лезть из кожи, чтобы быть самым-самым-самым-самым. Сейчас же студенты спокойнее относятся к учебе. Хотя Артем на бюджете. У него не будет проблем? А что скажут его родители? Так. Все, хватит», — Вадим поймал себя на том, что у него уже с утра от волнения стали замерзать руки и, растерев ладони, прежде чем дотронуться до чужого плеча, позвал: — Артем. Тот ответил сдавленным мычанием в подушку и медленно покачал лохматой головой. «Нелепый». — Артем, пора вставать, — чуть помедлив, Вадим запустил пальцы в мягкие светлые волосы. Тема послушно повернулся, подслеповато моргнул сонными глазами, улыбнулся: — М, привет, — по-телячьи боднулся в протянутую ладонь лбом, приподнялся на локтях, потянулся к щеке Вадима и тут же отстранился, прикрывая рот. — А. Зубы. Я щас... — нащупав на тумбе очки, шатаясь, уполз в ванную, бормоча под нос: — Зубы, зубы, зубы... Вадим улыбнулся. «Ужасно нелепый». Старания Темы забавляли и делали собственные потуги понравиться и сделать хорошо чуть менее заметными. Впускать кого-то нового, пусть и такого приятного, в свою жизнь было странно. Приходилось менять устоявшиеся порядки: перестать ходить по дому в одном халате, теперь это казалось неприличным, готовить и сервировать на двоих, не отвлекаться в телефон за завтраком. Местами перемены раздражали, например, Вадим решил купить для Темы посуду и с изумлением обнаружил, что его любимые керамические чашки-плошки с черной глазурью давно убрали из «ИКЕА», — чтобы не злиться с утра пораньше из-за негармоничных комплектов, взял целый набор. И уже позже, вечером, сидя за ужином с Темой, Вадим испугался: слишком заметно. Слишком ясно, что он пытается поменяться и подстроиться под молодого, местами чересчур тактильного возлюбленного. «Позорище. Взял бы что-нибудь еще для отвода глаз. Подушку там, полотенце, да что угодно. А так сразу понятно, что я поехал только за этими проклятыми мисками». Стыдно становилось до сих пор, хотя посуда правда нравилась, и то, как Тема усердно ее намывал, разбрызгивая по всей кухне воду, тоже нравилось. Для него Вадим старался готовить по-разному, сбалансированно, полезно и аппетитно, потому что сам довольно часто о вкусе еды забывал, а тут обнаружился прожорливый и благодарный едок. Да и в целом вещей, которые «нравились», происходило все больше, но полноценно порадоваться им что-то мешало. То ли отсутствие той самой привычки, то ли осевшая на подкорке тревога. — Привет еще раз. Тема появился за спиной неожиданно и в одних боксерах, обхватил за талию и уткнулся лбом в плечо. Сильно запахло мятой. «Ну, зубы он почистил». — Отпусти, ты мешаешь, — велел Вадим не строго и постучал лопаткой по сковородке, где вовсю шипела яичница. — Я все равно люблю, чтобы с корочкой. — Артем. — Еще полминуты, — вжимаясь носом в плечо. — Мне с тобой хорошо. Я заряжусь от тебя и всех порву на зачете. — Надо же, — усмехнулся Вадим. — В мое время коллоквиумы выглядели по-другому. Хотелось убавить огонь на плите, развернуться и тоже обнять. «Он меня разбаловал. Все эти дурацкие нежности, они дурацкие, но приятные. Кто бы мог подумать, что мне такое до сих пор нужно». Вадим ограничился коротким прикосновением к локтю. — Зря ты ходишь полураздетый. Холодно. — Что? Не-е. У тебя шикарно. — Ты и босой вдобавок? — Я пол с подогревом щупал. Круто, — Тема блаженно зажмурился. — Я серьезно, это лучшее изобретение человечества. После пиццы с сырным бортом. Или это было до? Чего? Чего ты смеешься? Это же правда круто. — Иногда я не понимаю, что творится у тебя в голове. Тема гордо кивнул: — Бардак. И любовь к тебе, — и, быстро поцеловав Вадима в висок, принялся расставлять посуду. Сидя за столом, Тема смешно поджимал под себя ноги и расхваливал все, что готовил Вадим, особенно кофе. — ...серьезно, у тебя он чертовски вкусно получается. Может, потому что все по-старинке, может, потому что это делал ты. Кстати, ты заметил? Я почти не путаюсь с он-оно. Правда, после того, как ты мне около пятиста раз объяснил, как надо, но... — Пятисот, — неосознанно поправил Вадим и тут же осекся. — То есть «пятиста» тоже почти можно... Но не стоит. Этот вариант прижился из-за того, что он короче и, — с легким волнением покосился на Тему, тот слушал с благодарной улыбкой. — Не важно. Ешь. — Мне еще учиться и учиться. Ничего, я только рад, если с тобой. О. И я могу тупить с родом или падежом, но кофе-то у меня шикарный получается. Вот приволоку капучинатор, буду тебе всякое разное готовить. — Сядь, пожалуйста, ровно... Давай ты сначала разберешься с сессией, — предложил Вадим, украдкой посматривая на часы. — Тебе еще долго? — Не. Сегодня последний зачет. И у-се. До следующего года я свободен как птица. — Следующий год будет через десять дней. Тема насупился: — Пока ты это не сказал, было так хорошо... О. Забыл. Мы сегодня с ребятами из группы будем отмечать, — состроил серьезное лицо. — Поверь, это важно. Поставь телефон на беззвучный. — Все настолько страшно? — Конечно, — погрозил Тема пальцем. — Я буду звонить тебе бухой и орать про любовь. Возможно матом. От полноты чувств. «Не думаю, что он пьяный сильно отличается от трезвого», — подумал Вадим и переложил кусок ветчины со своей тарелки на тарелку Темы. — Вот как? Спасибо. Я предупрежден и вооружен. Специально включу звук на максимум и буду держать телефон при себе. — Ну блин, я ж хочу как лучше. Типа произвести на тебя хорошее впечатление. — Ты его уже произвел. — Но я хочу еще, — Тема качнулся на стуле и закинул ветчину в рот. — И хочу, чтобы ты со мной не мучился, а ну... радовался? — Я рад, — заверил Вадим и как бы невзначай уточнил. — Если все же надумаешь звонить, пожалуйста, делай это не при всех. Мне бы не хотелось... Чтобы у тебя из-за этого возникли проблемы с одногруппниками. — Не-е, — весело замотал головой Тема, поправил очки. — Об этом даже не думай, они все в курсе. Вадим от изумления сделал слишком крупный глоток, так что в горле на уровне кадыка защипало. — Прямо все? — Ну или почти все. В любом случае, те, с кем я пью, они все адекватные. — Я-ясно... — протянул Вадим, в очередной раз убедившийся, что они с Темой жили в каких-то параллельных вселенных, нет, у него тоже были в университете понимающие знакомые и приятельницы, но их бы он запросто пересчитал по пальцам одной руки. «А тут целая группа. Ну или почти. Это хорошо. Спокойно. Хотя как они вообще вышли на эту тему? Артем рассказывает про свою личную жизнь? Боже. Надеюсь, он не говорил, что встречается со взрослым мужиком и...» — ...дим. Вади-им, — Тема мягко коснулся его запястья. — Все в порядке? Я тебя расстроил? — А? Нет-нет. Совсем нет. Я просто, видимо, еще не проснулся. — А зачем ты встал? — Артем вскинул светлые и лохматые брови. — Я бы сам нашел, чего перехватить. В крайнем случае, в универе бы пожрал. — Именно, чтобы ты не «перехватывал» и не «жрал», а нормально поел. Обо мне не беспокойся, я все равно должен встретиться с братом.II
Всю дорогу до Лубянки Вадим прокручивал в голове их с Темой утренний разговор и с каждым кругом мрачнел и злился на себя все сильнее. «Зачем я его поправил? Он же говорил приятные вещи. И это "сядь ровно". Господи, ему не пять лет, — хмуро поморгал экраном айфона, сверяясь с часами. — Нет, наверное, все в порядке. Это просто я все усложняю. Или нет? Он спросил, не расстроился ли я. У меня было такое лицо?» Вадим снова достал телефон, покрутил в руках и, как мог незаметно, посмотрелся в погасший экран. Не обращать внимания на отражение в общественных местах — выработанная годами привычка, хотя порой и дома глядеться в свое же зеркало в ванной за закрытой дверью казалось неосторожным, недостаточно мужским. «Лицо как лицо. Да, оно у меня сложное... и уже морщинистое. И как его только угораздило?.. Вот уж правда сказочная дурость». Нервно качнувшись на каблуках идеально чистых туфель, Вадим поправил волосы и пальто, в два движения. Сперва провел ладонью по голове, потом, чуть выждав, выпрямил воротник. Несмотря на внезапно холодную и ветреную субботу, людей в наряженном к Новому году центре собралось предостаточно. Со стороны Кузнецкого Моста доносились голоса уличных певиц, текста разобрать не получалось, но явно звучало что-то новогоднее. Вокруг то и дело мелькали дети, они тащили родителей за рукава, кричали, взвизгивали, некоторые плакали, перекрывая предпраздничное веселье секундами безутешного горя. «Поэтому я не люблю ЦДМ. Что сложного — заказать все онлайн? Нет, я понимаю, Коля экстраверт, но неужели ему самому нравится эта толкотня? Потом еще и ЦУМ, — Вадим спешно растер переносицу, только лишь представив этажи бутиков и вездесущую музыку. — Ладно. Мы давно не виделись и... Точно. Мне нужно выбрать что-то для Артема». Осознание, что он почти забыл о подарке для новоиспеченного возлюбленного, изумило — не похоже на Вадима. «Хотя логично, это первый раз, когда у меня кто-то появился за сколько?.. вспомнить бы...» — Э! Вадь! Коля возник в толпе внезапно, весь такой громкий и бодрый, не по-утреннему веселый, и прежде, чем Вадим успел что-нибудь внятное ответить, стиснул его в медведеподобных объятьях, чуть приподнял над асфальтом. Стало душно от терпкого хвойного одеколона и неловко от самой сцены. — Я т-тоже рад... — пробормотал Вадим в широкое плечо, торопливо отстраняясь. — Дай гляну на тебя. О, — Коля тряхнул его за локти, довольно осмотрел. — Да ты поправился! Молодца! А то ж жердь, страшно. — Спасибо! — наконец освободившись из хватки. — А ты похудел... — Да? Это я велотренажер купил. Пока просто купил и собрал, но я так Зинаидычу и сказал, что эффект будет сразу. Как в рекламе. Вадим улыбнулся и мотнул головой, убеждаясь, что они никому не помешали и что никто за ними не наблюдает. Когда он показывал снимки с Колей Теме, тот сразу сказал, что они совершенно не похожи. «Наверное, и слава Богу». — Прости, ты не любишь шататься по магазинам. Но ты ж знаешь, я без тебя выбираю фигню. — Знаю, — кивнул Вадим и одернул карман на куртке Коли. — И я рад. Застегнись только. Холодно. Они редко пересекались: оба много работали, жили совершенно по-разному, — так что нечастые встречи назначались по серьезным поводам. Например, праздники или подготовка к ним. Коля обожал и жену, и дочерей, проводил с ними кучу времени, мог часами рассказывать о каждой, совать Вадиму их фотографии, видео, но когда дело доходило до подарков — впадал в ступор, мялся перед консультантами и бродил вдоль стеллажей потерянный и смущенный. «Как в детстве». Нет, Вадиму было нетрудно помочь, ему даже нравилось ощущать эдакое шефство. «Как-никак я старший или нет?» — конечно, вспоминать о разнице в возрасте с Колей приходилось редко. Высоченный и бородатый, к тому же в прошлом борец, он создавал впечатление современного богатыря, просто в костюме. Как таким руководить? Разве что шепотом. — А что тебе не так? Все ж по правилам. Ты глянь, я вылитый принц Уэльский, — Коля показал, как плохо на нем сходилась и куртка, и пиджак. — Или как там его? — Ты просто должен научиться выбирать правильный размер. И фасон, — объяснял Вадим, пока они поднимались по эскалатору Детского Мира. — Я говорил, тебе подойдет однобортный пиджак. С длинными шлицами... — Ага. Знать бы, что это такое, — усмехнулся Коля и аккуратно толкнул Вадима в бок. «Боже. Я снова занудствую и лезу с советами. Еще и про одежду. Надо сменить тему». — Л-лучше скажи... Как поживает Зина с девочками? Коля мгновенно расцвел и полез в карман за телефоном. «Да. Лучше пусть говорит он, ему точно есть, что рассказать». Они бродили вдоль пестрых рядов с бластерами «Нерф» и вырвиглазно наряженными куклами под каверы из диснеевских мультфильмов. Вадим с отточенным холодом в голосе и при том вежливо отваживал от них консультантов, аккуратно вынимал из рук Коли радиоуправляемые машинки. Тот усмехался и продолжал взахлеб делиться успехами дочерей: — …Верунец учудил, говорит, нафиг ваше фигурное катание. Карате хочу. Прикинь? — Ты против? — Я? Еще чего. Это ж, считай, наследственное. Зинаидыч поворчал. Ну так, слегка. Мы только платье для соревнований купили. Дорогущее. Но мне приятно. Отдали Любашке, вроде как на доработку. — Ей по-прежнему нравится шить? — Не то слово. Не, платью хана настала сразу. Заодно и ковру. Она его белизной залила. Не ковер, платье. Потом краской и… да дай я посмотрю, — перехватывая коробку с пожарной автоцистерной. — Классная же. В наше детство таких не было. — А Надя как? — Надюха шикарно! К Новому году покрасилась в зеленый. Чисто елочка. Ох, и огребем мы от ее классухи, я чую. Но Надюха довольная. Ее ж еще Любашка красила, коллаборация почти. Ну и ванной жопа. М-да. А говорили, что тройняшки будут похожи. А вот нифига. То ли еще будет. «Верунец, Любашка, Надюха, Зинаидыч… м-да, все время забываю, что “Вадя” — не худший вариант», — Вадим неосознанно потянулся поправить Коле воротник: — Здорово, что они такие разные. Я читал, что так детям проще адаптироваться к самостоятельной жизни и… — вздохнул. — Коль. Тот застыл у отдела с «Лего», где за тяжелым стеклом возвышалась панорама города с поездами, стройками и портом. — Ну ты глянь, как сделано! — восхищенно косясь на колонну грузовиков и внедорожников. — А, — отмахнулся. — Кому я говорю, ты ж не играл ни во что. — Играл, ты просто забыл. — Со мной — точно нет. Вот я и компенсирую. Вадим собирался возразить, но скользнув взглядом по баррикадам из коробок с конструктором, вспомнил Тему. «А если да? Ему чего-то недодали, вот он и тянется к чему не попадя, — все так же косясь на коробки, достал айфон и поспешно открыл вкладку с официальным магазином «Лего». — У них… есть же что-то по “Звездным войнам”? Наверное. Я… посмотрю… но да, он был прав. Это дорого, прям очень. Для раздолбая-студента уж точно». Коля потянул его за рукав: — Вадь. — М? — Я, если что, пошутил. Ты, конечно, бывал занудой. Но очень крутым. О. А помнишь, как мы в «Нинтенду» играли? — Во что?.. А. Это приставка? — Да ладно, ты забыл? — недоуменно вскинул брови Коля. — Ты ж сам ее попросил у родителей. И учил меня в «Марио» гонять. Ну, помнишь? «Помню? Да, наверное. Смутно».***
Как бы пафосно это ни звучало, но Вадим всегда подозревал, что отличается от других. Сперва ему даже нравилось: все взрослые были просто без ума от аккуратно причесанного и нарядного мальчика, который никогда не озорничал, грубым играм в грязи предпочитал уединение с книжкой, говорил «здравствуйте», «спасибо» и «до свидания». Воспитательницы в саду не могли на него нарадоваться, а родители, люди уже немолодые, оба с академическим образованием, гордо делились тонкостями воспитания со своими знакомыми за чашечкой свежемолотого кофе. На самом деле все обстояло чуть сложнее, чем полагали старшие. Вадим правда не любил грязи, мало того, что его раздражало ощущение запачканных рук или ботинок, забитых песком после песочницы, он где-то услышал про микробов, в бесконечном количестве разбросанных по земле. Образ мелких злодеев настолько въелся в память, что Вадим несколько дней подряд бегал в ванную каждые полчаса, пока совершенно не стер мыло. Пугали крики, грохот от прыжков по металлическим горкам, а от мысли, что надо куда-то забраться или сделать солнышко на качелях, начинало мутить. Поэтому Вадим избегал шумных компаний. Еще его нервировал беспорядок, поэтому в гости он тоже старался никого не звать, а родители, да, любящие, но не слишком внимательные люди, не привыкшие к уходу за детьми, считали, что все у них в семье устроилось замечательно. Проблемы начались, когда родился Коля, категорически отличавшийся от брата. Он-то как раз умел навести суету и дома, и на улице, обожал скакать по лужам, мог хохотать и вопить часами напролет. Первые два года Вадим старательно избегал Колю, категорически отказывался брать его на руки, закрывался в своей комнате, а иногда прятался на балконе. Родители волновались, но умеренно. Настало время идти в школу. С одной стороны, Вадим радовался возможности узнать что-то новое и получать похвалу от очередной порции взрослых, с другой стороны, ему было некомфортно среди одноклассников. Он учился на отлично, ему легко давались точные науки, он умел быстро считать, по памяти разукрашивал контурные карты, писал сочинения, ссылаясь на Лотмана, Томашевского, Виноградова, в общем бесил весь класс. К нему пробовали приставать, пару раз окунали портфель в унитаз, в начальной школе заперли в чулане, но Вадим реагировал на все слишком спокойно, не бегал к учителям за помощью, не жаловался родителям. Так что его быстро оставили в покое, к тому же иногда Вадим оказывался полезным: если его вежливо просили, он помогал с домашней работой и согласно отдавал свою порцию еды в столовой, потому что не мог есть ничего, что приготовлено не дома. Выделяться нравилось все меньше. Вадим замечал, как его длинные ответы утомляли учителей, как одноклассники, не особо скрываясь, звали его чудилой и пародировали его манеру поправлять всю одежду. Родители по-прежнему считали своего старшего сына образцово-показательным ребенком, хоть теперь и уточняли с волнением, не подружился ли он с кем-нибудь, но тот отнекивался и старался не привлекать внимания, ни в школе, ни дома, подолгу засиживаясь за уроками. Друг, кстати, нашелся сам. В пятом классе, когда на Вадима после школы налетела стайка брехливых дворняг, к нему, оцепеневшему от ужаса, матерясь и размахивая сменкой, примчался на выручку Васька. Вообще Ваську звали Никита Васильев, кто и зачем сочинил ему это нелепое прозвище — не ясно, ведь у них во всей параллели не случилось больше ни единого Никиты, но прозвище приелось, да так, что ему чуть не выдали аттестат на имя Василия Васильева. Васька жил в одном доме с Вадимом, так что в тот вечер, отбившись от собак, они вернулись вместе, а на следующий день уже шестилетний Коля, как обычно без стука, завалился в комнату к брату и громко объявил, что к нему пришел друг. Так они везде стали ходить вдвоем, на уроках занимали парту у окна, а на переменах прятались под лестницей у черного входа. Вадим вслух читал Дюма, пока Васька скакал на старом козле, изображая то мушкетеров, то слуг кардинала. Сперва на них с изумлением косились и учителя, и ученики. Раз пара одноклассников опять попыталась подшутить над чудилой-Марецким, отобрали у него Дюма, закинули на крышу гаража возле школы и заставили лезть за ним, больно толкая в бока и пиная, да так, чтобы непременно оставить на идеально отглаженных брючках со стрелками следы от подошв. Прибежал Васька, обозвал всех уродами, за что получил от главного обидчика в нос, а после, подбирая кровавые сопли, успокаивал Вадима. Тот плакал, наверное, впервые так долго и непозволительно громко, но не от страха и уж точно не из-за испачканных брюк, а от неизбывной благодарности и радости. Родители были в восторге: Вадима — потому что у их сына наконец-то появился долгожданный друг, Васькины — потому что их «олух» перестал приносить домой сплошные двойки. Вадим очень старался привить Ваське любовь к учебе, подолгу сидел с ним над учебниками. Выходило скверно и чаще казалось проще сделать домашнюю работу за двоих, это не требовало особых усилий, а в оставшееся время удавалось подольше погулять, сбегать в кино или съездить на ВДНХ. Васька тоже, как мог, делился своими премудростями: водил на стройки, помогал взрывать карбид, давал курить ворованную у отца «Магну». Скоро все вокруг привыкли к их странному дуэту, перестали обращать внимание, и лишь иногда какая-нибудь очень занудная учительница или чья-нибудь тетя усмехалась, мол, вот что значит «противоположности притягиваются». Васька с пониманием относился к причудам Вадима: обязательно стучался в его комнату, терпеливо ждал, пока тот помоет руки по всем правилам, а если и подтрунивал, то делал так по-доброму, что Вадим ни капли не возражал. Они взрослели. Пока Васька мужал и крепчал, записывался то на футбол, то на плавание и отращивал первые убогие усики, Вадим вытягивался ввысь, умеренно покрывался прыщами и зачесывал челку на сторону, чтобы прикрывать широкий лоб. Дружба крепчала, обрастала глупыми приключениями и свежими привычками, вроде первых вечерних попоек вдвоем, просмотра каналов для взрослых и фантазий об успешном и безбедном будущем. Тогда казалось, что так будет оставаться всегда, но в выпускном классе случилась Алена, и не какая-нибудь, а Алена Волкова, главная красавица школы. Сначала Васька лишь засматривался на нее, как и другие парни, затем стал увиваться за ней: звать на танцы, носить цветы, шоколадки. Алена на любые жесты внимания вскидывала выщипанные ниточки-брови и поджимала пухлые губы, подведенные темно-коричневым карандашом. Вадиму все это страшно не нравилось. «Сдался ты ей, — каждый раз ворчал по дороге домой. — Она же встречается с кем-то». «Не с кем-то, а с Жекой из пятнадцатого ПТУ», — отвечал Васька. «Ему же девятнадцать!» «Вот и я думаю, староват он для нее. Да и я ей явно нравлюсь. Видал, как она на меня пялилась? — весело обнимал за плечо. — Да не ссы, все пучком» — и как бы в знак примирения предлагал Вадиму закурить, тот послушно и с каким-то незнакомым раньше трепетом прижимался к фильтру, где только что были Васькины губы, морщился, но не от табака, а от нараставшего с каждым днем чувства тревоги. Они и без того стали реже видеться: то секция, то подготовка к экзаменам, а с появлением Алены устоявшийся распорядок окончательно затрещал по швам. Однажды Васька и вовсе заявил, что теперь Вадиму придется ходить домой одному. «Я ж это... Ну... Ты понял, в общем. Не обижайся, ладно? Мы с тобой вечером в “Нинтенду” сыграем». Приходилось понимать, не обижаться и радоваться успехам друга или усиленно делать вид. Пару раз Вадим помогал сочинять любовные письма для Алены, нарочно допускал ошибки, но, видимо, их никто не замечал. Было противно, но терпимо, а потом Васька начал делиться своими подвигами. «Ладони у нее маленькие. Прям ваще. И губы такие, знаешь, мягкие. Тоже ваще. А грудь… Чел, ты бы знал, какая у нее грудь!» Вадим стыдливо опускал взгляд, просил перестать, потому что это «личное», «ему не интересно», но Васька словно глох в такие моменты. Он говорил, говорил и говорил. Порой после принимался рассуждать про чувства, нес полнейшую чушь, Вадим всем сердцем ненавидел ничего не подозревавшую Алену и еще больше — себя: плохого друга, ревнивого неудачника, да к тому же… нет, давать себе точное название он не отваживался даже в мыслях, поэтому терпел, слушал и надеялся, что рано или поздно все закончится. Однажды вечером, бредя с дополнительных занятий по английскому, Вадим увидел Ваську, понуро сидевшего на качелях в мартовских сумерках. Он, не скрываясь, дымил, под его ногами скопилась приличная горка из пепла и полуистлевших бычков, там же валялись пустые банки из-под «Балтики». Васька был мрачен, пьян и крепко побит. «Короче, я ей реально не сдался. Она своего ПТУ-шника побесить хотела, а я повелся. Дебил». Вадим стал его успокаивать, просил уйти с детской площадки, чтобы родители из окна не спалили его такого хорошенького, порывался оттереть запекшиеся капли крови с рук и шеи собственным носовым платком, ни капли не боясь испачкаться. Без остановки болтал, как будто сам прилично выпил. Про то, что Алена не права, что у него, у Васьки, все будет хорошо, что ПТУ-шник урод — драться с противником в другой весовой категории и много-много несуразного и бессмысленного, а в голове вертелось совсем не то: что Васька, конечно, дурак и усы у него дурацкие, но ради него Вадим согласен их хвалить, а еще давиться отвратительным пивом и сигаретами, смотреть тупые боевики. Да ту же «Нинтенду» он попросил у родителей, просто чтобы был повод почаще звать Ваську в гости и любоваться им, дурацким, красивым и… «Да отвяжись ты! — рявкнул Васька, отмахнувшись от платка. — Чего ты ко мне прилип?! Как педик». Страшное слово хлестнуло по лицу точь-в-точь как пощечина. Вадим отскочил от качелей, беззвучно подтверждая Васькину догадку, и замер, ожидая, что тот еще ему скажет. Васька не сказал больше ничего ни в тот вечер, ни на следующий день, ни через неделю. Начал возвращаться из школы другой дорогой. До конца учебного года они сидели по разным партам, только на выпускном послушно встали рядом для общего снимка. После экзаменов Васька почти сразу ушел в армию, причем как-то мудрено, не по прописке, и, опять-таки, ничего Вадиму не сообщил. От осознания, что он собственноручно все испортил, хотелось лезть на стены и выть, но нельзя, иначе бы родители и одноклассники догадались. Приходилось терпеть до самой ночи, чтобы спрятаться под подушкой и уже там вдоволь наплакаться. Причем от слез не делалось легче, наоборот, отлипая от мокрой наволочки, Вадим чувствовал себя еще более разбитым и жалким, а в мыслях звучало одно-единственное: «педик».III
«Точно. А Коля тогда все лез ко мне. Спрашивал, кто меня обидел и надо ли кому "накостылять". Совал свои дурацкие мультфильмы. Ужасно злил», — Вадим с внезапно накатившим умилением проследил за тем, как тот старался взять в руки все пакеты, не помяв подарочную упаковку. — Давай я. Хотя нет, стой, — застегнув Колин воротник, кивнул. — Теперь давай. Зайдем в «Бон Апп»? — Ты голодный? — Не особо, а вот ты — да. Уже почти два. — Да ладно, — смущенно хмыкнул Коля. — Я ж не младенец. И ты не любишь вот это все. Людное. Может, быстрее в «ЦУМ»? — Можно и быстрее, но ты рассеянный, когда голодный. А один я подарок Зине не выберу. И... Мне правда не очень нравится вся эта суета, но проводить с тобой время я люблю. Все, что касалось выражения чувств, давалось с трудом, Вадиму казалось, что он делал что-то неправильно, что его попытки выглядели нелепо или недостаточно мужественно. Вдруг чрезмерной ласковостью он бы привлек внимание? Спасало то, что нежничать ни с кем особо не приходилось: друзей, кроме Васьки, у него не случилось, родители, проявляя внимание, ограничивались похвалой за успехи в учебе или за помощь по дому, а от младшего брата удавалось спрятаться в комнате или за учебниками. «Мне кажется, у нас у всех имелся как минимум Аспергер. Кроме Коли. Серьезно, откуда он у нас взялся? Загадка». Нормально общаться с ним у Вадима получилось, лишь когда тот пошел в старшую школу. Нет, они по-прежнему оставались разными, но зато теперь умели лучше доносить свои интересы друг до друга, а с началом подработки Вадим смог проявлять заботу еще и делом. Например, наконец купить Коле нормальную одежду, что-то кроме спортивных костюмов, или отправить к хорошему парикмахеру. Или вот сводить в приличный ресторан и вкусно накормить. «Бон Апп Кафе» давно стало их местом. Они выбирали стол у широкого окна, чтобы любоваться на мигающую гирляндами Никольскую улицу. Вадим ограничивался сморребродом с рыбным тартаром и нисуазом с тунцом, пока Коля налегал на мясо и заказывал борщ, филе Миньон, пельмени, говяжьи котлеты… — Не убирайте, пожалуйста, меню, — попросил Вадим у слегка опешившего официанта. — Мы после выберем десерт. — И кофе, — подсказал Коля, смущенно прикрывая уже испачканный в соусе рот. — С мороженым. Все время забываю... — Глясе. — Точно-точно. Как мама делала. О, а помнишь?.. — Не болтай с набитым ртом. И жуй, пожалуйста, нормально, иначе... — Да знаю-знаю, — по-детски пробормотал Коля. — Это было всего один раз. — Тем не менее, у меня с тех пор всегда есть «Мезим», — Коля рассмеялся в кулак. — Что? — Ничего. Просто. Забавно, ну и приятно. Каждый раз забываю, что с тобой я возвращаюсь обратно в детство. Знаешь, вроде я опять тупой и мелкий, за мной нужно присматривать. Вадим дергано пожал плечами: — Ты никогда не был тупым. — Ну, на твоем фоне... — Это другое, — строго перебил Колю. — Ты был нормальным. — А ты нет? Ладно-ладно, прости. Ты знаешь, меня заносит, когда ты себя распекаешь. У меня включается вот это «брат за брата». Вот! Как было, помнишь… «Правда. Его всегда заносит. И в детстве он только и делал, что лез не в свое дело. То помочь, то заступиться. Совершенным младенцем лез, я его стыдился, а он не понимал. Или понимал, но как-то по-своему. Боялся, прятался от меня, и все равно, чуть что…» У айфона вспыхнул экран, мигнуло оповещение. — Прости, Коль, — Вадим торопливо открыл «Телеграм» — сообщение от Темы, с кучей смайликов и минимумом текста. «ГОРДИСЬ МНОЙ ❤️💩❤️❤️❤️❤️❤️ ❤️❤️❤️❤️🤜❤️❤️ 🧠❤️❤️❤️❤️❤️❤️ 14:34» Через секунду подгрузилась фотография раскрытой зачетки с выстроившимися в косой столбец «зачетами». Стало одновременно смешно и приятно, а еще слегка тревожно. «Их так долго держали? Или он досидел до последнего? В любом случае — молодец. Надо поздравить. И все-таки купить ему “Лего”... Так. Мне нужно что-то ответить. Можно спросить, как все прошло? Я его не отвлеку? Если я уточню, куда они с одногруппниками пойдут отмечать, это будет навязчиво или нет?» — Что-то срочное? — подал голос Коля. — Д-да. — Что-то плохое? — обеспокоенно. — Нет-нет, наоборот. Прости, я уже заканчиваю, — проверив себя на предмет опечаток, спрятал айфон в нагрудный карман пиджака. — Ты что-то рассказывал? Это было грубо, что я так отвлекся. — Ва-адь. Спокуха. Я ж ничего важного, просто соскучился, — подмигнул. — Как ты вообще? — Я? — переспросил Вадим с изумлением. — Нормально… А ты? «Господи, какая глупость, он же явно про это и говорил. Ничего не соображаю». Коля рассмеялся, громко и раскатисто, как один он умел. На них пару раз обернулись другие посетители ресторана. Опять раздался звук сообщения. Ужасно хотелось проверить сразу же, но Вадим сдержался, закинул ногу на ногу для уверенности и пообещал себе не отвлекаться в телефон ближайшие пятнадцать, нет, лучше двадцать минут. Скоро им принесли кофе с шариком ванильного мороженого и шоколадный фондан. Знакомый вкус из детства успокаивал, как и сам процесс: Вадим никогда не смешивал глясе, следил, чтобы мороженое до последнего сохранялось нетронутым, аккуратно отодвигал его ложечкой, ждал, пока оно подтает и пропитается кофейной горечью. Коля пытался повторить его технику, отшучивался и вновь говорил про семью. — … во-от. Так что на этот Новый год мы планируем остаться в Москве. Нет, на даче тоже хорошо, но в прошлый раз я к чертям надорвал спину, пока прокапывал ход от калитки до двери. Ну нафиг. В городе удобно. Любашка насмотрелась своих корейцев, будет фигачить эти… Да еж твою… кимбапы. — Здорово. Вадим провел ладонью по пиджаку, словно наощупь силясь разобрать, а писал ли ему Артем еще? Коля кивнул и придвинулся ближе: — Знаешь, будет еще лучше, если ты к нам придешь. — Коль, мне приятно, но... — Не, ты послушай. Мы с девчонками будем тебе рады. Я запеку какую-нибудь крутую птицу, Зинаидыч нафигачит своих пирожных. Посмотрим «Ивана Васильевича», не с рекламой, а нормально. Посидим, поболтаем. Обещаю, петь не буду. Зинаидыч от меня гитару спрячет. — Коля, мне приятно, но ты же знаешь, мне неудобно... — Неудобно мне! — Коля откинулся на спинку стула и коленями задел стол, так что звякнули тарелки. — Неудобно, что я не могу проводить время с моим братом. К тому же в праздник. — Послушай... — Нет, это ты послушай. Ты не прокаженный, тебе не сто лет, чтобы запираться ото всех. Мы любим тебя. Ждем. Давай ты придешь к нам, а? Ну нельзя же в такой день сидеть одному. Серьезно, это ненормально и... — Я буду не один, — выпалил Вадим и тут же отстранился. — Прости, что перебил. Коля застыл с приоткрытым ртом. Сделалось до жути неловко. «Проклятье, я на такое не рассчитывал», — Вадим стиснул ручку чашки до побелевших пальцев и принялся ждать, когда Коля начнет отмирать. Тот секунд десять пялился на скатерть, неловко поерзал на сиденье. «Говорил, надо попросить кресло, если тебе тесно...» — Вадь, а ты будешь не один. Или ну... Не один? — выразительно подняв брови. — Второе. — О. Ясно, — Коля похлопал себя по коленям. — Спасибо, что сказал и... — Прости, я не планировал вываливать на тебя эту информацию вот так. Точнее, я вообще не планировал. — Не-не, все отлично, — откашлявшись. — Я рад. И за тебя. И что знаю. Было бы обидно, если б ты решил это скрывать. Ты же не?.. — Нет. Скрывать точно бы не стал. Но и вот так — это неприлично. Коля насмешливо фыркнул: — Вадь, ты офигел? Сколько нам лет, по-твоему? Я рад. Слышишь? Это круто. «Хочу провалиться сквозь землю. У меня очень красное лицо? — украдкой прищурился на собственное отражение в зеркальной вазе. — Дурость. Чувствую себя школьником. Зачем я ляпнул? Нет, это удачно, так он не будет зазывать меня к себе. Но оно ему надо? Такая информация. Это личное. Слишком личное, чтобы обсуждать вот так, да еще при всех». В полупустом зале ресторана вмиг стало душно и тесно, как и в под заказ скроенном пиджаке. Хорошо бы сбежать домой. Сослаться на дела, давление, мигрень. Забиться в спальню или кабинет, затаиться. «Но мы еще не сходили в ЦУМ за подарком Зине. А сам он не справится, и я обещал». — Вадь, — позвал Коля, вытянув ногу под столом, осторожно пихнул Вадима. — А он, ну... Хороший человек? — Д-да. Очень. На душе слегка полегчало, не потому что Коля задал этот вопрос, а потому что по старому обыкновению пинался, заговорщически морщил нос и хмурился. «Совсем как тогда».***
Педик. Гомик. Глиномес. Жополаз. Пидрила. Вадим достаточно понаблюдал за одноклассниками и парнями со двора, чтобы понять, насколько такое обвинение звучало опасно. За него без промедления полагалось бить в морду, и не важно насколько твой соперник сильнее или есть ли у него приспешники, снести подобное оскорбление — значит согласиться с ним. Вадим наблюдал и с ужасом убеждался: названий много, а суть одна, если кто-нибудь догадается, что все это — про тебя, ты пропал. И если уж Васька от него отвернулся, то ждать помощи еще откуда-то — бессмысленно. Казалось, поступление в МГИМО составило Вадиму меньше труда, чем морально подготовиться к студенческой жизни. Хотелось начать с чистого листа, заявить о себе правильно, как о нормальном. Вадим тренировался пить и есть в общественных местах, следил за собой, чтобы лишний раз не поправлять одежду, да и одеваться старался чуть небрежнее. Купил джинсы и кеды. Сходил в парикмахерскую, где ему сделали модную по тем временам удлиненную канадку. К сентябрю он был во всеоружии. В первую неделю присмотрел компанию, на тот момент показавшуюся самой респектабельной: хорошо выглядевшие и умеренные раздолбаи, — пристроился к ним в курилке, угостил сигаретами. Скоро у него завелись знакомые, с ними он слонялся по корпусу, обсуждал музыку и фильмы, ругал преподавателей, иногда матом. Для вида даже прогуливал пары и не делал домашнее задание, из-за чего после страшно нервничал. Но оно того стоило — никто за пару месяцев не обозвал его чудилой, не высмеял и не толкнул. С одной стороны, да, все-таки университет не слишком располагал к детским издевкам, с другой, лучше перестраховаться. Что совсем не давалось, так это флирт. Вадим отказывался даже пробовать и радовался, что девушки быстро теряли к нему интерес. В конце октября его позвали на тусовку в общежитие. Там собралось много старшекурсников, один из них, громкий и вертлявый, весь вечер пялился на Вадима, а под конец подошел, точно одолжение сделал. Чавкая жвачкой, кивнул: «Лекс. Да ты расслабься. С нашими познакомлю». Как этот Лекс, а по-простому Леша, его вычислил, Вадим так и не понял. Сперва испугался, его вгоняла в ступор одна только мысль, что вот, есть мужчины и женщины, вообще не стеснявшиеся своих странностей, почти открыто жившие вместе, под крышей вроде как государственного учреждения... но Лекс был прилипчив, как банный лист, а еще убедителен, хоть и не слишком красноречив: «Малыш, вместе проще. Тут не Европа, но и не шарага в Подзалупенске, релакс». И все равно Вадим боялся, пример чужого относительного благополучия его убеждал ровно настолько, чтобы не смущаться при виде обнимавшихся парней или целовавшихся девушек. А уж чтобы представить себя в таких отношениях — на это никакой смелости не хватало. Перед глазами мгновенно возникало лицо Васьки с дорисованным на нем отвращением, а в ушах звенело «педик». Как ни старался Лекс с подружками, а выйти на так называемую «охоту» — Боже, слово-то какое мерзкое! — Вадим не отважился и довольствовался тем, что, по крайней мере, у него нашлось место, где он мог чуть-чуть да расслабиться. А на втором курсе к ним перевелся Ян Озолс, точнее восстановился после полутора лет скитаний по той самой Европе с родительской кредиткой в кармане и акустической гитарой наперевес. Ян был до очарования самоуверенным и наглым, не безосновательно: шикарное телосложение, грива мелких черных кудрей, которые он собирал в небрежный пучок, голливудская улыбка и умопомрачительный баритон, что в сочетании с его латышским акцентом вызывало оторопь даже у самых строгих преподавательниц. Везде, где появлялся Ян, он становился центром внимания. Будь то пара по языкознанию, где ему без труда удавалось поболтать с лектором и на латышском, и на эстонском, и на польском, и лишь на русском он, кокетничая, слегка запинался, пожимал плечами и виновато тряс косматой головой, повторяя «грешен, грешен» с ярко выраженным отвердением на конце; или будь то физкультура, где он красовался на турниках, подтягиваясь то на одной, то на другой руке, хотя никто его об этом не просил. Яна любили студенты за готовность кутить до утра, а еще за отдельную квартиру в центре Москвы, что ему снимала мама. В общем, Вадиму он поначалу не понравился категорически — избалованный и шумный мальчишка с раздутым самомнением, какая гадость, — а вот ему Вадим, как раз наоборот, почему-то приглянулся. Подсаживался на парах, ловил в курилке, звал на тусовки. Видно, сообразив, что ничего, кроме сдержанно вежливого отказа, он не получит, сменил тактику. Ян стал просить выручить его то с философией, то с психологией и, разумеется, с русским. На их импровизированных занятиях в столовой или библиотеке он прилежно записывал все, что ему говорил Вадим, по несколько раз переспрашивал, если чего-то не понимал. По-прежнему раздражал, но уже поменьше. То ли дело в том самом проклятущем обаянии, то ли Вадиму просто нравилось объяснять сложный материал, так он мысленно возвращался к их с Васькой посиделкам. Заболтавшись, Ян принимался смешивать языки, восхищенно выдавал что-то вроде «тик смиеклигс» или «ман лоати патик». Вадим считал, что он жеманничает или, как выражался Лекс, «интересничает». Ян расплачивался за потраченное время, водил по кофейням и книжным магазинам, покупал все, на что Вадим засматривался, не принимал никаких возражений и, как бы невзначай, касался запястья. Становилось неловко и отчего-то приятно. Вадим порывался прекратить их встречи: ведь очевидно, что у Яна не было таких уж проблем с русским, а преподаватели по психологии и философии точно бы все поставили такому ловкому раздолбаю, — но не получалось. Во-первых, Лекс запрещал, заручившись поддержкой подруг, он шипел и кривился: «Тупесенький... Не, ты малыш и вообще, но тупесеньки-ий». А во-вторых... Было правда приятно. Ян красиво ухаживал, смешно прижимался к плечу, делая вид, будто в учебнике Вадима напечатано больше и лучше, чем в его, а этот скользящий шепот с придыханием: «л'йоти скаистс», «Яуй ман тэви апскаут», «Эс тэви л'йоти милу». Никто и никогда не называл Вадима красивым. Нет, сейчас, глядя на старые снимки, он и сам видел, что в целом природа его не обделила, но тогда, едва выскочив из подросткового возраста, Вадим совершенно терялся от комплиментов и от осознания, что на него заглядывались. Было и ясно, и страшно: вдруг опять ошибка? Лишь затянувшаяся шутка. Все разрешилось на дне рождении одногруппницы. Ян быстро потерял интерес к вечеринке, заявил, что перебрал и хочет вздремнуть. Ему выделили целую спальню, пускай все и понимали, что он врал: перепить его не мог никто и никогда, — а вот Вадим повелся на неубедительную ложь, принес «Аспирин» и даже собрался слегка отчитать за неумеренность, ведь это неприлично — смущать именинницу. Но Ян с такой скоростью утащил его на кровать, что все заготовленные слова замерли на уровне горла, уже через час покрытого розовыми отметинами и следами зубов. Зато Ян успел наговорить ворох нежной чепухи и на русском, и на латышском. После лежал рядом на растерзанной постели и обнимал, заглядывал в глаза, поправлял растрепавшиеся волосы. «Поругай меня. Потом. А сейчас я тебя еще полюблю», — звучало абсолютно неграмотно, но у Вадима не хватало сил, чтобы всерьез задуматься об этом, не то что поправить. Настойчивость Яна и напрягала, и обнадеживала, теперь Вадим знал, что его чувства взаимны, что его не назовут тем грязным словом и не оттолкнут. Они стали официально парой, по крайней мере в общих кругах, со стороны Вадима об их отношениях знал один Лекс, но и его визгливой радости хватало за глаза. Через неделю после дня рождения одногруппницы Ян принялся уговаривать Вадима съехаться. Это смутило, хотя бы потому что прежде вне дома ночевать не приходилось примерно никогда, а тут — съехаться. Но Ян не отставал, жалобно и долго повторял, как ему без Вадима тоскливо и как им вдвоем будет расчудесно. С каждым днем отказывать становилось все труднее и через месяц пришлось сдаться. Родителям соврал, что переезжает к другу, те сперва заволновались, но встретив Яна лично, когда тот приехал помогать с вещами, растаяли. Как ни странно, но сильнее всех огорчился Коля, он уныло слонялся по дому и просил ему звонить, писать, как будто Вадим отправлялся в кругосветное путешествие. Так началась их с Яном совместная жизнь. В двухкомнатной квартире с видом на Пушкинскую площадь и кофейней под окном. Просыпались и засыпали вместе, зацеловывали друг друга, занимались любовью во всех позах. Ян неустанно захваливал Вадима, носил на руках, мешал учиться, как кот, лез на стол, пока тот пытался разложить конспекты или подготовить доклад. Закидывал подарками, приносил из модных бутиков рубашки, шарфы, куртки, часы, если Вадим отказывался их принимать или порывался вернуть деньги, капризно махал руками, врал про «моя твоя не понимать», а после любовно осматривал, говорил «л'йоти скаистс». Часто делалось неловко, но Вадим был уверен, что проблема исключительно в нем, потому почти беспрекословно соглашался со всеми причудами Яна. Они ходили по барам и клубам, торчали там до самого утра. Громкая музыка раздражала, а от коктейлей на пустой желудок противно кружилась голова. Вадим ощущал себя совершенно безоружным, шатаясь в полупьяном бреду на танцполе, послушно курил сигарету за сигаретой. Еще раздражали друзья Яна, их у него водилось много. Даже слишком. И со всеми надо было непременно поболтать, выпить, куда-нибудь смотаться. Когда Ян, пьяный в дым и довольный, заваливался спать, Вадим стаскивал с него ботинки и куртку, укрывал одеялом, а сам, прополоскав рот и умывшись ледяной водой, бежал на пары, чтобы вечером вновь куда-то бежать, собираться, ехать. Лекс шутил, мол, вот, ты наконец стал человеком, Вадим вслух соглашался, а про себя подсчитывал потраченное время и деньги. Кстати, о деньгах, они по-прежнему жили за счет матери Яна, это пугало. Нет, Вадим сам жил безбедно, но к таким бесконечным тратам он не привык, волновался и искал способы, чем расплатиться или, еще лучше, как не тратиться вовсе. А вот Яна, казалось, их материальное благосостояние вообще не беспокоило. Один звонок — и он при деньгах. «Мам! Ну я вообще-то не один, у меня парень есть», — беззастенчиво выкрикивал в трубку, заглушая раскатистым баритоном оравший на полную мощность проигрыватель. Для успокоения души Вадим нашел себе подработку на факультете, в учебной части. Перебирание бумажек приносило свою копейку и три-четыре часа тишины. Ян пробовал обижаться, но в учебной части старался не появляться. Только названивал ближе к обеду, он обыкновенно в это время просыпался, и стонущим голосом просил вернуться, а когда Вадим появлялся на пороге, выскакивал к нему, радостный, терся колючей щекой и с гордостью рассказывал об их планах на вечер. Так в суете и нелепых заботах пролетели первые полтора года. Случались мелкие обиды, недопонимание, никак не удавалось наладить ритмы, к тому же Ян учился из рук вон плохо. На третьем курсе Вадим и вовсе оказался вынужден писать курсовую за него, просто чтобы тот не вылетел из института. Было сложно, но терпимо. Главное, что они оставались вместе, и в нужный момент Ян всегда улыбался, гладил по руке и шептал «эс тэви л'йоти милу». Спустя почти двадцать лет едва ли получится даже для себя сформулировать, когда именно все пошло наперекосяк. Нет, благодаря нажитому опыту и психотерапии, Вадим мог с уверенностью сказать, что тревожные звоночки были с самого знакомства: чрезмерная тактильность, напористость, неумение получать отказы... и желание поскорее съехаться, — все говорило о том, что Ян как партнер — как минимум неблагонадежен, а как максимум опасен. Теперь это виделось абсолютно ясным, но тогда хотелось верить, что они справятся, ведь случались же и хорошие моменты и пускай, что все реже и реже. Травкой в компании Яна баловались примерно все, он угощал и Вадима, но тот ничего, кроме дезориентации и страшной тревоги под утро, не испытал. Потом на какой-то вечеринке им предложили кокс. Яну безумно понравился эффект легкости, смешанный с эйфорией, но без сонливой заторможенности, как от марихуаны. «Клянусь, я с ним спать вообще не хочу! И на парах лучше соображаю». Вадим испугался, впервые встал в подобие позы: нет значит нет. Они почти поругались, и Ян демонстративно смыл недавно купленные пять грамм в унитаз. Шутил потом, что никогда прежде так быстро не тратил настолько крупной суммы. «Но для тебя мне не жалко. Не бойся, ты же знаешь, я умею останавливаться». Отчасти он говорил правду — Ян легко и много пил, но никогда не напивался до беспамятства, наоборот, помогал растаскивать пьяные тела по такси, и когда курил, мог прикончить в одно лицо целый косяк, а на утро бодро бежать на физру или как ни в чем не бывало болтать с матерью. Ненадолго стало спокойно. Ян, гордый собой, похвалялся стойкостью и невосприимчивостью к любым наркотикам. Через неделю в туалете какого-то клуба снюхал дорожку — потому что чувствовал, что справится, еще через неделю — потому что устал, через две недели — потому что потому. «…и что ты ко мне пристал?» Каждое лето Ян улетал в Ригу, чтобы повидаться с матерью. Вадим несколько дней упрашивал отменить поездку или, по крайней мере, не срываться при родственниках. Ян бахвалился, заверяя, что он не «совсем идиот» и, разумеется, там-то он будет держать себя в руках. Вадим поверил, в одиночестве сидя в их дорогущей квартире, рассматривал сайты московских наркологий, листал статьи по клинической психиатрии и мотался домой. Близость родителей и болтливо-восторженного Коли вселяла надежду. Пробовал болтать с Лексом, но тот, окончив учебу, переехал в Америку, отвечал на сообщения с опозданием, а когда они все же созванивались, рассказывать о проблеме Яна казалось неправильным, некрасивым. Поэтому Вадим ездил домой, пил с мамой чай, папе показывал зачетку, а с Колей, к тому моменту получившим первый юношеский разряд по самбо, делал английский, смотрел спортивные телеканалы и с каким-то нехорошим трепетом ждал возвращения Яна. Тот прилетел раньше положенного срока, страшно злой: его мать все узнала, застала лично, да не просто так, а уже со шприцом. «Кура! Потащила меня в больницу! Она рехнулась?! Дразт!» Новая волна истерики случилась, когда выяснилось, что пока Ян не пройдет лечение, денег он больше не получит. Вадим в тихой панике наблюдал за беготней по комнатам с хлопаньями дверьми и матом сразу на двух языках, а еще за тем, как Ян похудел, осунулся и начал нервно поводить плечами. Они перебрались на окраину Восточного округа, где раньше работала Балашихинская ОПГ. Район пугал и ночью, и днем, в обычное время Вадим бы в него не сунулся, но Ян категорически отказывался жить у друзей, Марецких или в общежитии. Из института его таки выгнали, на работу он устроиться не сумел, сходил на одно-единственное собеседование, ужасно оскорбился предложенной зарплатой. Вадим пытался поправить хоть что-то, жалел Яна, стонущего от ломки, предлагал санатории, хорошие, за свой счет, пускай в кредит. Но тот шипел на любые разговоры о врачах, делался сердитым на пустом месте, ходил по спальне, качаясь, обернувшись в плед, жаловался на холод, жар, все сразу. Что денег не хватало, что Вадим для него недостаточно старается. «Я тебе не нравлюсь. Потому что мне плохо, я тебе больше не нравлюсь». Переходил на рычание, все чаще неприятно толкал, когда они оказывались в дверном проеме, названивал, если Вадим задерживался в учебной части, не пускал к родным, даже с Колей лишний раз запрещал встречаться. Удивительно, но на людях Ян становился нормальным, когда они выбирались вместе к старым знакомым, бодрился, по-старому очаровательно смеялся, приобнимал Вадима за плечи, шептал свое «эс тэви л'йоти милу». Резкими сменами настроения и неуместной, но настойчивой нежностью, заставлял испытывать попеременно то вину, то страх. Однажды Ян ударил. Как будто случайно, сам перепугался, принялся извиняться, обнимать, растирать ушибленное место, умолять простить его и никогда-никогда не бросать. Вадим простил, но не искренне, скорее все из тех же страха и вины. Когда все повторилось, подумал, что им, нет, ему нужна помощь, но идти за ней стало стыдно. Да и к кому идти? Для этого надо еще и признаться, что он, Вадим, почти три года прожил не просто с другом, а с любовником. Представить, что о таком узнают в институте или в семье, не получалось. Поэтому Вадим терпел, одевался летом в водолазки и рубашки, застегнутые на все пуговицы, почти ночевал то на работе, то в библиотеке при МГИМО. Он практически смирился, но его спас Коля. Надоедливый, вездесущий Коля, что все детство вымораживал своей навязчивостью, всерьез забеспокоился, что брат давно его не навещал. Раздобыл адрес у одногруппников Вадима, пришел на съемную квартиру и совершенно случайно позвонил в дверь именно тогда, когда Яна снова ломало и он вымещал злость на удачно-неудачно подвернувшегося Вадима. Картина того, как пятнадцатилетний Коля пинками спускал Яна с лестницы, застыла в памяти надолго. Удивительно, но тому хватило пятиминутной драки, чтобы сбежать из жизни Вадима раз и навсегда. Конечно, было стыдно. Не хотелось, чтобы Коля узнал о его ориентации, к тому же вот так со скандалом. Силы, чтобы минимально объясниться, нашлись, когда зажил последний синяк. Вадим тогда перебрался в свою старую детскую комнату под крышу к родителям и перестал вздрагивать по ночам от любых шорохов. Они уселись вдвоем на кухне, долго говорили. К удивлению и радости Вадима не столько про саму ситуацию, сколько вообще про жизнь, детство. В конце Коля полез к нему обниматься, мрачно сопел в плечо, стараясь сделать вид, точно он вовсе не плачет. Бубнил что-то про: «всех за тебя уложу». Звучало трогательно, но выводы Вадим сделал, отношения — не для него. Так что и спустя годы, вроде как все проработав и осознав, заглядывая в бары, надевая для таких прогулок кольцо на мизинец, он продолжал бояться и осторожничать.***
«До поры до времени, однако. Либо у меня случился кризис среднего возраста, либо маразм». — Да, — повторил Вадим задумчиво. — Он точно хороший человек. — И все?.. А кто он? Сколько жмет? Как познакомились? Когда? Не, погоди. Мой брат впервые за долгое время кого-то нашел, и это вся инфа? — Коля, прошу, тише. Здесь люди, и вообще, не сейчас. — В смысле не сейчас? Нет, погоди. Хочешь, мы уйдем отсюда? Выпьем. — Коля, полдень! — Суббота, Вадя. Суббота. А потом я тебя фиг поймаю. Ты ж неуловимый, как этот... Ну как его... — Мститель? — Да! Твою ж!.. — Коля в очередной раз стукнул по столу и задел чашку с остатками кофе. Вадим проследил, как несколько крупных капель упало на манжету светло-голубой рубашки, удрученно вздохнул: «Бедная Зина». — Давай в другой раз, хорошо? Ты не думай, я не скрываюсь и уж точно не стесняюсь тебя. Скорее себя. Я отвык от отношений. Сейчас мне странно и отчасти мне кажется, что я зря все это начал. — Тебе некомфортно? — Нет-нет, наоборот, слишком комфортно. — Тогда не вижу проблемы, — Коля опять легонько толкнул Вадима под столом. — Я подожду. С радостью про него послушаю и тем более познакомлюсь. — С-спасибо… — Но! — тут же перебил. — Если вдруг что-то случится или тебе хотя бы покажется, что случилось, я приеду в любое время и брошу его через прогиб. Вадим нервно усмехнулся: — У тебя спина. — И? Для родного брата и спины не пожалею. Вадь. Я ж тя люблю. Стало бесповоротно неловко. «Надо ответить», — но слова категорически не шли, а уши припекло свежей порцией румянца. На глаза вновь попали несчастные капли кофе, которые Коля старался незаметно промокнуть салфеткой. Вадим улыбнулся: — Въестся. Дома замочи в лимоне или уксусе и…IV
Вадим сидел в кабинете за компьютером, пил цикорий и с удовольствием посматривал на телефон, где ему написывал благодарный Коля и иногда звонил Тема. — Да? — Я тебя люблю... — Да, Артем, я помню. Как и полчаса назад, но спасибо, что напомнил. Это... Трогательно. В трубке слышались чужие голоса, веселые и пьяные, их перекрикивала музыка, тоже как будто не очень трезвая. Тема звонил в пятый раз за вечер, сперва он ограничивался сдержанными сообщениями о том, куда и зачем они пошли, после второго бара перешел на смайлики, а по дороге в караоке начал звонить, ссылаясь на то, что по клавишам он уже попадает плохо, да и в целом он соскучился. Удивительно, но его настойчивость ни капли не злила, наоборот успокаивала. Особенно тем, что и под градусом у него сохранялась внятная речь, а главное, Тема оставался приветливым и ласковым. — Прости, — виновато пробормотал. — Говорил же, выключи звук... — Все в порядке, я знал, на что шел. Как ты? — Я?.. В дрова и в любви... — Боже, — Вадим с трудом сдержал смех. — Мне вызвать тебе такси? Или еще рано? — Не-не-не. Такси точно не надо. Я сам. Но мы сидим оч прилично. В десять будем валить. Тоже прилично. Ребзь, пять сек! — выкрикнул куда-то в сторону. Музыка и голоса стали тише, к громкому дыханию Темы добавился шум машин. «Вышел покурить или продышаться. Надеюсь, он не раздетый, не хватало еще...» — словно угадав его мысли, Тема заверил: — Я в шапке... «Нелепый. Ужасно-ужасно нелепый», — промелькнуло в голове. — Молодец. Ничего, что ты уходишь ото всех? — Не-е, они ж знают, что я влюблен и ваще... — Особенно «ваще». — Мне нравится, когда ты шутишь, — Вадим явственно представил себе выражение, с которым Тема это говорил, его довольный прищур, растянутые улыбкой аккуратные губы. — Прости, знаю, я веду себя тупо, но меня распирает от нежности. Типа... Я реально счастлив, что ты есть. Я сейчас попытался ребятам объяснить, насколько. Нихера не получилось. Понимаешь? — Честно, с трудом. Смех сдерживать получалось все хуже. Вадим искренне посочувствовал «ребятам», вынужденным слушать про милование с мужчиной, даже попробовал испугаться, но Тема снова его отвлек: — Типа, да, это просто слова. Но обидно. Я бы хотел как-то еще доказать, что я счастлив. — Не уверен, что такое нужно доказывать. — Я хочу, чтобы ты мне верил. — Я верю. Правда, Артем. И это была абсолютная правда, Вадим с удивлением обнаружил, что их вот такие нелепые созвоны делали вечер субботы лучше, усмиряли накопившееся за долгое время волнение по поводу неуместных замечаний, парного комплекта посуды, Коли. Воспоминания, преследовавшие с самого утра, тоже превращались просто в воспоминания, а не нависали над Вадимом мрачными тучами. И сидя дома, с новой чашкой, листая сайт «Лего» и соглашаясь с хмельным бредом Темы, он чувствовал, что счастлив. — ...а еще я хочу с тобой тоже отметить закрытую сессию. — Артем, пожалей печень. — Не! Не так! В смысле романтично. Вместе посидеть. Или сходить. Скажи, ты куда-нибудь хочешь? — Хочу? — Вадим прикрыл на секунду глаза, шум машин переместился в его кабинет, как если бы они стояли рядом, плечом к плечу, дышали, курили. Внутри комками всплывали десятки и сотни вопросов: встреться они раньше, что бы случилось? Или будь они одного возраста? Или Тема старше? Правильно ли все это — едва ли — а если нет, то насколько? Что будет дальше? Вопросов с каждым днем появлялось все больше, но почему-то страшно сейчас Вадиму не было. — Хочу все-таки сходить с тобой в планетарий.